The man of property/Собственник (часть третья)

CHAPTER IV VOYAGE INTO THE INFERNO/БЛУЖДАНИЯ В АДУ

English	Русский
The morning after a certain night on which Soames at last asserted his rights and acted like a man, he breakfasted alone.	На следующее утро после той ночи, когда Сомс настоял наконец на своих правах и поступил как мужчина, которому пришлось завтракать в одиночестве.
He breakfasted by gaslight, the fog of late November wrapping the town as in some monstrous blanket till the trees of the Square even were barely visible from the diningroom window.	Он завтракал при свете газа. Ноябрьский туман словно громадным одеялом закутал город, и даже деревья сквера еле виднелись из окна столовой.
He ate steadily, but at times a sensation as though he could not swallow attacked him. Had he been right to yield to his overmastering hunger of the night before, and break down the resistance which he had suffered now too long from this woman who was his lawful and solemnly constituted helpmate?	Сомс упорно ел, но временами его охватывало такое ощущение, точно кусок становился ему поперек горла. Правильно ли он сделал, что поддался прошлой ночью чувству нестерпимого голода и сломил сопротивление, которое уже так давно оказывала ему эта женщина, бывшая его законной женой, спутницей жизни?
He was strangely haunted by the recollection of her face, from before which, to soothe her, he had tried to pull her hands--of her terrible smothered sobbing, the like of which he had never heard, and still seemed to hear; and he was still haunted by the odd, intolerable feeling of remorse and shame he had felt, as he stood looking at her by the flame of the single candle, before silently slinking away.	Его преследовало воспоминание об этом лице, о том, как он старался оторвать от него ее руки, успокоить ее, о страшных сдавленных рыданиях, каких ему никогда не приходилось слышать, - они и сейчас стояли у него в ушах; преследовало непривычное, нестерпимое чувство раскаяния и стыда, охватившее его в ту минуту, когда он остановился, глядя на нее при свете одинокой свечи, прежде чем молча и тихо выйти из спальни.
And somehow, now that he had acted like this, he was surprised at himself.	И, совершив такой поступок, он теперь сам ему удивлялся.
Two nights before, at Winifred Dartie's, he had taken Mrs. MacAnder into dinner. She had said to him, looking in his face with her sharp, greenish eyes:	Три дня тому назад он сидел рядом с миссис Мак-Эндер на обеде у Уинифрид Дарти. Взглянув ему в лицо своими проницательными зеленоватыми глазами, она сказала:
"And so your wife is a great friend of that Mr. Bosinney's?"	- Ваша жена, кажется, в большой дружбе с мистером Босини?
Not deigning to ask what she meant, he had brooded over her words.	Не удостоив ее просьбой разъяснить эти слова, он мрачно задумался.
They had roused in him a fierce jealousy, which, with the peculiar perversion of this instinct, had turned to fiercer desire.	Вопрос миссис Мак-Эндер разбудил в нем яростную ревность, которая, со свойственной этому инстинкту извращенностью, перешла в еще более яростное желание.
Without the incentive of Mrs. MacAnder's words he might never have done what he had done. Without their incentive and the accident of finding his wife's door for once unlocked, which had enabled him to steal upon her asleep.	Без толчка, каким послужили слова миссис Мак-Эндер, он никогда бы не решился на такой поступок. Всему виной был этот толчок и случайность, что комната оказалась незапертой и он застал жену спящей.
Slumber had removed his doubts, but the morning brought them again. One thought comforted him: No one would know--it was not the sort of thing that she would speak about.	Сон рассеял его сомнения, но утром они вернулись. Он утешал себя только одним: никто ничего не узнает - о таких вещах она не станет рассказывать.
And, indeed, when the vehicle of his daily business life, which needed so imperatively the grease of clear and practical thought, started rolling once more with the reading of his letters, those nightmare-like doubts began to assume less extravagant importance at the back of his mind. The incident was really not of great moment; women made a fuss about it in books; but in the cool judgment of right-thinking men, of men of the world, of such as he recollected often received praise in the Divorce Court, he had but done his best to sustain the sanctity of marriage, to prevent her from abandoning her duty, possibly, if she were still seeing Bosinney, from....	А когда повозка делового дня, требующая смазки ясной и практичной мыслью, двинулась в путь, начав утро Сомса с кучи полученных писем, мучительные, как кошмар, сомнения потеряли свою значительность и отступили на второй план. По сути дела ничего особенного не случилось; только в романах женщины подымают из-за этого шум; но, с точки зрения здравомыслящих мужчин, светских мужчин, которые часто заслуживают похвалу в суде по бракоразводным делам, он поступил наилучшим образом, поддержал святость брака и, может быть, уберег жену от нарушения долга, если она еще продолжает встречаться с Босини, уберег от...
No, he did not regret it.	Нет, он не жалеет о своем поступке.
Now that the first step towards reconciliation had been taken, the rest would be comparatively--comparatively....	И теперь, когда первый шаг к примирению сделан, остальное будет сравнительно... сравнительно...
He, rose and walked to the window. His nerve had been shaken. The sound of smothered sobbing was in his ears again. He could not get rid of it.	Он встал и подошел к окну. Нервы все-таки не в порядке. Приглушенные рыдания снова звучали в ушах. Он не мог от этого отделаться.
He put on his fur coat, and went out into the fog; having to go into the City, he took the underground railway from Sloane Square station.	Сомс надел меховое пальто и вышел на затянутую туманом улицу; для того чтобы попасть в Сити, надо было пройти на Слоун-стрит к станции подземной железной дороги.
In his corner of the first-class compartment filled with City men the smothered sobbing still haunted him, so he opened the Times with the rich crackle that drowns all lesser sounds, and, barricaded behind it, set himself steadily to con the news.	Сидя в углу купе первого класса, среди деловой публики, направлявшейся в Сити, он снова услышал приглушенные рыдания и, развернув "Таймс" с громким хрустом, который обычно покрывает все более слабые звуки, загородился газетой и стал штудировать новости.
He read that a Recorder had charged a grand jury on the previous day with a more than usually long list of offences. He read of three murders, five manslaughters, seven arsons, and as many as eleven rapes--a surprisingly high number--in addition to many less conspicuous crimes, to be tried during a coming Sessions; and from one piece of news he went on to another, keeping the paper well before his face.	Он прочел, что суду присяжных был передан вчера длинный список дел, подлежащих рассмотрению. Прочел о трех предумышленных и пяти непредумышленных убийствах, семи поджогах, одиннадцати - поразительно высокая цифра! - изнасилованиях и в придачу к ним о нескольких не столь серьезных преступлениях, дела по которым назначены к слушанию на текущей сессии, и, пробегая глазами одну заметку за другой, он все время прятал лицо за газетой.
And still, inseparable from his reading, was the memory of Irene's tear-stained face, and the sounds from her broken heart.	Но даже во время чтения его не покидала мысль о залитом слезами лице Ирэн, о рыданиях, которыми исходило ее раненое сердце.
The day was a busy one, including, in addition to the ordinary affairs of his practice, a visit to his brokers, Messrs. Grin and Grinning, to give them instructions to sell his shares in the New Colliery Co., Ltd., whose business he suspected, rather than knew, was stagnating (this enterprise afterwards slowly declined, and was ultimately sold for a song to an American syndicate); and a long conference at Waterbuck, Q.C.'s chambers, attended by Boulter, by Fiske, the junior counsel, and Waterbuck, Q.C., himself.	Работы в Сити оказалось много: в придачу к обычным делам надо было сходить к маклерам Грину и Гриннингу, распорядиться о продаже акций "Новой угольной компании", дела которой, как он подозревал, не зная этого наверняка, клонились к упадку (впоследствии это предприятие медленно увяло и было в конце концов продано за бесценок американскому синдикату); кроме того, предстояло длинное совещание в конторе королевского адвоката Уотербака в присутствии Боултера, помощника королевского адвоката Фиска и самого Уотербака.
The case of Forsyte v. Bosinney was expected to be reached on the morrow, before Mr. Justice Bentham.	Предполагалось, что дело "Форсайт против Босини" будет разбираться завтра старшим судьей мистером Бентемом.
Mr. Justice Bentham, a man of common-sense rather than too great legal knowledge, was considered to be about the best man they could have to try the action. He was a 'strong' Judge.	Судья Бентем, отличавшийся здравостью ума, но не слишком обширными юридическими познаниями, был единодушно признан самым подходящим человеком для разбора дела Сомса. Он славился своею "строгостью".
Waterbuck, Q.C., in pleasing conjunction with an almost rude neglect of Boulter and Fiske paid to Soames a good deal of attention, by instinct or the sounder evidence of rumour, feeling him to be a man of property.	Королевский адвокат Уотербак приятно сочетал чуть ли не грубое пренебрежение к Боултеру и Фиску с большой внимательностью по отношению к Сомсу, инстинктивно или на основании точных сведении чувствуя в нем человека состоятельного.
He held with remarkable consistency to the opinion he had already expressed in writing, that the issue would depend to a great extent on the evidence given at the trial, and in a few well directed remarks he advised Soames not to be too careful in giving that evidence.	Он твердо придерживался высказанного в свое время в письменной форме мнения, что исход дела будет в значительной степени зависеть от показаний на суде, и в нескольких метких словах дал Сомсу совет не придерживаться излишней точности в своих показаниях.
"A little bluffness, Mr. Forsyte," he said, "a little bluffness," and after he had spoken he laughed firmly, closed his lips tight, and scratched his head just below where he had pushed his wig back, for all the world like the gentleman- farmer for whom he loved to be taken.	- Побольше уверенности, - сказал он, - побольше уверенности, - и, солидно рассмеявшись, сжал губы и почесал голову под сдвинутым на затылок париком - ни дать ни взять джентльмен-фермер, за которого он так любил выдавать себя.
He was considered perhaps the leading man in breach of promise cases.	Уотербак считался чуть ли не светилом по части дел, касающихся нарушения обещаний.
Soames used the underground again in going home.	Возвращаясь домой. Сомс опять предпочел подземную железную дорогу.
The fog was worse than ever at Sloane Square station. Through the still, thick blur, men groped in and out; women, very few, grasped their reticules to their bosoms and handkerchiefs to their mouths; crowned with the weird excrescence of the driver, haloed by a vague glow of lamp-light that seemed to drown in vapour before it reached the pavement, cabs loomed dimshaped ever and again, and discharged citizens, bolting like rabbits to their burrows.	На Слоун-сквер туман стал еще гуще. Пассажиры выходили и входили на станцию, пробираясь ощупью сквозь неподвижную плотную мглу; редко встречавшиеся в толпе женщины прижимали к груди сумочки, закрывали рот носовыми платками; экипажи, увенчанные призрачными силуэтами кэбменов, в тусклом свете фонарей, которым тонул в тумане, едва достигнув мостовой, то и дело подъезжали и высаживали седоков, разбегавшихся, как кролики по своим норам.
And these shadowy figures, wrapped each in his own little shroud of fog, took no notice of each other. In the great warren, each rabbit for himself, especially those clothed in the more expensive fur, who, afraid of carriages on foggy days, are driven underground.	И эти неясные призраки, закутанные в саваны из тумана, не замечали друг друга. Большой загон, и каждый кролик заботится только о себе, в особенности те кролики, на которых мех подороже, которые боятся брать кэбы в туманные дни и лезут под землю.
One figure, however, not far from Soames, waited at the station door.	Однако у входа на станцию неподалеку от Сомса виднелась чья-то фигура.
Some buccaneer or lover, of whom each Forsyte thought: 'Poor devil! looks as if he were having a bad time!' Their kind hearts beat a stroke faster for that poor, waiting, anxious lover in the fog; but they hurried by, well knowing that they had neither time nor money to spare for any suffering but their own.	Какой-нибудь пират или влюбленный, один из тех, кто вызывает у каждого Форсайта мысль: "Вот бедняга! Плохо ему, должно быть!" Их добрые сердца чуть сжимаются при виде бедняг-влюбленных, нетерпеливо поджидающих кого-то в тумане; но Форсайты быстро проходят мимо, хорошо зная, что время и деньги надо тратить только на свои собственные страдания.
Only a policeman, patrolling slowly and at intervals, took an interest in that waiting figure, the brim of whose slouch hat half hid a face reddened by the cold, all thin, and haggard, over which a hand stole now and again to smooth away anxiety, or renew the resolution that kept him waiting there. But the waiting lover (if lover he were) was used to policemen's scrutiny, or too absorbed in his anxiety, for he never flinched. A hardened case, accustomed to long trysts, to anxiety, and fog, and cold, if only his mistress came at last. Foolish lover! Fogs last until the spring; there is also snow and rain, no comfort anywhere; gnawing fear if you bring her out, gnawing fear if you bid her stay at home!	Один лишь полисмен, прохаживавшийся взад и вперед, заинтересовался этим человеком, низко надвинувшим шляпу на покрасневшее от холода лицо худое, измученное лицо, которого он то и дело касался рукой. Чтобы смирить тревогу или снова набраться решимости и снова ждать. Но влюбленный (если это действительно был влюбленный), вероятно, привык ко взглядам полисменов или же весь ушел в свои тревожные мысли, потому что эти взгляды, очевидно, не беспокоили его. Ему знакомы и долгие часы ожидания, и тревога, и туман, и холод; ему не в первый раз, лишь бы она пришла! Глупец! Туманы кончатся только весной; а, кроме них, есть еще снег и дождь, и никуда от этого не спрячешься. Гнетущий страх, если заставляешь ее прийти, гнетущий страх, если просишь остаться дома.
"Serve him right; he should arrange his affairs better!"	"Поделом ему: надо уметь устраивать свои дела!"
So any respectable Forsyte. Yet, if that sounder citizen could have listened at the waiting lover's heart, out there in the fog and the cold, he would have said again: "Yes, poor devil he's having a bad time!"	Так думают почтенные Форсайты. Однако, случись этим гораздо более разумным гражданам прислушаться к сердцу влюбленного, который ждет свидания в тумане и холоде, они бы опять повторили: "Да, бедняга! Плохо ему приходится!"
Soames got into his cab, and, with the glass down, crept along Sloane Street, and so along the Brompton Road, and home. He reached his house at five.	Сомс взял кэб с опущенными стеклами, и кэбмен медленно повез его по Слоун-стрит и Бромтон-Род на Монпелье-сквер. Он приехал домой в пять часов.
His wife was not in. She had gone out a quarter of an hour before. Out at such a time of night, into this terrible fog! What was the meaning of that?	Жены не было дома. Она ушла четверть часа тому назад. Ушла так поздно, в такой туман! Что это значит?
He sat by the dining-room fire, with the door open, disturbed to the soul, trying to read the evening paper. A book was no good-- in daily papers alone was any narcotic to such worry as his. >From the customary events recorded in the journal he drew some comfort. 'Suicide of an actress'--'Grave indisposition of a Statesman' (that chronic sufferer)--'Divorce of an army officer' --'Fire in a colliery'--he read them all. They helped him a little--prescribed by the greatest of all doctors, our natural taste.	Он сел в столовой у камина, открыв дверь в холл, и, встревоженный до глубины души, попытался прочесть вечернюю газету. Книга не поможет только газета способна приглушить тревогу, мучившую его. Заурядные события, о которых повествовалось там, подействовали успокаивающе. "Самоубийство актрисы" - "Тяжелая болезнь государственного деятеля" (опять! Вот везет несчастному!) - "Бракоразводный процесс офицера" - "Пожар в шахте" - он прочел все подряд. Эти события помогли ему, как лекарство, прописанное величайшим лекарем - нашей врожденной склонностью.
It was nearly seven when he heard her come in.	Около семи часов он услышал, что Ирэн вернулась.
The incident of the night before had long lost its importance under stress of anxiety at her strange sortie into the fog. But now that Irene was home, the memory of her broken-hearted sobbing came back to him, and he felt nervous at the thought of facing her.	События прошлой ночи уже давно потеряли свою остроту, заглушенные тревогой, которую пробудила в нем эта неизвестно чем вызванная прогулка в такой туман. Но стоило только Ирэн вернуться, как звуки ее горьких рыданий снова встали у него в памяти, и он заволновался, думая о предстоящей встрече.
She was already on the stairs; her grey fur coat hung to her knees, its high collar almost hid her face, she wore a thick veil.	Она была уже на лестнице; воротник короткой шубки серого меха почти закрывал ей лицо, закутанное густой вуалью.
She neither turned to look at him nor spoke. No ghost or stranger could have passed more silently.	Она не оглянулась, не проговорила ни слова. Даже призрак, даже совсем посторонний человек не прошел бы мимо в таком молчании.
Bilson came to lay dinner, and told him that Mrs. Forsyte was not coming down; she was having the soup in her room.	Билсон пришла накрыть на стол и сказала, что миссис Форсайт не сойдет к обеду, она приказала подать суп к себе в комнату.
For once Soames did not 'change'; it was, perhaps, the first time in his life that he had sat down to dinner with soiled cuffs, and, not even noticing them, he brooded long over his wine. He sent Bilson to light a fire in his picture-room, and presently went up there himself.	Впервые за всю свою жизнь Сомс не переоделся к столу; вряд ли когда-нибудь ему приходилось обедать в несвежих манжетах, но он не замечал этого, задумавшись над стаканом вина. Он послал Билсон затопить камин в комнате, где были картины, и вскоре поднялся туда сам.
Turning on the gas, he heaved a deep sigh, as though amongst these treasures, the backs of which confronted him in stacks, around the little room, he had found at length his peace of mind. He went straight up to the greatest treasure of them all, an undoubted Turner, and, carrying it to the easel, turned its face to the light. There had been a movement in Turners, but he had not been able to make up his mind to part with it. He stood for a long time, his pale, clean-shaven face poked forward above his stand-up collar, looking at the picture as though he were adding it up; a wistful expression came into his eyes; he found, perhaps, that it came to too little. He took it down from the easel to put it back against the wall; but, in crossing the room, stopped, for he seemed to hear sobbing.	Сомс зажег газовую лампу и глубоко вздохнул, словно среди этих сокровищ, в несколько рядов стоявших в маленькой комнате лицом к стене, ему удалось наконец найти душевный покой. Он подошел к самому бесценному своему сокровищу - бесспорный Тернер - и поставил его на мольберт лицом к свету. На Тернера сейчас был хороший спрос, но Сомс все еще не решался расстаться с ним. Он долго стоял так, вытянув шею, выступавшую над высоким воротничком, повернув свое бледное, чисто выбритое лицо к картине, словно оценивая ее; в глазах его появилось тоскливое выражение: должно быть, цена оказалась слишком значительной. Он снял картину с мольберта, чтобы снова поставить ее к стене; но, сделав шаг, остановился: ему послышались звуки рыданий.
It was nothing--only the sort of thing that had been bothering him in the morning. And soon after, putting the high guard before the blazing fire, he stole downstairs.	Нет, показалось - все то же, что преследовало его утром. Он поставил перед разгоревшимся камином высокий экран и тихо спустился вниз.
Fresh for the morrow! was his thought. It was long before he went to sleep....	"Утро вечера мудренее!" - подумал Сомс. Заснуть ему удалось не скоро.
It is now to George Forsyte that the mind must turn for light on the events of that fog-engulfed afternoon.	Теперь, чтобы пролить свет на события этого утонувшего в тумане дня, следует заняться Джорджем Форсайтом.
The wittiest and most sportsmanlike of the Forsytes had passed the day reading a novel in the paternal mansion at Princes' Gardens. Since a recent crisis in his financial affairs he had been kept on parole by Roger, and compelled to reside 'at home.'	Завзятый остряк и единственный спортсмен в семье Форсайтов провел утро в родительском доме на Принсез-Гарденс за чтением романа. После недавнего финансового краха своего беспутного сынка Роджер взял с него честное слово, что он образумится, и заставлял сидеть дома.
Towards five o'clock he went out, and took train at South Kensington Station (for everyone to-day went Underground). His intention was to dine, and pass the evening playing billiards at the Red Pottle--that unique hostel, neither club, hotel, nor good gilt restaurant.	Около пяти часов Джордж вышел и направился к станции на Саут-Кенсингтон (в такой день все ездят подземкой). Он хотел пообедать и провести вечер за бильярдом в "Красной кружке" - единственном в своем роде заведении, не похожем ни на клуб, ни на отель, ни на фешенебельный ресторан.
He got out at Charing Cross, choosing it in preference to his more usual St. James's Park, that he might reach Jermyn Street by better lighted ways.	Он вышел у Чэринг-Кросса вместо Сент-Джемс-парка, решив пройти на Джермин-стрит по более или менее освещенным улицам.
On the platform his eyes--for in combination with a composed and fashionable appearance, George had sharp eyes, and was always on the look-out for fillips to his sardonic humour--his eyes were attracted by a man, who, leaping from a first-class compartment, staggered rather than walked towards the exit.	На платформе внимание его - а кроме солидной, элегантной внешности, Джордж обладал еще острым глазом и всегда был начеку, подыскивая пищу для своего остроумия, - внимание его привлек какой-то человек, который выскочил из вагона первого класса и шатающейся походкой направился к выходу.
'So ho, my bird!' said George to himself; 'why, it's "the Buccaneer!"' and he put his big figure on the trail. Nothing afforded him greater amusement than a drunken man.	"Хо-хо, голубчик! - мысленно проговорил Джордж. - Ба, да это "пират"! - И он повернул свое тучное туловище вслед за Босини. Ничто так не забавляло его, как вид пьяного человека.
Bosinney, who wore a slouch hat, stopped in front of him, spun around, and rushed back towards the carriage he had just left. He was too late. A porter caught him by the coat; the train was already moving on.	Босини, в широкополой шляпе, остановился прямо перед ним, круто повернул и кинулся обратно к вагону, откуда только что выскочил. Но опоздал. Дежурный схватил его за пальто; поезд уже тронулся.
George's practised glance caught sight of the face of a lady clad in a grey fur coat at the carriage window. It was Mrs. Soames-- and George felt that this was interesting!	Наметанный глаз Джорджа заметил в окне вагона лицо женщины, одетой в серую меховую шубку. Это была миссис Сомс, и Джордж сразу же заинтересовался.
And now he followed Bosinney more closely than ever--up the stairs, past the ticket collector into the street. In that progress, however, his feelings underwent a change; no longer merely curious and amused, he felt sorry for the poor fellow he was shadowing. 'The Buccaneer' was not drunk, but seemed to be acting under the stress of violent emotion; he was talking to himself, and all that George could catch were the words "Oh, God!" Nor did he appear to know what he was doing, or where going; but stared, hesitated, moved like a man out of his mind; and from being merely a joker in search of amusement, George felt that he must see the poor chap through.	Теперь он шел за Босини по пятам - вверх по лестнице, мимо контролера, на улицу. Однако за это время чувства его несколько изменились: он уже не любопытствовал, не забавлялся, а жалел этого беднягу, по следам которого шел. "Пират" не был пьян - им, очевидно, владело сильнейшее волнение; он разговаривал сам с собой, но Джордж уловил только одно: "Боже, боже!" Он, должно быть, не сознавал, что делает, куда идет, озирался, останавливался в нерешительности, вел себя как помешанный, и Джордж, вначале искавший только случая поразвлечься, решил не спускать с бедняги глаз.
He had 'taken the knock'--'taken the knock!' And he wondered what on earth Mrs. Soames had been saying, what on earth she had been telling him in the railway carriage. She had looked bad enough herself! It made George sorry to think of her travelling on with her trouble all alone.	Здорово его пристукнуло, здорово! Джордж ломал себе голову, что же такое говорила миссис Сомс, что же такое она рассказала ему в вагоне. У нее вид тоже был неважный! И Джордж пожалел, что ей приходится ехать совсем одной со своим горем.
He followed close behind Bosinney's elbow--tall, burly figure, saying nothing, dodging warily--and shadowed him out into the fog.	Джордж не отставал от Босини ни на шаг; высокий, грузный, он шел молча, лавируя среди встречных, следуя за ним в тумане по пятам.
There was something here beyond a jest! He kept his head admirably, in spite of some excitement, for in addition to compassion, the instincts of the chase were roused within him.	Это уже не было похоже на забаву. Он сохранял полнейшее хладнокровие, несмотря на то, что был несколько возбужден, так как вместе с состраданием в нем заговорил инстинкт охотника.
Bosinney walked right out into the thoroughfare--a vast muffled blackness, where a man could not see six paces before him; where, all around, voices or whistles mocked the sense of direction; and sudden shapes came rolling slow upon them; and now and then a light showed like a dim island in an infinite dark sea.	Босини вышел прямо на мостовую - густая тьма без конца, без края, где в шести шагах уже ничего не видно, где голоса и свистки, раздававшиеся со всех сторон, издевались над чувством ориентации; и экипажи, как тени, внезапно возникали и медленно двигались мимо; и время от времени где-то мерцал огонек, словно остров, маячивший в необъятном море мрака.
And fast into this perilous gulf of night walked Bosinney, and fast after him walked George. If the fellow meant to put his 'twopenny' under a 'bus, he would stop it if he could! Across the street and back the hunted creature strode, not groping as other men were groping in that gloom, but driven forward as though the faithful George behind wielded a knout; and this chase after a haunted man began to have for George the strangest fascination.	И Босини шел быстро, прямо в волны ночи, грозившей бедой, и так же быстро шел за ним Джордж. Если этот субъект вздумает сунуть свою "черепушку" под омнибус, он ему помешает, только бы успеть! Через улицу и снова обратно шагал преследуемый Босини, шагал не ощупью, как все в этом мраке, но несся вперед, словно верный Джордж стегал его сзади кнутом; и в этой погоне за человеком, не знавшим, куда деваться от горя, Джордж начал находить какое-то странное удовольствие.
But it was now that the affair developed in a way which ever afterwards caused it to remain green in his mind. Brought to a stand-still in the fog, he heard words which threw a sudden light on these proceedings. What Mrs. Soames had said to Bosinney in the train was now no longer dark. George understood from those mutterings that Soames had exercised his rights over an estranged and unwilling wife in the greatest--the supreme act of property.	Но тут события приняли новый оборот, и эта минута навсегда запечатлелась в памяти Джорджа. Вынужденная остановка в тумане дала ему возможность услышать слова, внезапно пролившие свет на все. То, что миссис Сомс рассказала Босини в поезде, перестало быть тайной для Джорджа. Он понял из этого отрывочного бормотания, что Сомс - отвергнутый, нелюбимый муж - восстановил свои права на жену путем величайшего, наивысшего акта собственности.
His fancy wandered in the fields of this situation; it impressed him; he guessed something of the anguish, the sexual confusion and horror in Bosinney's heart. And he thought: 'Yes, it's a bit thick! I don't wonder the poor fellow is halfcracked!'	Мысли Джорджа пустились странствовать; это открытие поразило его; он отчасти понял ревнивую боль, смятение и ужас Босини. И подумал: "Да, это, пожалуй, уж слишком! Ничего удивительного, что малый свихнулся!"
He had run his quarry to earth on a bench under one of the lions in Trafalgar Square, a monster sphynx astray like themselves in that gulf of darkness. Here, rigid and silent, sat Bosinney, and George, in whose patience was a touch of strange brotherliness, took his stand behind. He was not lacking in a certain delicacy- -a sense of form--that did not permit him to intrude upon this tragedy, and he waited, quiet as the lion above, his fur collar hitched above his ears concealing the fleshy redness of his cheeks, concealing all but his eyes with their sardonic, compassionate stare. And men kept passing back from business on the way to their clubs--men whose figures shrouded in cocoons of fog came into view like spectres, and like spectres vanished. Then even in his compassion George's Quilpish humour broke forth in a sudden longing to pluck these spectres by the sleeve, and say:	Наконец его дичь опустилась на скамейку, под одним из львов Трафальгар-сквер - громадным сфинксом, как и они, заблудившимся в этом море тьмы. Босини сидел неподвижный, безмолвный, и Джордж, к терпению которого примешивалось теперь что-то вроде братского сострадания, встал позади скамейки. Нельзя отказать ему в некоторой деликатности, в некотором чувстве приличия, не позволявшем вмешиваться в эту трагедию, - и он ждал, молчаливый, как лев, возвышавшийся над ними, подняв меховой воротник, упрятав в него свои мясистые румяные щеки, упрятав все, кроме глаз, смотревших с насмешливым состраданием. Люди шли мимо, держа путь из контор в клубы, - неясные фигуры, закутанные в коконы тумана, появлялись, как призраки, и, как призраки, исчезали. Даже чувство сострадания не уберегло Джорджа от желания посмеяться, и ему захотелось вдруг схватить какой-нибудь призрак за рукав и крикнуть:
"Hi, you Johnnies! You don't often see a show like this! Here's a poor devil whose mistress has just been telling him a pretty little story of her husband; walk up, walk up! He's taken the knock, you see."	"Эй, вы! Такое зрелище не часто увидишь! Вот сидит бедняга, который только что выслушал от своей любовницы занятную историю об ее муже; подходите, подходите поближе! Полюбуйтесь, как его пристукнуло!"
In fancy he saw them gaping round the tortured lover; and grinned as he thought of some respectable, newly-married spectre enabled by the state of his own affections to catch an inkling of what was going on within Bosinney; he fancied he could see his mouth getting wider and wider, and the fog going down and down. For in George was all that contempt of the of the married middle-class-- peculiar to the wild and sportsmanlike spirits in its ranks.	И он представлял себе, как все будут глазеть на несчастного; и ухмылялся, думая о каком-нибудь почтенном, недавно женившемся призраке, который по своему положению молодожена мог хотя бы в малейшей степени понять, что творилось с Босини; представлял, как тот все шире и шире будет разевать рот и как в открытый рот набьется туман. Джордж питал презрение к представителям своего класса, особенно к женатым, - презрение, характерное для бесшабашной спортсменской верхушки этого класса.
But he began to be bored. Waiting was not what he had bargained for.	Но Джорджа уже одолевала скука. Такое долгое ожидание не входило в его расчеты.
'After all,' he thought, 'the poor chap will get over it; not the first time such a thing has happened in this little city!' But now his quarry again began muttering words of violent hate and anger. And following a sudden impulse George touched him on the shoulder.	"В конце концов, - подумал он, - бедняга как-нибудь успокоится; такие истории в нашем городке не диво". Но тут его дичь снова принялась бормотать слова ненависти и злобы. И, повинуясь внезапному импульсу, Джордж тронул Босини за плечо.
Bosinney spun round.	Босини круто повернулся.
"Who are you? What do you want?"	- Кто это? Что вам нужно?
George could have stood it well enough in the light of the gas lamps, in the light of that everyday world of which he was so hardy a connoisseur; but in this fog, where all was gloomy and unreal, where nothing had that matter-of-fact value associated by Forsytes with earth, he was a victim to strange qualms, and as he tried to stare back into the eyes of this maniac, he thought:	Джордж с честью вышел бы из такого положения при свете фонарей, в обыденной обстановке, в которой он так искусно ориентировался; но в этом тумане, где все казалось таким мрачным, таким нереальным, где все теряло свою привычную ценность, неотделимую в представлении Форсайтов от вещного мира, его вдруг сковала какая-то нерешительность, и, стараясь не сморгнуть перед взглядом этого одержимого, он подумал:
'If I see a bobby, I'll hand him over;	"Увижу полисмена, сдам ему на руки этого субъекта.
he's not fit to be at large.'	Его нельзя оставлять на свободе".
But waiting for no answer, Bosinney strode off into the fog, and George followed, keeping perhaps a little further off, yet more than ever set on tracking him down.	Не дожидаясь ответа, Босини снова скрылся в тумане, и Джордж последовал за ним, на этот раз держась немного дальше, но твердо решив не прекращать погони.
'He can't go on long like this,' he thought. 'It's God's own miracle he's not been run over already.' He brooded no more on policemen, a sportsman's sacred fire alive again within him.	"Не может же это продолжаться без конца, - думал он. - Просто чудо, что его до сих пор не задавили!" Джордж забыл о полисмене, священный огонь охоты снова разгорелся в нем.
Into a denser gloom than ever Bosinney held on at a furious pace; but his pursuer perceived more method in his madness--he was clearly making his way westwards.	Босини уже не шел, а мчался в еще более сгустившемся тумане; но его преследователь начал замечать в этом безумстве какую-то цель - он явно держал на запад,
'He's really going for Soames!' thought George. The idea was attractive. It would be a sporting end to such a chase. He had always disliked his cousin.	"Неужели к Сомсу?" - подумал Джордж. Эта мысль ему понравилась. Достойное завершение такой охоты. Джордж никогда не любил своего двоюродного братца.
The shaft of a passing cab brushed against his shoulder and made him leap aside. He did not intend to be killed for the Buccaneer, or anyone. Yet, with hereditary tenacity, he stuck to the trail through vapour that blotted out everything but the shadow of the hunted man and the dim moon of the nearest lamp.	Проезжавший экипаж задел его оглоблей по плечу и заставил отскочить в сторону. Он не желает погибать ни из-за этого "пирата", ни из-за кого другого. Но врожденное упорство заставляло его идти по следу сквозь мглу, затянувшую все, кроме силуэта человека, за которым он гнался, и смутных лун ближайших фонарей.
Then suddenly, with the instinct of a town-stroller, George knew himself to be in Piccadilly. Here he could find his way blindfold; and freed from the strain of geographical uncertainty, his mind returned to Bosinney's trouble.	И вдруг инстинкт завсегдатая этих мест подсказал Джорджу, что они вышли на Пикадилли. Здесь Джордж мог пройти хоть с завязанными глазами, и, освободившись от необходимости ориентироваться, он снова задумался над несчастьем Босини.
Down the long avenue of his man-about-town experience, bursting, as it were, through a smirch of doubtful amours, there stalked to him a memory of his youth. A memory, poignant still, that brought the scent of hay, the gleam of moonlight, a summer magic, into the reek and blackness of this London fog--the memory of a night when in the darkest shadow of a lawn he had overheard from a woman's lips that he was not her sole possessor. And for a moment George walked no longer in black Piccadilly, but lay again, with hell in his heart, and his face to the sweet-smelling, dewy grass, in the long shadow of poplars that hid the moon.	По длинной аллее похождений светского человека, прорвавшись сквозь невзрачную толпу сомнительных интрижек, к нему шло воспоминание молодости. Воспоминание, все еще жгучее, которое принесло в зловоние и черноту лондонского тумана запах сена, мягкий свет луны, колдовство лета, - воспоминание о той ночи, когда в густой тьме лужайки Джордж услышал из уст женщины, что он не единственный ее обладатель. И на одно мгновение исчезла серная от тумана Пикадилли, и Джордж снова лежал в тени тополей, закрывавших луну, чувствовал, как разрывается у него сердце, лежал, уткнувшись лицом в душистую, мокрую от росы траву.
A longing seized him to throw his arm round the Buccaneer, and say, "Come, old boy. Time cures all. Let's go and drink it off!"	Ему захотелось положить "пирату" руку на плечо и сказать: "Полно, друг! Время все залечит. Пойдем выпьем с горя!"
But a voice yelled at him, and he started back. A cab rolled out of blackness, and into blackness disappeared. And suddenly George perceived that he had lost Bosinney. He ran forward and back, felt his heart clutched by a sickening fear, the dark fear which lives in the wings of the fog. Perspiration started out on his brow. He stood quite still, listening with all his might.	Но тут кто-то закричал на него, и он отпрянул в сторону. Из черноты показался кэб и в черноте же исчез. И вдруг Джордж увидел, что потерял Босини. Он бросился вперед, вернулся, чувствуя, как сжимается сердце от страха, того мучительного страха, который приносит на своих крыльях туман. Лоб его покрылся испариной. Он замер на месте, весь превратившись в слух.
"And then," as he confided to Dartie the same evening in the course of a game of billiards at the Red Pottle, "I lost him."	- И тут, - как в тот же вечер рассказывал он Дарти за бильярдом в "Красной кружке", - я потерял его.
Dartie twirled complacently at his dark moustache. He had just put together a neat break of twenty-three,--failing at a 'Jenny.'	Дарти благодушно покрутил свои темные усики. Он только что выбил разом двадцать три очка.
"And who was she?" he asked.	- А кто была она? - спросил он.
George looked slowly at the 'man of the world's' fattish, sallow face, and a little grim smile lurked about the curves of his cheeks and his heavy-lidded eyes.	Джордж медленно поднял глаза на обрюзгшее, желтое лицо "светского человека", и угрюмая усмешка незаметно скользнула у него по щекам и около тяжелых век.
'No, no, my fine fellow,' he thought, 'I'm not going to tell you.' For though he mixed with Dartie a good deal, he thought him a bit of a cad.	"Ну нет, приятель, - подумал он. - Тебе я этого не скажу". Джордж не очень верил в порядочность Дарти, хотя и проводил много времени в его обществе.
"Oh, some little love-lady or other," he said, and chalked his cue.	- Какая-нибудь фея, - сказал он, натирая кий мелом.
"A love-lady!" exclaimed Dartie--he used a more figurative expression. "I made sure it was our friend Soa...."	- Фея! - воскликнул Дарти - он употребил более красочное слово. - Я убежден, что это была жена нашего приятеля Со...
"Did you?" said George curtly. "Then damme you've made an error."	- Вот как? - оборвал его Джордж. - В таком случае вы ошибаетесь!
He missed his shot. He was careful not to allude to the subject again till, towards eleven o'clock, having, in his poetic phraseology, 'looked upon the drink when it was yellow,' he drew aside the blind, and gazed out into the street. The murky blackness of the fog was but faintly broken by the lamps of the 'Red Pottle,' and no shape of mortal man or thing was in sight.	И промазал. Он намеренно не заводил больше разговора на эту тему, но около одиннадцати часов, доигравшись, как он сам потом поэтически выразился, "до того, что у него уже из глаз полезло", подошел к окну и, отдернув занавеску, выглянул на улицу. Черную пелену тумана лишь кое-где разгонял свет, лившийся из окон "Красной кружки", улица была пустынная, мертвая.
"I can't help thinking of that poor Buccaneer," he said. "He may be wandering out there now in that fog. If he's not a corpse," he added with strange dejection.	- Не выходит у меня из головы этот "пират", - сказал Джордж. - До сих пор, должно быть, слоняется в тумане. Если только не отправился на тот свет, - добавил он подавленным тоном.
"Corpse!" said Dartie, in whom the recollection of his defeat at Richmond flared up. "He's all right. Ten to one if he wasn't tight!"	- На тот свет? - сказал Дарти, вспомнивший вдруг свое поражение в Ричмонд-парке. - Ничего ему не сделается. Держу пари, что молодчик был пьян!
George turned on him, looking really formidable, with a sort of savage gloom on his big face.	Джордж круто повернулся: он был просто страшен - его большое лицо потемнело от ярости.
"Dry up!" he said. "Don't I tell you he's 'taken the knock!"'	- Хватит! - сказал Джордж. - Ведь я же говорил, что он был совсем пришибленный.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты