The man of property/Собственник (часть вторая)

CHAPTER VII AFTERNOON AT TIMOTHY'S/СЪЕЗД У ТИМОТИ

English	Русский
If old Jolyon, as he got into his cab, had said: 'I won't believe a word of it!' he would more truthfully have expressed his sentiments.	Если бы старый Джолион, садясь в кэб, сказал: "Я не хочу верить ни одному слову", - он выразил бы свои чувства более точно.
The notion that James and his womankind had seen him in the company of his son had awakened in him not only the impatience he always felt when crossed, but that secret hostility natural between brothers, the roots of which--little nursery rivalries-- sometimes toughen and deepen as life goes on, and, all hidden, support a plant capable of producing in season the bitterest fruits.	Мысль о том, что Джемс со своим курятником видел его в обществе сына, разбудила в старом Джолионе не только раздражение против того, что становилось помехой на его пути, но и столь понятную между братьями скрытую вражду, корни которой - детское соперничество - с течением жизни нередко крепнут, уходят в глубину и, скрытые от глаз, питают дерево, приносящее в свое время горькие плоды.
Hitherto there had been between these six brothers no more unfriendly feeling than that caused by the secret and natural doubt that the others might be richer than themselves; a feeling increased to the pitch of curiosity by the approach of death-- that end of all handicaps--and the great 'closeness' of their man of business, who, with some sagacity, would profess to Nicholas ignorance of James' income, to James ignorance of old Jolyon's, to Jolyon ignorance of Roger's, to Roger ignorance of Swithin's, while to Swithin he would say most irritatingly that Nicholas must be a rich man. Timothy alone was exempt, being in gilt-edged securities.	До сих пор между шестью братьями нельзя было заметить ничего более серьезного, чем недружелюбие, которое объяснялось скрытым, но вполне естественным опасением, что кто-то из пяти богаче меня, шестого; чувство это начинало переходить в любопытство в связи с близостью смерти - конца всякого соперничества - и упорным "отмалчиванием" их поверенного, который, будучи человеком предусмотрительным, уверял Николаса, что не знает доходов Джемса, Джемсу говорил то же самое о старом Джолионе, Джолиону о Роджере, Роджеру - о Суизине, а Суизину, к его великому неудовольствию, заявлял, что Николас, вероятно, очень богатый человек. Один Тимоти оставался в стороне со своими консолями.
But now, between two of them at least, had arisen a very different sense of injury. From the moment when James had the impertinence to pry into his affairs--as he put it--old Jolyon no longer chose to credit this story about Bosinney. His grand- daughter slighted through a member of 'that fellow's' family! He made up his mind that Bosinney was maligned. There must be some other reason for his defection.	Но теперь, по крайней мере между этими двумя братьями, замешалось новое чувство обиды. С той минуты, как Джемс имел наглость сунуть нос не в свое дело, по выражению старого Джолиона, он отказался верить россказням о Босини. Кто-то из членов семьи "этого Джемса" посмел не посчитаться с его внучкой! Старый Джолион решил, что Босини просто оклеветали. Причина его поведения кроется в чем-то другом.
June had flown out at him, or something; she was as touchy as she could be!	Наверно, Джун повздорила с ним; ее вспыльчивость всем известна!
He would, however, let Timothy have a bit of his mind, and see if he would go on dropping hints! And he would not let the grass grow under his feet either, he would go there at once, and take very good care that he didn't have to go again on the same errand.	Он не станет церемониться с Тимоти, тогда посмотрим, прекратятся эти намеки или нет! И нечего откладывать в долгий ящик, надо ехать сейчас же и действовать решительно, чтобы не пришлось ездить второй раз за тем же самым.
He saw James' carriage blocking the pavement in front of 'The Bower.' So they had got there before him--cackling about having seen him, he dared say! And further on, Swithin's greys were turning their noses towards the noses of James' bays, as though in conclave over the family, while their coachmen were in conclave above.	Подступ к дому Тимоти загораживал экипаж Джемса. И тут пролезли раньше всех - уже судачат, наверно, на его счет! А чуть дальше от подъезда стояли серые Суизина и, повернувшись мордами к гнедым Джемса, словно переговаривались о форсайтских делах, и кучера тоже переговаривались с высоты своих козел.
Old Jolyon, depositing his hat on the chair in the narrow hall, where that hat of Bosinney's had so long ago been mistaken for a cat, passed his thin hand grimly over his face with its great drooping white moustaches, as though to remove all traces of expression, and made his way upstairs.	Старый Джолион положил цилиндр на стул в том самом маленьком холле, где когда-то шляпу Босини приняли за кошку, усталым движением провел худой рукой по лицу и длинным усам, словно стирая малейшие признаки волнения, и поднялся по лестнице.
He found the front drawing-room full. It was full enough at the best of times--without visitors--without any one in it--for Timothy and his sisters, following the tradition of their generation, considered that a room was not quite 'nice' unless it was 'properly' furnished. It held, therefore, eleven chairs, a sofa, three tables, two cabinets, innumerable knicknacks, and part of a large grand piano. And now, occupied by Mrs. Small, Aunt Hester, by Swithin, James, Rachel, Winifred, Euphemia, who had come in again to return 'Passion and Paregoric' which she had read at lunch, and her chum Frances, Roger's daughter (the musical Forsyte, the one who composed songs), there was only one chair left unoccupied, except, of course, the two that nobody ever sat on--and the only standing room was occupied by the cat, on whom old Jolyon promptly stepped.	В большой гостиной было тесно. Она казалась тесной и в лучшие минуты своей жизни, когда в ней не было ни единого гостя, так как Тимоти и сестры, следуя традициям своего поколения, считали, что комната будет "неуютной", если ее не обставить "как следует". Поэтому в гостиной стояли одиннадцать кресел, диван, три столика, две этажерки, заставленные бесконечным количеством безделушек, и часть рояля. И теперь, когда здесь собрались миссис Смолл, тетя Эстер, Суизин, Джемс, Рэчел, Уинифрид, Юфимия, которая заехала вернуть роман "Страсть и смирение", прочитанный за завтраком, и ее приятельница Фрэнсис - дочь Роджера (единственная музыкантша среди Форсайтов - сочинительница романсов), в гостиной оставалось только одно незанятое кресло, конечно за исключением тех двух, куда никто не садился, а единственное свободное местечко посередине пола было занято кошкой, на которую старый Джолион не замедлил наступить.
In these days it was by no means unusual for Timothy to have so many visitors. The family had always, one and all, had a real respect for Aunt Ann, and now that she was gone, they were coming far more frequently to The Bower, and staying longer.	В те дни такие съезды у Тимоти происходили довольно часто. Члены семьи, все до одного, питали глубокое уважение к тете Энн, и теперь, когда ее не стало, они заезжали на Бэйсуотер-Род гораздо чаще и оставались там подолгу.
Swithin had been the first to arrive, and seated torpid in a red satin chair with a gilt back, he gave every appearance of lasting the others out. And symbolizing Bosinney's name 'the big one,' with his great stature and bulk, his thick white hair, his puffy immovable shaven face, he looked more primeval than ever in the highly upholstered room.	Суизин приехал первым; неподвижно возвышаясь в красном шелковом кресле с золоченой спинкой, он всем своим видом говорил, что намерен пересидеть остальных. Оправдывая своим одутловатым, чисто выбритым лицом, густыми, совершенно белыми волосами и всей своей массивной фигурой прозвище, которое дал ему Босини ("толстяк!"), Суизин казался в этой загроможденной мебелью комнате еще более первобытным, чем всегда.
His conversation, as usual of late, had turned at once upon Irene, and he had lost no time in giving Aunts Juley and Hester his opinion with regard to this rumour he heard was going about. No--as he said--she might want a bit of flirtation--a pretty woman must have her fling; but more than that he did not believe. Nothing open; she had too much good sense, too much proper appreciation of what was due to her position, and to the family! No sc..., he was going to say 'scandal' but the very idea was so preposterous that he waved his hand as though to say--'but let that pass!'	Как это постоянно случалось теперь, он сразу же заговорил об Ирэн и, не теряя даром ни минуты, изложил тете Джули и тете Эстер свое мнение относительно тех слухов, которые, как ему известно, начали носиться за последнее время. Нет, нет, говорил Суизин, ей, вероятно, захотелось поразвлечься, надо же хорошенькой женщине пользоваться жизнью; но он уверен, что это не серьезно. Все в границах приличий; она слишком умна, слишком ценит свое положение, свою семью, чтобы поступиться ими. Не может быть и речи о публичном ск... Суизин чуть было не выпалил "скандале", но самая мысль показалась ему такой чудовищной, что он только махнул рукой, словно говоря: "Ну, довольно об этом!"
Granted that Swithin took a bachelor's view of the situation-- still what indeed was not due to that family in which so many had done so well for themselves, had attained a certain position? If he had heard in dark, pessimistic moments the words 'yeomen' and 'very small beer' used in connection with his origin, did he believe them?	Допустим, что Суизин придерживался холостяцкой точки зрения на этот вопрос, но, в самом деле, чем только нельзя поступиться ради этой семьи, многие представители которой сумели так выдвинуться, достичь такого положения? Если Суизину и доводилось переживать безнадежно мрачные минуты в жизни, когда слова "иомен" и "мелкота" употреблялись в связи с его происхождением, то верил ли он этим словам?
No! he cherished, hugging it pathetically to his bosom, the secret theory that there was something distinguished somewhere in his ancestry.	Нет, он в тайне лелеял и с трогательной нежностью хранил в своем сердце теорию, по которой следовало, что в жилах его отдаленных предков текла благородная кровь.
"Must be," he once said to young Jolyon, before the latter went to the bad. "Look at us, we've got on! There must be good blood in us somewhere."	- Я уверен в этом, - сказал он как-то молодому Джолиону еще до того, как тот сошел с пути истинного. - Посмотри, как мы процветаем. Я уверен, что в нас есть благородная кровь.
He had been fond of young Jolyon: the boy had been in a good set at College, had, known that old ruffian Sir Charles Fiste's sons--a pretty rascal one of them had turned out, too; and there was style about him--it was a thousand pities he had run off with that half-foreign governess! If he must go off like that why couldn't he have chosen someone who would have done them credit! And what was he now?--an underwriter at Lloyd's; they said he even painted pictures--pictures! Damme! he might have ended as Sir Jolyon Forsyte, Bart., with a seat in Parliament, and a place in the country!	Суизин очень любил молодого Джолиона; в Кэмбридже мальчик вращался в хорошем обществе, был знаком с сыновьями этого старого шалопая сэра Чарлза Фиста - правда, один из них впоследствии оказался порядочным мерзавцем; в мальчике было что-то изысканное - какая жалость, что он ушел к этой иностранке, к какой-то бонне! Если уж на то пошло, неужели нельзя было сделать выбора, который не унизил бы их всех! И что он теперь? Страховой агент у Ллойда; говорят даже, рисует картины - картины! Черт знает что! Мог бы стать сэром Джолионом Форсайтом, баронетом, прошел бы в парламент, имел бы поместье!
It was Swithin who, following the impulse which sooner or later urges thereto some member of every great family, went to the Heralds' Office, where they assured him that he was undoubtedly of the same family as the well-known Forsites with an 'i,' whose arms were 'three dexter buckles on a sable ground gules,' hoping no doubt to get him to take them up.	Повинуясь импульсу, который рано или поздно овладевает кем-нибудь из представителей каждой большой семьи, Суизин отправился как-то в Геральдическое управление, где его всячески заверили, что он является потомком известных Форситов, носивших в гербе "три червленые пряжки на черном поле вправо"; в управлении, очевидно, надеялись, что он не откажется от герба.
Swithin, however, did not do this, but having ascertained that the crest was a 'pheasant proper,' and the motto 'For Forsite,' he had the pheasant proper placed upon his carriage and the buttons of his coachman, and both crest and motto on his writing-paper.	Однако Суизин отказался, но, убедившись, что клейнод [9] составлен из "натурального цвета фазана" и девиза "За Форситов", он посадил натурального цвета фазана на дверцы кареты и на пуговицы кучера, а клейнод и девиз на почтовую бумагу.
The arms he hugged to himself, partly because, not having paid for them, he thought it would look ostentatious to put them on his carriage, and he hated ostentation, and partly because he, like any practical man all over the country, had a secret dislike and contempt for things he could not understand he found it hard, as anyone might, to swallow 'three dexter buckles on a sable ground gules.'	Самый же герб Суизин смаковал только мысленно, отчасти потому, что не уплатил за него и считал, что на карете он покажется слишком кричащим, а Суизин не любил ничего кричащего, отчасти же потому, что, как и всякий практичный англичанин, он втайне недолюбливал и презирал вещи, казавшиеся непонятными: Суизину, да и не одному ему трудно было одолеть "три червленые пряжки на черном поле вправо".
He never forgot, however, their having told him that if he paid for them he would be entitled to use them, and it strengthened his conviction that he was a gentleman. Imperceptibly the rest of the family absorbed the 'pheasant proper,' and some, more serious than others, adopted the motto; old Jolyon, however, refused to use the latter, saying that it was humbug meaning nothing, so far as he could see.	Однако Суизин не забыл, что стоит только уплатить за герб, и он будет иметь на него полное право, и это еще более укрепило его веру в себя как в джентльмена. Мало-помалу и остальные члены семьи обзавелись "натурального цвета фазаном", а кое-кто посерьезнее присовокупил к нему и девиз; старый Джолион отверг девиз, сказав, что по его мнению, это чепуха, полнейшая бессмыслица.
Among the older generation it was perhaps known at bottom from what great historical event they derived their crest; and if pressed on the subject, sooner than tell a lie--they did not like telling lies, having an impression that only Frenchmen and Russians told them--they would confess hurriedly that Swithin had got hold of it somehow.	Старшее поколение, очевидно, догадывалось, какому великому историческому событию они обязаны своим клейнодом; и если кто-нибудь уж очень донимал их вопросами, они не отваживались лгать - у Форсайтов ложь была не в ходу, им казалось, что лгут только французы и русские - и торопились заявить, что обо всем этом надо справиться у Суизина.
Among the younger generation the matter was wrapped in a discretion proper. They did not want to hurt the feelings of their elders, nor to feel ridiculous themselves; they simply used the crest....	Молодое поколение обходило этот предмет "натуральным" молчанием. Они не хотели оскорблять чувства старших, не хотели казаться смешными и попросту пользовались одним клейнодом...
"No," said Swithin, "he had had an opportunity of seeing for himself, and what he should say was, that there was nothing in her manner to that young Buccaneer or Bosinney or whatever his name was, different from her manner to himself; in fact, he should rather say...." But here the entrance of Frances and Euphemia put an unfortunate stop to the conversation, for this was not a subject which could be discussed before young people.	Нет, говорил Суизин, он сам все видел и должен сказать, что Ирэн обращалась с этим "пиратом", или Босини, или как его там зовут, точно так же, как с ним самим; откровенно говоря, он даже... но, к несчастью, появление Фрэнсис и Юфимии заставило его прекратить этот разговор, так как обсуждать подобную тему в присутствии молодых девушек не полагается.
And though Swithin was somewhat upset at being stopped like this on the point of saying something important, he soon recovered his affability. He was rather fond of Frances--Francie, as she was called in the family. She was so smart, and they told him she made a pretty little pot of pin-money by her songs; he called it very clever of her.	Суизин остался несколько недоволен тем, что его прервали как раз в ту минуту, когда он собирался сказать нечто очень значительное, но благодушное настроение вскоре вернулось к нему. Фрэнсис, или, как ее звали в семье, Фрэнси, ему нравилась. Она была очень элегантна и, по слухам, зарабатывала своими романсами приличные деньги на мелкие расходы; Суизин называл ее толковой девушкой.
He rather prided himself indeed on a liberal attitude towards women, not seeing any reason why they shouldn't paint pictures, or write tunes, or books even, for the matter of that, especially if they could turn a useful penny by it; not at all--kept them out of mischief. It was not as if they were men!	Он всегда гордился своим свободомыслием в отношении женщин - пожалуйста! Пусть рисуют, сочиняют романсы, даже пишут книги, раз уж на то пошло, особенно если этим можно заработать кое-что. Меньше будут думать о всяких глупостях! Ведь это не мужчины.
'Little Francie,' as she was usually called with good-natured contempt, was an important personage, if only as a standing illustration of the attitude of Forsytes towards the Arts. She was not really 'little,' but rather tall, with dark hair for a Forsyte, which, together with a grey eye, gave her what was called 'a Celtic appearance.'	"Маленькая Фрэнси", как ее с добродушным презрением звали родственники, была особой весьма значительной, хотя бы потому, что в ней воплощалось отношение Форсайтов к искусству. Фрэнси была далеко не "маленькая", а высокая девушка, с довольно темной для Форсайтов шевелюрой, что в сочетании с серыми глазами придавало ее внешности "что-то кельтское".
She wrote songs with titles like 'Breathing Sighs,' or 'Kiss me, Mother, ere I die,' with a refrain like an anthem:	Она сочиняла романсы вроде "Трепетные вздохи" или "Последний поцелуй" с рефреном, звучавшим, как церковное песнопение:
'Kiss me, Mother, ere I die; Kiss me-kiss me, Mother, ah! Kiss, ah! kiss me e-ere I- Kiss me, Mother, ere I d-d-die!'	Унесу с собою, ма-ама. Твой последний поцелуй! Твой последний, о-о! последний. Твой последний поце-е-луй!
She wrote the words to them herself, and other poems. In lighter moments she wrote waltzes, one of which, the 'Kensington Coil,' was almost national to Kensington, having a sweet dip in it.	Слова к этим романсам, а также и другие стихи Фрэнси писала сама. В более легкомысленные минуты она сочиняла вальсы, и один из них "Кенсингтонское гулянье" - своей мелодичностью чуть ли не заслужил славу национального гимна Кенсингтона. Он начинался так:
It was very original. Then there were her 'Songs for Little People,' at once educational and witty, especially 'Gran'ma's Porgie,' and that ditty, almost prophetically imbued with the coming Imperial spirit, entitled 'Black him in his little eye.'	Очень оригинальный вальс. Кроме того, у Фрэнси были "Песенки для малышей" - весьма нравоучительные и в то же время не лишенные остроумия. Особенно славились "Бабушкины рыбки" и еще одна, почти пророчески возвещавшая дух грядущего империализма: "Что там думать, целься в глаз!"
Any publisher would take these, and reviews like 'High Living,' and the 'Ladies' Genteel Guide' went into raptures over: 'Another of Miss Francie Forsyte's spirited ditties, sparkling and pathetic. We ourselves were moved to tears and laughter. Miss Forsyte should go far.'	От них не отказался бы любой издатель, а такие журналы, как "Высший свет" или "Спутник модных дам", захлебывались от восторга по поводу "новых песенок талантливой мисс Фрэнси Форсайт, полных веселья и чувства. Слушая их, мы не могли удержаться от слез и смеха. У мисс Форсайт большое будущее".
With the true instinct of her breed, Francie had made a point of knowing the right people--people who would write about her, and talk about her, and people in Society, too--keeping a mental register of just where to exert her fascinations, and an eye on that steady scale of rising prices, which in her mind's eye represented the future. In this way she caused herself to be universally respected.	С безошибочным инстинктом, свойственным всей ее породе, Фрэнси заводила знакомства с нужными людьми - с теми, кто будет писать о ней, говорить о ней, а также и с людьми из высшего света; составив в уме точный список тех мест, где следовало пускать в ход свое очарование, она не пренебрегала и неуклонно растущими гонорарами, в которых, по ее понятиям, и заключалось будущее. Этим Фрэнси заслужила всеобщее уважение.
Once, at a time when her emotions were whipped by an attachment-- for the tenor of Roger's life, with its whole-hearted collection of house property, had induced in his only daughter a tendency towards passion--she turned to great and sincere work, choosing the sonata form, for the violin. This was the only one of her productions that troubled the Forsytes. They felt at once that it would not sell.	Однажды, когда чувство влюбленности подхлестнуло все ее эмоции - весь уклад жизни Роджера, целиком подчиненный идее доходного дома, способствовал тому, что единственная дочь его выросла девушкой с весьма чувствительным сердцем, - Фрэнси углубилась в большую настоящую работу, избрав для нее форму скрипичной сонаты. Это было единственное ее произведение, которое Форсайты встретили с недоверием. Они сразу почувствовали, что сонату продать не удастся.
Roger, who liked having a clever daughter well enough, and often alluded to the amount of pocket-money she made for herself, was upset by this violin sonata.	Роджер, очень довольный своей умной дочкой и не упускавший случая упомянуть о карманных деньгах, которые она зарабатывала собственными трудами, был просто удручен этим.
"Rubbish like that!" he called it.	- Чепуха! - сказал он про сонату.
Francie had borrowed young Flageoletti from Euphemia, to play it in the drawing-room at Prince's Gardens.	Фрэнси на один вечер заняла у Юфимии Флажолетти, и он исполнил ее произведение в гостиной на Принсез-Гарденс.
As a matter of fact Roger was right. It was rubbish, but-- annoying! the sort of rubbish that wouldn't sell. As every Forsyte knows, rubbish that sells is not rubbish at all--far from it.	В сущности говоря, Роджер оказался прав. Это и была чепуха, но - вот в чем горе! - чепуха того сорта, которая не имеет сбыта. Как известно каждому Форсайту, чепуха, которая имеет сбыт, вовсе не чепуха - отнюдь нет.
And yet, in spite of the sound common sense which fixed the worth of art at what it would fetch, some of the Forsytes--Aunt Hester, for instance, who had always been musical--could not help regretting that Francie's music was not 'classical'; the same with her poems. But then, as Aunt Hester said, they didn't see any poetry nowadays, all the poems were 'little light things.'	И все-таки, несмотря на здравый смысл, заставлявший их оценивать произведение искусства сообразно его стоимости, кое-кто из Форсайтов - например, тетя Эстер, любившая музыку, - всегда сожалел, что романсы Фрэнси были не "классического содержания"; то же относилось и к ее стихам. Впрочем, говорила тетя Эстер, теперешняя поэзия - это все "легковесные пустячки".
There was nobody who could write a poem like 'Paradise Lost,' or 'Childe Harold'; either of which made you feel that you really had read something. Still, it was nice for Francie to have something to occupy her; while other girls were spending money shopping she was making it!	Теперь уже никто не напишет таких поэм, как "Потерянный рай" или "Чайльд Гарольд"; после них, по крайней мере, что-то остается в голове. Конечно, это очень хорошо, что Фрэнси есть чем себя занять: другие девушки транжирят деньги по магазинам, а она сама зарабатывает!
And both Aunt Hester and Aunt Juley were always ready to listen to the latest story of how Francie had got her price increased.	Тетя Эстер и тетя Джули всегда были рады послушать рассказы о том, как Фрэнси удалось добиться повышения гонорара.
They listened now, together with Swithin, who sat pretending not to, for these young people talked so fast and mumbled so, he never could catch what they said.	Они внимали ей и сейчас, вместе с Суизином, который делал вид, что не прислушивается к разговору, потому что молодежь теперь так быстро и так невнятно говорит, что у них ни слова не разберешь!
"And I can't think," said Mrs. Septimus, "how you do it. I should never have the audacity!"	- Просто не могу себе представить, - сказала миссис Смолл, - как это ты решилась. У меня бы не хватило смелости!
Francie smiled lightly.	Фрэнси весело улыбнулась.
"I'd much rather deal with a man than a woman. Women are so sharp!"	- Я всегда предпочитаю иметь дело с мужчинами. Женщины такие злюки!
"My dear," cried Mrs. Small, "I'm sure we're not."	- Ну что ты, милая! - воскликнула миссис Смолл. - Какие же мы злюки?
Euphemia went off into her silent laugh, and, ending with the squeak, said, as though being strangled:	Юфимия залилась беззвучным смехом и, взвизгнув, проговорила сдавленным голосом, будто ее душили:
"Oh, you'll kill me some day, auntie."	- О-о! Вы меня когда-нибудь уморите, тетечка!
Swithin saw no necessity to laugh; he detested people laughing when he himself perceived no joke. Indeed, he detested Euphemia altogether, to whom he always alluded as 'Nick's daughter, what's she called--the pale one?' He had just missed being her god- father--indeed, would have been, had he not taken a firm stand against her outlandish name. He hated becoming a godfather. Swithin then said to Francie with dignity:	Суизин не видел в этом ничего забавного; он терпеть не мог, когда люди смеялись, а ему самому не было смешно. Да, откровенно говоря, он просто не переносил Юфимии и отзывался о ней так: "Дочь Ника, как ее там зовут - бледная такая?" Он чуть не сделался ее крестным отцом, собственно, он сделался бы им неизбежно, если бы не восстал так решительно против ее иностранного имени: Суизину совсем не улыбалось стать крестным отцом. Повернувшись к Фрэнси, он с достоинством сказал:
"It's a fine day-- er--for the time of year."	- Прекрасная погода... э-э... для мая месяца.
But Euphemia, who knew perfectly well that he had refused to be her godfather, turned to Aunt Hester, and began telling her how she had seen Irene--Mrs. Soames--at the Church and Commercial Stores.	Но Юфимия, знавшая, что дядя Суизин не захотел сделать ее своей крестницей, повернулась к тете Эстер и начала рассказывать о встрече с Ирэн - миссис Сомс - в магазине церковно-экономического общества.
"And Soames was with her?" said Aunt Hester, to whom Mrs. Small had as yet had no opportunity of relating the incident.	- И Сомс тоже там был? - спросила тетя Эстер, которой миссис Смолл еще не удосужилась ничего рассказать.
"Soames with her? Of course not!"	- Сомс? Конечно нет!
"But was she all alone in London?"	- Неужели она поехала по магазинам одна?
"Oh, no; there was Mr. Bosinney with her. She was perfectly dressed."	- Не-ет! С ней был мистер Босини. Она была изумительно одета.
But Swithin, hearing the name Irene, looked severely at Euphemia, who, it is true, never did look well in a dress, whatever she may have done on other occasions, and said:	Но Суизин, услышав имя Ирэн, строго взглянул на Юфимию, которая, по правде говоря, всегда выглядела непрезентабельно, во всяком случае в платье, и сказал:
"Dressed like a lady, I've no doubt. It's a pleasure to see her."	- Одета, как и подобает изящной леди. На нее всегда приятно посмотреть.
At this moment James and his daughters were announced. Dartie, feeling badly in want of a drink, had pleaded an appointment with his dentist, and, being put down at the Marble Arch, had got into a hansom, and was already seated in the window of his club in Piccadilly.	В эту минуту доложили о приезде Джемса с дочерьми. Дарти, захотевший выпить, слез у Мраморной арки, заявив, что ему надо быть у дантиста, взял кэб и к этому времени уже восседал у окна своего клуба на Пикадилли.
His wife, he told his cronies, had wanted to take him to pay some calls. It was not in his line--not exactly. Haw!	Жена, сообщил Дарти своим приятелям, собиралась потащить его с визитами. Но он этого терпеть не может - благодарю покорно. Ха!
Hailing the waiter, he sent him out to the hall to see what had won the 4.30 race. He was dog-tired, he said, and that was a fact; had been drivin' about with his wife to 'shows' all the afternoon. Had put his foot down at last. A fellow must live his own life.	Кликнув лакея, Дарти послал его в холл узнать результаты заезда в 4.30. Устал как собака, продолжал Дарти; таскался с женой все утро. Хватит с него. В конце концов, есть же у человека личная жизнь.
At this moment, glancing out of the bay window--for he loved this seat whence he could see everybody pass--his eye unfortunately, or perhaps fortunately, chanced to light on the figure of Soames, who was mousing across the road from the Green Park-side, with the evident intention of coming in, for he, too, belonged to 'The Iseeum.'	Взглянув в эту минуту в окно, около которого он всегда садился, чтобы видеть прохожих, Дарти, к несчастью, а может быть, и к счастью, заметил Сомса, осторожно переходившего улицу со стороны Грин-парка с очевидным намерением зайти в "Айсиум", членом которого он тоже состоял.
Dartie sprang to his feet; grasping his glass, he muttered something about 'that 4.30 race,' and swiftly withdrew to the card-room, where Soames never came. Here, in complete isolation and a dim light, he lived his own life till half past seven, by which hour he knew Soames must certainly have left the club.	Дарти вскочил с места; схватив стакан, он пробормотал что-то насчет "этого заезда в 4.30" и поспешно скрылся в комнату для карточной игры, куда Сомс никогда не заглядывал. Сидя там в полутьме, он в полном уединении наслаждался личной жизнью до половины восьмого, зная, что к этому времени Сомс наверняка уйдет из клуба.
It would not do, as he kept repeating to himself whenever he felt the impulse to join the gossips in the bay-window getting too strong for him--it absolutely would not do, with finances as low as his, and the 'old man' (James) rusty ever since that business over the oil shares, which was no fault of his, to risk a row with Winifred.	Нечего и думать, повторял Дарти, чувствуя, что его одолевает соблазн присоединиться к разговорам у окна, - просто нечего и думать идти на риск и ссориться с Уинифрид сейчас, когда его финансы в таком плачевном состоянии, а "старик" (Джемс) все еще дуется после той истории с нефтяными акциями, в которой Дарти совершенно не виноват.
If Soames were to see him in the club it would be sure to come round to her that he wasn't at the dentist's at all. He never knew a family where things 'came round' so. Uneasily, amongst the green baize card-tables, a frown on his olive coloured face, his check trousers crossed, and patent-leather boots shining through the gloom, he sat biting his forefinger, and wondering where the deuce he was to get the money if Erotic failed to win the Lancashire Cup.	Если Сомс увидит его в клубе, до Уинифрид обязательно дойдут слухи, что Дарти не был у дантиста. Дарти не знал другой семьи, где бы слухи "доходили" с такой быстротой. Лакированные ботинки Дарти поблескивали в сумерках, он сидел посреди зеленых ломберных столиков с хмурой гримасой на оливковом лице и, скрестив ноги в клетчатых брюках, покусывал палец и ломал себе голову, где же раздобыть деньги, если "Эрос" не выиграет Ланкаширского кубка.
His thoughts turned gloomily to the Forsytes. What a set they were! There was no getting anything out of them--at least, it was a matter of extreme difficulty. They were so d---d particular about money matters; not a sportsman amongst the lot, unless it were George. That fellow Soames, for instance, would have a ft if you tried to borrow a tenner from him, or, if he didn't have a fit, he looked at you with his cursed supercilious smile, as if you were a lost soul because you were in want of money.	Его мрачные мысли обратились к Форсайтам. Что за народ! Ничего из них не выжмешь - во всяком случае, Сколько надо труда на это ухлопать. В денежных делах - выжиги; и хоть бы один спортсмен среди них нашелся, разве только Джордж, больше никого. Взять этого Сомса, например: попробуй занять у него десятку, да его удар хватит, а нет, так он подарит тебя такой надменной улыбочкой, как будто конченный ты человек, раз уж решился просить взаймы.
And that wife of his (Dartie's mouth watered involuntarily), he had tried to be on good terms with her, as one naturally would with any pretty sister-in-law, but he would be cursed if the (he mentally used a coarse word)--would have anything to say to him-- she looked at him, indeed, as if he were dirt--and yet she could go far enough, he wouldn't mind betting. He knew women; they weren't made with soft eyes and figures like that for nothing, as that fellow Soames would jolly soon find out, if there were anything in what he had heard about this Buccaneer Johnny.	А жена этого Сомса! Рот Дарти непроизвольно наполнился слюной. Он пробовал подружиться с ней, вполне естественно, что человеку хочется дружить с хорошенькой невесткой, но будь он проклят, если у этой (мысленно Дарти употребил очень грубое выражение) нашлось для него хоть единое словечко: смотрит на него, как будто перед ней так, мразь какая-то, а между тем она способна на многое - Дарти готов об заклад биться. Уж он-то знает женщин; такие мягкие глаза, такая фигура что-нибудь да значат, и Сомс в этом очень скоро убедится, если в слухах, которые ходят относительно "лихого пирата", есть хоть доля правды.
Rising from his chair, Dartie took a turn across the room, ending in front of the looking-glass over the marble chimney-piece; and there he stood for a long time contemplating in the glass the reflection of his face. It had that look, peculiar to some men, of having been steeped in linseed oil, with its waxed dark moustaches and the little distinguished commencements of side whiskers; and concernedly he felt the promise of a pimple on the side of his slightly curved and fattish nose.	Встав с кресла, Дарти сделал круг по комнате и остановился у мраморного камина перед зеркалом; он простоял там довольно долго, созерцая собственное отражение. Как и у многих мужчин его типа, лицо Дарти с темными нафабренными усами и благообразными бачками казалось пропитанным льняным маслом. С озабоченным видом потрогав свой Довольно толстый нос, Дарти почувствовал там намек на будущий прыщик.
In the meantime old Jolyon had found the remaining chair in Timothy's commodious drawing-room. His advent had obviously put a stop to the conversation, decided awkwardness having set in. Aunt Juley, with her well-known kindheartedness, hastened to set people at their ease again.	Тем временем старый Джолион нашел единственное свободное кресло в поместительной гостиной Тимоти. Своим приходом он, по-видимому, помешал какому-то разговору, все чувствовали явную неловкость. Тетя Джули, известная своей добротой, поторопилась прийти на выручку.
"Yes, Jolyon," she said, "we were just saying that you haven't been here for a long time; but we mustn't be surprised. You're busy, of course? James was just saying what a busy time of year...."	- Знаешь, Джолион, - сказала она, - мы как раз вспоминали, что ты давно уже у нас не показывался; впрочем, ничего удивительного в этом нет. Ты, должно быть, занят? Вот Джемс говорит, что сейчас такое горячее время...
"Was he?" said old Jolyon, looking hard at James. "It wouldn't be half so busy if everybody minded their own business."	- Да? - Старый Джолион пристально посмотрел на Джемса. - Не такое уж горячее время, надо только поменьше совать нос в чужие дела.
James, brooding in a small chair from which his knees ran uphill, shifted his feet uneasily, and put one of them down on the cat, which had unwisely taken refuge from old Jolyon beside him.	Джемс, с угрюмым видом сидевший в таком низеньком кресле, что колени его углом торчали кверху, беспокойно задвигал ногами и наступил на кошку, неосмотрительно спрятавшуюся здесь от старого Джолиона.
"Here, you've got a cat here," he said in an injured voice, withdrawing his foot nervously as he felt it squeezing into the soft, furry body.	- Тут, кажется, кошка, - проворчал он обиженным тоном, почувствовав, что нога его попала во что-то мягкое и пушистое.
"Several," said old Jolyon, looking at one face and another; "I trod on one just now."	- И не одна, - сказал старый Джолион, оглядывая всех присутствующих, - я только что наступил на какую-то.
A silence followed.	Последовало молчание.
Then Mrs. Small, twisting her fingers and gazing round with 'pathetic calm, asked:	Миссис Смолл сплела пальцы и, переводя свой трогательно безмятежный взгляд с одного лица на другое, спросила:
"And how is dear June?"	- А как поживает наша Джун?
A twinkle of humour shot through the sternness of old Jolyon's eyes. Extraordinary old woman, Juley! No one quite like her for saying the wrong thing!	В суровых глазах старого Джолиона промелькнула усмешка. Поразительная женщина эта Джули! Второй такой не найдешь - всегда ухитрится сказать что-нибудь некстати!
"Bad!" he said; "London don't agree with her--too many people about, too much clatter and chatter by half."	- Плохо! - ответил он. - Лондон ей вреден - слишком много народа кругом, слишком много всяких пересудов и болтовни!
He laid emphasis on the words, and again looked James in the face.	Он подчеркнул эти слова и посмотрел на Джемса.
Nobody spoke.	Снова наступило молчание.
A feeling of its being too dangerous to take a step in any direction, or hazard any remark, had fallen on them all. Something of the sense of the impending, that comes over the spectator of a Greek tragedy, had entered that upholstered room, filled with those white-haired, frockcoated old men, and fashionably attired women, who were all of the same blood, between all of whom existed an unseizable resemblance.	Все чувствовали, что предпринять сейчас какой-нибудь шаг или отважиться на какое-нибудь замечание слишком опасно. Ощущение неотвратимости рока, знакомое зрителям греческой трагедии, нависло и в этой загроможденной мебелью комнате, где собрались седовласые старики, нарядно одетые женщины - все люди одной крови, люди, объединенные неуловимым семейным сходством.
Not that they were conscious of it--the visits of such fateful, bitter spirits are only felt.	Они не сознавали этой неотвратимости - роковое, холодное дыхание ее можно только чувствовать.
Then Swithin rose. He would not sit there, feeling like that--he was not to be put down by anyone! And, manoeuvring round the room with added pomp, he shook hands with each separately.	Суизин встал. Он-то не намерен оставаться здесь, он никому не позволит себя запугивать! И, с подчеркнутой величавостью пройдясь по комнате, он каждому по очереди пожал руку.
"You tell Timothy from me," he said, "that he coddles himself too much!" Then, turning to Francie, whom he considered 'smart,' he added: "You come with me for a drive one of these days." But this conjured up the vision of that other eventful drive which had been so much talked about, and he stood quite still for a second, with glassy eyes, as though waiting to catch up with the significance of what he himself had said; then, suddenly recollecting that he didn't care a damn, he turned to old Jolyon: "Well, good-bye, Jolyon! You shouldn't go about without an overcoat; you'll be getting sciatica or something!"	- Передайте Тимоти, - сказал Суизин, - что он напрасно так носится с собой! - затем, повернувшись к Фрэнси, которую считал "элегантной", прибавил: - А с тобой мы как-нибудь на днях поедем кататься, - и сейчас же перед ним встала картина той знаменательной поездки, о которой шло столько разговоров за последнее время, и он замер на месте, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами, словно стараясь осмыслить всю важность своих же собственных слов; затем, вспомнив вдруг, что ему "решительно все равно", повернулся к старому Джолиону: - До свидания, Джолион! Напрасно ты ходишь без пальто - схватишь ишиас или еще какую-нибудь гадость!
And, kicking the cat slightly with the pointed tip of his patent leather boot, he took his huge form away.	И, легонько подтолкнув кошку узким носком лакированного башмака, Суизин величественно выплыл из гостиной.
When he had gone everyone looked secretly at the others, to see how they had taken the mention of the word 'drive'--the word which had become famous, and acquired an overwhelming importance, as the only official--so to speak--news in connection with the vague and sinister rumour clinging to the family tongue.	После его ухода все тайком переглянулись, стараясь проверить друг на друге впечатление от слова "кататься", которое уже получило известность в семье, приобрело глубочайший смысл, будучи единственным, так сказать, достоверным фактом, имевшим непосредственное отношение к тому, что порождало столько неясных, зловещих толков.
Euphemia, yielding to an impulse, said with a short laugh:	Юфимия не сдержалась и заговорила с коротким смешком:
"I'm glad Uncle Swithin doesn't ask me to go for drives."	- Как хорошо, что дядя Суизин не приглашает меня кататься!
Mrs. Small, to reassure her and smooth over any little awkwardness the subject might have, replied:	Желая утешить ее и сгладить неловкость, которую мог вызвать разговор на подобные темы, миссис Смолл ответила:
"My dear, he likes to take somebody well dressed, who will do him a little credit. I shall never forget the drive he took me. It was an experience!"	- Милочка, дядя Суизин любит катать элегантных женщин, ему приятно немного покрасоваться в их обществе. Никогда не забуду своей поездки с ним. Как я трусила!
And her chubby round old face was spread for a moment with a strange contentment; then broke into pouts, and tears came into her eyes. She was thinking of that long ago driving tour she had once taken with Septimus Small.	На мгновение пухлое старческое лицо тети Джули расплылось от удовольствия, затем сморщилось, и на глазах у нее навернулись слезы. Она вспомнила одну свою давнишнюю поездку в обществе Септимуса Смолла.
James, who had relapsed into his nervous brooding in the little chair, suddenly roused himself:	Джемс, с мрачным видом сидевший в низеньком кресле, вдруг очнулся.
"He's a funny fellow, Swithin," he said, but in a half-hearted way.	- Чудак Суизин, - сказал он вяло.
Old Jolyon's silence, his stern eyes, held them all in a kind of paralysis. He was disconcerted himself by the effect of his own words--an effect which seemed to deepen the importance of the very rumour he had come to scotch; but he was still angry.	Молчаливость старого Джолиона и его суровый взгляд держали всех в состоянии, близком к параличу. Старый Джолион и сам был смущен впечатлением, создавшимся после его слов, - оно только подчеркивало всю серьезность слухов, которые он пришел опровергнуть; но гнев все еще не покидал его.
He had not done with them yet--No, no--he would give them another rub or two	Он не кончил - нет, нет, - он еще проучит их как следует!
He did not wish to rub his nieces, he had no quarrel with them--a young and presentable female always appealed to old Jolyon's clemency--but that fellow James, and, in a less degree perhaps, those others, deserved all they would get. And he, too, asked for Timothy.	Старый Джолион не хотел "учить" племянниц, он с ними не ссорился, молодые хорошенькие женщины всегда могли рассчитывать на его милосердие, - но этот Джемс и остальная публика - правда, в меньшей степени - заслужили хороший урок. И старый Джолион тоже справился о Тимоти.
As though feeling that some danger threatened her younger brother, Aunt Juley suddenly offered him tea:	Словно почувствовав опасность, грозившую младшему брату, миссис Смолл предложила Джолиону чаю.
"There it is," she said, "all cold and nasty, waiting for you in the back drawing room, but Smither shall make you some fresh."	- Правда, он совсем остыл, пока ты сидишь тут, - сказала она, - но Смизер заварит свежий.
Old Jolyon rose:	Старый Джолион встал.
"Thank you," he said, looking straight at James, "but I've no time for tea, and--scandal, and the rest of it! It's time I was at home. Good-bye, Julia; good-bye, Hester; good-bye, Winifred."	- Благодарю, - ответил он, в упор глядя на Джемса, - мне некогда пить чай, разводить сплетни и тому подобное! Пора домой! До свидания, Джули, до свидания, Эстер, до свидания, Уинифрид!
Without more ceremonious adieux, he marched out.	И без дальнейших церемоний вышел из комнаты.
Once again in his cab, his anger evaporated, for so it ever was with his wrath--when he had rapped out, it was gone. Sadness came over his spirit. He had stopped their mouths, maybe, but at what a cost! At the cost of certain knowledge that the rumour he had been resolved not to believe was true. June was abandoned, and for the wife of that fellow's son! He felt it was true, and hardened himself to treat it as if it were not; but the pain he hid beneath this resolution began slowly, surely, to vent itself in a blind resentment against James and his son.	В кэбе гнев его испарился. Так бывало всегда: стоило ему только дать волю своему гневу - и он исчезал. Старому Джолиону стало грустно. Может быть, он и заткнул им рты, но какой ценой! Старый Джолион знал теперь, что в слухах, которым он отказался верить, была правда. Джун брошена, и брошена ради жены сынка Джемса! Он чувствовал, что все это правда, и упрямо решил считать эту правду вздором; а боль, которая таилась под таким решением, медленно, но верно переходила в слепую злобу против Джемса и его сына.
The six women and one man left behind in the little drawing-room began talking as easily as might be after such an occurrence, for though each one of them knew for a fact that he or she never talked scandal, each one of them also knew that the other six did; all were therefore angry and at a loss. James only was silent, disturbed, to the bottom of his soul.	Шесть женщин и один мужчина, оставшиеся в комнате, занялись разговором, насколько разговор мог удаться после всего, что произошло; каждый считал себя совершенно непричастным к сплетням, но был твердо уверен, что остальные шестеро сплетнями не гнушаются; поэтому все сидели злые и растерянные. Один только Джемс сохранял молчание, взволнованный до глубины души.
Presently Francie said:	Фрэнси сказала:
"Do you know, I think Uncle Jolyon is terribly changed this last year. What do you think, Aunt Hester?"	- По-моему, дядя Джолион ужасно изменился за последний год. Правда, тетя Эстер?
Aunt Hester made a little movement of recoil:	Тетя Эстер съежилась.
"Oh, ask your Aunt Julia!" she said; "I know nothing about it."	- Ах, спроси тетю Джули! - сказала она. - Я не знаю.
No one else was afraid of assenting, and James muttered gloomily at the floor:	Остальные не побоялись подтвердить слова Фрэнси, а Джемс мрачно пробормотал, не поднимая глаз от пола:
"He's not half the man he was."	- Ничего прежнего в нем не осталось.
"I've noticed it a long time," went on Francie; "he's aged tremendously."	- Я уже давно это заметила, - продолжала Фрэнси, - он ужасно постарел.
Aunt Juley shook her head; her face seemed suddenly to have become one immense pout.	Тетя Джули покачала головой; лицо ее превратилось в сплошную гримасу сострадания.
"Poor dear Jolyon," she said, "somebody ought to see to it for him!"	- Бедный Джолион! - сказала она. - За ним нужен уход!
There was again silence; then, as though in terror of being left solitarily behind, all five visitors rose simultaneously, and took their departure.	Снова наступило молчание; затем все пятеро гостей встали сразу, словно каждый из них боялся задержаться здесь дольше других, и простились.
Mrs. Small, Aunt Hester, and their cat were left once more alone, the sound of a door closing in the distance announced the approach of Timothy.	Миссис Смолл, тетя Эстер и кошка снова остались одни; вдалеке хлопнула дверь, возвещая о приближении Тимоти.
That evening, when Aunt Hester had just got off to sleep in the back bedroom that used to be Aunt Juley's before Aunt Juley took Aunt Ann's, her door was opened, and Mrs. Small, in a pink night-cap, a candle in her hand, entered:	В тот же вечер, когда тетя Эстер только что задремала у себя в спальне, которая принадлежала тете Джули до того, как тетя Джули перебралась в спальню тети Энн, дверь приотворилась и вошла миссис Смолл в розовом чепце и со свечой в руках.
"Hester!" she said. "Hester!"	- Эстер! - сказала она. - Эстер!
Aunt Hester faintly rustled the sheet.	Тетя Эстер слабо зашевелилась под одеялом.
"Hester," repeated Aunt Juley, to make quite sure that she had awakened her, "I am quite troubled about poor dear Jolyon. What," Aunt Juley dwelt on the word, "do you think ought to be done?"	- Эстер, - повторила тетя Джули, желая убедиться, что сестра проснулась, - я так беспокоюсь о бедном Джолионе. Как ему помочь? - она сделала ударение на этом слове. - Что ты посоветуешь?
Aunt Hester again rustled the sheet, her voice was heard faintly pleading:	Тетя Эстер снова завозилась под одеялом, в голосе ее послышались умоляющие нотки:
"Done? How should I know?"	- Как помочь? Откуда же я знаю?
Aunt Juley turned away satisfied, and closing the door with extra gentleness so as not to disturb dear Hester, let it slip through her fingers and fall to with a 'crack.'	Тетя Джули вышла из комнаты вполне удовлетворенная и с удвоенной осторожностью притворила за собой дверь, чтобы не беспокоить Эстер, но ручка выскользнула у нее из пальцев и дверь захлопнулась с грохотом.
Back in her own room, she stood at the window gazing at the moon over the trees in the Park, through a chink in the muslin curtains, close drawn lest anyone should see. And there, with her face all round and pouting in its pink cap, and her eyes wet, she thought of 'dear Jolyon,' so old and so lonely, and how she could be of some use to him; and how he would come to love her, as she had never been loved since--since poor Septimus went away.	Вернувшись к себе, тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку между кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с улицы ничего не было видно, стала смотреть на луну, показавшуюся над деревьями парка. И, стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем ее круглое, печально сморщившееся лицо, она проливала слезы и думала о "бедном Джолионе" - старом, одиноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к ней и любил бы ее так, как ее никто не любил после... после смерти бедного Септимуса.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты