The man of property/Собственник (часть третья)

CHAPTER III MEETING AT THE BOTANICAL/ВСТРЕЧА В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

English	Русский
Young Jolyon, whose circumstances were not those of a Forsyte, found at times a difficulty in sparing the money needful for those country jaunts and researches into Nature, without having prosecuted which no watercolour artist ever puts brush to paper.	Молодому Джолиону, находившемуся, не в пример Форсайтам, в довольно стесненных обстоятельствах, частенько не хватало денег на те вылазки за город на лоно природы, без которых ни один акварелист не берется за кисть.
He was frequently, in fact, obliged to take his colour-box into the Botanical Gardens, and there, on his stool, in the shade of a monkey-puzzler or in the lee of some India-rubber plant, he would spend long hours sketching.	Сплошь и рядом ему приходилось забирать свой ящик с красками в Ботанический сад и там, сидя на складном стульчике в тени араукарии или каучукового дерева, проводить за мольбертом долгие часы.
An Art critic who had recently been looking at his work had delivered himself as follows	Один критик, просматривавший недавно его работы, высказал следующие мысли:
"In a way your drawings are very good; tone and colour, in some of them certainly quite a feeling for Nature. But, you see, they're so scattered; you'll never get the public to look at them. Now, if you'd taken a definite subject, such as 'London by Night,' or 'The Crystal Palace in the Spring,' and made a regular series, the public would have known at once what they were looking at. I can't lay too much stress upon that. All the men who are making great names in Art, like Crum Stone or Bleeder, are making them by avoiding the unexpected; by specializing and putting their works all in the same pigeon-hole, so that the public know pat once where to go. And this stands to reason, for if a man's a collector he doesn't want people to smell at the canvas to find out whom his pictures are by; he wants them to be able to say at once, 'A capital Forsyte!' It is all the more important for you to be careful to choose a subject that they can lay hold of on the spot, since there's no very marked originality in your style."	- Акварели у вас очень неплохие: нужный тон, хорошие краски, в некоторых есть бесспорное чувство природы. Но, понимаете ли в чем дело, уж очень вы разбрасываетесь, вряд ли на ваши работы обратят внимание. Вот если вы возьмете какой-нибудь определенный сюжет, ну, скажем, "Лондон ночью" или "Хрустальный дворец весной", и сделаете целую серию рисунков, тогда каждому станет ясно, с чем они имеют дело. Я считаю, что об этом никогда не лишне поговорить. Все те, кто сделал себе имя в искусстве, например Крам Стоун или Блидер, только потому и добились славы, что избегали всего неожиданного, ограничивались определенной тематикой и раскладывали свою работу по определенным полочкам так, чтобы публика сразу же знала, где что искать. И это вполне разумно, потому что ни один коллекционер не захочет, чтобы гости водили носом по картине и выискивали подпись художника; ему хочется, чтобы люди с первого же взгляда говорили: "Прекрасный Форсайт". А для вас тем более важно выбрать какой-нибудь определенный сюжет, за которые зритель сразу же сможет ухватиться, потому что его стиль не отличается особенной индивидуальностью.
Young Jolyon, standing by the little piano, where a bowl of dried rose leaves, the only produce of the garden, was deposited on a bit of faded damask, listened with his dim smile.	Остановившись возле пианино, на котором стояла ваза с сухими розовыми лепестками - единственное, что давал Абад, - молодой Джолион слушал с легкой улыбкой.
Turning to his wife, who was looking at the speaker with an angry expression on her thin face, he said:	Повернувшись к жене, сердито смотревшей на критика, он сказал:
"You see, dear?"	- Вот видишь, дорогая?
"I do not," she answered in her staccato voice, that still had a little foreign accent; "your style has originality."	- Нет, - ответила она отрывистым голосом, в котором все еще слышался иностранный акцент, - в твоих работах есть индивидуальность.
The critic looked at her, smiled' deferentially, and said no more. Like everyone else, he knew their history.	Критик взглянул на нее, почтительно улыбнулся и больше ничего не сказал. Их история была известна и ему.
The words bore good fruit with young Jolyon; they were contrary to all that he believed in, to all that he theoretically held good in his Art, but some strange, deep instinct moved him against his will to turn them to profit.	Эти слова принесли хорошие плоды; они противоречили всему, во что верил молодой Джолион, всем его взглядам на искусство, но какой-то непонятный, глубоко коренившийся в нем инстинкт заставил его, против воли, извлечь пользу из высказываний критика.
He discovered therefore one morning that an idea had come to him for making a series of watercolour drawings of London. How the idea had arisen he could not tell; and it was not till the following year, when he had completed and sold them at a very fair price, that in one of his impersonal moods, he found himself able to recollect the Art critic, and to discover in his own achievement another proof that he was a Forsyte.	В одно прекрасное утро молодой Джолион сделал открытие, что у него возникла идея дать серию акварелей Лондона. Он сам не понимал, откуда могла появиться эта идея; и только через год, когда задуманная работа была кончена и продана за очень приличные деньги, в одну из своих "беспристрастных минут" он вспомнил критика и обнаружил в своем достижении еще одно доказательство Того, что он был Форсайтом.
He decided to commence with the Botanical Gardens, where he had already made so many studies, and chose the little artificial pond, sprinkled now with an autumn shower of red and yellow leaves, for though the gardeners longed to sweep them off, they could not reach them with their brooms. The rest of the gardens they swept bare enough, removing every morning Nature's rain of leaves; piling them in heaps, whence from slow fires rose the sweet, acrid smoke that, like the cuckoo's note for spring, the scent of lime trees for the summer, is the true emblem of the fall. The gardeners' tidy souls could not abide the gold and green and russet pattern on the grass. The gravel paths must lie unstained, ordered, methodical, without knowledge of the realities of life, nor of that slow and beautiful decay which flings crowns underfoot to star the earth with fallen glories, whence, as the cycle rolls, will leap again wild spring.	Молодой Джолион решил начать с Ботанического сада, где он и раньше делал много этюдов, и остановил свой выбор на искусственном прудике, усыпанном теперь красными и желтыми листьями, так как садовники, порывавшиеся прибрать прудик, не могли добраться до них своими метлами. За исключением этого места, сад был выметен дочиста. Каждое утро садовники тщательно удаляли все следы дождя из листьев, которым природа заливала его; они сметали их в кучи, откуда над медленным огнем поднимался сладковатый, терпкий дым, который, так же как голос кукушки весной, как запах липы в середине лета, служит истинной эмблемой осени. Чистоплотные души садовников не могли примириться с зелено-золотисто-красным узором на траве. Дорожки, посыпанные гравием, должны быть незапятнанными, прибранными, ровными, их не должна коснуться ни грубая действительность, ни медленное прекрасное увядание, которое сметает листья в прах и сыплет звезды былой славы на землю, откуда вместе с поворотом колеса снова воспрянет буйная весна.
Thus each leaf that fell was marked from the moment when it fluttered a good-bye and dropped, slow turning, from its twig.	Так каждый падающий лист был обречен с той самой минуты, когда, посылая прощальный привет лету, он отрывался от ветки и, медленно порхая, падал на землю.
But on that little pond the leaves floated in peace, and praised Heaven with their hues, the sunlight haunting over them.	Но на маленьком прудике листья плавали мирно, славя небеса яркостью своих красок, и солнце не покидало их весь день.
And so young Jolyon found them.	Такими молодой Джолион и застал их.
Coming there one morning in the middle of October, he was disconcerted to find a bench about twenty paces from his stand occupied, for he had a proper horror of anyone seeing him at work.	Придя однажды утром в середине октября к пруду, он заметил с досадой, что скамейка, стоявшая шагах в двадцати от его обычного места, занята; молодой Джолион без ужаса и думать не мог о том, что кто-то будет смотреть, как он работает.
A lady in a velvet jacket was sitting there, with her eyes fixed on the ground. A flowering laurel, however, stood between, and, taking shelter behind this, young Jolyon prepared his easel.	На скамейке, опустив глаза, сидела дама в бархатной жакетке. Но между молодым Джолионом и скамейкой стоял лавр, и, спрятавшись за его стволом, он занялся своим мольбертом.
His preparations were leisurely; he caught, as every true artist should, at anything that might delay for a moment the effort of his work, and he found himself looking furtively at this unknown dame.	Он не торопился начинать; как всякий истинный художник, молодой Джолион пользовался каждым предлогом, чтобы оттянуть, хотя бы ненадолго, момент творческого напряжения, и вскоре поймал себя на том, что посматривает украдкой на незнакомую даму.
Like his father before him, he had an eye for a face. This face was charming!	Как и отец, молодой Джолион не оставлял без внимания хорошее лицо. А это лицо было очаровательно!
He saw a rounded chin nestling in a cream ruffle, a delicate face with large dark eyes and soft lips. A black 'picture' hat concealed the hair; her figure was lightly poised against the back of the bench, her knees were crossed; the tip of a patent-leather shoe emerged beneath her skirt. There was something, indeed, inexpressibly dainty about the person of this lady, but young Jolyon's attention was chiefly riveted by the look on her face, which reminded him of his wife. It was as though its owner had come into contact with forces too strong for her. It troubled him, arousing vague feelings of attraction and chivalry. Who was she? And what doing there, alone?	Он разглядел мягкий подбородок, покоившийся на желтоватом кружеве воротничка, тонкое лицо с большими темными глазами и нежным ртом. Черная шляпа скрывала волосы незнакомки; она сидела, слегка откинувшись на спинку скамьи, положив ногу на ногу; кончик лакированной туфли виднелся из-под платья. В этой женщине было какое-то непередаваемое изящество, но молодого Джолиона больше всего привлекало ее лицо, напоминавшее ему своим выражением лицо жены. Казалось, что эта женщина встретила на своем пути что-то такое, с чем ей трудно помериться силами. Ее лицо взволновало молодого Джолиона, пробудило в нем какую-то симпатию, какие-то рыцарские чувства. Кто эта женщина? И что она делает здесь одна?
Two young gentlemen of that peculiar breed, at once forward and shy, found in the Regent's Park, came by on their way to lawn tennis, and he noted with disapproval their furtive stares of admiration. A loitering gardener halted to do something unnecessary to a clump of pampas grass; he, too, wanted an excuse for peeping. A gentleman, old, and, by his hat, a professor of horticulture, passed three times to scrutinize her long and stealthily, a queer expression about his lips.	Двое молодых людей того специфического для Регентс-парка типа, в котором смешиваются наглость и застенчивость, прошли мимо по направлению к теннисному корту, и молодой Джолион с неудовольствием заметил, как они бросали украдкой восхищенные взгляды в сторону скамьи; слонявшийся без дела садовник замешкался около полянки, заросшей ковылем, хотя ковыль совершенно не нуждался в его уходе; садовнику тоже понадобился какой-то предлог, чтобы поглазеть на эту леди. Почтенных лет джентльмен, судя по шляпе - профессор ботаники, прошел три раза взад и вперед, исподтишка присматриваясь к ней долгим взглядом и как-то странно поджимая губы.
With all these men young Jolyon felt the same vague irritation. She looked at none of them, yet was he certain that every man who passed would look at her like that.	Все эти мужчины вызывали у молодого Джолиона смутное раздражение. Она не смотрела на них, и все же он был уверен, что каждый мужчина, пройдя мимо, бросит на нее именно такой взгляд.
Her face was not the face of a sorceress, who in every look holds out to men the offer of pleasure; it had none of the 'devil's beauty' so highly prized among the first Forsytes of the land; neither was it of that type, no less adorable, associated with the box of chocolate; it was not of the spiritually passionate, or passionately spiritual order, peculiar to house-decoration and modern poetry; nor did it seem to promise to the playwright material for the production of the interesting and neurasthenic figure, who commits suicide in the last act.	Это лицо не было лицом обольстительницы, которая каждым своим взором сулит мужчинам наслаждение; не было в нем и "демонической красоты", столь высоко ценимой когда-то первыми Форсайтами страны; не принадлежало оно и к тому, не менее очаровательному, типу, который связывается в нашем представлении с конфетной коробкой; не было в нем и одухотворенной страстности или страстной одухотворенности, пронизывающей современную поэзию и внутреннее убранство жилищ; драматург не мог бы воспользоваться им как материалом для создания интересного неврастенического персонажа, совершающего самоубийство в последнем акте.
In shape and colouring, in its soft persuasive passivity, its sensuous purity, this woman's face reminded him of Titian's 'Heavenly Love,' a reproduction of which hung over the sideboard in his dining-room. And her attraction seemed to be in this soft passivity, in the feeling she gave that to pressure she must yield.	Чертами, красками, мягкой, убедительной пассивностью и чистотой лицо этой женщины напоминало ему Тицианову "Любовь небесную", репродукция которой висела у него в столовой. И казалось, что прелесть ее заключается в этой мягкой пассивности, в той покорности более сильному характеру, которую можно было угадать в ней.
For what or whom was she waiting, in the silence, with the trees dropping here and there a leaf, and the thrushes strutting close on grass, touched with the sparkle of the autumn rime?	Ради чего или ради кого она пришла сюда и молча села под деревьями, роняющими листья на подернутую осенней изморозью траву, по которой, совсем рядом со скамейкой, важно расхаживают дрозды?
Then her charming face grew eager, and, glancing round, with almost a lover's jealousy, young Jolyon saw Bosinney striding across the grass.	Вот ее лицо оживилось, молодой Джолион оглянулся, почти чувствуя ревность, и увидел Босини, шагавшего к ней прямо по траве.
Curiously he watched the meeting, the look in their eyes, the long clasp of their hands. They sat down close together, linked for all their outward discretion. He heard the rapid murmur of their talk; but what they said he could not catch.	Он с интересом наблюдал за этой встречей, за их глазами, за долгим рукопожатием. Они сели рядом на скамейку - такие близкие, несмотря на внешнюю сдержанность позы. До молодого Джолиона доносились звуки быстрого разговора, но слова было трудно разобрать.
He had rowed in the galley himself! He knew the long hours of waiting and the lean minutes of a half-public meeting; the tortures of suspense that haunt the unhallowed lover.	Он слишком хорошо испытал все это сам. Ему были знакомы и долгие часы ожидания, и скудные минуты встреч чуть ли не у всех на виду, и тревога, которая не дает покоя людям, вынужденным прятать свою любовь.
It required, however, but a glance at their two faces to see that this was none of those affairs of a season that distract men and women about town; none of those sudden appetites that wake up ravening, and are surfeited and asleep again in six weeks. This was the real thing! This was what had happened to himself! Out of this anything might come!	Однако достаточно было одного взгляда на их лица, чтобы понять, что этот роман не имеет ничего общего с теми мимолетными интригами, которыми развлекаются в светском обществе; с той внезапно вспыхивающей жаждой, которая исчезает, утоленная, через шесть недель. Это было настоящее! Это было то, что случилось когда-то и с ним самим! Такое чувство может завести куда угодно!
Bosinney was pleading, and she so quiet, so soft, yet immovable in her passivity, sat looking over the grass.	Босини умолял о чем-то, а она, такая спокойная, такая мягкая и вместе с тем непоколебимая в своей пассивности, сидела, устремив взгляд на траву.
Was he the man to carry her off, that tender, passive being, who would never stir a step for herself? Who had given him all herself, and would die for him, but perhaps would never run away with him!	Суждено ли Босини увести за собой эту нежную, покорную женщину, которая никогда не отважится на самостоятельный шаг? Женщину, которая отдала ему всю себя, которая умрет за него, но никогда не решится уйти с ним!
It seemed to young Jolyon that he could hear her saying: "But, darling, it would ruin you!" For he himself had experienced to the full the gnawing fear at the bottom of each woman's heart that she is a drag on the man she loves.	Молодому Джолиону казалось, что он слышит ее слова: "Милый, ведь это погубит тебя!" - ибо он испытал на себе всю силу того гнетущего страха, что таится в сердце каждой женщины и твердит ей, будто она в тягость любимому человеку.
And he peeped at them no more; but their soft, rapid talk came to his ears, with the stuttering song of some bird who seemed trying to remember the notes of spring: Joy--tragedy? Which--which?	И он перестал смотреть в ту сторону; но быстрый приглушенный разговор доносился до его ушей вместе с чириканьем какой-то птицы, словно старавшейся вспомнить весеннюю песнь: "Счастье - горе? Чье - чье?"
And gradually their talk ceased; long silence followed.	Мало-помалу разговор умолк; наступила долгая тишина.
'And where does Soames come in?' young Jolyon thought. 'People think she is concerned about the sin of deceiving her husband! Little they know of women! She's eating, after starvation-- taking her revenge! And Heaven help her--for he'll take his.'	"А Сомс? При чем тут Сомс? - подумал молодой Джолион. - Кое-кто воображает, что она мучится своей изменой мужу! Мало же они знают женщин! Она утоляет голод - это ее месть. И да поможет ей небо, потому что месть Сомса не заставит себя ждать".
He heard the swish of silk, and, spying round the laurel, saw them walking away, their hands stealthily joined....	Он услышал шелест шелка и, выглянув из-за дерева, увидел, что они уходят, взявшись украдкой за руки...
At the end of July old Jolyon had taken his grand-daughter to the mountains; and on that visit (the last they ever paid) June recovered to a great extent her health and spirits. In the hotels, filled with British Forsytes--for old Jolyon could not bear a 'set of Germans,' as he called all foreigners--she was looked upon with respect--the only grand-daughter of that fine- looking, and evidently wealthy, old Mr. Forsyte. She did not mix freely with people--to mix freely with people was not June's habit--but she formed some friendships, and notably one in the Rhone Valley, with a French girl who was dying of consumption.	В конце июля старый Джолион увез внучку в горы; за эту поездку (последнюю, которую они совершили вместе) Джун окрепла и телом и духом. В отелях, переполненными британскими Форсайтами - старый Джолион не выносил "немцев", а под этим названием у него были все иностранцы, - на нее взирали с уважением: единственная внучка представительного и, по-видимому, очень богатого старика Форсайта. Джун нелегко заводила знакомства это было не в ее привычках, - но нескольких друзей все-таки подыскала, и особенно крепкая дружба завязалась у нее в долине Роны с молоденькой француженкой, умиравшей от чахотки.
Determining at once that her friend should not die, she forgot, in the institution of a campaign against Death, much of her own trouble.	Сразу решив, что подруга ее не должна умереть, Джулия ополчилась против смерти и немножко забыла свои собственные невзгоды.
Old Jolyon watched the new intimacy with relief and disapproval; for this additional proof that her life was to be passed amongst 'lame ducks' worried him. Would she never make a friendship or take an interest in something that would be of real benefit to her?	Старый Джолион наблюдал за ее новой дружбой с чувством облегчения и с неудовольствием; это новое доказательство, что внучке суждено провести жизнь среди "несчастненьких", беспокоило его. Неужели у нее никогда не будет таких друзей и таких интересов, которые окажутся ей действительно полезными?
'Taking up with a parcel of foreigners,' he called it. He often, however, brought home grapes or roses, and presented them to 'Mam'zelle' with an ingratiating twinkle.	Связалась с иностранцами - так он называл эту дружбу. Однако сам же частенько покупал виноград или розы и, добродушно подмигивая, преподносил их этой "Mam'zelle".
Towards the end of September, in spite of June's disapproval, Mademoiselle Vigor breathed her last in the little hotel at St. Luc, to which they had moved her; and June took her defeat so deeply to heart that old Jolyon carried her away to Paris. Here, in contemplation of the 'Venus de Milo' and the 'Madeleine,' she shook off her depression, and when, towards the middle of October, they returned to town, her grandfather believed that he had effected a cure.	В конце сентября, вопреки желаниям Джун, мадемуазель Вигор испустила последний вздох в маленьком Сен-Венском отеле, куда ее под конец перевезли; и Джун приняла свое поражение так близко к сердцу, что старый Джолион увез ее в Париж. Созерцание Венеры Милосской и церкви Магдалины помогло ей стряхнуть с себя уныние, и, когда в середине октября они вернулись в Лондон, старый Джолион уверовал было, что ему удалось вылечить внучку.
No sooner, however, had they established themselves in Stanhope Gate than he perceived to his dismay a return of her old absorbed and brooding manner. She would sit, staring in front of her, her chin on her hand, like a little Norse spirit, grim and intent, while all around in the electric light, then just installed, shone the great, drawing-room brocaded up to the frieze, full of furniture from Baple and Pullbred's. And in the huge gilt mirror were reflected those Dresden china groups of young men in tight knee breeches, at the feet of full-bosomed ladies nursing on their laps pet lambs, which old Jolyon had bought when he was a bachelor and thought so highly of in these days of degenerate taste. He was a man of most open mind, who, more than any Forsyte of them all, had moved with the times, but he could never forget that he had bought these groups at Jobson's, and given a lot of money for them. He often said to June, with a sort of disillusioned contempt:	Однако едва только они водворились в доме на Стэнхоп-Гейт, как старый Джолион заметил, к своему горю, что Джун снова начинает задумываться и хмуриться. Она могла подолгу сидеть, уставившись в одну точку, подперев рукой подбородок, угрюмая, сосредоточенная, как маленький северный дух, а вокруг нее сияла электричеством - только что проведенным - большая гостиная, затянутая кретоном чуть ли не до самого потолка, заставленная мебелью от Бэйпла и Пулбреда. Громадные зеркала в золоченых рамах отражали юношей в коротких, узеньких панталонах; юноши покоились у ног полногрудых дам, которые держали на коленях барашков, - эти дрезденские статуэтки старый Джолион купил еще до женитьбы к продолжал высоко ценить их и теперь, когда вкусы так разнились. Человек свободного ума, шагавший, не в пример многим Форсайтам, в ногу с веком, он все же не мог забыть, что статуэтки были куплены у Джобсона, и куплены за большие деньги. Он часто говорил Джун разочарованно-презрительным тоном:
"You don't care about them! They're not the gimcrack things you and your friends like, but they cost me seventy pounds!"	- Ты их не любишь! Это не те безделушки, которые нравятся тебе и твоим друзьям, а я заплатил за них семьдесят фунтов!
He was not a man who allowed his taste to be warped when he knew for solid reasons that it was sound.	Не такой он был человек, чтобы изменять своим вкусам, тем более что здравость их подтверждалась весьма вескими доказательствами.
One of the first things that June did on getting home was to go round to Timothy's. She persuaded herself that it was her duty to call there, and cheer him with an account of all her travels; but in reality she went because she knew of no other place where, by some random speech, or roundabout question, she could glean news of Bosinney.	Вернувшись в Лондон, Джун первым делом поехала к Тимоти. Она убеждала себя, что ее прямая обязанность навестить Тимоти и развлечь его полным отчетом о своих путешествиях; на самом же деле Джун поехала на Бэйсуотер-Род потому, что только там в случайном разговоре или с помощью наводящего вопроса можно было хоть что-нибудь узнать о Босини.
They received her most cordially: And how was her dear grand- father? He had not been to see them since May. Her Uncle Timothy was very poorly, he had had a lot of trouble with the chimney-sweep in his bedroom; the stupid man had let the soot down the chimney! It had quite upset her uncle.	Прием ей был оказан самый теплый. А как дедушка? Он не заглядывал к ним с мая месяца. Дядя Тимоти очень неважно себя чувствует, у него было столько неприятностей с трубочистом: этот глупый человек завалил сажей весь камин в дядиной спальне! Дядя Тимоти ужасно разволновался.
June sat there a long time, dreading, yet passionately hoping, that they would speak of Bosinney.	Джун сидела у них долго, боясь и вместе с тем страстно надеясь, что разговор зайдет о Босини.
But paralyzed by unaccountable discretion, Mrs. Septimus Small let fall no word, neither did she question June about him.	Но, скованная какой-то безотчетной осторожностью, миссис Септимус Смолл не проронила ни единого слова на эту тему и не задала Джун никаких вопросов о Босини.
In desperation the girl asked at last whether Soames and Irene were in town--she had not yet been to see anyone.	Отчаявшись, девушка наконец спросила, в городе ли Сомс и Ирэн - она еще ни с кем не видалась.
It was Aunt Hester who replied:	Ответила ей тетя Эстер:
Oh, yes, they were in town, they had not been away at all. There was some little difficulty about the house, she believed. June had heard, no doubt! She had better ask her Aunt Juley!	- Да, да, они сейчас в городе и вообще никуда не ездили. Там, кажется, вышли какие-то неприятности с домом. Ты, конечно, знаешь об этом! Впрочем, лучше всего спросить тетю Джули!
June turned to Mrs. Small, who sat upright in her chair, her hands clasped, her face covered with innumerable pouts.	Джун повернулась к миссис Смолл, которая сидела в кресле, выпрямившись, сжав руки, уныло скривив лицо.
In answer to the girl's look she maintained a strange silence, and when she spoke it was to ask June whether she had worn night- socks up in those high hotels where it must be so cold of a night.	На вопросительный взгляд девушки она ответила молчанием и нарушила его только для того, чтобы спросить, надевала ли Джун теплые носки на ночь, - в горных отелях, должно быть, очень холодно по ночам.
June answered that she had not, she hated the stuffy things; and rose to leave.	Джун ответила, что нет, она терпеть не может кутаться, и собралась уходить.
Mrs. Small's infallibly chosen silence was far more ominous to her than anything that could have been said.	Безошибочно избранный миссис Смолл способ ответа - молчание - сказал ей больше, чем любые слова.
Before half an hour was over she had dragged the truth from Mrs. Baynes in Lowndes Square, that Soames was bringing an action against Bosinney over the decoration of the house.	Не прошло и получаса, как Джун добилась правды на Лаундес-сквер, у миссис Бейнз, поведавшей ей, что Сомс привлекает Босини к суду из-за отделки дома.
Instead of disturbing her, the news had a strangely calming effect; as though she saw in the prospect of this struggle new hope for herself. She learnt that the case was expected to come on in about a month, and there seemed little or no prospect of Bosinney's success.	Вместо того чтобы расстроить Джун, новость эта принесла ей какое-то странное успокоение, словно предстоящая борьба сулила новую надежду. Она узнала, что дело будет разбираться приблизительно через месяц и что у Босини почти нет шансов на успех.
"And whatever he'll do I can't think," said Mrs. Baynes; "it's very dreadful for him, you know--he's got no money--he's very hard up. And we can't help him, I'm sure. I'm told the money-lenders won't lend if you have no security, and he has none--none at all."	- Я просто боюсь думать об этом, - сказала миссис Бейнз, - для Фила это будет ужасно, вы же знаете - он совсем без средств, у него сейчас очень тяжелое положение. И мы ничем не можем помочь. Мне говорили, что ссуду дают только под солидные гарантии, а у него ничего нет, решительно ничего.
Her embonpoint had increased of late; she was in the full swing of autumn organization, her writing-table literally strewn with the menus of charity functions. She looked meaningly at June, with her round eyes of parrot-grey.	Она очень располнела за последнее время; организация осеннего сезона была в полном разгаре, и на письменном столе миссис Бейнз грудами лежали меню обедов, составленные для всевозможных благотворительных сборищ. Ее круглые, как у попугая, серые глаза многозначительно посмотрели на Джун.
The sudden flush that rose on the girl's intent young face--she must have seen spring up before her a great hope--the sudden sweetness of her smile, often came back to Lady Baynes in after years (Baynes was knighted when he built that public Museum of Art which has given so much employment to officials, and so little pleasure to those working classes for whom it was designed).	Румянец, вспыхнувший на юном серьезном личике девушки - должно быть, она крепко надеялась на что-то, - ее внезапная мягкая улыбка впоследствии часто приходили на ум леди Бейнз (Бейнз получил титул лорда за постройку "Народного музея изящных искусств", который потребовал огромного штата служащих и доставил очень мало радости тем, для кого предназначался.)
The memory of that change, vivid and touching, like the breaking open of a flower, or the first sun after long winter, the memory, too, of all that came after, often intruded itself, unaccountably, inopportunely on Lady Baynes, when her mind was set upon the most important things.	Воспоминание об этой перемене, такой заметной и трогательной, словно цветок распускался у нее на глазах или первый луч солнца блеснул после долгой зимы, - воспоминание обо всем, что последовало дальше, часто настигало леди Бейнз совершенно непонятными, неуловимыми путями именно в те минуты, когда мыслями ее владели самые серьезные дела.
This was the very afternoon of the day that young Jolyon witnessed the meeting in the Botanical Gardens, and on this day, too, old Jolyon paid a visit to his solicitors, Forsyte, Bustard, and Forsyte, in the Poultry. Soames was not in, he had gone down to Somerset House; Bustard was buried up to the hilt in papers and that inaccessible apartment, where he was judiciously placed, in order that he might do as much work as possible; but James was in the front office, biting a finger, and lugubriously turning over the pleadings in Forsyte v. Bosinney.	Визит Джун пришелся как раз в тот день, когда молодой Джолион присутствовал при свидании в Ботаническом саду, и в этот же самый день старый Джолион явился на Полтри в контору своих поверенных "Форсайт, Бастард и Форсайт". Сомса не было, он уехал в Сомерсет-Хаус [13]; Бастард зарылся с головой в груды бумаг в том малодоступном помещении, которое ему отвели, чтобы выжать из него как можно больше работы; но Джемс сидел в приемной и покусывал ногти, с мрачным видом перелистывая дело "Форсайт против Босини".
This sound lawyer had only a sort of luxurious dread of the 'nice point,' enough to set up a pleasurable feeling of fuss; for his good practical sense told him that if he himself were on the Bench he would not pay much attention to it. But he was afraid that this Bosinney would go bankrupt and Soames would have to find the money after all, and costs into the bargain. And behind this tangible dread there was always that intangible trouble, lurking in the background, intricate, dim, scandalous, like a bad dream, and of which this action was but an outward and visible sign.	Этот рассудительный адвокат позволил себе в виде роскоши некоторое беспокойство в мыслях по поводу "щекотливого пункта", но такое беспокойство вызывало у него только приятное оживление, потому что здравый смысл говорил ему, что на месте судьи он не обратил бы внимания на этот пункт. Однако Джемс боялся, что Босини будет объявлен несостоятельным должником и Сомсу все равно придется оплатить отделку дома плюс судебные издержки. А позади этой осязаемой причины для опасений стояла неуловимая тревога; она маячила где-то далеко - смутная, грозящая скандалом, путаная, как дурной сон, и тяжба была только внешним, видимым выражением ее.
He raised his head as old Jolyon came in, and muttered:	Джемс поднял голову навстречу старому Джолиону и пробормотал:
"How are you, Jolyon? Haven't seen you for an age. You've been to Switzerland, they tell me. This young Bosinney, he's got himself into a mess. I knew how it would be!"	- Здравствуй, Джолион! Давно не виделись. Я слышал, ты был в Швейцарии? Этот юнец Босини окончательно запутался. Я знал, к чему все это идет!
He held out the papers, regarding his elder brother with nervous gloom.	Он протянул старшему брату бумаги, поглядывая на него с сумрачным беспокойством.
Old Jolyon read them in silence, and while he read them James looked at the floor, biting his fingers the while.	Старый Джолион молча читал дело, а Джемс смотрел себе под ноги, покусывая ногти.
Old Jolyon pitched them down at last, and they fell with a thump amongst a mass of affidavits in 're Buncombe, deceased,' one of the many branches of that parent and profitable tree, 'Fryer v. Forsyte.'	Наконец старый Джолион бросил бумаги на стол; они упали с мягким шелестом на груды показаний "по делу покойного Банкома" - одной из бесчисленных ветвей разросшегося плодоносного древа тяжбы "Фрайер против Форсайта".
"I don't know what Soames is about," he said, "to make a fuss over a few hundred pounds. I thought he was a man of property."	- Не понимаю, - сказал он, - зачем Сомсу понадобилось поднимать такую возню из-за нескольких сотен фунтов? Я думал, что он состоятельный человек.
James'long upper lip twitched angrily; he could not bear his son to be attacked in such a spot.	Верхняя губа Джемса сердито дрогнула: он не выносил, когда сына уязвляли именно в этом.
"It's not the money "he began, but meeting his brother's glance, direct, shrewd, judicial, he stopped.	- Дело не в деньгах, - начал он, но, встретив взгляд брата - прямой, суровый, критический, - запнулся.
There was a silence.	Наступила тишина.
"I've come in for my Will," said old Jolyon at last, tugging at his moustache.	- Я пришел относительно завещания, - сказал наконец старый Джолион, теребя кончики усов.
James' curiosity was roused at once. Perhaps nothing in this life was more stimulating to him than a Will; it was the supreme deal with property, the final inventory of a man's belongings, the last word on what he was worth. He sounded the bell.	Джемс сразу же заинтересовался. Кажется, ничто другое не могло так расшевелить его, как вопрос о завещании: завещание есть величайший акт, конечная опись имущества, последнее слово, определяющее цену человеку. Он позвонил.
"Bring in Mr. Jolyon's Will," he said to an anxious, dark-haired clerk.	- Принесите завещание мистера Джолиона, - сказал Джемс испуганному черноволосому клерку.
"You going to make some alterations?"	- Хочешь изменить что-нибудь?
And through his mind there flashed the thought: 'Now, am I worth as much as he?'	И в голове у него пронеслась мысль: "Ну, кто же из вас богаче?"
Old Jolyon put the Will in his breast pocket, and James twisted his long legs regretfully.	Старый Джолион положил завещание в боковой карман, и Джемс с огорченным видом завозил под столом ногами.
"You've made some nice purchases lately, they tell me," he said.	- Говорят, ты сделал хорошие покупки за последнее время, - сказал он.
"I don't know where you get your information from," answered old Jolyon sharply. "When's this action coming on? Next month? I can't tell what you've got in your minds. You must manage your own affairs; but if you take my advice, you'll settle it out of Court. Good-bye!"	- Не знаю, откуда у тебя такие сведения, - резко ответил старый Джолион. - Когда суд? Через месяц? Не понимаю, зачем вы это затеваете! Дело ваше, конечно, но я бы советовал не доводить до суда. Всего хорошего!
With a cold handshake he was gone.	Холодно пожав Джемсу руку, он вышел.
James, his fixed grey-blue eye corkscrewing round some secret anxious image, began again to bite his finger.	Джемс уставился в одну точку, словно впиваясь своими серо-голубыми глазами в чей-то смутный, тревожащий облик, и снова принялся грызть ногти.
Old Jolyon took his Will to the offices of the New Colliery Company, and sat down in the empty Board Room to read it through. He answered 'Down-by-the-starn' Hemmings so tartly when the latter, seeing his Chairman seated there, entered with the new Superintendent's first report, that the Secretary withdrew with regretful dignity; and sending for the transfer clerk, blew him up till the poor youth knew not where to look.	Старый Джолион зашел в контору "Новой угольной" и, усевшись в пустом зале, перечел свое завещание. Он так сердито огрызнулся на Хэммингса- Похоронное Бюро, который увидел своего председателя и решил показать ему первый отчет нового управляющего, что секретарь удалился с видом оскорбленного достоинства и, послав за клерком, в свою очередь, так отчитал его, что бедняга не знал куда деваться.
It was not--by George--as he (Down-by-the-starn) would have him know, for a whippersnapper of a young fellow like him, to come down to that office, and think that he was God Almighty. He (Down-by-the-starn) had been head of that office for more years than a boy like him could count, and if he thought that when he had finished all his work, he could sit there doing nothing, he did not know him, Hemmings (Down-by-the-starn), and so forth.	Он (Похоронное Бюро) не позволит - черт возьми! - всякому зазнавшемуся мальчишке корчить из себя бог знает кого. Он (Похоронное Бюро) работает здесь столько лет, что этому юнцу и не сосчитать, пусть и не думает, что можно сидеть сложа руки, если работа кончена! Плохо он его (Хэммингса- Похоронное Бюро) знает! И так далее в том же духе.
On the other side of the green baize door old Jolyon sat at the long, mahogany-and-leather board table, his thick, loose-jointed, tortoiseshell eye-glasses perched on the bridge of his nose, his gold pencil moving down the clauses of his Will.	По другую сторону двери, обитой зеленым сукном, за длинным столом красного дерева, крытым кожей, сидел старый Джолион; на носу у него были очки в толстой черепаховой оправе, золотым карандашом он водил по пунктам завещания.
It was a simple affair, for there were none of those vexatious little legacies and donations to charities, which fritter away a man's possessions, and damage the majestic effect of that little paragraph in the morning papers accorded to Forsytes who die with a hundred thousand pounds.	Дело было простое, так как в завещании не упоминалось ни о разделе наследства на мелкие части, ни о пожертвованиях на благотворительные цели, которые так дробят имущество и уничтожают весь эффект коротких сообщений в утренней газете, посвященных Форсайтам, оставляющим после своей смерти сто тысяч фунтов.
A simple affair. Just a bequest to his son of twenty thousand, and 'as to the residue of my property of whatsoever kind whether realty or personalty, or partaking of the nature of either--upon trust to pay the proceeds rents annual produce dividends or interest thereof and thereon to my said grand-daughter June Forsyte or her assigns during her life to be for her sole use and benefit and without, etc... and from and after her death or decease upon trust to convey assign transfer or make over the said last-mentioned lands hereditaments premises trust moneys stocks funds investments and securities or such as shall then stand for and represent the same unto such person or persons whether one or more for such intents purposes and uses and generally in such manner way and form in all respects as the said June Forsyte notwithstanding coverture shall by her last Will and Testament or any writing or writings in the nature of a Will testament or testamentary disposition to be by her duly made signed and published direct appoint or make over give and dispose of the same And in default etc.... Provided always...' and so on, in seven folios of brief and simple phraseology.	Дело простое. Сыну завещается двадцать тысяч, а "все мое остальное имущество - в чем бы оно не заключалось, в движимости или же недвижимости, - соблюдая выплату доходов, ренты, ежегодных дивидендов и процентных отчислений с такового, передать вышеупомянутой внучке моей Джун Форсайт (или тем, кого она укажет) в полное пожизненное пользование и распоряжение без... и пр...; в случае же ее смерти завещаю передать или перевести вышеупомянутые земельные участки, постройки, денежные суммы, ценные бумаги, векселя и прочее, что подходит под вышеуказанные пункты, - лицу или лицам, одному или нескольким, для пользования и распоряжения таким образом (и без всяких ограничений) каким вышеупомянутая Джун Форсайт, независимо от того, выйдет ли она замуж, найдет нужным распорядиться или непосредственно укажет в своем последнем волеизъявлении, или завещании, или в письменном распоряжении, или распоряжениях, имеющих характер завещания или завещательного распоряжения, ею законным образом подписанных и опубликованных. В случае же... и пр... При непременном условии..." и так далее - семь больших листов, написанных кратким и простым слогом.
The Will had been drawn by James in his palmy days. He had foreseen almost every contingency.	Завещание составил Джемс в дни своего расцвета. Он предусмотрел чуть ли не все случайности, какие только могли возникнуть.
Old Jolyon sat a long time reading this Will; at last he took half a sheet of paper from the rack, and made a prolonged pencil note; then buttoning up the Will, he caused a cab to be called and drove to the offices of Paramor and Herring, in Lincoln's Inn Fields. Jack Herring was dead, but his nephew was still in the firm, and old Jolyon was closeted with him for half an hour.	Старый Джолион долго просматривал завещание; наконец взял из стопки пол-листа бумаги и набросал карандашом длинную записку; затем спрятал завещание в боковой карман и, велев позвать кэб, поехал в контору Хэрнига и Парамора в Линкольнс-Инн-Филдс. Джек Хэринг давно умер, но в конторе работал его племянник, и старый Джолион полчаса пробыл с ним наедине.
He had kept the hansom, and on coming out, gave the driver the address--3, Wistaria Avenue.	Кэб дожидался его у подъезда, и, выйдя из конторы, старый Джолион дал кэбмену адрес - Вистария-авеню, 3.
He felt a strange, slow satisfaction, as though he had scored a victory over James and the man of property. They should not poke their noses into his affairs any more; he had just cancelled their trusteeships of his Will; he would take the whole of his business out of their hands, and put it into the hands of young Herring, and he would move the business of his Companies too. If that young Soames were such a man of property, he would never miss a thousand a year or so; and under his great white moustache old Jolyon grimly smiled. He felt that what he was doing was in the nature of retributive justice, richly deserved.	Он испытывал какое-то странное, тихое удовлетворение, словно ему удалось одержать победу над Джемсом и "собственником". Теперь они уже не станут совать нос куда их не просят; он только что взял от них свое завещание; он передаст все свои дела молодому Хэрингу и дела компаний поручит ему тоже. Если этот Сомс действительно такой богач, он не заметит отсутствия тысячи фунтов в год, и под седыми усами старого Джолиона появилась хмурая улыбка. Он чувствовал, что поступок его восстанавливает справедливость, воздающую каждому по заслугам.
Slowly, surely, with the secret inner process that works the destruction of an old tree, the poison of the wounds to his happiness, his will, his pride, had corroded the comely edifice of his philosophy. Life had worn him down on one side, till, like that family of which he was the head, he had lost balance.	Медленно, но верно, как скрытый от глаз процесс разрушения старого дерева, боль от ран, нанесенных счастью, воле, гордости, подтачивала стройное здание его мировоззрения. Жизнь гнула его набок до тех пор, пока старый Джолион не потерял устойчивости, как и та семья, главой которой он был.
To him, borne northwards towards his son's house, the thought of the new disposition of property, which he had just set in motion, appeared vaguely in the light of a stroke of punishment, levelled at that family and that Society, of which James and his son seemed to him the representatives. He had made a restitution to young Jolyon, and restitution to young Jolyon satisfied his secret craving for revenge-revenge against Time, sorrow, and interference, against all that incalculable sum of disapproval that had been bestowed by the world for fifteen years on his only son. It presented itself as the one possible way of asserting once more the domination of his will; of forcing James, and Soames, and the family, and all those hidden masses of Forsytes-- a great stream rolling against the single dam of his obstinacy-- to recognise once and for all that be would be master. It was sweet to think that at last he was going to make the boy a richer man by far than that son of James, that 'man of property.' And it was sweet to give to Jo, for he loved his son.	В то время как лошади везли его к дому сына, перемена последней воли, только что приведенная в исполнение, смутно представлялась ему в виде кары, обрушившейся на ту семью и на то общество, представителями которых он считал Джемса и его сына. Он восстановил молодого Джолиона в правах на наследство, и этот поступок утолил его тайную жажду отмщения - отмщения Времени, горестям, вмешательству посторонних людей и тому презрению, которым в течение пятнадцати лет они награждали его единственного сына. Только таким путем он мог еще раз заставить людей почувствовать свою волю, заставить Джемса, Сомса, и всю семью, и всех бесчисленных Форсайтов, громадной волной надвигавшихся на плотину его упорства, - заставить их раз и навсегда признать в нем хозяина. Как отрадно думать, что наконец-то он может сделать мальчика гораздо более состоятельным, чем этот сын Джемса, этот "собственник". И дарить сыну было отрадно, потому что старый Джолион любил его.
Neither young Jolyon nor his wife were in (young Jolyon indeed was not back from the Botanical), but the little maid told him that she expected the master at any moment:	Ни молодого Джолиона, ни его жены дома не было (молодой Джолион еще не успел вернуться из Ботанического сада), но служанка сказала, что хозяин вот-вот должен прийти.
"He's always at 'ome to tea, sir, to play with the children."	- Он всегда приходит к чаю, сэр, поиграть с детьми.
Old Jolyon said he would wait; and sat down patiently enough in the faded, shabby drawing room, where, now that the summer chintzes were removed, the old chairs and sofas revealed all their threadbare deficiencies. He longed to send for the children; to have them there beside him, their supple bodies against his knees; to hear Jolly's: "Hallo, Gran!" and see his rush; and feel Holly's soft little hand stealing up against his cheek. But he would not. There was solemnity in what he had come to do, and until it was over he would not play. He amused himself by thinking how with two strokes of his pen he was going to restore the look of caste so conspicuously absent from everything in that little house; how he could fill these rooms, or others in some larger mansion, with triumphs of art from Baple and Pullbred's; how he could send little Jolly to Harrow and Oxford (he no longer had faith in Eton and Cambridge, for his son had been there); how he could procure little Holly the best musical instruction, the child had a remarkable aptitude.	Старый Джолион сказал, что подождет, и остался терпеливо сидеть в унылой, жалкой гостиной, где каждое кресло и диван, с которых уже сняли летние чехлы, обнаруживали все свое убожество. Ему хотелось позвать детей; хотелось видеть их; чувствовать их хрупкие тельца у себя на коленях; хотелось услышать крик Джолли: "Здравствуй, дед!", видеть, как он кинется ему навстречу; почувствовать, как мягкие ручонки Холли гладят его по щекам. Но он не позвал детей. В том, что привело его сюда, была какая-то торжественность; надо покончить с этим, сейчас не до игры. Он развлекал себя мыслью, что одного росчерка пера достаточно, чтобы придать этим комнатам ту приличную внешность, которой здесь так явно недоставало; думал, что надо обставить этот дом или другой, более вместительный, всеми сокровищами искусства, какие найдутся у Бэйпла и Пулбреда; что надо послать маленького Джолли в Хэрроу и Оксфорд (у старого Джолиона уже не оставалось веры в Итон и Кэмбридж, потому что там воспитывался его сын); что надо пригласить для маленькой Холли самого лучшего учителя музыки - у девочки такие способности.
As these visions crowded before him, causing emotion to swell his heart, he rose, and stood at the window, looking down into the little walled strip of garden, where the pear-tree, bare of leaves before its time, stood with gaunt branches in the slow-gathering mist of the autumn afternoon. The dog Balthasar, his tail curled tightly over a piebald, furry back, was walking at the farther end, sniffing at the plants, and at intervals placing his leg for support against the wall.	От этих картин будущего, обступивших его со всех сторон, сердце старого Джолиона забилось сильнее; он встал, подошел к окну, которое выходило в маленький обнесенный стенами садик, где грушевое дерево с облетевшей раньше времени листвой протягивало в медленно сгущавшуюся мглу осеннего дня свои голые тонкие ветви. Пес Балтазар разгуливал в дальнем конце сада, свернув крендельком хвост на лохматой пегой спине, принюхивался к цветам и время от времени подпирал лапой стену.
And old Jolyon mused.	И старый Джолион задумался.
What pleasure was there left but to give? It was pleasant to give, when you could find one who would be thankful for what you gave--one of your own flesh and blood! There was no such satisfaction to be had out of giving to those who did not belong to you, to those who had no claim on you! Such giving as that was a betrayal of the individualistic convictions and actions of his life, of all his enterprise, his labour, and his moderation, of the great and proud fact that, like tens of thousands of Forsytes before him, tens of thousands in the present, tens of thousands in the future, he had always made his own, and held his own, in the world.	Какая радость осталась у него в жизни? Только радость дарить. Приятно делать подарки, когда есть кто-то, кто чувствует к тебе благодарность, близкое существо, плоть от плоти твоей! Совсем другое дело, когда даришь чужим, тем, кто не имеет на тебя никаких прав! Делая такие подарки, старый Джолион изменил бы своему индивидуализму, всей своей жизни, своим делам, работе, своей умеренности, умалил бы смысл того великого, наполнявшего его гордостью факта, что он, как и десятки тысяч Форсайтов до него, десятки тысяч современников, десятки тысяч еще не родившихся Форсайтов, умел строить свою жизнь, умел держать добытое в руках.
And, while he stood there looking down on the smut-covered foliage of the laurels, the blackstained grass-plot, the progress of the dog Balthasar, all the suffering of the fifteen years during which he had been baulked of legitimate enjoyment mingled its gall with the sweetness of the approaching moment.	И пока он стоял у окна, глядя на покрытые слоем сажи листья лавра, на бурую траву, на пса Балтазара, боль этих пятнадцати лет, укравших у него законную радость, мешала свою горечь со сладостью приближающейся минуты.
Young Jolyon came at last, pleased with his work, and fresh from long hours in the open air. On hearing that his father was in the drawing room, he inquired hurriedly whether Mrs. Forsyte was at home, and being informed that she was not, heaved a sigh of relief. Then putting his painting materials carefully in the little coat-closet out of sight, he went in.	Наконец молодой Джолион вернулся, довольный своей работой, свежий после стольких часов, проведенных на воздухе. Узнав, что отец ждет в гостиной, он сейчас же спросил, дома ли миссис Форсайт, и облегченно вздохнул, когда сказали, что ее нет. Потом заботливо спрятал рисовальные принадлежности в платяной шкаф и вошел в гостиную.
With characteristic decision old Jolyon came at once to the point.	Со свойственной ему решительностью старый Джолион сразу же приступил к делу.
"I've been altering my arrangements, Jo," he said. "You can cut your coat a bit longer in the future--I'm settling a thousand a year on you at once. June will have fifty thousand at my death; and you the rest. That dog of yours is spoiling the garden. I shouldn't keep a dog, if I were you!"	- Я изменил свое завещание, Джо, - сказал он. - Тебе не придется больше урезывать себя во всем: я назначаю вам тысячу фунтов в год сразу же. Джун получит после моей смерти пятьдесят тысяч, остальное - ты. Этот пес испортил тебе весь сад. На твоем месте я бы не стал держать собак!
The dog Balthasar, seated in the centre of the lawn, was examining his tail.	Пес Балтазар сидел в самом центре лужайки, исследуя свой хвост.
Young Jolyon looked at the animal, but saw him dimly, for his eyes were misty.	Молодой Джолион посмотрел на Балтазара, но Балтазар расплылся у него в глазах, потому что на них набежали слезы.
"Yours won't come short of a hundred thousand, my boy," said old Jolyon; "I thought you'd better know. I haven't much longer to live at my age. I shan't allude to it again. How's your wife?	- Ты получишь около ста тысяч, мой мальчик, - сказал старый Джолион, - я хочу, чтобы ты знал это. Мне уже недолго осталось жить. Больше не будем к этому возвращаться. Как жена?
And--give her my love."	Передай ей привет.
Young Jolyon put his hand on his father's shoulder, and, as neither spoke, the episode closed.	Молодой Джолион положил руку ему на плечо, и так как оба они молчали, то эпизод на этом и закончился.
Having seen his father into a hansom, young Jolyon came back to the drawing-room and stood, where old Jolyon had stood, looking down on the little garden. He tried to realize all that this meant to him, and, Forsyte that he was, vistas of property were opened out in his brain; the years of half rations through which he had passed had not sapped his natural instincts. In extremely practical form, he thought of travel, of his wife's costume, the children's education, a pony for Jolly, a thousand things; but in the midst of all he thought, too, of Bosinney and his mistress, and the broken song of the thrush. Joy--tragedy! Which? Which?	Проводив отца до кэба, молодой Джолион вернулся в гостиную и стал на то же место, где стоял отец, глядя в садик. Он старался осмыслить то, что произошло сейчас, и, будучи Форсайтом, уже видел перед собой новые просторы, которые сулило ему благосостояние: годы нужды не вытравили в нем природных инстинктов. С чрезвычайной практичностью размышлял он о путешествиях, о туалетах для жены, образовании детей, о пони для Джолли о тысяче других вещей; но посреди всех этих мыслей его не оставляло воспоминание о Босини и о той, которую Босини любил, и о прерывистой песенке дрозда: "Счастье - горе? Чье - чье?"
The old past--the poignant, suffering, passionate, wonderful past, that no money could buy, that nothing could restore in all its burning sweetness--had come back before him.	Далекое прошлое - тяжкое, мучительное, полное страсти, чудесное прошлое с его опаляющим счастьем, которое не вернешь никакими деньгами, не воскресишь никакими силами, - встало перед глазами молодого Джолиона.
When his wife came in he went straight up to her and took her in his arms; and for a long time he stood without speaking, his eyes closed, pressing her to him, while she looked at him with a wondering, adoring, doubting look in her eyes.	Когда жена вернулась, он подошел и обнял ее и долго стоял так, не говоря ни слова, закрыв глаза, прижимая ее к себе, а она смотрела на мужа удивленными, обожающими и недоверчивыми глазами.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты