The man of property/Собственник (часть третья)

CHAPTER VI SOAMES BREAKS THE NEWS/СОМС ПРИХОДИТ С НОВОСТЯМИ

English	Русский
In leaving the Court Soames did not go straight home. He felt disinclined for the City, and drawn by need for sympathy in his triumph, he, too, made his way, but slowly and on foot, to Timothy's in the Bayswater Road.	Выйдя из суда, Сомс не пошел домой. Ему не хотелось идти в Сити, и, чувствуя потребность поделиться с кем-то своей победой, он тоже отправился на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, но прошел всю дорогу пешком, не торопясь.
His father had just left; Mrs. Small and Aunt Hester, in possession of the whole story, greeted him warmly. They were sure he was hungry after all that evidence. Smither should toast him some more muffins, his dear father had eaten them all. He must put his legs up on the sofa; and he must have a glass of prune brandy too. It was so strengthening.	Отец только что уехал; миссис Смолл и тетя Эстер, знавшие уже все подробности, встретили его радостно. Он, наверное, проголодался после всех этих допросов. Смизер сейчас поджарит булочки, его дорогой батюшка съел все, что было подано. Пусть ложится на диван с ногами и выпьет рюмочку сливового брэнди. Это так подкрепляет.
Swithin was still present, having lingered later than his wont, for he felt in want of exercise. On hearing this suggestion, he 'pished.' A pretty pass young men were coming to! His own liver was out of order, and he could not bear the thought of anyone else drinking prune brandy.	Суизин все еще сидел в гостиной, он задержался с визитом дольше обычного, чувствуя, что ему необходимо рассеяться. Услышав про брэнди, он фыркнул. Ну и молодежь нынче. Печень у него была не в порядке, и он не мог примириться с тем, что кто-то другой пьет сливовое брэнди.
He went away almost immediately, saying to Soames:	Суизин почти немедленно собрался уходить, сказав Сомсу:
"And how's your wife? You tell her from me that if she's dull, and likes to come and dine with me quietly, I'll give her such a bottle of champagne as she doesn't get every day."	- Ну, как жена? Передай, что, если ей станет скучно и захочется тихо и мирно пообедать со мной, я угощу ее таким шампанским, какое она не каждый день пьет.
Staring down from his height on Soames he contracted his thick, puffy, yellow hand as though squeezing within it all this small fry, and throwing out his chest he waddled slowly away.	Взирая на Сомса с высоты собственного величия, он стиснул ему ладонь своей пухлой желтоватой рукой, словно хотел раздавить всю эту мелкую рыбешку, и, выпятив грудь, медленно вышел из гостиной.
Mrs. Small and Aunt Hester were left horrified. Swithin was so droll!	Миссис Смолл и тетя Эстер пришли в ужас. Суизин такой чудак!
They themselves were longing to ask Soames how Irene would take the result, yet knew that they must not; he would perhaps say something of his own accord, to throw some light on this, the present burning question in their lives, the question that from necessity of silence tortured them almost beyond bearing; for even Timothy had now been told, and the effect on his health was little short of alarming. And what, too, would June do? This, also, was a most exciting, if dangerous speculation!	Им самим не терпелось спросить Сомса, как отнесется к исходу дела Ирэн, но тетушки знали, что спрашивать нельзя; может быть, он сам скажет что-нибудь такое, что поможет им разобраться во всей этой истории, занимающей теперь такое большое место в их жизни - истории, которая невыносимо мучила их, потому что говорить о ней не полагалось. Теперь даже Тимоти стало все известно, и новость просто катастрофически подействовала на его здоровье. А что будет делать Джун? Вот вопрос! Волнующий, опасный вопрос!
They had never forgotten old Jolyon's visit, since when he had not once been to see them; they had never forgotten the feeling it gave all who were present, that the family was no longer what it had been--that the family was breaking up.	Они все еще не могли забыть тот визит старого Джолиона, после которого он так и не появлялся у них; они не могли забыть то ощущение, которое осталось у всех присутствующих, - ощущение каких-то перемен в семье, ее близкого развала.
But Soames gave them no help, sitting with his knees crossed, talking of the Barbizon school of painters, whom he had just discovered. These were the coming men, he said; he should not wonder if a lot of money were made over them; he had his eye on two pictures by a man called Corot, charming things; if he could get them at a reasonable price he was going to buy them--they would, he thought, fetch a big price some day.	Но Сомс не шел им навстречу; положив ногу на ногу, он говорил о недавно открытой им барбизонской школе. Вот у кого будущее, он уверен, что со временем на этих барбизонцах удастся хорошо заработать; он уже обратил внимание на две картины некоего Коро - очаровательные вещицы; если не станут запрашивать, он купит обе - когда-нибудь за них дадут большие деньги.
Interested as they could not but be, neither Mrs. Septimus Small nor Aunt Hester could entirely acquiesce in being thus put off.	Миссис Смолл и тетя Эстер не могли не интересоваться всем этим, но такой способ отделаться от них не совсем им понравился.
It was interesting--most interesting--and then Soames was so clever that they were sure he would do something with those pictures if anybody could; but what was his plan now that he had won his case; was he going to leave London at once, and live in the country, or what was he going to do?	Это очень интересно, чрезвычайно интересно; ведь Сомс прекрасный знаток, уж кто-кто, а он найдет, что сделать с этими картинами; но что он намерен предпринять теперь, после выигрыша дела? Уедет из Лондона, переберется за город или нет?
Soames answered that he did not know, he thought they should be moving soon. He rose and kissed his aunts.	Сомс ответил, что еще не знает; по всей вероятности, они скоро переедут. Он поднялся и поцеловал теток.
No sooner had Aunt Juley received this emblem of departure than a change came over her, as though she were being visited by dreadful courage; every little roll of flesh on her face seemed trying to escape from an invisible, confining mask.	Как только тетя Джули приняла от него эту эмблему расставания, в ней произошла какая-то перемена, словно она исполнилась безумной отваги; казалось, что каждая ее морщинка тщится ускользнуть из-под невидимой, сковывающей лицо маски.
She rose to the full extent of her more than medium height, and said:	Она выпрямилась во весь свой далеко не маленький рост и заговорила:
"It has been on my mind a long time, dear, and if nobody else will tell you, I have made up my mind that...."	- Я уже давно решилась, милый, и если никто тебе не скажет, я...
Aunt Hester interrupted her:	Тетя Эстер прервала ее.
"Mind, Julia, you do it...." she gasped--"on your own responsibility!"	- Помни, Джули, ты... - еле выговорила она, - ты сама будешь отвечать за свои слова!
Mrs. Small went on as though she had not heard:	Миссис Смолл будто не слышала.
"I think you ought to know, dear, that Mrs. MacAnder saw Irene walking in Richmond Park with Mr. Bosinney."	- По-моему, дорогой, ты должен знать, что миссис Мак-Эндер видела Ирэн с мистером Босини в Ричмонд-парке.
Aunt Hester, who had also risen, sank back in her chair, and turned her face away. Really Juley was too--she should not do such things when she--Aunt Hester, was in the room; and, breathless with anticipation, she waited for what Soames would answer.	Тетя Эстер, тоже вставшая с места, снова опустилась на стул и отвернулась. В самом деле, Джулия слишком уж... Не надо было заводить при ней, при Эстер, этот разговор; еле переводя дух от волнения, она ждала, что скажет Сомс.
He had flushed the peculiar flush which always centred between his eyes; lifting his hand, and, as it were, selecting a finger, he bit a nail delicately; then, drawling it out between set lips, he said:	Он покраснел, и, как всегда, румянец вспыхнул у него где-то на переносице; подняв руку, он облюбовал один палец, осторожно прикусил ноготь и затем процедил сквозь зубы:
"Mrs. MacAnder is a cat!"	- Миссис Мак-Эндер - злобная дрянь!
Without waiting for any reply, he left the room.	И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.
When he went into Timothy's he had made up his mind what course to pursue on getting home. He would go up to Irene and say:	По пути на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, он обдумал, как надо держать себя дома. Он пойдет к Ирэн и скажет:
"Well, I've won my case, and there's an end of it! I don't want to be hard on Bosinney; I'll see if we can't come to some arrangement; he shan't be pressed. And now let's turn over a new leaf! We'll let the house, and get out of these fogs. We'll go down to Robin Hill at once. I--I never meant to be rough with you! Let's shake hands--and--" Perhaps she would let him kiss her, and forget!	"Я выиграл процесс и поставил на этом точку. Мне не хочется притеснять Босини; мы как-нибудь договоримся; я не буду настаивать. И давай покончим с этим. Мы сдадим дом и уедем от этих туманов, сейчас же переберемся в Робин-Хилл. Я... я не хотел быть грубым! Дай руку... и..." Может быть, она позволит поцеловать себя и забудет все, что было!
When he came out of Timothy's his intentions were no longer so simple. The smouldering jealousy and suspicion of months blazed up within him. He would put an end to that sort of thing once and for all; he would not have her drag his name in the dirt! If she could not or would not love him, as was her duty and his right--she should not play him tricks with anyone else! He would tax her with it; threaten to divorce her! That would make her behave; she would never face that. But--but--what if she did? He was staggered; this had not occurred to him.	Однако, когда Сомс вышел от Тимоти, намерения его были уже не так просты. Подозрения и ревность, тлевшие в нем столько месяцев, вспыхнули ярким огнем. Он раз и навсегда положит конец этой истории; он не позволит смешивать свое имя с грязью! Если она не может или не хочет любить мужа, как это велит ей долг, исполнения которого он вправе требовать, пусть не обманывает его с кем-то другим! Он так и скажет ей, пригрозит разводом! Это заставит ее образумиться; она не пойдет на развод. А что если... если пойдет? Эта мысль сразила его; до сих пор он не допускал такой возможности.
What if she did? What if she made him a confession? How would he stand then? He would have to bring a divorce!	Что если пойдет? Что если она признается? Как же поступить тогда? Придется начинать дело о разводе!
A divorce! Thus close, the word was paralyzing, so utterly at variance with all the principles that had hitherto guided his life. Its lack of compromise appalled him; he felt--like the captain of a ship, going to the side of his vessel, and, with his own hands throwing over the most precious of his bales. This jettisoning of his property with his own hand seemed uncanny to Soames. It would injure him in his profession: He would have to get rid of the house at Robin Hill, on which he had spent so much money, so much anticipation--and at a sacrifice. And she! She would no longer belong to him, not even in name! She would pass out of his life, and he--he should never see her again!	Развод! Произнеся мысленно это слово, расходившееся со всеми принципами, которые руководили до сих пор его жизнью. Сомс ощутил в нем парализующую силу. В этой бесповоротности было что-то страшное. Он чувствовал себя в положении капитана корабля, который подходит к борту и собственными руками бросает в море свой самый драгоценный груз. Такая расточительность казалась ему безумием. Это повредит его работе. Придется продать дом в Робин-Хилле, на который он истратил столько денег, возлагал такие надежды, и продать в убыток! А она! Она уже не будет принадлежать ему, не будет даже носить его фамилию! Она уйдет из его жизни, и он... он никогда больше не увидит ее.
He traversed in the cab the length of a street without getting beyond the thought that he should never see her again!	И, сидя в кэбе, он всю дорогу не мог примириться с мыслью, что никогда больше не увидит Ирэн!
But perhaps there was nothing to confess, even now very likely there was nothing to confess. Was it wise to push things so far? Was it wise to put himself into a position where he might have to eat his words? The result of this case would ruin Bosinney; a ruined man was desperate, but--what could he do? He might go abroad, ruined men always went abroad. What could they do--if indeed it was 'they'--without money? It would be better to wait and see how things turned out. If necessary, he could have her watched. The agony of his jealousy (for all the world like the crisis of an aching tooth) came on again; and he almost cried out. But he must decide, fix on some course of action before he got home. When the cab drew up at the door, he had decided nothing.	А что если ей не в чем признаваться, может быть, даже сейчас не в чем признаваться? Благоразумно ли с его стороны заходить так далеко? Благоразумно ли ставить себя в такое положение, если вдруг придется идти на попятный? Исход этого процесса разорит Босини; разорившемуся терять нечего, но что он может предпринять? Уехать за границу? Банкроты всегда уезжают за границу. Что они могут предпринять - если они будут вместе без денег? Лучше подождать, посмотреть, какой оборот примут дела. Если понадобится, он установит за ней слежку. Припадок ревности (словно разыгравшаяся зубная боль) снова овладел им; он чуть не вскрикнул. Надо решить, надо выбрать определенную линию поведения сейчас же - по дороге домой. Кэб остановился у подъезда, а Сомс так ничего и не решил.
He entered, pale, his hands moist with perspiration, dreading to meet her, burning to meet her, ignorant of what he was to say or do.	Он вошел в дом бледный, с влажными от волнения руками, боясь увидеть ее, страстно желая увидеть ее и не зная, что сказать, что сделать.
The maid Bilson was in the hall, and in answer to his question: "Where is your mistress?" told him that Mrs. Forsyte had left the house about noon, taking with her a trunk and bag.	Горничная Билсон была в холле и на его вопрос: "Где миссис Форсайт?" - ответила, что миссис ушла из дому часов в двенадцать, взяв с собой чемодан и саквояж.
Snatching the sleeve of his fur coat away from her grasp, he confronted her:	Он так круто повернулся, что Билсон не удержала рукав его мехового пальто.
"What?" he exclaimed; "what's that you said?" Suddenly recollecting that he must not betray emotion, he added: "What message did she leave?" and noticed with secret terror the startled look of the maid's eyes.	- Как? - крикнул он. - Как вы сказали? - но, вспомнив вдруг, что не следует выдавать свое волнение, добавил: - Она просила передать что-нибудь? - и с ужасом поймал на себе испуганный взгляд горничной.
"Mrs. Forsyte left no message, sir."	- Миссис Форсайт ничего не приказала передать, сэр.
"No message; very well, thank you, that will do. I shall be dining out."	- Ничего? Так, хорошо, благодарю вас. Я не буду обедать дома.
The maid went downstairs, leaving him still in his fur coat, idly turning over the visiting cards in the porcelain bowl that stood on the carved oak rug chest in the hall.	Горничная ушла, а он, не снимая мехового пальто, подошел к фарфоровой вазе, стоявшей на резном дубовом сундучке, и стал машинально перебирать визитные карточки:
Mr. and Mrs. Bareham Culcher.	Мистер и миссис Бэрем Калчер
Mrs. Septimus Small.	Миссис Септимус Смолл
Mrs. Baynes.	Миссис Бейнз
Mr. Solomon Thornworthy.	Мистер Соломон Торнуорси
Lady Bellis.	Леди Беллис
Miss Hermione Bellis.	Мисс Эрмион Беллис
Miss Winifred Bellis.	Мисс Уинифрид Беллис
Miss Ella Bellis.	Мисс Элла Беллис,
Who the devil were all these people? He seemed to have forgotten all familiar things. The words 'no message--a trunk, and a bag,' played a hide-and-seek in his brain. It was incredible that she had left no message, and, still in his fur coat, he ran upstairs two steps at a time, as a young married man when he comes home will run up to his wife's room.	Кто эти люди? Он, кажется, начинает забывать самые знакомые вещи. Слова: "ничего не приказала передать"... "чемодан и саквояж" затеяли игру в прятки у него в мозгу. Не может быть, чтобы она ничего не оставила! И, так и не сняв пальто, он взбежал по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, как молодожен, который вернулся домой и спешит к жене.
Everything was dainty, fresh, sweet-smelling; everything in perfect order. On the great bed with its lilac silk quilt, was the bag she had made and embroidered with her own hands to hold her sleeping things; her slippers ready at the foot; the sheets even turned over at the head as though expecting her.	В комнате Ирэн все было изящное, свежее. Душистое; все в идеальном порядке. На широкой кровати, покрытой сиреневым шелковым одеялом, лежал мешочек для ночной сорочки, вышитый ее собственными руками; ночные туфли стояли возле самой кровати; край пододеяльника был откинут, точно постель ждала ее прихода.
On the table stood the silver-mounted brushes and bottles from her dressing bag, his own present. There must, then, be some mistake. What bag had she taken? He went to the bell to summon Bilson, but remembered in time that he must assume knowledge of where Irene had gone, take it all as a matter of course, and grope out the meaning for himself.	На туалете щетки в серебряной оправе и флаконы из несессера - его подарок. Тут просто недоразумение. Какой же саквояж она взяла с собой? Сомс подошел к звонку - позвать Биасон, но вовремя спохватился, вспомнив, что надо делать вид, будто он знает, куда уехала Ирэн, надо отнестись к этому как к самой обыкновенной вещи и доискаться причин ее отъезда собственными силами.
He locked the doors, and tried to think, but felt his brain going round; and suddenly tears forced themselves into his eyes.	Он запер дверь на ключ, постарался собраться с мыслями, но чувствовал, что голова идет кругом; и вдруг из глаз его брызнули слезы.
Hurriedly pulling off his coat, he looked at himself in the mirror.	Торопливо сбросив пальто, он посмотрел на себя в зеркало.
He was too pale, a greyish tinge all over his face; he poured out water, and began feverishly washing.	Бледное, посеревшее лицо; он налил воды в таз и с лихорадочной быстротой умылся.
Her silver-mounted brushes smelt faintly of the perfumed lotion she used for her hair; and at this scent the burning sickness of his jealousy seized him again.	От серебряных щеток исходил слабый запах эссенции, которой она мыла волосы; и этот запах снова разбудил в нем мучительную ревность.
Struggling into his fur, he ran downstairs and out into the street.	Натягивая на ходу пальто, он сбежал вниз и вышел на улицу.
He had not lost all command of himself, however, and as he went down Sloane Street he framed a story for use, in case he should not find her at Bosinney's. But if he should? His power of decision again failed; he reached the house without knowing what he should do if he did find her there.	Но самообладание еще не покинуло его; идя по Слоун-стрит, он придумал, что сказать, если Ирэн не окажется у Босини. А если она там? Его решимость опять исчезла; он подошел к дому Босини, не зная, что сделать, если застанет у него Ирэн.
It was after office hours, and the street door was closed; the woman who opened it could not say whether Mr. Bosinney were in or no; she had not seen him that day, not for two or three days; she did not attend to him now, nobody attended to him, he....	Конторы в нижних этажах уже кончили работу, и входная дверь была заперта; женщина, открывшая ему, не могла сказать наверное, у себя ли мистер Босини; она не видела его ни сегодня, ни вчера, ни третьего дня; она уже больше не убирает у него, у него теперь никто не убирает, он...
Soames interrupted her, he would go up and see for himself.	Сомс прервал ее, сказав, что пойдет наверх и посмотрит сам.
He went up with a dogged, white face.	Он поднялся по лестнице бледный, с упрямо сжатыми зубами.
The top floor was unlighted, the door closed, no one answered his ringing, he could hear no sound. He was obliged to descend, shivering under his fur, a chill at his heart. Hailing a cab, he told the man to drive to Park Lane.	На верхней площадке было темно, дверь оказалась запертой, на его звонок никто не ответил, из квартиры Босини не доносилось ни звука. Сомсу не оставалось ничего другого, как сойти вниз; он дрожал в меховом пальто, его сердце сжимал холод. Подозвав кэб, он велел отвезти себя на Парк-Лейн.
On the way he tried to recollect when he had last given her a cheque; she could not have more than three or four pounds, but there were her jewels; and with exquisite torture he remembered how much money she could raise on these; enough to take them abroad; enough for them to live on for months! He tried to calculate; the cab stopped, and he got out with the calculation unmade.	Дорогой Сомс старался вспомнить, когда он в последний раз дал ей чек. У нее должно остаться не больше трех-четырех фунтов, но есть еще драгоценности; и мысль о том, сколько денег она может получить за них, была для него утонченной пыткой - хватит обоим на поездку за границу, хватит на много месяцев вперед! Он попробовал подсчитать точно; кэб остановился, и Сомс вышел, так и не успев ничего подсчитать.
The butler asked whether Mrs. Soames was in the cab, the master had told him they were both expected to dinner.	Дворецкий спросил, приехала ли миссис Сомс, - хозяин сказал, что к обеду ждут их обоих.
Soames answered:	Сомс ответил:
"No. Mrs. Forsyte has a cold."	- Нет, миссис Форсайт больна.
The butler was sorry.	Дворецкий выразил сожаление.
Soames thought he was looking at him inquisitively, and remembering that he was not in dress clothes, asked:	Сомсу показалось, что Уормсон испытующе посмотрел на него; он вспомнил, что не переоделся к обеду, и спросил:
"Anybody here to dinner, Warmson?"	- Есть гости, Уормсон?
"Nobody but Mr. and Mrs. Dartie, sir."	- Нет, сэр, только мистер и миссис Дарти.
Again it seemed to Soames that the butler was looking curiously at him. His composure gave way.	Сомсу опять показалось, что дворецкий смотрит на него с любопытством. Он не выдержал:
"What are you looking at?" he said. "What's the matter with me, eh?"	- Что вы на меня так смотрите? В чем дело, а?
The butler blushed, hung up the fur coat, murmured something that sounded like: "Nothing, sir, I'm sure, sir," and stealthily withdrew.	Дворецкий покраснел, повесил меховое пальто, пробормотал что-то вроде: "Нет, ничего, сэр, уверяю вас, сэр", - и тихонько вышел.
Soames walked upstairs. Passing the drawing-room without a look, he went straight up to his mother's and father's bedroom.	Сомс поднялся по лестнице. Пройдя гостиную, не глядя по сторонам, он пошел прямо к спальне родителей.
James, standing sideways, the concave lines of his tall, lean figure displayed to advantage in shirt-sleeves and evening waistcoat, his head bent, the end of his white tie peeping askew from underneath one white Dundreary whisker, his eyes peering with intense concentration, his lips pouting, was hooking the top hooks of his wife's bodice. Soames stopped; he felt half-choked, whether because he had come upstairs too fast, or for some other reason. He--he himself had never--never been asked to....	Джемс стоял боком к двери, вечерний жилет и рубашка подчеркивали вогнутые линии его высокой тощей фигуры. Опустив голову, прижав одной пушистой бакенбардой съехавший набок белый галстук, сосредоточенно нахмурив брови, выпятив губы, он застегивал жене верхние крючки лифа. Сомс остановился; у него перехватило дыхание, то ли от того, что он так быстро взбежал по лестнице, то ли от каких-то других причин. Его... его никогда... никогда не просили...
He heard his father's voice, as though there were a pin in his mouth, saying: "Who's that? Who's there? What d'you want?" His mother's: "Here, Felice, come and hook this; your master'll never get done."	Он услышал голос отца, приглушенный, точно во рту у него были булавки: "Кто это? Кто там? Что нужно?" Голос матери: "Фелис, застегните, пожалуйста, мистер Форсайт так копается".
He put his hand up to his throat, and said hoarsely:	Он приложил руку к горлу и сказал хрипло:
"It's I--Soames!"	- Это я. Сомс!
He noticed gratefully the affectionate surprise in Emily's: "Well, my dear boy?" and James', as he dropped the hook: "What, Soames! What's brought you up? Aren't you well?"	С чувством благодарности он уловил нежные и удивленные нотки в голосе Эмили: "Что ты, дорогой?" - и голос Джемса, оставившего свою возню с крючками: "Сомс! Почему ты пришел наверх? Ты нездоров?"
He answered mechanically: "I'm all right," and looked at them, and it seemed impossible to bring out his news.	Он ответил машинально: "Нет, здоров", - посмотрел на них и почувствовал, что не может сказать о случившемся.
James, quick to take alarm, began:	Джемс, всегда готовый разволноваться, начал:
"You don't look well. I expect you've taken a chill--it's liver, I shouldn't wonder. Your mother'll give you...."	- Ты плохо выглядишь. Простудился, должно быть, это все печень. Мама даст тебе...
But Emily broke in quietly:	Но Эмили спокойно перебила его:
"Have you brought Irene?"	- Ты с Ирэн?
Soames shook his head.	Сомс покачал головой.
"No," he stammered, "she--she's left me!"	- Нет, - сказал он, запинаясь, - она... она ушла от меня!
Emily deserted the mirror before which she was standing. Her tall, full figure lost its majesty and became very human as she came running over to Soames.	Эмили отвернулась от зеркала. Ее высокая, полная фигура сразу утратила свою величавость, и когда она подбежала к Сомсу, в ней появилось что-то очень человечное.
"My dear boy! My dear boy!"	- Мальчик мой! Дорогой мальчик!
She put her lips to his forehead, and stroked his hand.	Она прижалась губами к его лбу, погладила ему руку.
James, too, had turned full towards his son; his face looked older.	Джемс тоже повернулся к сыну; лицо его будто сразу постарело.
"Left you?" he said. "What d'you mean--left you? You never told me she was going to leave you."	- Ушла? - сказал он. - То есть как - ушла? Ты мне никогда не говорил, что она собирается уходить.
Soames answered surlily:	Сомс ответил угрюмо:
"How could I tell? What's to be done?"	- Откуда же я мог знать? Что теперь делать?
James began walking up and down; he looked strange and stork-like without a coat.	Джемс заходил взад и вперед по комнате; без сюртука он был похож на аиста.
"What's to be done!" he muttered. "How should I know what's to be done? What's the good of asking me? Nobody tells me anything, and then they come and ask me what's to be done; and I should like to know how I'm to tell them! Here's your mother, there she stands; she doesn't say anything. What I should say you've got to do is to follow her.."	- Что делать! - бормотал он. - Почем я знаю, что делать? Какой толк спрашивать меня? Мне никогда ничего не рассказывают, а потом приходят и спрашивают, что делать! Ну, что я могу сказать! Вот мама, вот она стоит: что же она ничего не скажет? А я могу сказать только одно: надо найти ее.
Soames smiled; his peculiar, supercilious smile had never before looked pitiable.	Сомс улыбнулся; его обычная высокомерная улыбка никогда не казалась такой жалкой.
"I don't know where she's gone," he said.	- Я не знаю, куда она ушла, - ответил он.
"Don't know where she's gone!" said James. "How d'you mean, don't know where she's gone? Where d'you suppose she's gone? She's gone after that young Bosinney, that's where she's gone. I knew how it would be."	- Не знаешь, куда она ушла? - повторил Джемс. - То есть как же так не знаешь? Где же она, по-твоему? Она ушла к Босини, вот она куда ушла. Я так и знал, чем все это кончится.
Soames, in the long silence that followed, felt his mother pressing his hand. And all that passed seemed to pass as though his own power of thinking or doing had gone to sleep.	В долгом молчании, наступившем вслед за этим. Сомс чувствовал, как мать сжимает ему руку. И дальнейшее прошло мимо Сомса, словно его способность мыслить и действовать уснула крепким сном.
His father's face, dusky red, twitching as if he were going to cry, and words breaking out that seemed rent from him by some spasm in his soul.	Лицо Джемса, красное, перекошенное, будто он готов был расплакаться, и слова, прорывавшиеся у него сквозь душевную боль:
"There'll be a scandal; I always said so." Then, no one saying anything: "And there you stand, you and your mother!"	- Будет скандал; я всегда это говорил! - потом пауза, потом: - Что же вы оба молчите?
And Emily's voice, calm, rather contemptuous:	И голос Эмили, спокойный, чуть презрительный:
"Come, now, James! Soames will do all that he can."	- Полно, Джемс! Сомс сделает все что можно.
And James, staring at the floor, a little brokenly:	И Джемс, опустив глаза, упавшим голосом:
"Well, I can't help you; I'm getting old. Don't you be in too great a hurry, my boy."	- Я ничем не могу помочь; я старик. Только не торопись, мой мальчик, обдумай все хорошенько.
And his mother's voice again:	И снова голос матери:
"Soames will do all he can to get her back. We won't talk of it. It'll all come right, I dare say."	- Сомс сделает все, чтобы вернуть ее. Не будем говорить об этом. Я уверена, что все уладится.
And James:	И Джемс:
"Well, I can't see how it can come right. And if she hasn't gone off with that young Bosinney, my advice to you is not to listen to her, but to follow her and get her back."	- Не знаю, как это можно уладить. Если только она не уехала с Босини, мой совет тебе: нечего ее слушать, разыщи и приведи ее назад.
Once more Soames felt his mother stroking his hand, in token of her approval, and as though repeating some form of sacred oath, he muttered between his teeth:	Еще раз Сомс почувствовал, как мать гладит ему руку в знак одобрения, и, словно повторяя священную клятву, он пробормотал сквозь зубы:
"I will!"	- Разыщу!
All three went down to the drawing-room together. There, were gathered the three girls and Dartie; had Irene been present, the family circle would have been complete.	Втроем они сошли в гостиную. Там уже сидели дочери и Дарти; будь здесь Ирэн, семья была бы в полном составе.
James sank into his armchair, and except for a word of cold greeting to Dartie, whom he both despised and dreaded, as a man likely to be always in want of money, he said nothing till dinner was announced. Soames, too, was silent; Emily alone, a woman of cool courage, maintained a conversation with Winifred on trivial subjects. She was never more composed in her manner and conversation than that evening.	Джемс опустился в кресло и, если не считать холодного приветствия по адресу Дарти, которого он и презирал и боялся, как человека, вечно сидящего без денег, не вымолвил ни слова до самого обеда. Сомс тоже молчал; одна только Эмили - женщина спокойная и мужественная - вела беседу с Уинифрид о каких-то пустяках. Никогда еще в ее манерах и разговоре не было столько выдержки, как в этот вечер.
A decision having been come to not to speak of Irene's flight, no view was expressed by any other member of the family as to the right course to be pursued; there can be little doubt, from the general tone adopted in relation to events as they afterwards turned out, that James's advice: "Don't you listen to her, follow-her and get her back!" would, with here and there an exception, have been regarded as sound, not only in Park Lane, but amongst the Nicholases, the Rogers, and at Timothy's. Just as it would surely have been endorsed by that wider body of Forsytes all over London, who were merely excluded from judgment by ignorance of the story.	Так как о бегстве Ирэн решено было молчать, никто из семьи не обсуждал вопроса, что предпринять дальше. Не могло быть сомнений, как это и выяснилось из толков о дальнейших событиях, что совет Джемса: "Нечего ее слушать, разыщи и приведи ее назад!" - считался вполне разумным всеми за редкими исключениями - не только на Парк-Лейн, но и у Николаса, и у Роджера, и у Тимоти. Такой совет встретил бы одобрение всех Форсайтов Лондона, не высказавшихся по этому поводу только потому, что они стояли в стороне от событий.
In spite then of Emily's efforts, the dinner was served by Warmson and the footman almost in silence. Dartie was sulky, and drank all he could get; the girls seldom talked to each other at any time. James asked once where June was, and what she was doing with herself in these days. No one could tell him. He sank back into gloom. Only when Winifred recounted how little Publius had given his bad penny to a beggar, did he brighten up.	Несмотря на все труды Эмили, обед, который подавали Уормсон и лакей, прошел почти в полном молчании. Дарти сидел надутый и пил все, что попадалось под руку; сестры вообще редко разговаривали друг с другом. Джемс раз только спросил, где Джун и что она сейчас делает. Никто не мог ответить на этот вопрос. Он снова погрузился в мрачное раздумье. И только когда Уинифрид рассказала, что маленький Публиус подал нищему фальшивую монетку, Джемс просветлел.
"Ah!" he said, "that's a clever little chap. I don't know what'll become of him, if he goes on like this. An intelligent little chap, I call him!"	- А! - воскликнул он. - Сообразительный мальчишка. Из него выйдет толк, если он и дальше так пойдет. Умный мальчик, одно могу сказать!
But it was only a flash.	Но это был только проблеск.
The courses succeeded one another solemnly, under the electric light, which glared down onto the table, but barely reached the principal ornament of the walls, a so-called 'Sea Piece by Turner,' almost entirely composed of cordage and drowning men.	Блюда торжественно следовали одно за другим, электричество сияло над столом, оставляя, однако, в тени главное украшение комнаты, так называемую "марину" Тернера, на которой были изображены главным образом снасти и гибнущие в волнах люди.
Champagne was handed, and then a bottle of James' prehistoric port, but as by the chill hand of some skeleton.	Появилось шампанское, потом бутылка доисторического портвейна Джемса, поданные словно ледяной рукой скелета.
At ten o'clock Soames left; twice in reply to questions, he had said that Irene was not well; he felt he could no longer trust himself. His mother kissed him with her large soft kiss, and he pressed her hand, a flush of warmth in his cheeks. He walked away in the cold wind, which whistled desolately round the corners of the streets, under a sky of clear steel-blue, alive with stars; he noticed neither their frosty greeting, nor the crackle of the curled-up plane-leaves, nor the night-women hurrying in their shabby furs, nor the pinched faces of vagabonds at street corners. Winter was come! But Soames hastened home, oblivious; his hands trembled as he took the late letters from the gilt wire cage into which they had been thrust through the slit in the door.'	В десять часов Сомс ушел; на вопросы об Ирэн ему дважды пришлось отговориться ее нездоровьем; он боялся, что больше не выдержит. Мать поцеловала его долгим нежным поцелуем, он пожал ей руку, чувствуя, как тепло приливает к щекам. Он шел навстречу холодному ветру, с печальным свистом вылетавшему из-за поворотов улиц; шел под ясным, серым, как сталь, небом, усыпанным звездами. Он не замечал ни студеного приветствия зимы, ни шелеста свернувшихся от холода платановых листьев, ни продажных женщин, которые пробегали мимо, кутаясь в облезлые меховые горжетки; не замечал бродяг, торчавших на углах с посиневшими от стужи лицами. Зима пришла! Но Сомс торопился домой, погруженный в свои мысли; руки его дрожали, открывая сплетенный из позолоченной проволоки почтовый ящик, куда письма попадали сквозь прорезь в дверях.
None from Irene!	От Ирэн - ничего.
He went into the dining-room; the fire was bright there, his chair drawn up to it, slippers ready, spirit case, and carven cigarette box on the table; but after staring at it all for a minute or two, he turned out the light and went upstairs. There was a fire too in his dressing-room, but her room was dark and cold. It was into this room that Soames went.	Он прошел в столовую; камин горел ярко, его кресло было придвинуто поближе к огню, домашние туфли приготовлены, на столике - винный погребец и резной деревянный ящичек с папиросами; постояв минуты две, он потушил свет и поднялся наверх. У него тоже горел камин, но в ее комнате было темно и холодно. В эту комнату и вошел Сомс.
He made a great illumination with candles, and for a long time continued pacing up and down between the bed and the door. He could not get used to the thought that she had really left him, and as though still searching for some message, some reason, some reading of all the mystery of his married life, he began opening every recess and drawer.	Он зажег все свечи и долго ходил взад и вперед между кроватью и дверью. Он не мог свыкнуться с мыслью, что она на самом деле ушла от него, и, словно все еще надеясь найти хоть записку, хоть какое-нибудь объяснение, какую-нибудь разгадку той тайны, которая окружала его семейную жизнь, принялся рыться во всех уголках, открывать один за другим все ящики.
There were her dresses; he had always liked, indeed insisted, that she should be well-dressed--she had taken very few; two or three at most, and drawer after drawer; full of linen and silk things, was untouched.	Вот ее платья; он любил, когда она была хорошо одета, даже настаивал на этом - из платьев взято совсем немного: два-три, не больше; и, выдвигая ящик за ящиком, он убеждался, что белье и шелковые вещи все остались на месте.
Perhaps after all it was only a freak, and she had gone to the seaside for a few days' change. If only that were so, and she were really coming back, he would never again do as he had done that fatal night before last, never again run that risk--though it was her duty, her duty as a wife; though she did belong to him--he would never again run that risk; she was evidently not quite right in her head!	В конце концов, может быть, это просто каприз, ей захотелось переменить обстановку, уехать на несколько дней к морю. Если это так, если она вернется, он никогда больше не повторит того, что случилось в ту злосчастную ночь, никогда больше не осмелится на такой поступок, хотя это была ее обязанность, ее супружеский долг, хотя она принадлежит ему. Он никогда больше не осмелится на такой поступок. Она просто потеряла голову, не сознает, что делает.
He stooped over the drawer where she kept her jewels; it was not locked, and came open as he pulled; the jewel box had the key in it. This surprised him until he remembered that it was sure to be empty. He opened it.	Сомс нагнулся над ящиком, где она хранила драгоценности; ящик был не заперт, он выдвинул его; в шкатулке торчал ключик. Это удивило Сомса, но потом он сообразил, что шкатулка, должно быть, пустая. Он поднял крышку.
It was far from empty. Divided, in little green velvet compartments, were all the things he had given her, even her watch, and stuck into the recess that contained--the watch was a three-cornered note addressed 'Soames Forsyte,' in Irene's handwriting:	Но шкатулка была отнюдь не пустая. В зеленых бархатных гнездышках лежали все его подарки - даже часы, а в отделении для часов торчала треугольная записка, на которой он узнал почерк Ирэн: "Сомсу Форсайту.
'I think I have taken nothing that you or your people have given me.' And that was all.	Я, кажется, не взяла с собой ни Ваших подарков, ни подарков Вашей родни".
He looked at the clasps and bracelets of diamonds and pearls, at the little flat gold watch with a great diamond set in sapphires, at the chains and rings, each in its nest, and the tears rushed up in his eyes and dropped upon them.	И это было все. Он смотрел на фермуары и браслеты, усыпанные бриллиантами и жемчугом, на плоские золотые часики с крупным бриллиантом и сапфирами, на цепочки, кольца, разложенные по отделениям, и слезы лились у него из глаз и капали в шкатулку.
Nothing that she could have done, nothing that she had done, brought home to him like this the inner significance of her act. For the moment, perhaps, he understood nearly all there was to understand--understood that she loathed him, that she had loathed him for years, that for all intents and purposes they were like people living in different worlds, that there was no hope for him, never had been; even, that she had suffered--that she was to be pitied.	Ни один поступок, который она могла совершить, который уже совершила, не показал бы ему с такой ясностью все значение ее ухода. На мгновение Сомс, может быть, понял все, что следовало понять, понял, что она ненавидела его, ненавидела все эти годы, что во всем, в каждой мелочи они были, как люди совершенно разных миров, что для него не было никакой надежды ни в будущем, ни в прошлом; понял даже, что она страдала, что ее надо жалеть.
In that moment of emotion he betrayed the Forsyte in him--forgot himself, his interests, his property--was capable of almost anything; was lifted into the pure ether of the selfless and unpractical.	В это мгновение он предал в себе Форсайта - забыл самого себя, свои интересы, свою собственность, был способен на любой поступок; он поднялся в чистые высоты бескорыстия и непрактичности.
Such moments pass quickly.	Такие мгновения проходят быстро.
And as though with the tears he had purged himself of weakness, he got up, locked the box, and slowly, almost trembling, carried it with him into the other room.	И, точно смыв с себя слезами скверну малодушия, Сомс встал, запер шкатулку и медленно, весь дрожа, понес ее к себе в комнату.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты