The man of property/Собственник

CHAPTER VII OLD JOLYON'S PECCADILLO/ПРЕГРЕШЕНИЕ СТАРОГО ДЖОЛИОНА

English	Русский
Old Jolyon came out of Lord's cricket ground that same afternoon with the intention of going home. He had not reached Hamilton Terrace before he changed his mind, and hailing a cab, gave the driver an address in Wistaria Avenue. He had taken a resolution.	В тот же самый день старый Джолион ушел с крикетграунда с твердым намерением отправиться домой. Но, не дойдя и до Гамильтон-Террес, раздумал и, подозвав кэб, велел отвезти себя на Вистариа-авеню. В голове у него созрело решение.
June had hardly been at home at all that week; she had given him nothing of her company for a long time past, not, in fact, since she had become engaged to Bosinney. He never asked her for her company. It was not his habit to ask people for things! She had just that one idea now--Bosinney and his affairs--and she left him stranded in his great house, with a parcel of servants, and not a soul to speak to from morning to night. His Club was closed for cleaning; his Boards in recess; there was nothing, therefore, to take him into the City. June had wanted him to go away; she would not go herself, because Bosinney was in London.	Последнюю неделю Джун почти не бывала дома; она уже давно не баловала его своим обществом, точнее говоря, с того самого дня, как состоялась ее помолвка с Босини. Старый Джолион не просил Джун побыть с ним. Не в его привычках просить людей о чем-нибудь! Голова ее была занята только Босини и его делами. Старый Джолион остался один с оравой слуг в громадном доме - и ни души рядом, с кем можно бы перекинуться словом за весь долгий день. Клуб его был временно закрыт; правления компаний, где он состоял директором, не заседали на каникулах, поэтому в Сити делать было нечего. Джун настаивала, чтобы он уехал из города; сама же ехать не хотела, потому что Босини оставался в Лондоне.
But where was he to go by himself? He could not go abroad alone; the sea upset his liver; he hated hotels. Roger went to a hydropathic--he was--not going to begin that at his time of life, those new-fangled places we're all humbug!	Но куда он денется без нее? Не ехать же одному за границу; море он не переносит из-за печени; об отелях противно и думать. Роджер ездит на воды, но он не намерен на старости лет заниматься такими глупостями: все эти новомодные курорты - чистейшая ерунда!
With such formulas he clothed to himself the desolation of his spirit; the lines down his face deepening, his eyes day by day looking forth with the melancholy which sat so strangely on a face wont to be strong and serene.	Такими изречениями старый Джолион прикрывал свое угнетенное состояние духа, прячась от самого себя; морщины около его рта залегли глубже, в глазах с каждым днем все больше и больше сквозила печаль, так несвойственная лицу, в котором прежде было столько воли и спокойствия.
And so that afternoon he took this journey through St. John's Wood, in the golden-light that sprinkled the rounded green bushes of the acacia's before the little houses, in the summer sunshine that seemed holding a revel over the little gardens; and he looked about him with interest; for this was a district which no Forsyte entered without open disapproval and secret curiosity.	Итак, в этот день он отправился в Сент-Джонс-Вуд, где золотые брызги света дрожали на зеленых шапках акаций перед скромными домиками, где летнее солнце, словно в буйном веселье, заливало маленькие сады; старый Джолион с интересом смотрел по сторонам - он находился в той части города, куда Форсайты заходят, не скрывая своего неодобрения, но с тайным любопытством.
His cab stopped in front of a small house of that peculiar buff colour which implies a long immunity from paint. It had an outer gate, and a rustic approach.	Кэб остановился перед маленьким домиком, судя по его неопределенно бурому цвету, давно не знавшим ремонта. Вход с улицы был через калитку, как у деревенских коттеджей.
He stepped out, his bearing extremely composed; his massive head, with its drooping moustache and wings of white hair, very upright, under an excessively large top hat; his glance firm, a little angry. He had been driven into this!	Старый Джолион вышел из кэба с чрезвычайно спокойным видом; его массивная голова с длинными усами, с прядью седых волос, видневшейся из-под полей очень высокого цилиндра, была гордо поднята; взгляд твердый, немного сердитый. Вот до чего его довели!
"Mrs. Jolyon Forsyte at home?"	- Миссис Джолион Форсайт дома?
"Oh, yes sir!--what name shall I say, if you please, sir?"	- Дома, сэр. Как прикажете доложить, сэр?
Old Jolyon could not help twinkling at the little maid as he gave his name. She seemed to him such a funny little toad!	Старый Джолион не вытерпел и подмигнул маленькой служанке, говоря ей свое имя. "Ну и лягушонок!" - пронеслось у него в голове.
And he followed her through the dark hall, into a small double, drawing-room, where the furniture was covered in chintz, and the little maid placed him in a chair.	Он, прошел за ней через темную переднюю в небольшую гостиную, где стояла мебель в ситцевых чехлах; служанка предложила ему кресло.
"They're all in the garden, sir; if you'll kindly take a seat, I'll tell them."	- Они в саду, сэр; присядьте, пожалуйста, я сейчас доложу.
Old Jolyon sat down in the chintz-covered chair, and looked around him. The whole place seemed to him, as he would have expressed it, pokey; there was a certain--he could not tell exactly what--air of shabbiness, or rather of making two ends meet, about everything. As far as he could see, not a single piece of furniture was worth a five-pound note. The walls, distempered rather a long time ago, were decorated with water-colour sketches; across the ceiling meandered a long crack.	Старый Джолион сел в кресло, покрытое ситцевым чехлом, и оглядел комнату. Все здесь казалось жалким, как он выразился про себя; на всем лежал особый отпечаток - он затруднялся определить, какой именно, - какой-то оттенок убожества, вернее, старания свести концы с концами. Насколько можно было судить, ни одна вещь в гостиной не стоила и пяти фунтов. На стенах, давным-давно выцветших, висели акварельные эскизы; поперек потолка шла длинная трещина.
These little houses were all old, second-rate concerns; he should hope the rent was under a hundred a year; it hurt him more than he could have said, to think of a Forsyte--his own son living in such a place.	Все эти домишки - старая рухлядь; надо надеяться, что платят за такую конуру меньше сотни в год; старому Джолиону трудно было бы выразить словами ту боль, которую он испытывал при одной мысли, что Форсайт - его родной сын - живет в таком доме.
The little maid came back. Would he please to go down into the garden?	Служанка вернулась. Не угодно ли ему пройти в сад?
Old Jolyon marched out through the French windows. In descending the steps he noticed that they wanted painting.	Старый Джолион вышел через стеклянную дверь. Спускаясь с крылечка, он подумал, что его давно следовало бы покрасить.
Young Jolyon, his wife, his two children, and his dog Balthasar, were all out there under a pear-tree.	Молодой Джолион, его жена, двое детей и пес Балтазар сидели в саду под грушевым деревом.
This walk towards them was the most courageous act of old Jolyon's life; but no muscle of his face moved, no nervous gesture betrayed him. He kept his deep-set eyes steadily on the enemy.	Старый Джолион направился к ним, и это был самый мужественный поступок в его жизни; но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одно движение не выдало его. Он шел, устремив твердый взгляд прямо на врага.
In those two minutes he demonstrated to perfection all that unconscious soundness, balance, and vitality of fibre that made, of him and so many others of his class the core of the nation. In the unostentatious conduct of their own affairs, to the neglect of everything else, they typified the essential individualism, born in the Briton from the natural isolation of his country's life.	В эти две минуты старый Джолион с предельной безупречностью продемонстрировал бессознательную здравость ума, выдержку и жизнеспособность - все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром нации. В манере вести свои дела без лишнего шума и с полным пренебрежением ко всему остальному миру эти люди воплощают самую сущность британского индивидуализма - результата естественной обособленности всей страны.
The dog Balthasar sniffed round the edges of his trousers; this friendly and cynical mongrel offspring of a liaison between a Russian poodle and a fox-terrier--had a nose for the unusual.	Пес Балтазар обнюхал его брюки; благосклонно настроенный и несколько циничный пес - незаконное детище пуделя и фокстерьера - чуял необычное безошибочно.
The strange greetings over, old Jolyon seated himself in a wicker chair, and his two grandchildren, one on each side of his knees, looked at him silently, never having seen so old a man.	После натянутых приветствий старый Джолион сел в плетеное кресло, внучата его стали по бокам и молча уставились на деда, первый раз в жизни видя перед собой такого старого человека.
They were unlike, as though recognising the difference set between them by the circumstances of their births. Jolly, the child of sin, pudgy-faced, with his tow-coloured hair brushed off his forehead, and a dimple in his chin, had an air of stubborn amiability, and the eyes of a Forsyte; little Holly, the child of wedlock, was a dark-skinned, solemn soul, with her mother's, grey and wistful eyes.	Дети были совсем непохожи друг на друга, как будто и здесь сказалась разница обстоятельств, сопутствовавших их рождению. Джолли - плод греха, толстощекий, с форсайтскими глазами, с зачесанной кверху светлой, как лен, шевелюрой, с ямочкой на подбородке - смотрел приветливо и твердо; маленькая Холли - плод брачного союза - была смуглая, серьезная особа с глазами матери - серыми и задумчивыми.
The dog Balthasar, having walked round the three small flower- beds, to show his extreme contempt for things at large, had also taken a seat in front of old Jolyon, and, oscillating a tail curled by Nature tightly over his back, was staring up with eyes that did not blink.	Пес Балтазар обошел три маленькие клумбы, всем своим видом показывая полнейшее презрение к окружающему миру, затем уселся напротив старого Джолиона и, повиливая хвостиком, которому самой природой указано было лежать крендельком на спине, смотрел, не мигая, прямо перед собой.
Even in the garden, that sense of things being pokey haunted old Jolyon; the wicker chair creaked under his weight; the garden-beds looked 'daverdy'; on the far side, under the smut- stained wall, cats had made a path.	Общее впечатление убожества преследовало старого Джолиона даже здесь, в саду; плетеное кресло поскрипывало под его тяжестью; клумбы жалкие; у потемневшей каменной ограды - тропинка, протоптанная кошками.
While he and his grandchildren thus regarded each other with the peculiar scrutiny, curious yet trustful, that passes between the very young and the very old, young Jolyon watched his wife.	Пока дед и внуки внимательно разглядывали друг друга с тем любопытством и доверием, которые всегда возникают между очень юными и очень старыми людьми, молодой Джолион наблюдал за женой.
The colour had deepened in her thin, oval face, with its straight brows, and large, grey eyes. Her hair, brushed in fine, high curves back from her forehead, was going grey, like his own, and this greyness made the sudden vivid colour in her cheeks painfully pathetic.	Ее худое продолговатое лицо с большими серыми глазами, смотревшими из-под прямых бровей, вспыхнуло. Волосы, высоко зачесанные со лба, уже начинали седеть, как и у него, и эта седина с щемящей сердце трогательностью только подчеркивала румянец, внезапно загоревшийся у нее на щеках.
The look on her face, such as he had never seen there before, such as she had always hidden from him, was full of secret resentments, and longings, and fears. Her eyes, under their twitching brows, stared painfully. And she was silent.	Это лицо - такое, каким он никогда не знал его раньше, какое она всегда прятала от него, - было полно долго таимой враждебности, тоски и страха. В глазах, под тревожно подергивающимися бровями, была боль. Она молчала.
Jolly alone sustained the conversation; he had many possessions, and was anxious that his unknown friend with extremely large moustaches, and hands all covered with blue veins, who sat with legs crossed like his own father (a habit he was himself trying to acquire), should know it; but being a Forsyte, though not yet quite eight years old, he made no mention of the thing at the moment dearest to his heart--a camp of soldiers in a shop-window, which his father had promised to buy. No doubt it seemed to him too precious; a tempting of Providence to mention it yet.	Разговор поддерживал один Джолли; у него было много сокровищ, и этот новый друг с длинными усами и голубыми жилками на руках, сидевший, положив ногу на ногу, как папа (Джолли давно уже старался научиться сидеть так), должен был узнать об этих сокровищах; но будучи истым Форсайтом, хотя всего-навсего восьми лет от роду, он не обмолвился ни словом о самом дорогом его сердцу - об оловянных солдатиках в витрине игрушечного магазина, которые отец обещал подарить ему. Эта вещь казалась Джолли бесценной; лучше даже не заикаться о ней, чтобы не искушать судьбу.
And the sunlight played through the leaves on that little party of the three generations grouped tranquilly under the pear-tree, which had long borne no fruit.	Солнце, пробравшись сквозь листву, играло на этой маленькой группе, на представителях трех поколений, спокойно сидевших под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов.
Old Jolyon's furrowed face was reddening patchily, as old men's faces redden in the sun. He took one of Jolly's hands in his own; the boy climbed on to his knee; and little Holly, mesmerized by this sight, crept up to them; the sound of the dog Balthasar's scratching arose rhythmically.	Морщинистое лицо старого Джолиона покраснело пятнами, как краснеют на солнце лица стариков. Он взял Джолли за руку; мальчик вскарабкался ему на колени; и маленькая Холли, зачарованная этим зрелищем, подобралась к ним поближе; пес Балтазар принялся ритмически почесывать себе спину.
Suddenly young Mrs. Jolyon got up and hurried indoors. A minute later her husband muttered an excuse, and followed. Old Jolyon was left alone with his grandchildren.	Вдруг миссис Джолион встала и быстро пошла к дому; минутой позже муж пробормотал какое-то извинение и ушел за ней. Старый Джолион остался один с внуками.
And Nature with her quaint irony began working in him one of her strange revolutions, following her cyclic laws into the depths of his heart. And that tenderness for little children, that passion for the beginnings of life which had once made him forsake his son and follow June, now worked in him to forsake June and follow these littler things. Youth, like a flame, burned ever in his breast, and to youth he turned, to the round little limbs, so reckless, that wanted care, to the small round faces so unreasonably solemn or bright, to the treble tongues, and the shrill, chuckling laughter, to the insistent tugging hands, and the feel of small bodies against his legs, to all that was young and young, and once more young. And his eyes grew soft, his voice, and thin-veined hands soft, and soft his heart within him. And to those small creatures he became at once a place of pleasure, a place where they were secure, and could talk and laugh and play; till, like sunshine, there radiated from old Jolyon's wicker chair the perfect gaiety of three hearts.	И природа со свойственной ей тонкой иронией принялась за старого Джолиона, испытывая на его сердце свой закон циклического чередования. Та нежность к детям, та страстная любовь к росткам жизни, которая заставила его однажды бросить сына и пойти за Джун, теперь заставляла его бросить Джун и пойти за этими совсем крохотными существами. Молодость незатухающим пламенем горела в сердце старого Джолиона, и к молодости он потянулся, к пухлым ручонкам, таким шаловливым и требующим такой заботы о себе, к пухлым личикам - то важным, то веселым, к звонким голосам, громкому, захлебывающемуся смеху, к настойчивым цепким пальцам, к этим крошкам, копошившимся у его ног, - ко всему, что было молодо, молодо и еще раз молодо. В его глазах появилась нежность, нежным стал голос и худые, со вздутыми венами руки, нежность затеплилась у него в сердце. И крохотные создания сразу же нашли здесь убежище для своих забав, убежище, где их никто не тронет, где можно и поболтать, и посмеяться, и поиграть; и вскоре плетеное кресло и те, кто сидел в нем, стали, как солнце, излучать радость, царившую во всех трех сердцах.
But with young Jolyon following to his wife's room it was different.	Но молодой Джолион, последовавший за женой в комнаты, чувствовал себя по-иному.
He found her seated on a chair before her dressing-glass, with her hands before her face.	Он нашел жену в кресле перед зеркалом; она сидела, закрыв лицо руками.
Her shoulders were shaking with sobs. This passion of hers for suffering was mysterious to him. He had been through a hundred of these moods; how he had survived them he never knew, for he could never believe they were moods, and that the last hour of his partnership had not struck.	Плечи ее вздрагивали от рыданий. Эта способность так легко поддаваться горю всегда была непонятна молодому Джолиону. Сотни раз приходилось ему быть свидетелем таких вспышек отчаяния; он и сам не знал, как удавалось переносить их, ибо ему не верилось, что это всего лишь вспышки, что последний час их совместной жизни еще не пробил.
In the night she would be sure to throw her o arms round, his neck and say: "Oh! Jo, how I make you suffer!" as she had done a hundred times before.	А ночью она обхватит его шею руками и скажет: "Зачем я тебя мучаю, Джо!" - как бывало уже сотни раз.
He reached out his hand, and, unseen, slipped his razor-case into his pocket.	Он протянул руку и незаметно спрятал в карман футляр с бритвой.
'I cannot stay here,' he thought, 'I must go down!' Without a word he left the room, and went back to the lawn.	"Я не могу здесь оставаться, - думал молодой Джолион, - надо идти туда!" Не говоря ни слова, он вышел из комнаты в сад.
Old Jolyon had little Holly on his knee; she had taken possession of his watch; Jolly, very red in the face, was trying to show that he could stand on his head. The dog Balthasar, as close as he might be to the tea-table, had fixed his eyes on the cake.	Старый Джолион усадил Холли на колени; она завладела его часами; Джолли, весь побагровевший, пытался показать, что умеет стоять на голове. Пес Балтазар сидел вплотную у стола, не сводя глаз с печенья.
Young Jolyon felt a malicious desire to cut their enjoyment short.	Молодой Джолион почувствовал недоброе желание нарушить эту идиллию.
What business had his father to come and upset his wife like this?	Зачем отец явился сюда и так взволновал его жену?
It was a shock, after all these years! He ought to have known; he ought to have given them warning; but when did a Forsyte ever imagine that his conduct could upset anybody! And in his thoughts he did old Jolyon wrong.	После всех этих лет - такое потрясение! Он должен был сам догадаться; должен был предупредить их; но разве Форсайту придет когда-нибудь в голову, что его поведение может причинить неприятность другим! Молодой Джолион был несправедлив к отцу.
He spoke sharply to the children, and told them to go in to their tea. Greatly surprised, for they had never heard their father speak sharply before, they went off, hand in hand, little Holly looking back over her shoulder.	Он резко заговорил с детьми, послав их пить чай в комнаты. Удивленные его резкостью - отец никогда еще не разговаривал с ними таким тоном, они пошли, взявшись за руки, и, уходя, Холли несколько раз оглянулась через плечо.
Young Jolyon poured out the tea.	Молодой Джолион налил себе и отцу чаю.
"My wife's not the thing today," he said, but he knew well enough that his father had penetrated the cause of that sudden withdrawal, and almost hated the old man for sitting there so calmly.	- Жена немного нездорова сегодня, - сказал он, отлично зная, что отцу понятна причина ее внезапного ухода, и почти ненавидя старика за то, что тот сидит с таким невозмутимым видом.
"You've got a nice little house here," said old Jolyon with a shrewd look; "I suppose you've taken a lease of it!"	- У тебя славный домик, - сказал старый Джолион, пристально глядя на сына. - Ты снимаешь его?
Young Jolyon nodded.	Молодой Джолион кивнул.
"I don't like the neighbourhood," said old Jolyon; "a ramshackle lot."	- Хотя самый район мне не нравится, - сказал старый Джолион, - очень убогий.
Young Jolyon replied:	Молодой Джолион ответил:
"Yes, we're a ramshackle lot."'	- Да, у нас убого.
The silence was now only broken by the sound of the dog Balthasar's scratching.	Теперь молчание прерывал только пес Балтазар, почесывавший себе спину.
Old Jolyon said simply:	Старый Джолион сказал просто:
"I suppose I oughtn't to have come here, Jo; but I get so lonely!"	- Я, должно быть, напрасно пришел, Джо, но мне так тоскливо одному!
At these words young Jolyon got up and put his hand on his father's shoulder.	В ответ на эти слова молодой Джолион встал и положил руку отцу на плечо.
In the next house someone was playing over and over again: 'La Donna mobile' on an untuned piano; and the little garden had fallen into shade, the sun now only reached the wall at the end, whereon basked a crouching cat, her yellow eyes turned sleepily down on the dog Balthasar. There was a drowsy hum of very distant traffic; the creepered trellis round the garden shut out everything but sky, and house, and pear-tree, with its top branches still gilded by the sun.	В соседнем доме кто-то бесконечно наигрывал на расстроенном рояле "La donna e mobile"; на садик спустилась тень, солнце доходило теперь только до задней стены, на которой, греясь в последних лучах, пристроилась кошка; ее желтые глаза сонно поглядывали вниз на Балтазара. Издалека доносился глухой шум уличного движения; увитые плющом стены садика скрывали все, кроме неба, дома и грушевого дерева, верхушку которого все еще золотило солнце.
For some time they sat there, talking but little. Then old Jolyon rose to go, and not a word was said about his coming again.	Некоторое время они сидели, изредка перекидываясь словами. Потом старый Джолион собрался уходить, и о его дальнейших посещениях ничего сказано не было.
He walked away very sadly. What a poor miserable place; and he thought of the great, empty house in Stanhope Gate, fit residence for a Forsyte, with its huge billiard-room and drawing-room that no one entered from one week's end to another.	Он вышел от сына с горечью на сердце. Какой жалкий домишко! И он вспомнил о большом пустынном доме на Стэнхоп-Гейт, достойной резиденции для Форсайта, с громадной бильярдной и гостиной, куда по целым неделям никто не заходил.
That woman, whose face he had rather liked, was too thin-skinned by half; she gave Jo a bad time he knew! And those sweet children! Ah! what a piece of awful folly!	Эта женщина, лицо которой ему даже понравилось, какая она чувствительная! Джолиону, должно быть, очень трудно с ней ладить. А дети, что за прелесть! Как это все тяжело и нелепо!
He walked towards the Edgware Road, between rows of little houses, all suggesting to him (erroneously no doubt, but the prejudices of a Forsyte are sacred) shady histories of some sort or kind.	Он пошел по направлению к Эджуэр-Род между двумя рядами маленьких домиков, вызывавших у него мысли (ничем, конечно, не оправданные, но предрассудки Форсайтов священны) о всевозможных непозволительных историях.
Society, forsooth, the chattering hags and jackanapes--had set themselves up to pass judgment on his flesh and blood! A parcel of old women! He stumped his umbrella on the ground, as though to drive it into the heart of that unfortunate body, which had dared to ostracize his son and his son's son, in whom he could have lived again!	Так называемое общество - болтливые мегеры и всякий сброд - произнесло приговор его плоти и крови! Старые бабы! Он стукнул по тротуару зонтиком, точно хотел вогнать его в самое сердце жалкого общества, осмелившегося отвергнуть его сына и сына его сына, в котором он мог бы снова жить на старости лет.
He stumped his umbrella fiercely; yet he himself had followed Society's behaviour for fifteen years--had only today been false to it!	Старый Джолион гневно стукнул зонтиком; но ведь он сам вот уже пятнадцать лет следовал законам этого общества и только сегодня изменил им!
He thought of June, and her dead mother, and the whole story, with all his old bitterness. A wretched business!	Он вспомнил Джун, ее покойную мать и всю катастрофу, и прежняя горечь поднялась в нем. Тяжелая история!
He was a long time reaching Stanhope Gate, for, with native perversity, being extremely tired, he walked the whole way.	Путь до Стэнхоп-Гейт был долгий, потому что, словно назло самому себе, старый Джолион, чувствуя сильную усталость, шел всю дорогу пешком.
After washing his hands in the lavatory downstairs, he went to the dining-room to wait for dinner, the only room he used when June was out--it was less lonely so. The evening paper had not yet come; he had finished the Times, there was therefore nothing to do.	Вымыв внизу руки, старый Джолион пошел в ожидании обеда в столовую единственную комнату, где он проводил время, когда Джун не бывало дома: здесь не так тоскливо одному Вечерняя газета еще не пришла; "Таймс" он уже просмотрел, значит делать было решительно нечего.
The room faced the backwater of traffic, and was very silent. He disliked dogs, but a dog even would have been company. His gaze, travelling round the walls, rested on a 'picture entitled: 'Group of Dutch fishing boats at sunset; the chef d'oeuvre of his collection. It gave him no pleasure. He closed his eyes. He was lonely! He oughtn't to complain, he knew, but he couldn't help it: He was a poor thing--had always been a poor thing--no pluck! Such was his thought.	Окна столовой выходили на спокойную улицу, и в комнате было очень тихо. Старый Джолион не любил собак, но сейчас он обрадовался бы и такому обществу. Его взгляд, блуждающий по стенам, остановился на картине "Голландские рыбачьи лодки на закате" - гордость всей его коллекции. Сейчас она не доставила ему никакого удовольствия. Он закрыл глаза. Тоскливо одному! Жаловаться бесполезно, он прекрасно знает это, но трудно сдержать себя. Жалкий старик, всегда был жалким - хватки не было в жизни! Такие мысли бродили в голове старого Джолиона.
The butler came to lay the table for dinner, and seeing his master apparently asleep, exercised extreme caution in his movements. This bearded man also wore a moustache, which had given rise to grave doubts in the minds of many members--of the family--, especially those who, like Soames, had been to public schools, and were accustomed to niceness in such matters. Could he really be considered a butler? Playful spirits alluded to him as: 'Uncle Jolyon's Nonconformist'; George, the acknowledged wag, had named him: 'Sankey.'	Лакей пришел накрыть на стол и, решив, что хозяин спит, старался двигаться с величайшей осторожностью. Этот бородач носил также и усы, что вызывало большие сомнения у многих членов семьи, особенно у тех, кто, подобно Сомсу, кончил закрытую школу и с сугубой щепетильностью разбирался в таких вопросах. В самом деле, разве он похож на лакея? Игриво настроенные умы называли его "дядин сектант". Джордж, известный остряк, прозвал его "миссионером".
He moved to and fro between the great polished sideboard and the great polished table inimitably sleek and soft.	Лакей с неподражаемой мягкостью бесшумно двигался между большим полированным буфетом и большим полированным столом.
Old Jolyon watched him, feigning sleep. The fellow was a sneak-- he had always thought so--who cared about nothing but rattling through his work, and getting out to his betting or his woman or goodness knew what! A slug! Fat too! And didn't care a pin about his master!	Старый Джолион наблюдал за ним, притворившись спящим. Низкая душонка - он всегда считал его таким - только и думает, как бы отделаться поскорей и удрать на скачки, или к своей даме, или черт его знает куда! Тунеядец! А как разжирел! И ни малейшего чувства привязанности к своему хозяину!
But then against his will, came one of those moments of philosophy which made old Jolyon different from other Forsytes:	Но тут против его собственной воли старым Джолионом вдруг завладела обычная склонность пофилософствовать, которая так сильно выделяла его из среды остальных Форсайтов.
After all why should the man care? He wasn't paid to care, and why expect it? In this world people couldn't look for affection unless they paid for it. It might be different in the next--he didn't know--couldn't tell! And again he shut his eyes.	В конце концов, разве лакей обязан чувствовать привязанность к хозяину? Ведь за это не платят, значит нечего с него и требовать. В этом мире нельзя надеяться на бескорыстные чувства. В другом, может быть, все пойдет по-иному, кто знает, кто может угадать? И он снова закрыл глаза.
Relentless and stealthy, the butler pursued his labours, taking things from the various compartments of the sideboard. His back seemed always turned to old Jolyon; thus, he robbed his operations of the unseemliness of being carried on in his master's presence; now and then he furtively breathed on the silver, and wiped it with a piece of chamois leather. He appeared to pore over the quantities of wine in the decanters, which he carried carefully and rather high, letting his heard droop over them protectingly. When he had finished, he stood for over a minute watching his master, and in his greenish eyes there was a look of contempt:	Упорно продолжая заниматься своим делом, лакей бесшумно доставал посуду из разных отделений буфета. Он ни разу не повернулся к старому Джолиону лицом, вероятно, стараясь скрыть неприглядность своих манипуляций, заключавшуюся в том, что они совершались в присутствии хозяина; время от времени он дышал украдкой на серебро и протирал его кусочком замши. Можно было подумать, что лакей размышляет, достаточно ли вина в графинах, которые он осторожно нес к столу, высоко держа их в руках и покровительственно прикрывая сверху бородой. Кончив приготовления, он с минуту глядел на хозяина, и в его зеленоватых глазах было презрение.
After all, this master of his was an old buffer, who hadn't much left in him!	В конце концов, хозяин у него старая развалина, совсем сдал старик!
Soft as a tom-cat, he crossed the room to press the bell. His orders were 'dinner at seven.' What if his master were asleep; he would soon have him out of that; there was the night to sleep in! He had himself to think of, for he was due at his Club at half-past eight!	Тихо, как кошка, он прошел через комнату к звонку. Было приказано: "обед в семь". Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет выспаться за ночь! Надо и о себе подумать: в половине девятого его ждут в клубе.
In answer to the ring, appeared a page boy with a silver soup tureen. The butler took it from his hands and placed it on the. table, then, standing by the open door, as though about to usher company into the room, he said in a solemn voice:	В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой миской. Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился в дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжественным голосом:
"Dinner is on the table, sir!	- Кушать подано, сэр!
Slowly old Jolyon got up out of his chair, and sat down at the table to eat his dinner.	Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты