The man of property/Собственник (часть третья)

CHAPTER VII JUNE'S VICTORY/ПОБЕДА ДЖУН

English	Русский
June had waited for her chance, scanning the duller columns of the journals, morning and evening with an assiduity which at first puzzled old Jolyon; and when her chance came, she took it with all the promptitude and resolute tenacity of her character.	Джун ждала, когда "пробьет ее час", а пока что и утром и вечером просматривала нудные газетные столбцы, удивляя старого Джолиона своим усердием; когда же час ее пробил, она принялась действовать сразу, со всем упорством, свойственным ее натуре.
She will always remember best in her life that morning when at last she saw amongst the reliable Cause List of the Times newspaper, under the heading of Court XIII, Mr. Justice Bentham, the case of Forsyte v. Bosinney.	В памяти Джун навсегда останется то утро, когда она наконец прочла в "Таймс" под заголовком "XIII зал суда - судья Бентем", что дело "Форсайт против Босини" назначено к слушанию.
Like a gambler who stakes his last piece of money, she had prepared to hazard her all upon this throw; it was not her nature to contemplate defeat. How, unless with the instinct of a woman in love, she knew that Bosinney's discomfiture in this action was assured, cannot be told--on this assumption, however, she laid her plans, as upon a certainty.	Как игрок, который бросает на стол последнюю монету, она приготовилась поставить на эту карту все; возможность поражения не входила в ее расчеты. Трудно сказать, как она узнала, что дело Босини безнадежно (если только ей не помогло чутье любящей женщины), но все ее планы строились именно на этой уверенности.
Half past eleven found her at watch in the gallery of Court XIII., and there she remained till the case of Forsyte v. Bosinney was over. Bosinney's absence did not disquiet her; she had felt instinctively that he would not defend himself. At the end of the judgment she hastened down, and took a cab to his rooms.	В половине двенадцатого Джун уже сидела на галерее в XIII зале суда, а вышла она оттуда, когда разбор дела "Форсайт против Босини" кончился. Отсутствие Босини не встревожило ее; она почему-то предчувствовала, что он не станет защищаться. Выслушав приговор, Джун быстро сошла вниз, взяла кэб и поехала на Слоун-стрит.
She passed the open street-door and the offices on the three lower floors without attracting notice; not till she reached the top did her difficulties begin.	Она отворила незапертую входную дверь и прошла мимо контор в трех первых этажах, никем не замеченная; трудности начались только наверху.
Her ring was not answered; she had now to make up her mind whether she would go down and ask the caretaker in the basement to let her in to await Mr. Bosinney's return, or remain patiently outside the door, trusting that no one would, come up. She decided on the latter course.	На ее звонок никто не ответил; надо было решать, сойти ли к привратнице и попросить у нее ключ от квартиры Босини или терпеливо стоять около двери и надеяться, что никто не увидит ее там. Она выбрала последнее.
A quarter of an hour had passed in freezing vigil on the landing, before it occurred to her that Bosinney had been used to leave the key of his rooms under the door-mat. She looked and found it there. For some minutes she could not decide to make use of it; at last she let herself in and left the door open that anyone who came might see she was there on business.	Простояв с четверть часа на холодной площадке, она вспомнила, что Босини обыкновенно оставлял ключ от квартиры под циновкой. Она поискала и нашла его. Несколько минут Джун колебалась; наконец вошла, оставив дверь открытой, чтобы всякий мог увидеть, что она здесь по делу.
This was not the same June who had paid the trembling visit five months ago; those months of suffering and restraint had made her less sensitive; she had dwelt on this visit so long, with such minuteness, that its terrors were discounted beforehand. She was not there to fail this time, for if she failed no one could help her.	Это была уже не та Джун, которая вся дрожа приходила сюда пять месяцев тому назад; страдания и внутренняя ломка сделали ее менее чувствительной; она столько времени обдумывала свой приход сюда, обдумывала с такой тщательностью, что все страхи остались позади. На этот раз она добьется своего, потому что помощи ждать уже не от кого.
Like some mother beast on the watch over her young, her little quick figure never stood still in that room, but wandered from wall to wall, from window to door, fingering now one thing, now another. There was dust everywhere, the room could not have been cleaned for weeks, and June, quick to catch at anything that should buoy up her hope, saw in it a sign that he had been obliged, for economy's sake, to give up his servant.	Словно самка зверя, охраняющая свой выводок, - маленькая, проворная, - она ни минуты не стояла на месте, ходила - от стены к стене, от окна к двери, притрагивалась то к одной, то к другой вещи. Всюду лежал слой пыли, комнату, должно быть, не убирали уже несколько недель, и Джун, готовая подметить все, что могло бы подкрепить ее надежду, догадалась, что ради экономии ему пришлись отказаться от прислуги.
She looked into the bedroom; the bed was roughly made, as though by the hand of man. Listening intently, she darted in, and peered into his cupboards. A few shirts and collars, a pair of muddy boots--the room was bare even of garments.	Она заглянула в спальню: постель была постлана кое-как, должно быть, неумелыми мужскими руками. Чутко прислушиваясь, она вошла и открыла шкаф. Несколько сорочек, воротнички, пара грязных ботинок - даже одежды в комнате почти не было.
She stole back to the sitting-room, and now she noticed the absence of all the little things he had set store by. The clock that had been his mother's, the field-glasses that had hung over the sofa; two really valuable old prints of Harrow, where his father had been at school, and last, not least, the piece of Japanese pottery she herself had given him. All were gone; and in spite of the rage roused within her championing soul at the thought that the world should treat him thus, their disappearance augured happily for the success of her plan.	Джун тихо вернулась в гостиную и только теперь заметила отсутствие всех тех вещей, которыми он так дорожил. Стенные часы - память матери, бинокль, висевший прежде над диваном; две очень ценные гравюры с видами Хэрроу, где учился его отец, и, наконец, японская ваза - ее собственный подарок. Все это исчезло; и, несмотря на гнев, поднимавшийся в ней при мысли, что жизнь так круто обошлась с ним, в исчезновении этих вещей Джун видела хорошее предзнаменование.
It was while looking at the spot where the piece of Japanese pottery had stood that she felt a strange certainty of being watched, and, turning, saw Irene in the open doorway.	Но в ту минуту, когда Джун посмотрела туда, где стояла раньше японская ваза, она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела в открытых дверях Ирэн.
The two stood gazing at each other for a minute in silence; then June walked forward and held out her hand. Irene did not take it.	Минуту они молча смотрели друг на друга; потом Джун шагнула вперед и протянула руку. Ирэн не взяла ее.
When her hand was refused, June put it behind her. Her eyes grew steady with anger; she waited for Irene to speak; and thus waiting, took in, with who-knows-what rage of jealousy, suspicion, and curiosity, every detail of her friend's face and dress and figure.	Не получив ответа на свое приветствие. Джун спрятала руку за спину. Глаза ее сверкнули гневом; она ждала, когда Ирэн заговорит; и сколько ревности, сколько подозрений и любопытства было в ее глазах, разглядывавших каждую черточку лица подруги, ее костюм и фигуру!
Irene was clothed in her long grey fur; the travelling cap on her head left a wave of gold hair visible above her forehead. The soft fullness of the coat made her face as small as a child's.	На Ирэн была серая меховая шубка; из-под дорожной шапочки выбивалась на лоб золотистая прядь волос. Лицо, тонувшее в мягком пушистом воротнике, казалось маленьким, как у ребенка.
Unlike June's cheeks, her cheeks had no colour in them, but were ivory white and pinched as if with cold. Dark circles lay round her eyes. In one hand she held a bunch of violets.	Джун раскраснелась, а у Ирэн щеки были иззябшие и желтоватые, как слоновая кость. Под глазами залегли темные тени. В руках она держала букетик фиалок.
She looked back at June, no smile on her lips; and with those great dark eyes fastened on her, the girl, for all her startled anger, felt something of the old spell.	Ирэн смотрела на Джун не улыбаясь; и девушка, вопреки вспыхнувшему в ней гневу, снова почувствовала былое очарование этих больших, устремленных на нее темных глаз.
She spoke first, after all.	В конце концов Джун заговорила первая:
"What have you come for?" But the feeling that she herself was being asked the same question, made her add: "This horrible case. I came to tell him--he has lost it."	- Зачем вы пришли сюда? - но, почувствовав, что тот же самый вопрос задан и ей, добавила: - Этот ужасный процесс... я пришла сказать, что он проиграл дело.
Irene did not speak, her eyes never moved from June's face, and the girl cried:	Ирэн молчала, по-прежнему глядя ей прямо в лицо, и девушка крикнула:
"Don't stand there as if you were made of stone!"	- Что же вы молчите, как каменная?
Irene laughed:	Ирэн ответила с легким смешком:
"I wish to God I were!"	- Я бы хотела окаменеть.
But June turned away:	Но Джун отвернулась от нее.
"Stop!" she cried, "don't tell me! I don't want to hear! I don't want to hear what you've come for. I don't want to hear!" And like some uneasy spirit, she began swiftly walking to and fro. Suddenly she broke out:	- Молчите! - крикнула она. - Не надо! Я не хочу слушать! Я не хочу знать, зачем вы пришли. Я ничего не хочу слушать! - и, словно беспокойный дух, заметалась по комнате. Вдруг у нее вырвалось:
"I was here first. We can't both stay here together!"	- Я пришла первая. Мы не можем оставаться здесь вдвоем.
On Irene's face a smile wandered up, and died out like a flicker of firelight. She did not move. And then it was that June perceived under the softness arid immobility of this figure something desperate and resolved; something not to be turned away, something dangerous. She tore off her hat, and, putting both hands to her brow, pressed back the bronze mass of her hair.	Улыбка промелькнула на лице Ирэн и погасла, как искра. Она не двинулась. И тут Джун почувствовала в мягкости и неподвижности этой фигуры какую-то отчаянную решимость, что-то непреодолимое, грозное. Она сорвал с головы шляпу и, приложив руки ко лбу, провела ими по пышным бронзовым волосам.
"You have no right here!" she cried defiantly.	- Вам не место здесь! - крикнула она вызывающе.
Irene answered:	Ирэн ответила:
"I have no right anywhere!	- Мне нигде нет места.
"What do you mean?"	- Что это значит?
"I have left Soames. You always wanted me to!"	- Я ушла от Сомса. Вы всегда этого хотели.
June put her hands over her ears.	Джун зажала уши.
"Don't! I don't want to hear anything--I don't want to know anything. It's impossible to fight with you! What makes you stand like that? Why don't you go?"	- Не надо! Я ничего не хочу слушать, я ничего не хочу знать. Я не могу бороться с вами! Что же вы стоите? Что же вы не уходите?
Irene's lips moved; she seemed to be saying:	Губы Ирэн дрогнули; она как будто прошептала:
"Where should I go?"	- Куда мне идти?
June turned to the window. She could see the face of a clock down in the street. It was nearly four. At any moment he might come! She looked back across her shoulder, and her face was distorted with anger.	Джун отвернулась. Из окна ей были видны часы на улице. Скоро четыре. Он может прийти каждую минуту. Она оглянулась через плечо, и лицо ее было искажено гневом.
But Irene had not moved; in her gloved hands she ceaselessly turned and twisted the little bunch of violets.	Но Ирэн не двигалась; ее руки, затянутые в перчатки, вертели и теребили букетик фиалок.
The tears of rage and disappointment rolled down June's cheeks.	Слезы ярости и разочарования заливали щеки Джун.
"How could you come?" she said. "You have been a false friend to me!"	- Как вы могли прийти! - сказала она. - Хороший же вы друг!
Again Irene laughed. June saw that she had played a wrong card, and broke down.	Ирэн опять засмеялась. Джун поняла, что сделала неправильный ход, и громко заплакала.
"Why have you come?" she sobbed. "You've ruined my life, and now you want to ruin his!"	- Зачем вы пришли? - промолвила она сквозь рыдания. - Вы разбили мою жизнь и ему хотите разбить!
Irene's mouth quivered; her eyes met June's with a look so mournful that the girl cried out in the midst of her sobbing,	Губы Ирэн задрожали; в ее глазах, встретившихся с глазами Джун, была такая печаль, что девушка вскрикнула среди рыданий:
"No, no!"	- Нет, нет!
But Irene's head bent till it touched her breast. She turned, and went quickly out, hiding her lips with the little bunch of violets.	Но Ирэн все ниже и ниже опускала голову. Она повернулась и быстро вышла из комнаты, пряча губы в букетик фиалок.
June ran to the door. She heard the footsteps going down and down. She called out:	Джун подбежала к двери. Она слышала, как шаги становятся все глуше и глуше, и крикнула:
"Come back, Irene! Come back!"	- Вернитесь, Ирэн! Вернитесь! Вернитесь!
The footsteps died away....	Шаги замерли...
Bewildered and torn, the girl stood at the top of the stairs. Why had Irene gone, leaving her mistress of the field? What did it mean? Had she really given him up to her? Or had she...?	Растерявшаяся, измученная, девушка остановилась на площадке. Почему Ирэн ушла, оставив победу за ней? Что это значит? Неужели она решила отказаться от него? Или...
And she was the prey of a gnawing uncertainty.... Bosinney did not come....	Мучительная неизвестность терзала Джун... Босини не приходил...
About six o'clock that afternoon old Jolyon returned from Wistaria Avenue, where now almost every day he spent some hours, and asked if his grand-daughter were upstairs. On being told that she had just come in, he sent up to her room to request her to come down and speak to him.	Около шести часов вечера старый Джолион вернулся домой от сына, где теперь он почти ежедневно проводил по нескольку часов, и справился, у себя ли внучка. Узнав, что Джун пришла совсем недавно, он послал за ней.
He had made up his mind to tell her that he was reconciled with her father. In future bygones must be bygones. He would no longer live alone, or practically alone, in this great house; he was going to give it up, and take one in the country for his son, where they could all go and live together. If June did not like this, she could have an allowance and live by herself. It wouldn't make much difference to her, for it was a long time since she had shown him any affection.	Старый Джолион решил рассказать Джун о своем примирении с ее отцом. Что было, то прошло. Он не хочет жить один, или почти один, в этом громадном доме; он сдаст его и подыщет для сына другой, за городом, где можно будет поселиться всем вместе. Если Джун не захочет переезжать, он даст ей средства, пусть живет одна. Ей это будет безразлично, она давно уже отошла от него.
But when June came down, her face was pinched and piteous; there was a strained, pathetic look in her eyes. She snuggled up in her old attitude on the arm of his chair, and what he said compared but poorly with the clear, authoritative, injured statement he had thought out with much care. His heart felt sore, as the great heart of a mother-bird feels sore when its youngling flies and bruises its wing. His words halted, as though he were apologizing for having at last deviated from the path of virtue, and succumbed, in defiance of sounder principles, to his more natural instincts.	Когда Джун спустилась вниз, лицо у нее было осунувшееся, жалкое, взгляд напряженный и трогательный. По своему обыкновению, она устроилась на ручке его кресла, и то, что старый Джолион сказал ей, не имело ничего общего с ясными, вескими, холодными словами, которые он с такой тщательностью обдумал заранее. Сердце его сжалось, как сжимается большое сердце птицы, когда птенец ее возвращается в гнездо с подбитыми крыльями. Он говорил через силу, словно признаваясь, что сошел в конце концов со стези добродетели и наперекор всем здравым принципам поддался естественному влечению.
He seemed nervous lest, in thus announcing his intentions, he should be setting his granddaughter a bad example; and now that he came to the point, his way of putting the suggestion that, if she didn't like it, she could live by herself and lump it, was delicate in the extreme.'	Старый Джолион как будто боялся, что, высказав свои намерения, он подаст плохой пример внучке; и, подойдя к самому главному, изложил свои соображения на тот счет, что "если ей не понравятся его планы, пусть живет, как хочет", в самой деликатной форме.
"And if, by any chance, my darling," he said, "you found you didn't get on--with them, why, I could make that all right. You could have what you liked. We could find a little flat in London where you could set up, and I could be running to continually. But the children," he added, "are dear little things!"	- И если, родная, - сказал он, - ты почему-нибудь не уживешься с ними, что ж, я все улажу. Будешь жить, как тебе захочется. Мы подыщем маленькую квартирку в городе, ты там устроишься, а я буду наезжать к тебе. Но дети, - добавил он, - просто очаровательные.
Then, in the midst of this grave, rather transparent, explanation of changed policy, his eyes twinkled.	И вдруг посреди таких серьезных, но довольно прозрачных объяснений причин, заставивших его переменить политику, старый Джолион подмигнул:
"This'll astonish Timothy's weak nerves. That precious young thing will have something to say about this, or I'm a Dutchman!"	- То-то будет сюрприз нашему чувствительному Тимоти. Уж этот юноша не смолчит, голову даю на отсечение.
June had not yet spoken. Perched thus on the arm of his chair, with her head above him, her face was invisible. But presently he felt her warm cheek against his own, and knew that, at all events, there was nothing very alarming in her attitude towards his news. He began to take courage.	Джун слушала молча. Она сидела на ручке кресла, выше деда, и старый Джолион не видел ее лица. Но вот он почувствовал на своей щеке ее теплую щеку и понял, что во всяком случае тревожиться по поводу ее отношения к такой новости нет нужды. Мало-помалу он расхрабрился.
"You'll like your father," he said--"an amiable chap. Never was much push about him, but easy to get on with. You'll find him artistic and all that."	- Ты полюбишь отца - он хороший, - сказал старый Джолион. - Замкнутый, но ладить с ним нетрудно. Вот сама увидишь, он художник, художественная натура и все такое прочее.
And old Jolyon bethought him of the dozen or so water-colour drawings all carefully locked up in his bedroom; for now that his son was going to become a man of property he did not think them quite such poor things as heretofore.	И старый Джолион вспомнил о десятке, примерно, акварелей, хранившихся у него в спальне под замком; с тех пор как у сына появилась возможность стать собственником, отец уже не считал их такой ерундой.
"As to your--your stepmother," he said, using the word with some little difficulty, "I call her a refined woman--a bit of a Mrs. Gummidge, I shouldn't wonder--but very fond of Jo. And the children," he repeated--indeed, this sentence ran like music through all his solemn self-justification--"are sweet little things!"	- Что же касается твоей... твоей мачехи, - сказал он, с некоторым трудом выговаривая это слово, - то она очень достойная женщина, немножко плаксивая, пожалуй, но очень любит Джо. А дети, - повторил он, и слова эти прозвучали музыкой среди его торжественных самооправданий, - дети просто прелесть.
If June had known, those words but reincarnated that tender love for little children, for the young and weak, which in the past had made him desert his son for her tiny self, and now, as the cycle rolled, was taking him from her.	Джун не знала, что в этих словах воплощалась его нежная любовь к детям, ко всему слабому, юному, любовь, которая когда-то заставила старого Джолиона бросить сына ради такой крошки, как она, и теперь, с новым поворотом колеса, отнимала у нее деда.
But he began to get alarmed at her silence, and asked impatiently:	Но старого Джолиона уже беспокоило ее молчание, и он нетерпеливо спросил:
"Well, what do you say?"	- Ну, что же ты скажешь?
June slid down to his knee, and she in her turn began her tale. She thought it would all go splendidly; she did not see any difficulty, and she did not care a bit what people thought.	Джун соскользнула на пол; теперь настал ее черед говорить. Она уверена, что все получится замечательно; никаких затруднений и быть не может, и ей совершенно все равно, что скажут другие.
Old Jolyon wriggled. H'm! then people would think! He had thought that after all these years perhaps they wouldn't! Well, he couldn't help it! Nevertheless, he could not approve of his granddaughter's way of putting it--she ought to mind what people thought!	Старого Джолиона передернуло. Гм! Значит, говорить все-таки будут. А ему казалось, что после стольких лет уже и говорить не о чем. Что ж! Ничего не поделаешь! Однако он не одобрял отношения внучки к тому, что скажут люди: она должна считаться с этим.
Yet he said nothing. His feelings were too mixed, too inconsistent for expression.	И все же старый Джолион промолчал. Ощущения ею были слишком сложны, слишком противоречивы.
No--went on June he did not care; what business was it of theirs? There was only one thing--and with her cheek pressing against his knee, old Jolyon knew at once that this something was no trifle: As he was going to buy a house in the country, would he not--to please her--buy that splendid house of Soames' at Robin Hill? It was finished, it was perfectly beautiful, and no one would live in it now. They would all be so happy there.	Да, продолжала Джун, ей совершенно все равно; какое кому дело? Но ей бы хотелось только одного, - и, чувствуя, как она прижимается щекой к его коленям, старый Джолион понял, что тут дело нешуточное. Раз уж он решил купить дом за городом, пусть купит - ну, ради нее - этот замечательный дом Сомса в Робин-Хилле. Он совсем готов, он просто великолепный, и все равно там никто не будет жить теперь. Как им хорошо будет в Робин-Хилле!
Old Jolyon was on the alert at once. Wasn't the 'man of property' going to live in his new house, then? He never alluded to Soames now but under this title.	Старый Джолион уже был начеку. Разве этот "собственник" не собирается жить в новом доме? С некоторых пор он только так и называл Сомса.
"No"--June said--"he was not; she knew that he was not!"	Нет, сказала Джун, не собирается; она знает, что не собирается.
How did she know?	Откуда она знает?
She could not tell him, but she knew. She knew nearly for certain! It was most unlikely; circumstances had changed! Irene's words still rang in her head: "I have left Soames. Where should I go?"	Этого Джун не могла сказать, но она знала. Знала почти наверное. Ничего другого и быть не может: все так изменилось. Слова Ирэн звучали у нее в ушах: "Я ушла от Сомса. Куда мне идти?"
But she kept silence about that.	Но Джун ничего не сказала об этом.
If her grandfather would only buy it and settle that wretched claim that ought never to have been made on Phil! It would be the very best thing for everybody, and everything--everything might come straight	Если бы только дедушка купил дом и заплатил по этому злополучному иску, которого никто не смел предъявлять Филу! Это самое лучшее, что можно придумать, тогда все, все уладится.
And June put her lips to his forehead, and pressed them close.	И Джун прижалась губами ко лбу деда и крепко поцеловала его.
But old Jolyon freed himself from her caress, his face wore the judicial look which came upon it when he dealt with affairs. He asked: What did she mean? There was something behind all this-- had she been seeing Bosinney?	Но старый Джолион отстранился от ее ласки, на лице его появилось то строгое выражение, с которым он всегда приступал к делам. Он спросил, что она такое задумала. Тут что-то не то, она виделась с Босини?
June answered:	Джун ответила:
"No; but I have been to his rooms."	- Нет, но я была у него.
"Been to his rooms? Who took you there?"	- Была у него? С кем?
June faced him steadily.	Джун твердо смотрела ему в глаза.
"I went alone. He has lost that case. I don't care whether it was right or wrong. I want to help him; and I will!"	- Одна. Он проиграл дело. Мне все равно, хорошо или плохо я поступила. Я хочу помочь ему и помогу.
Old Jolyon asked again:	Старый Джолион снова спросил:
"Have you seen him?"	- Ты видела Босини?
His glance seemed to pierce right through the girl's eyes into her soul.	Взгляд его, казалось, проникал ей в самую душу.
Again June answered:	И Джун снова ответила:
"No; he was not there. I waited, but he did not come."	- Нет; его не было дома. Я ждала, но он не пришел.
Old Jolyon made a movement of relief. She had risen and looked down at him; so slight, and light, and young, but so fixed, and so determined; and disturbed, vexed, as he was, he could not frown away that fixed look. The feeling of being beaten, of the reins having slipped, of being old and tired, mastered him.	Старый Джолион облегченно завозился в кресле. Она поднялась и посмотрела на него; такая хрупкая, легкая, юная, но сколько твердости, сколько упорства! И, несмотря на всю свою тревогу и раздражение, старый Джолион не мог нахмуриться в ответ на ее пристальный взгляд. Он почувствовал, что внучка победила, что вожжи выскользнули у него из рук, почувствовал себя старым, усталым.
"Ah!" he said at last, "you'll get yourself into a mess one of these days, I can see. You want your own way in everything."	- А! - проговорил он наконец. - Ты наживешь себе беду когда-нибудь. Всегда хочешь настоять на своем.
Visited by one of his strange bursts of philosophy, he added:	И, не устояв перед желанием пофилософствовать, добавил:
"Like that you were born; and like that you'll stay until you die!"	- Такой ты родилась, такой и умрешь.
And he, who in his dealings with men of business, with Boards, with Forsytes of all descriptions, with such as were not Forsytes, had always had his own way, looked at his indomitable grandchild sadly--for he felt in her that quality which above all others he unconsciously admired.	И он, который во всех отношениях с деловыми людьми, с членами правлений, с Форсайтами всех родов и оттенков и с теми, кто не был Форсайтами, всегда умел настоять на своем, посмотрел на упрямицу внучку с грустью, ибо в ней старый Джолион чувствовал то качество, которое сам бессознательно ценил превыше всего на свете.
"Do you know what they say is going on?" he said slowly.	- А ты знаешь, какие идут разговоры? - медленно сказал он.
June crimsoned.	Джун вспыхнула.
"Yes--no! I know--and I don't know--I don't care!"	- Да... нет! Знаю... нет, не знаю, мне все равно!
and she stamped her foot.	И она топнула ногой.
"I believe," said old Jolyon, dropping his eyes, "that you'd have him if he were dead!'	- Мне кажется, - сказал старый Джолион, опустив глаза, - что он тебе и мертвый будет нужен.
There was a long silence before he spoke again.	И после долгого молчания заговорил опять:
"But as to buying this house--you don't know what you're talking about!"	- Что же касается покупки дома, ты просто сама не знаешь, что говоришь.
June said that she did. She knew that he could get it if he wanted. He would only have to give what it cost.	Джун заявила, что знает. Если он захочет купить, то купит. Надо только оплатить его стоимость.
"What it cost! You know nothing about it. I won't go to Soames- --I'll have nothing more to do with that young man."	- Стоимость! Ты ничего не понимаешь в таких делах. И я не пойду к Сомсу, я не желаю иметь дела с этим молодым человеком.
"But you needn't; you can go to Uncle James. If you can't buy the house, will you pay his lawsuit claim? I know he is terribly hard up--I've seen it. You can stop it out of my money!"	- И не надо; поговори с дядей Джемсом. А если не сможешь купить дом, то заплати по иску. Он в ужасном положении - я знаю, я видела. Возьми из моих денег.
A twinkle came into old Jolyon's eyes.	В глазах старого Джолиона промелькнул насмешливый огонек.
"Stop it out of your money! A pretty way	- Из твоих денег? Недурно!
And what will you do, pray, without your money?"	А ты что будешь делать без денег, скажи мне на милость?
But secretly, the idea of wresting the house from James and his son had begun to take hold of him. He had heard on Forsyte 'Change much comment, much rather doubtful praise of this house. It was 'too artistic,' but a fine place. To take from the 'man of property' that on which he had set his heart, would be a crowning triumph over James, practical proof that he was going to make a man of property of Jo, to put him back in his proper position, and there to keep him secure. Justice once for all on those who had chosen to regard his son as a poor, penniless outcast.	Но втайне мысль о возможности отвоевать дом у Джемса и его сына уже начала занимать старого Джолиона, На Форсайтской Бирже ему приходилось слышать много разговоров об этой постройке, много весьма сомнительных похвал. В доме, пожалуй, "чересчур много художества", но место прекрасное. Отнять у "собственника" то, с чем он так носился, - это же победа над Джемсом, веское доказательство, что он тоже сделает Джо собственником, поможет ему занять подобающее положение, закрепит за ним место в обществе. Справедливое воздаяние всем, кто осмелился считать его сына жалким нищим, парией.
He would see, he would see! It might be out of the question; he was not going to pay a fancy price, but if it could be done, why, perhaps he would do it!	Так, посмотрим, посмотрим. Может быть, ничего и не выйдет; он не намерен платить бешеные деньги, но если цена окажется сходной, что ж, может быть, он и купит.
And still more secretly he knew that he could not refuse her.	А втайне, в глубине души, старый Джолион знал, что не сможет отказать ей.
But he did not commit himself. He would think it over--he said to June.	Но он ничем не выдал себя. Он подумает - так было сказано Джун.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты