The man of property/Собственник

CHAPTER IX DEATH OF AUNT ANN/СМЕРТЬ ТЕТИ ЭНН

English	Русский
There came a morning at the end of September when Aunt Ann was unable to take from Smither's hands the insignia of personal dignity. After one look at the old face, the doctor, hurriedly sent for, announced that Miss Forsyte had passed away in her sleep.	Наступил день в конце сентября, когда тетя Энн уже не смогла принять из рук Смизер знаки своего личного достоинства. Бросив взгляд на ее старческое лицо, спешно вызванный доктор возвестил, что мисс Форсайт скончалась во время сна.
Aunts Juley and Hester were overwhelmed by the shock. They had never imagined such an ending. Indeed, it is doubtful whether they had ever realized that an ending was bound to come. Secretly they felt it unreasonable of Ann to have left them like this without a word, without even a struggle. It was unlike her.	Тети Джули и Эстер были сражены этим ударом. Они не мыслили себе такого конца. Да и вообще сомнительно, постигали ли они, что конец неизбежен. В глубине души сестрам казалось, что Энн поступила безрассудно, уйдя от них без единого слова, без малейшей борьбы. Это было так непохоже на нее.
Perhaps what really affected them so profoundly was the thought that a Forsyte should have let go her grasp on life. If one, then why not all!	Возможно, что больнее всего их поразила самая мысль о том, что и Форсайту суждено выпустить жизнь из своих цепких рук. Если суждено одной, значит и всем!
It was a full hour before they could make up their minds to tell Timothy. If only it could be kept from him! If only it could be broken to him by degrees!	Прошел час, прежде чем они решились сообщить горестную весть Тимоти. Если бы только можно было скрыть это от него! Если бы только его можно было подготовить постепенно!
And long they stood outside his door whispering together. And when it was over they whispered together again.	И долго еще сестры перешептывались, стоя у дверей его комнаты. А когда миссия их была выполнена, они снова пошептались между собой.
He would feel it more, they were afraid, as time went on. Still, he had taken it better than could have been expected. He would keep his bed, of course!	Джули и Эстер опасались, что в дальнейшем Тимоти почувствует горе больнее. Но пока что он принял известие лучше, чем можно было ожидать. Он, конечно; останется в постели.
They separated, crying quietly.	Они разошлись, тихо плача.
Aunt Juley stayed in her room, prostrated by the blow. Her face, discoloured by tears, was divided into compartments by the little ridges of pouting flesh which had swollen with emotion. It was impossible to conceive of life without Ann, who had lived with her for seventy-three years, broken only by the short interregnum of her married life, which seemed now so unreal. At fixed intervals she went to her drawer, and took from beneath the lavender bags a fresh pocket-handkerchief. Her warm heart could not bear the thought that Ann was lying there so cold.	Тетя Джули сидела у себя в комнате, совершенно потрясенная таким ударом. Кожа на ее покрасневшем от слез лице собралась в мелкие припухлые складочки. Она не могла представить себе дальнейшую жизнь без Энн, которая прожила с ней семьдесят три года, если не считать короткого замужества Джули, казавшегося ей теперь чем-то совершенно нереальным. Время от времени она подходила к комоду и доставала из надушенного лавандой саше чистый носовой платок. Ее теплое сердце не хотело смириться с мыслью, что Энн лежит у себя в комнате холодная, застывшая.
Aunt Hester, the silent, the patient, that backwater of the family energy, sat in the drawing-room, where the blinds were drawn; and she, too, had wept at first, but quietly, without visible effect. Her guiding principle, the conservation of energy, did not abandon her in sorrow. She sat, slim, motionless, studying the grate, her hands idle in the lap of her black silk dress. They would want to rouse her into doing something, no doubt. As if there were any good in that! Doing something would not bring back Ann! Why worry her?	Тетя Эстер - молчальница, воплощение кротости, тихая заводь, где спокойно отстаивалась энергия, бушевавшая в других членах семьи, - сидела в гостиной, окна которой были задернуты шторами; она тоже всплакнула сначала, но спокойные слезы не оставили следов на ее лице. Даже в горе она осталась верна своему основному принципу, не позволявшему ей зря расходовать энергию. Хрупкая, неподвижная, в черном шелковом платье, она сидела, вперив взгляд в каминную решетку, сложив на коленях руки. Вряд ли ее оставят в покое, впереди столько хлопот. Как будто от этого станет легче! Энн уже не вернешь! Зачем же беспокоить себя понапрасну?
Five o'clock brought three of the brothers, Jolyon and James and Swithin; Nicholas was at Yarmouth, and Roger had a bad attack of gout. Mrs. Hayman had been by herself earlier in the day, and, after seeing Ann, had gone away, leaving a message for Timothy-- which was kept from him--that she ought to have been told sooner. In fact, there was a feeling amongst them all that they ought to have been told sooner, as though they had missed something; and James said:	К пяти часам приехали братья: Джолион, Джемс и Суизин. Николас был в Ярмуте, Роджер лежал с подагрой. Миссис Хэймен приезжала днем одна и, выйдя из комнаты Энн, сейчас же уехала, попросив передать Тимоти - ему так и не передали, - что следовало бы известить ее пораньше. В сущности говоря, остальным тоже казалось, что их не потрудились известить вовремя и что из-за этой оплошности они упустили что-то. Джемс заметил:
"I knew how it'd be; I told you she wouldn't last through the summer."	- Так я и знал: я же говорил, что она не протянет до осени.
Aunt Hester made no reply; it was nearly October, but what was the good of arguing; some people were never satisfied.	Тетя Эстер промолчала; на дворе был почти октябрь месяц, но что пользы спорить: есть такие люди, на которых ничем не угодишь.
She sent up to tell her sister that the brothers were there. Mrs. Small came down at once. She had bathed her face, which was still swollen, and though she looked severely at Swithin's trousers, for they were of light blue--he had come straight from the club, where the news had reached him she wore a more cheerful expression than usual, the instinct for doing the wrong thing being even now too strong for her.	Она послала сказать сестре, что братья приехали. Миссис Смолл сейчас же вышла к ним. Перед тем как сойти вниз, она вымыла лицо, все еще опухшее, и, хотя взгляд ее, брошенный на светло-синие брюки Суизина, был суров - Суизин приехал прямо из клуба, как только узнал о смерти Энн, все же Джули казалась бодрее обычного: так силен в ней был инстинкт, всегда заставлявший ее делать не то, что нужно.
Presently all five went up to look at the body. Under the pure white sheet a quilted counter-pane had been placed, for now, more than ever, Aunt Ann had need of warmth; and, the pillows removed, her spine and head rested flat, with the semblance of their life-long inflexibility; the coif banding the top of her brow was drawn on either side to the level of the ears, and between it and the sheet her face, almost as white, was turned with closed eyes to the faces of her brothers and sisters. In its extraordinary peace the face was stronger than ever, nearly all bone now under the scarce-wrinkled parchment of skin--square jaw and chin, cheekbones, forehead with hollow temples, chiselled nose--the fortress of an unconquerable spirit that had yielded to death, and in its upward sightlessness seemed trying to regain that spirit, to regain the guardianship it had just laid down.	Немного погодя все пятеро пошли взглянуть на умершую. Под белоснежной простыней было постелено стеганое одеяло, потому что теперь, больше чем когда-либо, тетя Энн нуждалась в тепле; подушки были убраны, и ее голова покоилась на одном уровне с туловищем, таким же прямым, каким оно было всю ее долгую жизнь; чепец, закрывавший ей лоб, спускался и на уши; и лицо Энн, видневшееся между краями чепца и простыней - почти такое же белое, - смотрело закрытыми глазами на братьев и сестер. Невыразимый покой делал это лицо еще более властным, чем при жизни; желтоватая, чуть тронутая морщинами кожа обтягивала квадратные челюсти и подбородок, скулы, лоб с запавшими висками, заострившийся нос. Лицо Энн казалось теперь твердыней непобедимого духа, уступившего смерти и тщившегося даже в слепоте своей вновь обрести непобедимость, вновь стать на сторожевой пост, только что оставленный им.
Swithin took but one look at the face, and left the room; the sight, he said afterwards, made him very queer. He went downstairs shaking the whole house, and, seizing his hat, clambered into his brougham, without giving any directions to the coachman. He was driven home, and all the evening sat in his chair without moving.	Суизин взглянул в лицо сестры и сейчас же вышел из комнаты; это зрелище, как он после рассказывал, странно взволновало его. Он спустился по лестнице, сотрясая весь дом, схватил шляпу и сел в кабриолет, даже не сказав кучеру, куда ехать. Его отвезли домой, где он весь вечер и просидел в кресле не шелохнувшись.
He could take nothing for dinner but a partridge, with an imperial pint of champagne....	За обедом он прикоснулся только к куропатке, запив ее бутылкой отменного шампанского.
Old Jolyon stood at the bottom of the bed, his hands folded in front of him. He alone of those in the room remembered the death of his mother, and though he looked at Ann, it was of that he was thinking. Ann was an old woman, but death had come to her at last--death came to all! His face did not move, his gaze seemed travelling from very far.	Старый Джолион стал в ногах кровати, сложив руки на груди. Он единственный из всех находившихся в комнате помнил смерть матери, о ней он и думал, глядя на Энн. Энн была совсем дряхлая, и смерть наконец пришла за ней - смерть приходит за всеми! Лицо Джолиона было неподвижно, взгляд его блуждал где-то очень далеко.
Aunt Hester stood beside him. She did not cry now, tears were exhausted--her nature refused to permit a further escape of force; she twisted her hands, looking not at Ann, but from side to side, seeking some way of escaping the effort of realization.	Тетя Эстер стала рядом с ним. Она уже не плакала сейчас, слез больше не было - ее организм отказывался расточать столько сил. Эстер сжимала руки и смотрела не на Энн, а по сторонам, ища способа уйти от необходимости осознать смерть сестры.
Of all the brothers and sisters James manifested the most emotion. Tears rolled down the parallel furrows of his thin face; where he should go now to tell his troubles he did not know; Juley was no good, Hester worse than useless! He felt Ann's death more than he had ever thought he should; this would upset him for weeks!	Из всех присутствующих здесь братьев и сестер один Джемс проявил внешние признаки горя. Слезы сбегали по морщинам его худого лица. К кому он пойдет теперь со своими бедами? От Джули толку мало, Эстер уж совсем никуда не годится! Смерть Энн опечалила его больше, чем он сам ожидал. От такого удара не оправишься и в несколько недель!
Presently Aunt Hester stole out, and Aunt Juley began moving about, doing 'what was necessary,' so that twice she knocked against something. Old Jolyon, roused from his reverie, that reverie of the long, long past, looked sternly at her, and went away. James alone was left by the bedside; glancing stealthily round, to see that he was not observed, he twisted his long body down, placed a kiss on the dead forehead, then he, too, hastily left the room. Encountering Smither in the hall, he began to ask her about the funeral, and, finding that she knew nothing, complained bitterly that, if they didn't take care, everything would go wrong. She had better send for Mr. Soames--he knew all about that sort of thing; her master was very much upset, he supposed--he would want looking after; as for her mistresses, they were no good--they had no gumption! They would be ill too, he shouldn't wonder. She had better send for the doctor; it was best to take things in time. He didn't think his sister Ann had had the best opinion; if she'd had Blank she would have been alive now. Smither might send to Park Lane any time she wanted advice. Of course, his carriage was at their service for the funeral. He supposed she hadn't such a thing as a glass of claret and a biscuit--he had had no lunch!	Вскоре тетя Эстер вышла, а тетя Джули принялась ходить по комнате, "приводя все в порядок", и дважды налетела на мебель. Старый Джолион очнулся от своих дум о давнем, давнем прошлом, строго взглянул на нее и вышел. Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он согнул свое длинное туловище, запечатлел поцелуй на мертвом лбу и тоже торопливо вышел из комнаты. Встретив в холле Смизер, он расспросил ее о похоронах и, убедившись, что ей ничего не известно, сказал с горечью: если никто об этом не позаботится вовремя, все будет сделано кое-как. Пусть она пошлет за мистером Сомсом - ом знает, как это делается; сам хозяин, должно быть, очень расстроен - за ним нужен уход; что касается хозяек, с них нечего и спрашивать - они в таких делах ничего не смыслят! Еще сами расхвораются чего доброго. Пусть она пошлет за доктором; никогда не надо запускать болезни. Вряд ли у Энн был хороший доктор; следовало обратиться к Бланку она бы и сейчас была жива. Если Смизер понадобится что-нибудь, пусть сейчас же посылает на Парк-Лейн. Его карета, конечно, в их полном распоряжении в день похорон. Вряд ли у Смизер найдется стакан красного вина и кусочек бисквита, но он не завтракал сегодня!
The days before the funeral passed quietly. It had long been known, of course, that Aunt Ann had left her little property to Timothy. There was, therefore, no reason for the slightest agitation. Soames, who was sole executor, took charge of all arrangements, and in due course sent out the following invitation to every male member of the family:	Дни перед похоронами прошли спокойно. Давно уже было известно, что тетя Энн завещала свое небольшое состояние Тимоти. Следовательно, поводов для волнения не могло и быть. Сомс - единственный душеприказчик тети Энн - взял на себя заботы о похоронах и в соответствующий день разослал мужской половине семьи следующее извещение:
To...........
Your presence is requested at the funeral of Miss Ann Forsyte, in Highgate Cemetery, at noon of Oct. 1st. Carriages will meet at "The Bower," Bayswater Road, at 10.45. No flowers by request.	"Просим Вас почтить своим присутствием погребение мисс Энн Форсайт, имеющее быть 1 октября с. г. на Хайгетском кладбище. Съезд на Бэйсуотер-Род к 10.45. Просьба венков не возлагать.
'R.S.V.P.'	R. S. V. Р. [6]".
The morning came, cold, with a high, grey, London sky, and at half-past ten the first carriage, that of James, drove up. It contained James and his son-in-law Dartie, a fine man, with a square chest, buttoned very tightly into a frock coat, and a sallow, fattish face adorned with dark, well-curled moustaches, and that incorrigible commencement of whisker which, eluding the strictest attempts at shaving, seems the mark of something deeply ingrained in the personality of the shaver, being especially noticeable in men who speculate.	Утро похорон выдалось холодное; лондонское небо серело высоко над городом. В половине одиннадцатого подъехала первая карета - Джемса. В ней сидел сам Джемс и его зять Дарти, коренастый мужчина с широкой грудью, затянутой в плотно облегающий сюртук, с темными холеными усами на бледном обрюзгшем лице и явным намеком на бакенбарды, которые, ускользая от самых тщательных попыток бритья, кажутся печатью чего-то неискоренимого в самой натуре их обладателя - печатью, особенно ярко выраженной в людях, занимающихся биржевыми спекуляциями.
Soames, in his capacity of executor, received the guests, for Timothy still kept his bed; he would get up after the funeral; and Aunts Juley and Hester would not be coming down till all was over, when it was understood there would be lunch for anyone who cared to come back. The next to arrive was Roger, still limping from the gout, and encircled by three of his sons--young Roger, Eustace, and Thomas. George, the remaining son, arrived almost immediately afterwards in a hansom, and paused in the hall to ask Soames how he found undertaking pay.	Приезжающих в качестве душеприказчика встречал Сомс, так как Тимоти все еще лежал в постели - он встанет только после похорон, а тетки Джули и Эстер сойдут вниз, когда все будет кончено и для тех, кто пожелает заехать на обратном пути, будет подан завтрак. Вслед за Джемсом, все еще прихрамывая после приступа подагры, появился Роджер в окружении трех сыновей - молодого Роджера, Юстаса и Томаса. Четвертый сын, Джордж, подъехал в кабриолете почти следом за ними и, задержавшись в холле, спросил Сомса, хорошо ли оплачивается его новая профессия гробовщика.
They disliked each other.	Они не любили друг друга.
Then came two Haymans--Giles and Jesse perfectly silent, and very well dressed, with special creases down their evening trousers. Then old Jolyon alone. Next, Nicholas, with a healthy colour in his face, and a carefully veiled sprightliness in every movement of his head and body. One of his sons followed him, meek and subdued. Swithin Forsyte, and Bosinney arrived at the same moment,--and stood--bowing precedence to each other,--but on the door opening they tried to enter together; they renewed their apologies in the hall, and, Swithin, settling his stock, which had become disarranged in the struggle, very slowly mounted the stairs. The other Hayman; two married sons of Nicholas, together with Tweetyman, Spender, and Warry, the husbands of married Forsyte and Hayman daughters. The company was then complete, twenty-one in all, not a male member of the family being absent but Timothy and young Jolyon.	Затем в полном молчании появились двое Хэйменов - Джайлс и Джесс, прекрасно одетые, с аккуратно заглаженными складками на парадных брюках. За ними старый Джолион - один. Потом Николас, румяный, старательно прячущий веселость, прорывающуюся у него в каждом движении головы и тела. За ним кротко и послушно следовал один из сыновей. Суизин Форсайт и Босини подъехали одновременно и, столкнувшись у входа, все извинялись и старались пропустить один другого вперед, но, когда дверь отворилась, оба протиснулись в нее вместе; в холле они возобновили свои извинения, затем Суизин поправил галстук, съехавший несколько набок во время суетни в дверях, и медленно поднялся по лестнице. Прибыл третий Хэймен; двое женатых сыновей Николаса вместе с Туитименом, Спендером и Уорри, мужьями форсайтских и хэйменских дочерей. Общество было в сборе - двадцать один человек. Мужская половина семьи Форсайтов была представлена полностью, если не считать отсутствующих Тимоти и молодого Джолиона.
Entering the scarlet and green drawing-room, whose apparel made so vivid a setting for their unaccustomed costumes, each tried nervously to find a seat, desirous of hiding the emphatic blackness of his trousers. There seemed a sort of indecency in that blackness and in the colour of their gloves--a sort of exaggeration of the feelings; and many cast shocked looks of secret envy at 'the Buccaneer,' who had no gloves, and was wearing grey trousers. A subdued hum of conversation rose, no one speaking of the departed, but each asking after the other, as though thereby casting an indirect libation to this event, which they had come to honour.	Войдя в красную с зеленым гостиную, на фоне которой таким разительным контрастом выступали их необычные костюмы, каждый поторопился поскорее усесться на стул, чтобы как-нибудь скрыть бросающиеся в глаза черные брюки. В черных брюках и перчатках, казалось, была какая-то непристойность, какое-то показное преувеличение чувства, и многие из Форсайтов бросали возмущенные, но втайне завистливые взгляды на "пирата", сидевшего без перчаток и в серых брюках. Вскоре в гостиной раздалось приглушенное жужжание разговора; об усопшей не было упомянуто ни словом, но все осведомлялись друг у друга о здоровье, отдавая этим дань событию, ради которого они собрались здесь.
And presently James said:	Немного погодя Джемс сказал:
"Well, I think we ought to be starting."	- Ну что ж, пора, я думаю.
They went downstairs, and, two and two, as they had been told off in strict precedence, mounted the carriages.	Все спустились по лестнице и в строгой последовательности, как было указано заранее, парами разместились по каретам.
The hearse started at a foot's pace; the carriages moved slowly after. In the first went old Jolyon with Nicholas; in the second, the twins, Swithin and James; in the third, Roger and young Roger; Soames, young Nicholas, George, and Bosinney followed in the fourth. Each of the other carriages, eight in all, held three or four of the family; behind them came the doctor's brougham; then, at a decent interval, cabs containing family clerks and servants; and at the very end, one containing nobody at all, but bringing the total cortege up to the number of thirteen.	Катафалк медленно двинулся; кареты последовали за ним. В первой ехали старый Джолион и Николас; во второй - близнецы Суизин и Джемс; в третьей - Роджер и молодой Роджер; Сомс, молодой Николас, Джордж и Босини ехали в четвертой. В остальных каретах (всех их было восемь) по трое и четверо разместились другие члены семьи; за ними двигался экипаж доктора, затем, на приличном расстоянии, - кэбы с клерками и прислугой; и в самом хвосте - пустая карета, которая участвовала в похоронной процессии только для того, чтобы общее число экипажей равнялось тринадцати.
So long as the procession kept to the highway of the Bayswater Road, it retained the foot's-pace, but, turning into less important thorough-fares, it soon broke into a trot, and so proceeded, with intervals of walking in the more fashionable streets, until it arrived. In the first carriage old Jolyon and Nicholas were talking of their wills. In the second the twins, after a single attempt, had lapsed into complete silence; both were rather deaf, and the exertion of making themselves heard was too great. Only once James broke this silence:	По Бэйсуотер-Род процессия двигалась шагом, но, свернув на менее людные улицы, перешла на рысцу и так и продолжала трусить до самого кладбища, замедляя шаг только в фешенебельных кварталах. В первой карете старый Джолион и Николас беседовали о своих завещаниях. Во второй - близнецы после единственной попытки завязать разговор замолчали надолго: оба были глуховаты и не пожелали напрягать слух, чтобы расслышать друг друга. Джемс только раз прервал молчание:
"I shall have to be looking about for some ground somewhere. What arrangements have you made, Swithin?"	- Надо присмотреть себе место на кладбище. Ты уже сделал какие-нибудь распоряжения на этот счет?
And Swithin, fixing him with a dreadful stare, answered:	И Суизин, в ужасе уставившись на него, ответил:
"Don't talk to me about such things!"	- Не говори мне о таких вещах!
In the third carriage a disjointed conversation was carried on in the intervals of looking out to see how far they had got, George remarking, "Well, it was really time that the poor old lady went." He didn't believe in people living beyond seventy, Young Nicholas replied mildly that the rule didn't seem to apply to the Forsytes. George said he himself intended to commit suicide at sixty. Young Nicholas, smiling and stroking A long chin, didn't think his father would like that theory; he had made a lot of money since he was sixty. Well, seventy was the outside limit; it was then time, George said, for them to go and leave their money to their children. Soames, hitherto silent, here joined in; he had not forgotten the remark about the 'undertaking,' and, lifting his eyelids almost imperceptibly, said it was all very well for people who never made money to talk. He himself intended to live as long as he could. This was a hit at George, who was notoriously hard up. Bosinney muttered abstractedly "Hear, hear!" and, George yawning, the conversation dropped.	В четвертой карете разговаривали, время от времени выглядывая из окна, чтобы определить, долго ли еще осталось ехать. Джордж заявил: "Старушке уже давно пора было отправиться на тот свет". Он считал, что переваливать за седьмой десяток не стоит. Молодой Николас кротко заметил, что это правило как будто не распространяется на Форсайтов. Джордж сказал, что покончит самоубийством в шестьдесят лет. Молодой Николас улыбнулся, поглаживая свой длинный подбородок, и позволил себе усомниться в том, что его отцу понравится подобная теория: он нажил большое состояние уже после шестидесяти лет. Хорошо, сказал Джордж, семьдесят - это предел; самое время умереть и оставить деньги детям. Тут в разговор вмешался Сомс, который до сих пор молчал; он не забыл еще "гробовщика" и теперь, еле приподняв веки, заявил, что так могут говорить люди, у которых, собственно, денег никогда и не водилось. Сам он намерен прожить как можно дольше. Это был намек на Джорджа, денежные дела которого находились в очень скверном состоянии. Босини пробормотал рассеянно: "Браво, браво!" Джордж зевнул, и разговор прекратился.
Upon arriving, the coffin was borne into the chapel, and, two by two, the mourners filed in behind it. This guard of men, all attached to the dead by the bond of kinship, was an impressive and singular sight in the great city of London, with its overwhelming diversity of life, its innumerable vocations, pleasures, duties, its terrible hardness, its terrible call to individualism.	Катафалк подъехал к кладбищу; гроб понесли к часовне, и провожающие парами последовали за ним. Эта стража, связанная с умершей узами родства, представляла собой внушительное, примечательное зрелище на фоне громадного Лондона с его ошеломляющим многообразием жизни, его бесчисленными делами, радостями, обязанностями, с его ужасающей черствостью и эгоизмом.
The family had gathered to triumph over all this, to give a show of tenacious unity, to illustrate gloriously that law of property underlying the growth of their tree, by which it had thriven and spread, trunk and branches, the sap flowing through all, the full growth reached at the appointed time. The spirit of the old woman lying in her last sleep had called them to this demonstration. It was her final appeal to that unity which had been their strength--it was her final triumph that she had died while the tree was yet whole.	Форсайты собрались, чтобы восторжествовать над всем этим, показать свою цепкость и свою сплоченность, блестящим образом продемонстрировать закон собственности, в который уходило корнями их семейное древо, широко раскинувшее свои ветви, - закон, питающий соками это древо, достигшее зрелости в положенный час. Дух старой женщины, покоившейся вечным сном, взывал к ним. Это был ее последний призыв к сплоченности, в которой коренилась их мощь; умерев в тот миг, когда древо было еще в полном расцвете, она в последний раз восторжествовала над жизнью.
She was spared the watching of the branches jut out beyond the point of balance. She could not look into the hearts of her followers. The same law that had worked in her, bringing her up from a tall, straight-backed slip of a girl to, a woman strong and grown, from a woman grown to a woman old, angular, feeble, almost witchlike, with individuality all sharpened and sharpened, as all rounding from the world's contact fell off from her--that same law would work, was: working, in the family she had watched like a mother.	Жизнь уберегла ее. Энн не суждено было видеть, как ветви этого древа поникнут под собственной тяжестью. Она не могла знать, что происходит в сердцах людей, провожающих ее. Тот же самый закон, повинуясь которому из прямой тоненькой девушки она стала женщиной, взрослой и сильной, из взрослой женщины - старухой, костлявой, дряхлой, похожей на колдунью, старухой, чья индивидуальность с каждым годом проявлялась все резче и резче, как будто мало-помалу с нее спадал тот лоск, который наводит на нас общение с внешним миром, - тот же самый закон действовал всегда, он действовал и сейчас в семье, за ростом которой она следила, как мать.
She had seen it young, and growing, she had, seen it strong and grown, and before her old eyes had time or strength to see any more, she died. She would have tried, and who knows but she might have kept it young and strong, with her old fingers, her trembling kisses--a little longer; alas! not even Aunt Ann could fight with Nature.	Она знала ее молодой, набирающей силы, она знала ее окрепшей, сильной, и прежде чем глазам Энн суждено было увидеть иное, она умерла. Энн напрягла бы всю свою волю, и, кто знает, может быть, ее старческим пальцам и трепетным поцелуям удалось бы продлить молодость и поддержать мощь семьи, хотя бы не надолго. Увы, даже тетя Энн не могла бороться с Природой.
'Pride comes before a fall!' In accordance with this, the greatest of Nature's ironies, the Forsyte family had gathered for a last proud pageant before they fell. Their faces to right and left, in single lines, were turned for the most part impassively toward the ground, guardians of their thoughts; but here and there, one looking upward, with a line between his brows, searched to see some sight on the chapel walls too much for, him, to be listening to something that appalled. And the, responses, low-muttered, in voices through which rose the same tone, the same unseizable family ring, sounded weird, as though murmured in hurried duplication by a single person.	"На пороге гибели стоит гордость!" И согласно этому изречению - такова злая ирония Природы - семья Форсайтов выстроилась на последний торжественный парад, предшествующий ее гибели. Их лица - тюремщики мыслей большей частью были бесстрастно обращены вниз; но время от времени кто-нибудь поднимал голову и хмурил брови, будто следя за каким-то тревожным видением, промелькнувшим на стенах часовни, будто прислушиваясь к звукам, таившим какую-то угрозу. И слова молитвы, произносимые невнятными голосами, в которых слышалась одна и та же нотка, придававшая всем им неуловимое семейное сходство, звучали странно, словно кто-то один торопливо бормотал их, повторяя каждое слово по нескольку раз подряд.
The service in the chapel over, the mourners filed up again to guard the body to the tomb. The vault stood open, and, round it, men in black were waiting.	Служба в часовне кончилась, и провожающие снова выстроились в ряды, охраняя путь умершей к могиле. Склеп был открыт, и вокруг него стояли люди, одетые во все черное.
From that high and sacred field, where thousands of the upper middle class lay in their last sleep, the eyes of the Forsytes travelled down across the flocks of graves. There--spreading to the distance, lay London, with no sun over it, mourning the loss of its daughter, mourning with this family, so dear, the loss of her who was mother and guardian. A hundred thousand spires and houses, blurred in the great grey web of property, lay there like prostrate worshippers before the grave of this, the oldest Forsyte of them all.	Отсюда, с этого священного поля, где нашли последний покой многие сыны и дочери великого класса буржуазии, глаза Форсайтов устремились вдаль, поверх стада могил. Там, растянувшись на необозримое пространство, под сумрачным небом лежал Лондон, скорбящий о потере своей дочери, скорбящий вместе с этими людьми, столь дорогими ее сердцу, о потере той, кто была для них матерью и защитницей. Тысячи шпилей и домов, смутно видневшихся сквозь серую мглу, затянувшую паутиной эту твердыню собственности, благоговейно склонялись перед могилой, где лежала старейшая представительница рода Форсайтов.
A few words, a sprinkle of earth, the thrusting of the coffin home, and Aunt Ann had passed to her last rest.	Несколько слов, горсточка земли, гроб поставлен на место - и тетя Энн обрела последнее успокоение.
Round the vault, trustees of that passing, the five brothers stood, with white heads bowed; they would see that Ann was comfortable where she was. going. Her little property must stay behind, but otherwise, all that could be should be done....	Склонив седые головы, вокруг склепа стали пятеро братьев, пятеро опекунов усопшей; они позаботятся, чтобы Энн было хорошо там, куда она ушла. Ее небольшое состояние пусть останется здесь с ними, но все то, что должно сделать, будет сделано.
Then, severally, each stood aside, and putting on his hat, turned back to inspect the new inscription on the marble of the family vault:	Затем они отошли один за другим и, надев цилиндры, повернулись к новой надписи на мраморной доске семейного склепа:
SACRED TO THE MEMORY OF ANN FORSYTE, THE DAUGHTER OF THE ABOVE JOLYON AND ANN FORSYTE, WHO DEPARTED THIS LIFE THE 27TH DAY OF SEPTEMBER, 1886, AGED EIGHTY-SEVEN YEARS AND FOUR DAYS	СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭНН ФОРСАЙТ, дочери погребенных здесь Джолиона и Энн Форсайт, усопшей сентября 27-го 1886 года в возрасте восьмидесяти семи лет и четырех дней.
Soon perhaps, someone else would be wanting an inscription. It was strange and intolerable, for they had not thought somehow, that Forsytes could die. And one and all they had a longing to get away from this painfulness, this ceremony which had reminded them of things they could not bear to think about--to get away quickly and go about their business and forget.	Скоро, - может быть, понадобится еще одна надпись. Странной и мучительной казалась эта мысль, потому что они как-то не задумывались над тем, что Форсайты могут умирать. И всем им захотелось оставить позади эту боль, этот обряд, напоминавший о том, о чем невыносимо думать, поскорее оставить все позади, вернуться к своим делам и забыть.
It was cold, too; the wind, like some slow, disintegrating force, blowing up the hill over the graves, struck them with its chilly breath; they began to split into groups, and as quickly as possible to fill the waiting carriages.	К тому же было прохладно; ветер, проносившийся над могилами, словно медленно разъединяющая Форсайтов сила, дохнул в лицо холодом; они разбились на группы и стали торопливо рассаживаться по каретам, ожидавшим у выхода.
Swithin said he should go back to lunch at Timothy's, and he offered to take anybody with him in his brougham. It was considered a doubtful privilege to drive with Swithin in his brougham, which was not a large one; nobody accepted, and he went off alone. James and Roger followed immediately after; they also would drop in to lunch. The others gradually melted away, Old Jolyon taking three nephews to fill up his carriage; he had a want of those young faces.	Суизин сказал, что поедет завтракать к Тимоти, и предложил подвезти кого-нибудь. Привилегия ехать с Суизином в его маленьком экипаже показалась весьма сомнительной; никто не воспользовался этим предложением, и он уехал один. Джемс и Роджер двинулись следом - они тоже заедут позавтракать - Постепенно разъехались и остальные; старый Джолион захватил троих племянников: он чувствовал потребность видеть перед собой молодые лица.
Soames, who had to arrange some details in the cemetery office, walked away with Bosinney. He had much to talk over with him, and, having finished his business, they strolled to Hampstead, lunched together at the Spaniard's Inn, and spent a long time in going into practical details connected with the building of the house; they then proceeded to the tram-line, and came as far as the Marble Arch, where Bosinney went off to Stanhope Gate to see June.	Сомс, которому нужно было сделать кое-какие распоряжения в кладбищенской конторе, отправился вместе с Босини. Ему хотелось поговорить с ним, и, покончив дела на кладбище, они пошли пешком на Хэмстед, позавтракали в "Спэньярдс-Инн" и занялись обсуждением деталей постройки дома; затем оба сели в трамвай и доехали до Мраморной арки, где Босини распрощался и пошел на Стэнхоп-Гейт навестить Джун.
Soames felt in excellent spirits when he arrived home, and confided to Irene at dinner that he had had a good talk with Bosinney, who really seemed a sensible fellow; they had had a capital walk too, which had done his liver good--he had been short of exercise for a long time--and altogether a very satisfactory day. If only it hadn't been for poor Aunt Ann, he would have taken her to the theatre; as it was, they must make the best of an evening at home.	Сомс вернулся домой в прекрасном настроении и за обедом сообщил Ирэн о своем разговоре с Босини, который, оказывается, на самом деле толковый человек; кроме того, они отлично прогулялись, а это хорошо действует на печень - Сомс мало двигался за последнее время, - и вообще день прошел прекрасно. Если бы не смерть тети Энн, он повез бы Ирэн в театр; но ничего не поделаешь, придется провести вечер дома.
"The Buccaneer asked after you more than once," he said suddenly. And moved by some inexplicable desire to assert his proprietorship, he rose from his chair and planted a kiss on his wife's shoulder.	- "Пират" несколько раз спрашивал о тебе, - вдруг сказал Сомс. И, повинуясь какому-то безотчетному желанию утвердить свое право собственности, он встал с кресла и запечатлел поцелуй на плече жены.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты