The man of property/Собственник (часть вторая)

CHAPTER X DIAGNOSIS OF A FORSYTE/СИМПТОМЫ ФОРСАЙТИЗМА

English	Русский
It is in the nature of a Forsyte to be ignorant that he is a Forsyte; but young Jolyon was well aware of being one. He had not known it till after the decisive step which had made him an outcast; since then the knowledge had been with him continually. He felt it throughout his alliance, throughout all his dealings with his second wife, who was emphatically not a Forsyte.	Форсайту не свойственно сознавать себя Форсайтом; но про молодого Джолиона этого нельзя было сказать. Он не видел в себе ничего форсайтского до того решительного шага, который сделал его отщепенцем, а с тех пор не переставал чувствовать себя Форсайтом, и это сознание не оставляло его в семейной жизни и в отношениях со второй женой, в которой совсем уж не было ничего форсайтского.
He knew that if he had not possessed in great measure the eye for what he wanted, the tenacity to hold on to it, the sense of the folly of wasting that for which he had given so big a price--in other words, the 'sense of property' he could never have retained her (perhaps never would have desired to retain her) with him through all the financial troubles, slights, and misconstructions of those fifteen years; never have induced her to marry him on the death of his first wife; never have lived it all through, and come up, as it were, thin, but smiling.	Молодой Джолион знал, что, не будь у него умения добиваться своей цели, не будь упорства, ясного сознания, что нелепо терять то, за что заплачено такой большой ценой, - другими словами, не будь у него "чувства собственности", он не мог бы удержать эту женщину подле себя (может быть, и не захотел бы удерживать) в течение пятнадцати лет, заполненных нуждой, обидами и недомолвками; не мог бы убедить ее выйти за него замуж после смерти первой жены; не мог бы одолеть эту жизнь и выйти из нее таким, каким он вышел - несколько полинявшим, но усмехающимся.
He was one of those men who, seated cross-legged like miniature Chinese idols in the cages of their own hearts, are ever smiling at themselves a doubting smile. Not that this smile, so intimate and eternal, interfered with his actions, which, like his chin and his temperament, were quite a peculiar blend of softness and determination.	Молодой Джолион принадлежал к тому сорту людей, которые, словно маленькие китайские божки, сидят, поджав ноги, в собственном своем сердце и улыбаются сами себе недоверчивой улыбкой. Но улыбка эта - сокровенная, извечная улыбка - никак не отражалась на его поведении, в котором, как и в подбородке и темпераменте молодого Джолиона, своеобразно сочетались мягкость и решительность.
He was conscious, too, of being a Forsyte in his work, that painting of water-colours to which he devoted so much energy, always with an eye on himself, as though he could not take so unpractical a pursuit quite seriously, and always with a certain queer uneasiness that he did not make more money at it.	Он чувствовал в себе Форсайта и за работой - за своими акварелями, которым отдал столько сил, не переставая в то же время посматривать на себя со стороны, словно его брало сомнение, можно ли с полной серьезностью предаваться такому непрактичному занятию, и всегда ощущая какую-то странную неловкость, что картины приносят так мало денег.
It was, then, this consciousness of what it meant to be a Forsyte, that made him receive the following letter from old Jolyon, with a mixture of sympathy and disgust:	И вот это ясное представление о том, что значит быть Форсайтом, заставило его прочесть нижеследующее письмо старого Джолиона со смешанным чувством сострадания и брезгливости.
'SHELDRAKE HOUSE,	"Шелдренк-Хаус,
'BROADSTAIRS,	Бродстэрз.
'July 1.	1 июля.
'MY DEAR JO,'	Дорогой Джо!
(The Dad's handwriting had altered very little in the thirty odd years that he remembered it.)	(Почерк отца почти не изменился за тридцать лет.)
'We have been here now a fortnight, and have had good weather on the whole. The air is bracing, but my liver is out of order, and I shall be glad enough to get back to town. I cannot say much for June, her health and spirits are very indifferent, and I don't see what is to come of it. She says nothing, but it is clear that she is harping on this engagement, which is an engagement and no engagement, and--goodness knows what. I have grave doubts whether she ought to be allowed to return to London in the present state of affairs, but she is so self-willed that she might take it into her head to come up at any moment. The fact is someone ought to speak to Bosinney and ascertain what he means. I'm afraid of this myself, for I should certainly rap him over the knuckles, but I thought that you, knowing him at the Club, might put in a word, and get to ascertain what the fellow is about. You will of course in no way commit June. I shall be glad to hear from you in the course of a few days whether you have succeeded in gaining any information. The situation is very distressing to me, I worry about it at night.	Мы живем здесь вот уже две недели, погода в общем хорошая. Морской воздух действует неплохо, но печень моя пошаливает, и я с удовольствием вернусь в Лондон. О Джун ничего хорошего сказать не могу, здоровье и состояние духа у нее скверное, и я не знаю, чем все это кончится. Она продолжает отмалчиваться, но по всему видно, что в голове у нее сидит эта помолвка, впрочем, можно ли считать их помолвленными или уже нельзя - кто их разберет. Не знаю, следует ли пускать ее в Лондон при теперешнем положении дел, но она такая своевольная, что в любую минуту может собраться и уехать. Я полагаю, что кто-то должен поговорить с Босини и выяснить его намерения. Мне очень бы не хотелось брать это на себя, потому что разговор наш непременно кончится тем, что я его поколочу. Ты знаком с Босини по клубу и, по-моему, можешь поговорить с ним и выведать, что он, собственно, намерен делать. Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун. Буду очень рад, если ты в ближайшие дни известишь меня, удалось ли тебе что-нибудь узнать. Все это меня очень беспокоит, и я не сплю по ночам. Поцелуй Джолли и Холли.
With my love to Jolly and Holly. 'I am, 'Your affect. father,	Любящий тебя отец
'JOLYON FORSYTE.'	Джолион Форсайт".
Young Jolyon pondered this letter so long and seriously that his wife noticed his preoccupation, and asked him what was the matter. He replied:	Молодой Джолион так долго и так пристально читал это письмо, что жена обратила внимание на его сосредоточенный вид и спросила, в чем дело. Он ответил:
"Nothing."	- Так, ничего.
It was a fixed principle with him never to allude to June. She might take alarm, he did not know what she might think; he hastened, therefore, to banish from his manner all traces of absorption, but in this he was about as successful as his father would have been, for he had inherited all old Jolyon's transparency in matters of domestic finesse; and young Mrs. Jolyon, busying herself over the affairs of the house, went about with tightened lips, stealing at him unfathomable looks.	Молодой Джолион взял себе за правило никогда не говорить о Джун. Жена может разволноваться, кто ее знает, что она подумает; и он поторопился согнать с лица все следы задумчивости, но успел в этом не больше, чем успел бы на его месте отец, так как неуклюжесть старого Джолиона во всем, что касалось тонкостей домашней политики, перешла и к нему; и миссис Джолион, хлопотавшая по хозяйству, ходила с плотно сжатыми губами и изредка бросая на мужа испытующие взгляды.
He started for the Club in the afternoon with the letter in his pocket, and without having made up his mind.	В тот же день с письмом в кармане он отправился в клуб, еще не решив, что предпринять.
To sound a man as to 'his intentions' was peculiarly unpleasant to him; nor did his own anomalous position diminish this unpleasantness. It was so like his family, so like all the people they knew and mixed with, to enforce what they called their rights over a man, to bring him up to the mark; so like them to carry their business principles into their private relations.	Выведывать чьи-то "намерения" - задача мало приятная; кроме того, неловкость, которую испытывал молодой Джолион, усугубляло то не совсем нормальное положение, которое он сам занимал в семье. Как это похоже на его родственников, на всех тех людей, в обществе которых они вращались, - навязывать посторонним свои так называемые права, диктовать кому-то поступки; как это похоже на них - переносить деловые приемы на личные отношения!
And how that phrase in the letter -'You will, of course, in no way commit June'--gave the whole thing away.	А эта фраза: "Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун", - ведь она же выдает их с головой.
Yet the letter, with the personal grievance, the concern for June, the 'rap over the knuckles,' was all so natural. No wonder his father wanted to know what Bosinney meant, no wonder he was angry.	Но вместе с тем письмо, в котором было столько горечи, столько заботы о Джун, и эта угроза "поколотить Босини" казались такими естественными. Не удивительно, что отец хочет узнать намерения Босини, не удивительно, что он сердится.
It was difficult to refuse! But why give the thing to him to do? That was surely quite unbecoming; but so long as a Forsyte got what he was after, he was not too particular about the means, provided appearances were saved.	Отказывать трудно! Но зачем поручать такое дело именно ему? Это просто неудобно. Впрочем, Форсайты умеют добиваться своего, а в средствах они не очень разборчивы, им лишь бы соблюсти внешние приличия.
How should he set about it, or how refuse? Both seemed impossible. So, young Jolyon!	Как же это сделать или как отказаться? И то и другое невозможно. Так-то, молодой Джолион!
He arrived at the Club at three o'clock, and the first person he saw was Bosinney himself, seated in a corner, staring out of the window.	Он пришел в клуб к трем часам, и первый, кто попался ему на глаза, был сам Босини, сидевший у окна в углу комнаты.
Young Jolyon sat down not far off, and began nervously to reconsider his position. He looked covertly at Bosinney sitting there unconscious. He did not know him very well, and studied him attentively for perhaps the first time; an unusual looking man, unlike in dress, face, and manner to most of the other members of the Club--young Jolyon himself, however different he had become in mood and temper, had always retained the neat reticence of Forsyte appearance. He alone among Forsytes was ignorant of Bosinney's nickname. The man was unusual, not eccentric, but unusual; he looked worn, too, haggard, hollow in the cheeks beneath those broad, high cheekbones, though without any appearance of ill-health, for he was strongly built, with curly hair that seemed to show all the vitality of a fine constitution.	Молодой Джолион сел неподалеку и, волнуясь, стал обдумывать положение. Он украдкой поглядывал на Босини, не замечавшего, что за ним наблюдают. Молодой Джолион знал его мало и, может быть, впервые так внимательно приглядывался к нему: очень странный на вид, ни одеждой, ни лицом, ни манерами не похожий на других членов клуба, - сам молодой Джолион, несмотря на большую внутреннюю перемену, навсегда сохранил благообразную внешность истого Форсайта. Он единственный среди Форсайтов не знал прозвища Босини. Архитектор выглядел не как все; не то чтобы в нем было что-то эксцентричное, но он не как все. Вид усталый, измученный, лицо худое, с широкими выдающимися скулами, но ничего болезненного в нем нет: крепкое телосложение, кудрявые волосы - признак большой жизнеспособности очень здорового организма.
Something in his face and attitude touched young Jolyon. He knew what suffering was like, and this man looked as if he were suffering.	Выражение лица Босини и его поза тронули молодого Джолиона. Он знал, что такое страдание, а этот человек, судя по его виду, страдал.
He got up and touched his arm.	Он подошел и коснулся его руки.
Bosinney started, but exhibited no sign of embarrassment on seeing who it was.	Босини вздрогнул, но не выказал ни малейшего смущения, увидев, кто это.
Young Jolyon sat down.	Молодой Джолион сел рядом.
"I haven't seen you for a long time," he said. "How are you getting on with my cousin's house?"	- Мы давно не виделись, - сказал он. - Ну, как дом моего двоюродного брата - работа подвигается?
"It'll be finished in about a week."	- Через неделю закончу.
"I congratulate you!"	- Поздравляю!
"Thanks--I don't know that it's much of a subject for congratulation."	- Благодарю, хотя поздравлять, кажется, не с чем.
"No?" queried young Jolyon; "I should have thought you'd be glad to get a long job like that off your hands; but I suppose you feel it much as I do when I part with a picture--a sort of child?"	- Да? - удивился молодой Джолион. - А я думал, вы рады свалить с плеч такую большую работу; но с вами, наверное, бывает то же, что и со мной: расстаешься с картиной точно с ребенком.
He looked kindly at Bosinney.	Он ласково посмотрел на Босини.
"Yes," said the latter more cordially, "it goes out from you and there's an end of it. I didn't know you painted."	- Да, - сказал тот уже более мягко, - создал вещь - и кончено. Я не знал, что вы пишете.
"Only water-colours; I can't say I believe in my work."	- Акварели всего-навсего; да я не особенно верю в свою работу.
"Don't believe in it? There--how can you do it? Work's no use unless you believe in it!"	- Не верите? Как же тогда можно работать? Какой же смысл в вашей работе, если вы в нее не верите?
"Good," said young Jolyon; "it's exactly what I've always said. By-the-bye, have you noticed that whenever one says 'Good,' one always adds 'it's exactly what I've always said'! But if you ask me how I do it, I answer, because I'm a Forsyte."	- Правильно, - сказал молодой Джолион, - я всегда говорил то же самое. Кстати, вы замечали, что когда с вами соглашаются, то неизменно добавляют: "Я всегда так говорил!" Но раз уж вы спрашиваете, придется ответить: я Форсайт!
"A Forsyte! I never thought of you as one!"	- Форсайт! Никогда не думал о вас как о Форсайте!
"A Forsyte," replied young Jolyon, "is not an uncommon animal. There are hundreds among the members of this Club. Hundreds out there in the streets; you meet them wherever you go!"	- Форсайт, - ответил молодой Джолион, - не такое уж редкостное животное. Наш клуб насчитывает их сотнями. Сотни Форсайтов ходят по улицам; их встречаешь на каждом шагу.
"And how do you tell them, may I ask?" said Bosinney.	- А разрешите поинтересоваться, как их распознают? - спросил Босини.
"By their sense of property. A Forsyte takes a practical--one might say a commonsense--view of things, and a practical view of things is based fundamentally on a sense of property. A Forsyte, you will notice, never gives himself away."	- По их чувству собственности. Форсайт смотрит на вещи с практической - я бы даже сказал, здравой - точки зрения, а практическая точка зрения покоится на чувстве собственности. Форсайт, как вы сами, вероятно, заметили, никому и ничему не отдает себя целиком.
"Joking?"	- Вы шутите?
Young Jolyon's eye twinkled.	В глазах молодого Джолиона промелькнула усмешка.
"Not much. As a Forsyte myself, I have no business to talk. But I'm a kind of thoroughbred mongrel; now, there's no mistaking you: You're as different from me as I am from my Uncle James, who is the perfect specimen of a Forsyte. His sense of property is extreme, while you have practically none. Without me in between, you would seem like a different species. I'm the missing link. We are, of course, all of us the slaves of property, and I admit that it's a question of degree, but what I call a 'Forsyte' is a man who is decidedly more than less a slave of property. He knows a good thing, he knows a safe thing, and his grip on property--it doesn't matter whether it be wives, houses, money, or reputation--is his hall-mark."	- Да нет. Мне, как Форсайту, следовало бы молчать. Но я полукровка; а вот в вас уж никто не ошибется. Между вами и мною такая же разница, как между мной и дядей Джемсом, который является идеальным образцом Форсайта. У него чувство собственности развито до предела, а у вас его просто нет. Не будь меня посредине, вы двое казались бы представителями различных пород. Я же - промежуточное звено. Все мы, конечно, рабы собственности, вопрос только в степени, но тот, кого я называю "Форсайтом", находится в безоговорочном рабстве. Он знает, что ему нужно, умеет к этому подступиться, и то, как он цепляется за любой вид собственности - будь то жены, дома, деньги, репутация, - вот это и есть печать Форсайта.
"Ah!" murmured Bosinney. "You should patent the word."	- Да! - пробормотал Босини. - Вам нужно взять патент на это слово.
"I should like," said young Jolyon, "to lecture on it:	- Мне хочется прочесть лекцию на эту тему, - сказал молодой Джолион.
"Properties and quality of a Forsyte: This little animal, disturbed by the ridicule of his own sort, is unaffected in his motions by the laughter of strange creatures (you or I). Hereditarily disposed to myopia, he recognises only the persons of his own species, amongst which he passes an existence of competitive tranquillity."	- "Отличительные свойства и качества Форсайта. Это мелкое животное, опасающееся прослыть смешным среди особей одного с ним вида, не обращает ни малейшего внимания на смех других существ (вроде нас с вами). Унаследовав от предков предрасположение к близорукости, оно различает лишь особей одного с ним вида, среди которых и протекает его жизнь, заполненная мирной борьбой за существование".
"You talk of them," said Bosinney, "as if they were half England."	- Вы так говорите, - сказал Босини, - как будто они составляют половину Англии.
"They are," repeated young Jolyon, "half England, and the better half, too, the safe half, the three per cent. Half, the half that counts. It's their wealth and security that makes everything possible; makes your art possible, makes literature, science, even religion, possible. Without Forsytes, who believe in none of these things, and habitats but turn them all to use, where should we be? My dear sir, the Forsytes are the middlemen, the commercials, the pillars of society, the cornerstones of convention; everything that is admirable!"	- Да, половину Англии, - повторил молодой Джолион, - и лучшую половину, надежнейшую половину с трехпроцентными бумагами, половину, которая идет в счет. Ее богатство и благополучие делают возможным все: делают возможным ваше искусство, литературу, науку, даже религию. Не будь Форсайтов, которые ни во что это не верят, но умеют извлечь выгоду из всего, что бы мы с вами делали? Форсайты, уважаемый сэр, - это посредники, коммерсанты, столпы общества, краеугольный камень нашей жизни с ее условностями; Форсайты - это то, что вызывает в нас восхищение!
"I don't know whether I catch your drift," said Bosinney, "but I fancy there are plenty of Forsytes, as you call them, in my profession."	- Не знаю, правильно ли я понял вашу мысль, - сказал Босини, - но мне кажется, что среди людей моей профессии есть много таких Форсайтов, как вы их называете.
"Certainly," replied young Jolyon. "The great majority of architects, painters, or writers have no principles, like any other Forsytes. Art, literature, religion, survive by virtue of the few cranks who really believe in such things, and the many Forsytes who make a commercial use of them. At a low estimate, three-fourths of our Royal Academicians are Forsytes, seven- eighths of our novelists, a large proportion of the press. Of science I can't speak; they are magnificently represented in religion; in the House of Commons perhaps more numerous than anywhere; the aristocracy speaks for itself. But I'm not laughing. It is dangerous to go against the majority and what a majority!" He fixed his eyes on Bosinney: "It's dangerous to let anything carry you away--a house, a picture, a--woman!"	- Разумеется! - ответил молодой Джолион. - Большинство архитекторов, художников, писателей люди совершенно беспринципные, как и всякий Форсайт. Искусство и религия существуют благодаря небольшой кучке чудаков, которые действительно верят в это, и благодаря множеству Форсайтов, извлекающих из искусства и религии выгоду. По самому скромному подсчету три четверти наших академиков, семь восьмых наших писателей и значительный процент журналистов - Форсайты. Об ученых не берусь судить, но в религии Форсайты представлены блестяще; в палате общин их, может быть, больше, чем где бы то ни было; про аристократию и говорить нечего. Но я не шучу. Опасно идти против большинства - и какого большинства! - он пристально посмотрел на Босини. - Опасно, когда позволяешь чему-нибудь захватить тебя целиком, будь то дом, картина... женщина!
They looked at each other.--And, as though he had done that which no Forsyte did--given himself away, young Jolyon drew into his shell. Bosinney broke the silence.	Они взглянули друг на друга. Словно почувствовав, что он сделал то, чего же делают Форсайты, то есть увлекся, молодой Джолион снова ушел в свою раковину. Босини первый прервал молчание.
"Why do you take your own people as the type?" said he.	- Почему вы считаете именно свою родню такой типичной? - сказал он.
"My people," replied young Jolyon, "are not very extreme, and they have their own private peculiarities, like every other family, but they possess in a remarkable degree those two qualities which are the real tests of a Forsyte--the power of never being able to give yourself up to anything soul and body, and the 'sense of property'."	- Моя родня, - ответил молодой Джолион, - ничего особенного собой не представляет, у нее есть свои характерные черточки, как и во всякой другой семье, но зато в них чрезвычайно ярко выражены те два основных свойства, которые и обличают истинного Форсайта, - они никому и ничему не отдаются целиком, не увлекаются, и у них есть "чувство собственности".
Bosinney smiled:	Босини улыбнулся:
"How about the big one, for instance?"	- Ну, а толстяк, например?
"Do you mean Swithin?" asked young Jolyon. "Ah! in Swithin there's something primeval still. The town and middle-class life haven't digested him yet. All the old centuries of farmwork and brute force have settled in him, and there they've stuck, for all he's so distinguished."	- Суизин? - спросил молодой Джолион. - А! В Суизине есть что-то первозданное. Город и быт обеспеченного класса еще не успели его обработать. В Суизине, несмотря на все его джентльменство, сидят вековые традиции и грубая сила фермера.
Bosinney seemed to ponder.	Босини задумался.
"Well, you've hit your cousin Soames off to the life," he said suddenly. "He'll never blow his brains out."	- Да, вы очень метко охарактеризовали вашего кузена Сомса, - сказал он вдруг. - Этот уж наверно не пустит себе пули в лоб!
Young Jolyon shot at him a penetrating glance.	Молодой Джолион испытующе посмотрел на него.
"No," he said; "he won't. That's why he's to be reckoned with.	- Да, - сказал он, - это верно. Вот почему с ним приходится считаться.
Look out for their grip! It's easy to laugh, but don't mistake me. It doesn't do to despise a Forsyte; it doesn't do to disregard them!"	Берегитесь их хватки! Смеяться может всякий, но я не шучу. Не стоит презирать Форсайтов; не стоит пренебрегать ими!
"Yet you've done it yourself!"	- Однако вы сами это сделали?
Young Jolyon acknowledged the hit by losing his smile.	Удар был меткий, и молодой Джолион перестал улыбаться.
"You forget," he said with a queer pride, "I can hold on, too-- I'm a Forsyte myself. We're all in the path of great forces. The man who leaves the shelter of the wall--well--you know what I mean. I don't," he ended very low, as though uttering a threat, "recommend every man to-go-my-way. It depends."	- Вы забываете, - сказал он с какой-то странной гордостью, - что я могу за себя постоять - я ведь тоже Форсайт. Великие силы подстерегают нас на каждом шагу. Человек, покидающий спасительную сень стены... ну... вы меня понимаете. Я бы, - закончил он совсем тихо, словно с угрозой, я бы мало кому посоветовал... идти... моей... дорогой. Все зависит от человека.
The colour rushed into Bosinney's face, but soon receded, leaving it sallow-brown as before. He gave a short laugh, that left his lips fixed in a queer, fierce smile; his eyes mocked young Jolyon.	Кровь бросилась в лицо Босини, потом отхлынула, и на его щеках снова разлилась бледная желтизна. Он ответил коротким смешком, раздвинувшим его губы в странную, едкую улыбку; глаза насмешливо смотрели на молодого Джолиона.
"Thanks," he said. "It's deuced kind of you. But you're not the only chaps that can hold on."	- Благодарю вас, - сказал он. - Это чрезвычайно мило с вашей стороны. Но не вы один способны постоять за себя.
He rose.	Он встал.
Young Jolyon looked after him as he walked away, and, resting his head on his hand, sighed.	Молодой Джолион посмотрел ему вслед и, подперев голову рукой, вздохнул.
In the drowsy, almost empty room the only sounds were the rustle of newspapers, the scraping of matches being struck. He stayed a long time without moving, living over again those days when he, too, had sat long hours watching the clock, waiting for the minutes to pass--long hours full of the torments of uncertainty, and of a fierce, sweet aching; and the slow, delicious agony of that season came back to him with its old poignancy. The sight of Bosinney, with his haggard face, and his restless eyes always wandering to the clock, had roused in him a pity, with which was mingled strange, irresistible envy.	В сонной тишине почти пустой комнаты слышалось только шуршанье газет и чирканье спичками. Молодой Джолион долго сидел не двигаясь, снова переживая те дни, когда и он следил за часами, отсчитывая минуты, - те дни, полные мучительной неизвестности и пронзительной, сладкой боли; и медленная, сладостная мука тех лет охватила его с прежней силой. Вид Босини, его измученное лицо и беспокойные глаза, то и дело поднимавшиеся к часам, пробудили в молодом Джолионе жалость, к которой примешивалось странное, непреодолимое чувство зависти.
He knew the signs so well. Whither was he going--to what sort of fate? What kind of woman was it who was drawing him to her by that magnetic force which no consideration of honour, no principle, no interest could withstand; from which the only escape was flight.	Все эти признаки были слишком хорошо знакомы ему. Куда идет Босини навстречу какой судьбе? Что представляет собой эта женщина, влекущая его с той неумолимой силой, перед которой отступают и понятия о чести, и принципы, и все другие интересы, - с той силой, от которой можно спастись только бегством?
Flight! But why should Bosinney fly? A man fled when he was in danger of destroying hearth and home, when there were children, when he felt himself trampling down ideals, breaking something. But here, so he had heard, it was all broken to his hand.	Бегство! Но почему Босини должен бежать? Убегают лишь тогда, когда боятся разрушить семейный очаг, когда есть дети, когда не хотят попирать чьи-то идеалы, ломать что-то. Но тут, как он слышал, все уже и так сломано.
He himself had not fled, nor would he fly if it were all to come over again. Yet he had gone further than Bosinney, had broken up his own unhappy home, not someone else's: And the old saying came back to him: 'A man's fate lies in his own heart.'	Он сам не спасся бегством и не стал бы спасаться, даже если бы пришлось начинать сызнова. И все же он пошел дальше Босини, разрушил свою неудачную семейную жизнь, а не чью-нибудь другую. Молодой Джолион вспомнил старое изречение: "Сердце человека вершит судьбу его".
In his own heart! The proof of the pudding was in the eating-- Bosinney had still to eat his pudding.	Сердце вершит судьбу! Чтобы оценить пудинг, надо его съесть, - Босини еще не съел своего пудинга.
His thoughts passed to the woman, the woman whom he did not know, but the outline of whose story he had heard.	Мысли молодого Джолиона обратились к той женщине - к женщине, которую он не знал, но о которой кое-что слышал.
An unhappy marriage! No ill-treatment--only that indefinable malaise, that terrible blight which killed all sweetness under Heaven; and so from day to day, from night to night, from week to week, from year to year, till death should end it	Неудачный брак! Не может быть и речи о дурном обращении - этого нет, есть только какая-то смутная неудовлетворенность, какая-то тлетворная ржа, которая губит всякую радость жизни; и так день за днем, ночь за ночью, неделя за неделей, год за годом, пока смерть не положит конца всему!
But young Jolyon, the bitterness of whose own feelings time had assuaged, saw Soames' side of the question too. Whence should a man like his cousin, saturated with all the prejudices and beliefs of his class, draw the insight or inspiration necessary to break up this life? It was a question of imagination, of projecting himself into the future beyond the unpleasant gossip, sneers, and tattle that followed on such separations, beyond the passing pangs that the lack of the sight of her would cause, beyond the grave disapproval of the worthy. But few men, and especially few men of Soames' class, had imagination enough for that. A deal of mortals in this world, and not enough imagination to go round! And sweet Heaven, what a difference between theory and practice; many a man, perhaps even Soames, held chivalrous views on such matters, who when the shoe pinched found a distinguishing factor that made of himself an exception.	Но молодой Джолион, в котором горечь смягчилась с годами, мог поставить себя и на месте Сомса. Откуда такому человеку, как его двоюродный брат - человеку, пропитанному всеми предрассудками и верованиями своего класса, - откуда ему взять проницательность, чем вдохновиться, чтобы покончить с такой жизнью? Для этого надо иметь воображение, надо заглянуть в будущее, когда неприятные толки, смешки, пересуды, всегда сопутствующие разводам, останутся позади, останется позади и преходящая боль разлуки и суровый суд достойных. Но мало у кого хватит воображения на это, особенно среди людей такого класса, к которому принадлежит Сомс. Сколько народу на свете - на всех воображения не хватает! И - боже правый! - какая пропасть между теорией и практикой! Может быть, многие, может быть, даже и Сомс, придерживаются рыцарских взглядов, а как только дело коснется их самих, они найдут серьезные причины для того, чтобы счесть себя исключением.
Then, too, he distrusted his judgment. He had been through the experience himself, had tasted too the dregs the bitterness of an unhappy marriage, and how could he take the wide and dispassionate view of those who had never been within sound of the battle? His evidence was too first-hand--like the evidence on military matters of a soldier who has been through much active service, against that of civilians who have not suffered the disadvantage of seeing things too close. Most people would consider such a marriage as that of Soames and Irene quite fairly successful; he had money, she had beauty; it was a case for compromise. There was no reason why they should not jog along, even if they hated each other. It would not matter if they went their own ways a little so long as the decencies were observed--the sanctity of the marriage tie, of the common home, respected. Half the marriages of the upper classes were conducted on these lines: Do not offend the susceptibilities of Society; do not offend the susceptibilities of the Church. To avoid offending these is worth the sacrifice of any private feelings. The advantages of the stable home are visible, tangible, so many pieces of property; there is no risk in the statu quo. To break up a home is at the best a dangerous experiment, and selfish into the bargain.	К тому же молодой Джолион не был уверен в правильности своих суждений. Он испытал все это на себе, испил до дна горькую чашу неудачного брака, - откуда же ему взять хладнокровие и широту взглядов, свойственные тем, кто даже не слышал звуков битвы? Его показания - это показания очевидца, а штатские люди, которым не пришлось понюхать пороха, не могут равняться со старым солдатом. Многие сочли бы брак Сомса и Ирэн вполне удачным: у него деньги, у нее красота - значит, компромисс возможен. Пусть не любят друг друга, но почему не поддерживать сносных отношений? То, что они будут жить каждый своей жизнью, делу не помешает, лишь бы были соблюдены приличия, лишь бы уважались священные узы брака и семейный очаг. В высших классах половина всех супружеств покоится на двух правилах: не оскорбляй лучших чувств общества, не оскорбляй лучших чувств церкви. Ради них можно принести в жертву свои собственные чувства. Преимущества незыблемого семейного очага слишком очевидны, слишком осязаемы, они исчисляются реальными вещами; status quo - дело верное. Ломка семьи - в лучшем случае опасный эксперимент и к тому же весьма эгоистичный.
This was the case for the defence, and young Jolyon sighed.	Вот какие выводы может выставить защита, и молодой Джолион вздохнул.
'The core of it all,' he thought, 'is property, but there are many people who would not like it put that way. To them it is "the sanctity of the marriage tie"; but the sanctity of the marriage tie is dependent on the sanctity of the family, and the sanctity of the family is dependent on the sanctity of property. And yet I imagine all these people are followers of One who never owned anything. It is curious!'	"Все упирается в собственничество, - думал он, - но такая постановка вопроса мало кого обрадует. У них это называется "святостью брачных уз", но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи - на святости собственности. И вместе с тем, наверное, все эти люди считают себя последователями того, кто никогда и ничем не владел. Как странно!"
And again young Jolyon sighed.	И молодой Джолион снова вздохнул.
'Am I going on my way home to ask any poor devils I meet to share my dinner, which will then be too little for myself, or, at all events, for my wife, who is necessary to my health and happiness? It may be that after all Soames does well to exercise his rights and support by his practice the sacred principle of property which benefits us all, with the exception of those who suffer by the process.'	"Вот по дороге домой мне попадется какой-нибудь бродяга - позову я его разделить со мной обед, которого тогда не хватит мне самому или моей жене, а ведь без нее у меня не будет ни здоровья, ни счастья? В конце концов Сомс, вероятно, хорошо делает, что настаивает на своих правах и подтверждает на практике священные принципы собственности, которые служат на благо всем нам, за исключением тех, кто является здесь жертвой".
And so he left his chair, threaded his way through the maze of seats, took his hat, and languidly up the hot streets crowded with carriages, reeking with dusty odours, wended his way home.	Молодой Джолион встал, пробрался сквозь лабиринт кресел и стульев, взял шляпу и по душным улицам, в пыли, поднимаемой вереницами экипажей, медленно пошел домой.
Before reaching Wistaria Avenue he removed old Jolyon's letter from his pocket, and tearing it carefully into tiny pieces, scattered them in the dust of the road.	Не доходя до Вистариа-авеню, он вынул из кармана письмо старого Джолиона и, старательно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в пыль.
He let himself in with his key, and called his wife's name. But she had gone out, taking Jolly and Holly, and the house was empty; alone in the garden the dog Balthasar lay in the shade snapping at flies.	Он отпер дверь своим ключом и позвал жену. Но она ушла, взяв с собой Джолли и Холли, - дома никого не было; только пес Балтазар лежал в саду в полном одиночестве и занимался ловлей блох.
Young Jolyon took his seat there, too, under the pear-tree that bore no fruit.	Молодой Джолион тоже прошел в сад и сел под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты