The man of property/Собственник

CHAPTER VI JAMES AT LARGE/ДЖЕМС ВО ВЕСЬ РОСТ

English	Русский
It was not long before Soames's determination to build went the round of the family, and created the flutter that any decision connected with property should make among Forsytes.	Не много времени понадобилось на то, чтобы слух о решении Сомса облетел всю семью и вызвал среди родственников то волнение, которое неизменно охватывает Форсайтов при всяком известии о каких-либо переменах, связанных с имущественным положением одного из них.
It was not his fault, for he had been determined that no one should know. June, in the fulness of her heart had told Mrs. Small, giving her leave only to tell Aunt Ann--she thought it would cheer her, the poor old sweet! for Aunt Ann had kept her room now for many days.	Сомс тут был ни при чем, он твердо решил никому не говорить о постройке дома. Джун от избытка радости сообщила новость миссис Смолл, позволив ей рассказать об этом только тете Энн, - она рассчитывала, что это подбодрит старушку! Тетя Энн уже много дней не покидала своей комнаты.
Mrs. Small told Aunt Ann at once, who, smiling as she lay back on her pillows, said in her distinct, trembling old voice:	Миссис Смолл сразу же поделилась новостью с тетей Энн, а та улыбнулась, не поднимая головы от подушки, и проговорила дрожащим внятным голосом:
"It's very nice for dear June; but I hope they will be careful-- it's rather dangerous!"	- Как это хорошо для Джун; но все-таки надо быть очень осторожным это так рискованно!
When she was left alone again, a frown, like a cloud presaging a rainy morrow, crossed her face.	Когда тетю Энн снова оставили одну, лицо ее омрачилось тревогой, словно облаком, предвещающим дождливое утро.
While she was lying there so many days the process of recharging her will went on all the time; it spread to her face, too, and tightening movements were always in action at the corners of her lips.	Лежа столько дней у себя в комнате, она ни на одну минуту не переставала набираться силы воли; этот процесс отражался и на ее лице - легкие складки то и дело залегали в уголках ее губ.
The maid Smither, who had been in her service since girlhood, and was spoken of as "Smither--a good girl--but so slow!"--the maid Smither performed every morning with extreme punctiliousness the crowning ceremony of that ancient toilet. Taking from the recesses of their, pure white band-box those flat, grey curls, the insignia of personal dignity, she placed them securely in her mistress's hands, and turned her back.	Горничная Смизер, поступившая в услужение к тете Энн еще совсем молоденькой, - та самая Смизер, о которой говорили: "Хорошая девушка, но такая нерасторопная", - каждое утро с необычайной пунктуальностью добавляла последний, завершающий штрих к издревле заведенной церемонии облачения тети Энн. Вынув из недр сияющей белизной картонки плоские седые букли - знак личного достоинства тети Энн, Смизер передавала их из рук в руки своей хозяйке и поворачивалась к ней спиной.
And every day Aunts Juley and Hester were required to come and report on Timothy; what news there was of Nicholas; whether dear June had succeeded in getting Jolyon to shorten the engagement, now that Mr. Bosinney was building Soames a house; whether young Roger's wife was really--expecting; how the operation on Archie had succeeded; and what Swithin. had done about that empty house in Wigmore Street, where the tenant had lost all his money and treated him so badly; above all, about Soames; was Irene still-- still asking for a separate room? And every morning Smither was told: "I shall be coming down this afternoon, Smither, about two o'clock. I shall want your arm, after all these days in bed!"	И каждый день тетя Джули и тетя Эстер должны были являться к Энн с докладом о Тимоти, о том, что слышно у Николаса, удалось ли Джун уговорить Джолиона не откладывать свадьбу на долгий срок, раз мистер Босини строит теперь дом для Сомса, правда ли, что жена молодого Роджера в ожидании, как чувствует себя Арчи после операции и что Суизин решил делать с домом на Уигмор-стрит, арендатор которого разорился и так нехорошо поступил с Суизином; но больше всего - о Сомсе; неужели Ирэн все еще... настаивает на отдельной комнате? И каждое утро Смизер говорилось одно и то же: "Я сойду сегодня вниз, Смизер, так часа в два. Мне потребуется ваша помощь - я совсем отвыкла ходить!"
After telling Aunt Ann, Mrs. Small had spoken of the house in the strictest confidence to Mrs. Nicholas, who in her turn had asked Winifred Dartie for confirmation, supposing, of course, that, being Soames's sister, she would know all about it. Through her it had in due course come round to the ears of James. He had been a good deal agitated.	Сообщив новость тете Энн, миссис Смолл под величайшим секретом рассказала о постройке дома миссис Николас, которая в свою очередь спросила Уинифрид Дарти, правда ли это, полагая, конечно, что сестра Сомса должна быть в курсе дела. От Уинифрид, как того и следовало ожидать, новость дошла и до ушей Джемса. Он взволновался.
"Nobody," he said, "told him anything." And, rather than go direct to Soames himself, of whose taciturnity he was afraid, he took his umbrella and went round to Timothy's.	- Мне никогда ничего не рассказывают, - заявил Джемс. И, вместо того чтобы пойти прямо к Сомсу, молчаливость которого его всегда отпугивала, он взял зонтик и отправился к Тимоти.
He found Mrs. Septimus and Hester (who had been told--she was so safe, she found it tiring to talk) ready, and indeed eager, to discuss the news. It was very good of dear Soames, they thought, to employ Mr. Bosinney, but rather risky. What had George named him? 'The Buccaneer' How droll! But George was always droll! However, it would be all in the family they supposed they must really look upon Mr. Bosinney as belonging to the family, though it seemed strange.	Миссис Септимус и Эстер (ей тоже рассказали - она человек надежный, быстро утомляется от излишних разговоров) с готовностью и даже с большой охотой принялись обсуждать новость. Как мило со стороны Сомса дать работу мистеру Босини! Правда, это очень рискованный поступок. Как это Джордж его прозвал? "Пират"! Забавно! Джордж всегда придумает что-нибудь забавное! Во всяком случае, все будет сделано в семейном кругу - они полагают, что Босини уже можно считать членом семьи, хотя это так странно.
James here broke in:	Тут Джемс прервал их:
"Nobody knows anything about him. I don't see what Soames wants with a young man like that. I shouldn't be surprised if Irene had put her oar in. I shall speak to...."	- Об этом молодом человеке никто ничего не знает. Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с ним. Уж, наверное, дело не обошлось без вмешательства Ирэн. Я поговорю с...
"Soames," interposed Aunt Juley, "told Mr. Bosinney that he didn't wish it mentioned. He wouldn't like it to be talked about, I'm sure, and if Timothy knew he would be very vexed, I...."	- Сомс просил мистера Босини молчать об этом, - вмешалась тетя Джули. - Я уверена, что ему будет неприятно, если пойдут разговоры; только бы Тимоти ничего не узнал, а то он очень расстроится, я...
James put his hand behind his ear:	Джемс приложил ладонь к уху.
"What?" he said. "I'm getting very deaf. I suppose I don't hear people. Emily's got a bad toe. We shan't be able to start for Wales till the end of the month. There' s always something!" And, having got what he wanted, he took his hat and went away.	- Что? - спросил он. - Я окончательно глохну. Ни слова не слышу. У Эмили опять припадок подагры. Едва ли нам удастся поехать в Уэлс раньше конца месяца. Вечно что-нибудь стрясется! - и, разузнав все, что ему было нужно, он взял шляпу и удалился.
It was a fine afternoon, and he walked across the Park towards Soames's, where he intended to dine, for Emily's toe kept her in bed, and Rachel and Cicely were on a visit to the country. He took the slanting path from the Bayswater side of the Row to the Knightsbridge Gate, across a pasture of short, burnt grass, dotted with blackened sheep, strewn with seated couples and strange waifs; lying prone on their faces, like corpses on a field over which the wave of battle has rolled.	День был чудесный, и Джемс пошел пешком через Хайд-парк к Сомсу, где он собирался пообедать, так как Эмили лежала из-за подагры в постели, а Рэчел и Сисили гостили за городом. Он пересек Роу [5] и направился к Найтсбридж-Гейт через коротко подстриженную спаленную солнцем лужайку, где бродили овцы, сидели влюбленные парочки и прямо на траве ничком, как тела на поле, над которым только что пронеслась битва, лежали бездомные бродяги.
He walked rapidly, his head bent, looking neither to right nor, left. The appearance of this park, the centre of his own battle-field, where he had all his life been fighting, excited no thought or speculation in his, mind. These corpses flung down, there, from out the press and turmoil of the struggle, these pairs of lovers sitting cheek by jowl for an hour of idle Elysium snatched from the monotony of their treadmill, awakened no fancies in his mind; he had outlived that kind of imagination; his nose, like the nose of a sheep, was fastened to the pastures on which he browsed.	Джемс шел быстро, опустив голову, не глядя по сторонам. Вид парка центрального места того поля битвы, на котором сам он сражался всю свою жизнь, не вызывал у него ни дум, ни размышлений. Эти тела, выброшенные сюда сумятицей и напором борьбы, эти влюбленные, которые сидели здесь, тесно прижавшись друг к другу, урвав у тягостной монотонности дня какой-нибудь час безмятежного райского блаженства, не будили мечтаний в голове Джемса; он давно пережил такую мечтательность; его нос, как нос овцы, был устремлен вниз, на пастбище, на котором он пасся.
One of his tenants had lately shown a disposition to be behind-hand in his rent, and it had become a grave question whether he had not better turn him out at once, and so run the risk of not re-letting before Christmas. Swithin had just been let in very badly, but it had served him right--he had held on too long.	Один из его съемщиков с некоторых пор перестал торопиться со взносом квартирной платы, и перед Джемсом вставал серьезный вопрос - не выкинуть ли его ни минуты не медля, хотя бы и рискуя остаться до рождества без арендатора. Суизин уже нарвался на такую историю, и поделом ему - нечего было тянуть.
He pondered this as he walked steadily, holding his umbrella carefully by the wood, just below the crook of the handle, so as to keep the ferule off the ground, and not fray the silk in the middle. And, with his thin, high shoulders stooped, his long legs moving with swift mechanical precision, this passage through the Park, where the sun shone with a clear flame on so much idleness--on so many human evidences of the remorseless battle of Property, raging beyond its ring--was like the flight of some land bird across the sea.	Поглощенный своими мыслями, Джемс твердым шагом шел вперед, аккуратно держа зонтик чуть пониже ручки, так, чтобы шелк не потрепался посередине и кончик зонта не доходил до земли. Высоко подняв худые плечи. Джемс быстро, с точностью механизма переступал своими длинными ногами, и его шествие через парк, залитый ярким солнцем, светившим над безмятежностью лужайки, над людьми, вырвавшимися из жестокой битвы Собственности, бушевавшей там, за оградой, напоминало полет птицы, покинувшей привычную землю и внезапно очутившейся над морем.
He felt a--touch on the arm as he came out at, Albert Gate.	Выйдя на Алберт-Гейт, он почувствовал, как кто-то тронул его за рукав.
It was Soames, who, crossing from the shady side of Piccadilly, where he had been walking home from the office, had suddenly appeared alongside.	Это был Сомс: возвращаясь домой из конторы, он перешел с теневой стороны Пикадилли на солнечную и зашагал рядом с отцом.
"Your mother's in bed," said James; "I was, just coming to you, but I suppose I shall be in the way."	- Мама лежит, - сказал Джемс, - я как раз шел к тебе; впрочем, может быть, я помешаю?
The outward relations between James and his son were marked by a lack of sentiment peculiarly Forsytean, but for all that the two were by no means unattached. Perhaps they regarded one another as an investment; certainly they were solicitous of each other's welfare, glad of each other's company. They had never exchanged two words upon the more intimate problems of life, or revealed in each other's presence the existence of any deep feeling.	С внешней стороны отношения между Джемсом и сыном отличались полным отсутствием сентиментальности, как и у всех истых Форсайтов, однако отнюдь нельзя сказать, чтобы отец и сын не чувствовали взаимной привязанности. Возможно, что они смотрели друг на друга как на капитал, вложенный в солидное предприятие: каждый из них заботился о благосостоянии другого и испытывал удовольствие от его общества. Но они ни разу в жизни не перекинулись словом о более интимных вопросах, ни разу не обнаружили в присутствии друг друга какое-нибудь, глубокое чувство.
Something beyond the power of word-analysis bound them together, something hidden deep in the fibre of nations and families--for blood, they say, is thicker than water--and neither of them was a cold-blooded man. Indeed, in James love of his children was now the prime motive of his existence. To have creatures who were parts of himself, to whom he might transmit the money he saved, was at the root of his saving; and, at seventy-five, what was left that could give him pleasure, but--saving? The kernel of life was in this saving for his children.	Их связывало что-то такое, что было сильнее слов, что таилось в самой сущности нации, семьи, - ведь кровь не вода, а ни того, ни другого нельзя было назвать человеком холодной крови. Для Джемса любовь к детям стала теперь основным стимулом жизни. Сознание, что дети - часть его самого, что им он может передать свои сбережения, - вот что лежало в основе его тяги к наживе; а в семьдесят пять лет какое еще удовольствие мог он получить от жизни, кроме наживы? И основной смысл существования заключался для Джемса в сбережении денег для детей.
Than James Forsyte, notwithstanding all his 'Jonah-isms,' there was no saner man (if the leading symptom of sanity, as we are told, is self-preservation, though without doubt Timothy went too far) in all this London, of which he owned so much, and loved with such a dumb love, as the centre of his opportunities. He had the marvellous instinctive sanity of the middle class. In him--more than in Jolyon, with his masterful will and his moments of tenderness and philosophy--more than in Swithin, the martyr to crankiness--Nicholas, the sufferer from ability--and Roger, the victim of enterprise--beat the true pulse of compromise; of all the brothers he was least remarkable in mind and person, and for that reason more likely to live for ever.	Во всем Лондоне, где у Джемса было столько владений, в Лондоне, который он любил молчаливой любовью, как вместилище своих удач, не было человека, несмотря на всю его мнительность, более здравомыслящего, чем Джемс Форсайт (если основным признаком здравого ума считать инстинкт самосохранения, хотя Тимоти бесспорно в этом отношении хватил через край). Джемс был наделен поразительным инстинктивным здравомыслием, присущим всему его классу. В нем больше, чем в Джолионе с его твердой волей и минутными порывами нежности и философских раздумий, больше, чем в Суизине, оказавшемся в плену у собственных причуд, Николасе, жертве своих способностей, и Роджере, мученике предприимчивости, бесперебойно пульсировал инстинкт приспособления; из всех братьев он был наименее примечателен как по уму, так и по индивидуальности и именно поэтому имел все шансы на бессмертие.
To James, more than to any of the others, was "the family' significant and dear. There had always been something primitive and cosy in his attitude towards life; he loved the family hearth, he loved gossip, and he loved grumbling. All his decisions were formed of a cream which he skimmed off the family mind; and, through that family, off the minds of thousands of other families of similar fibre. Year after year, week after week, he went to Timothy's, and in his brother's front drawing-room--his legs twisted, his long white whiskers framing his clean-shaven mouth would sit watching the family pot simmer, the cream rising to the top; and he would go away sheltered, refreshed, comforted, with an indefinable sense of comfort.	Джемс больше остальных братьев ценил и любил семью. В его отношении к жизни всегда было что-то примитивное и "домашнее"; он любил семейный очаг, любил посудачить, любил поворчать. Для того чтобы прийти к какому-нибудь решению, он снимал пенки мудрости со своей семьи, а через ее посредство и с множества других семей подобного же склада. Год за годом, неделю за неделей ходил он к Тимоти и сидел в гостиной брата, скрестив свои длинные ноги, худой, высокий, с седыми бакенбардами, обрамлявшими его чисто выбритый подбородок, следил, как набегает пенка в закипающем семейном горшке, и уходил оттуда приголубленный, освеженный, утешенный, с неизъяснимым чувством душевного покоя.
Beneath the adamant of his self-preserving instinct there was much real softness in James; a visit to Timothy's was like an hour spent in the lap of a mother; and the deep craving he himself had for the protection of the family wing reacted in turn on his feelings towards his own children; it was a nightmare to him to think of them. exposed to the treatment of the world, in money, health, or reputation. When his old friend John Street's son volunteered for special service, he shook his head querulously, and wondered what John Street was about to allow it; and when young Street was assagaied, he took it so much to heart that he made a point of calling everywhere with the special object of saying: He knew how it would be--he'd no patience with them!	Под несокрушимым инстинктом самосохранения в Джемсе таилась неподдельная мягкость; визит к Тимоти действовал на него, как час, проведенный у материнских колен. Острая потребность чувствовать над собой защиту семейного крылышка влияла в свою очередь и на его отношение к детям; он не мог без ужаса думать о том, что состояние, репутация, здоровье его детей будут в какой-либо мере зависеть от постороннего мира. Узнав, что сын его старого друга Джона Стрита вступил добровольцем в экспедиционный корпус, он сердито покачал головой, удивляясь, как это Джон Стрит допустил такую вещь; а когда молодой человек был убит туземцами, Джемс так близко принял это к сердцу, что обошел всех знакомых только для того, чтобы объявить всюду: "Так я и знал, ну что с такими людьми поделаешь!"
When his son-in-law Dartie had that financial crisis, due to speculation in Oil Shares, James made himself ill worrying over it; the knell of all prosperity seemed to have sounded. It took him three months and a visit to Baden-Baden to get better; there was something terrible in the idea that but for his, James's, money, Dartie's name might have appeared in the Bankruptcy List.	Когда его зять, Дарти, потерпел финансовый крах в результате спекуляции акциями нефтяной компании, Джемс заболел от расстройства; в этой катастрофе ему почудился похоронный звон, провожающий в могилу всяческое благосостояние. Для того чтобы оправиться от такого удара, понадобились три месяца и поездка в Баден-Баден; он приходил, в ужас при одной мысли, что, если бы не его, Джемса, деньги, имя Дарти попало бы в список банкротов.
Composed of a physiological mixture so sound that if he had an earache he thought he was dying, he regarded the occasional ailments of his wife and children as in the nature of personal grievances, special interventions of Providence for the purpose of destroying his peace of mind; but he did not believe at all in the ailments of people outside his own immediate family, affirming them in every case to be due to neglected liver.	Организм Джемса был настолько крепок, что при малейшей боли в ухе он уже готовился к смерти, а болезни жены и детей воспринимал как личное несчастье, специально ниспосланное провидением, чтобы нарушить его душевный покой. Но в недомогания других людей, не входивших в круг его семьи, он просто не верил, утверждая, что все это происходит оттого, что люди не заботятся о своей печени.
His universal comment was: "What can they expect? I have it myself, if I'm not careful!"	Во всех таких случаях слова его были неизменны: "На что они рассчитывают? И у меня бывает то же самое, если я не слежу за собой!"
When he went to Soames's that evening he felt that life was hard on him: There was Emily with a bad toe, and Rachel gadding about in the country; he got no sympathy from anybody; and Ann, she was ill--he did not believe she would last through the summer; he had called there three times now without her being able to see him! And this idea of Soames's, building a house, that would have to be looked into. As to the trouble with Irene, he didn't know what was to come of that--anything might come of it!	Идя в тот вечер к Сомсу, он чувствовал, что жизнь обращается с ним жестоко; у Эмили разыгралась подагра, Рэчел вздумала укатить в гости за город; никто ему не сочувствует; Энн больна - вряд ли протянет лето; он три раза заезжал к ней, и все три раза она не могла его принять. А тут еще Сомс с постройкой дома, этим надо заняться как следует! Что же касается неприятностей с Ирэн, он просто не знает, чем это кончится, - всего можно ожидать!
He entered 62, Montpellier Square with the fullest intentions of being miserable.	Джемс вошел в дом N 62 на Монпелье-сквер с твердым намерением показать, какой он несчастный человек.
It was already half-past seven, and Irene, dressed for dinner, was seated in the drawing- room. She was wearing her gold-coloured frock--for, having been displayed at a dinner-party, a soiree, and a dance, it was now to be worn at home--and she had adorned the bosom with a cascade of lace, on which James's eyes riveted themselves at once.	Было уже половина восьмого, и Ирэн, одетая к обеду, сидела в гостиной. На ней было золотистое платье, в котором она уже показывалась на званом обеде, на вечере и на балу, - теперь его можно было носить только дома; на груди платье было отделано волной кружев, на которые Джемс уставился сразу, как только вошел.
"Where do you get your things?" he said in an aggravated voice. "I never see Rachel and Cicely looking half so well. That rose-point, now--that's not real!"	- Где вы все это покупаете? - сердито спросил он. - Рэчел и Сисили никогда не бывают так хорошо одеты. Это настоящее кружево? Да нет, не может быть!
Irene came close, to prove to him that he was in error.	Ирэн подошла ближе, чтобы доказать Джемсу, что он ошибается.
And, in spite of himself, James felt the influence of her deference, of the faint seductive perfume exhaling from her. No self-respecting Forsyte surrendered at a blow; so he merely said:	И, независимо от своей воли. Джемс размяк от такой предупредительности со стороны Ирэн, от тонкого соблазнительного запаха ее духов. Но ни один уважающий себя Форсайт не сдается с первого удара; и он сказал:
He didn't know--he expected she was spending a pretty penny on dress.	- Не знаю, не знаю, вы, должно быть, тратите уйму денег на наряды.
The gong sounded, and, putting her white arm within his, Irene took him into the dining-room. She seated him in Soames's usual place, round the corner on her left. The light fell softly there, so that he would not be worried by the gradual dying of the day; and she began to talk to him about himself.	Зазвенел гонг, и, подав Джемсу свою ослепительно белую руку, Ирэн повела его в столовую. Она посадила его на место Сомса, слева от себя. Свет здесь падал мягче, сгущавшиеся сумерки не будут его беспокоить; и она принялась говорить с Джемсом о его делах.
Presently, over James came a change, like the mellowing that steals upon a fruit in the, sun; a sense of being caressed, and praised, and petted, and all without the bestowal of a single caress or word of praise. He felt that what he was eating was agreeing with him; he could not get that feeling at home; he did not know when he had enjoyed a glass of champagne so much, and, on inquiring the brand and price, was surprised to find that it was one of which he had a large stock himself, but could never drink; he instantly formed the resolution to let his wine merchant know that he had been swindled.	В Джемсе сразу же произошла перемена, как будто солнце согрело плод, медленно зреющий на ветке; он чувствовал, что его нежат, хвалят, ласкают, а между тем в ее словах не было ни прямой ласки, ни похвалы. Ему казалось, что именно такой обед и нужен для его желудка; дома этого ощущения не бывало; он уже не мог припомнить, когда бокал шампанского доставлял ему такое удовольствие, как сейчас, потом, осведомившись о марке и цене, удивился, что это то же самое вино, которое он держит у себя, но не может пить, и сразу решил заявить своему поставщику, что тот его надувает.
Looking up from his food, he remarked:	Подняв глаза от тарелки, он сказал:
"You've a lot of nice things about the place. Now, what did you give for that sugar-sifter? Shouldn't wonder if it was worth money!"	- У вас так много красивых вещей. Сколько, например, вы заплатили за эту сахарницу? Должно быть, немалые деньги?
He was particularly pleased with the appearance of a picture, on the wall opposite, which he himself had given them:	Особенное удовольствие доставила ему висевшая напротив картина, которую он сам подарил им.
"I'd no idea it was so good!" he said.	- Я и не подозревал, что она так хороша! - сказал он.
They rose to go into the drawing-room, and James followed Irene closely.	Встав из-за стола, они направились в гостиную, и Джемс шел за Ирэн по пятам.
"That's what I call a capital little dinner," he murmured, breathing pleasantly down on her shoulder; "nothing heavy--and not too Frenchified. But I can't get it at home. I pay my cook sixty pounds a year, but she can't give me a dinner like that!"	- Вот это называется хорошо пообедать, - довольным голосом пробормотал он, дыша ей в плечо, - ничего тяжелого и без всяких французских штучек. Дома я не могу добиться таких обедов. Плачу поварихе шестьдесят фунтов в год, но разве она когда-нибудь кормит меня так!
He had as yet made no allusion to the building of the house, nor did he when Soames, pleading the excuse of business, betook himself to the room at the top, where he kept his pictures.	До сих пор о постройке дома не было сказано ни слова; Джемс не заговорил об этом и тогда, когда Сомс, сославшись на дела, ушел наверх, в комнату, где он держал свои картины.
James was left alone with his daughter-in-law. The glow of the wine, and of an excellent liqueur, was still within him. He felt quite warm towards her. She was really a taking little thing; she listened to you, and seemed to understand what you were saying; and, while talking, he kept examining her figure, from her bronze-coloured shoes to the waved gold of her hair. She was leaning back in an Empire chair, her shoulders poised against the top--her body, flexibly straight and unsupported from the hips, swaying when she moved, as though giving to the arms of a lover. Her lips were smiling, her eyes half-closed.	Джемс остался наедине с невесткой. Тепло, разлившееся по всему телу от вина и превосходного ликера, все еще не покидало его. Он чувствовал нежность к Ирэн. В самом деле, в ней столько обаяния; она слушает вас и как будто понимает все, что вы говорите, и, продолжая разговор. Джемс не переставал внимательно разглядывать ее всю, начиная с туфель цвета бронзы и кончая волнистым золотом волос. Она откинулась в кресле, ее плечи приходились вровень со спинкой - тело, прямое, гибкое, послушное, словно отдавалось объятиям любовника. Губы ее улыбались, глаза были полузакрыты.
It may have been a recognition of danger in the very charm of her attitude, or a twang of digestion, that caused a sudden dumbness to fall on James. He did not remember ever having, been quite alone with Irene before. And, as he looked at her, an odd feeling crept over him, as though he had come across something strange and foreign.	Возможно, что Джемсу почудилась опасность в самом очаровании ее позы, возможно, что виной тут был пищеварительный процесс, но он вдруг умолк. Если память ему не изменяет, он еще никогда не оставался наедине с Ирэн. И, глядя на нее. Джемс испытывал странное чувство, словно ему пришлось столкнуться с чем-то необычным и чуждым.
Now what was she thinking about--sitting back like that?	О чем она думает, откинувшись вот так в кресле?
Thus when he spoke it was in a sharper voice, as if he had been awakened from a pleasant dream.	И когда Джемс заговорил, слова его прозвучали резко, словно кто-то прервал его приятные сновидения.
"What d'you do with yourself all day?" he said. "You never come round to Park Lane!"	- Что вы тут делаете одна по целым дням? - сказал он. - Почему бы вам не заглянуть когда-нибудь на Парк-Лейн?
She seemed to be making very lame excuses, and James did not look at her.	Ирэн придумала какую-то отговорку. Джемс выслушал ответ, не глядя на нее.
He did not want to believe that she was really avoiding them--it would mean too much.	Ему не хотелось верить, что она на самом деле избегает его семьи, это было бы уж слишком.
"I expect the fact is, you haven't time," he said; "You're always about with June. I expect you're useful to her with her young man, chaperoning, and one thing and another. They tell me she's never at home now; your Uncle Jolyon he doesn't like it, I fancy, being left so much alone as he is. They tell me she's always hanging about for this young Bosinney; I suppose he comes here every day. Now, what do you think of him? D'you think he knows his own mind? He seems to me a poor thing. I should say the grey mare was the better horse!"	- Наверно, вам просто некогда, - сказал он, - ведь вы вечно с Джун. Ей это очень кстати. Вы, должно быть, всюду сопровождаете ее с женихом. Говорят, она совсем не бывает дома; дяде Джолиону, наверно, это не по душе, приходится сидеть одному. Говорят, она по пятам ходит за этим Босини. Он каждый день бывает у вас? Ну, а как вы к нему относитесь? Как, по-вашему, он положительный человек? На мой взгляд - ничтожество. Она будет держать его под каблучком!
The colour deepened in Irene's face; and James watched her suspiciously.	Щеки Ирэн залились краской. Джемс подозрительно посмотрел на нее.
"Perhaps you don't quite understand Mr. Bosinney," she said.	- Боюсь, что вы не совсем разобрались в мистере Босини, - сказала она.
"Don't understand him!" James humied out: "Why not?--you can see he's one of these artistic chaps. They say he's clever--they all think they're clever. You know more about him than I do," he added; and again his suspicious glance rested on her.	- Не разобрался! - выпалил Джемс. - Это почему же? Сразу видно, что он, как это называется... "художественная натура". Говорят, талантливый, но они все себя считают талантами. Впрочем, вам лучше знать, - добавил он и снова кинул на нее подозрительный взгляд.
"He is designing a house for Soames," she said softly, evidently trying to smooth things over.	- Он работает над проектом дома для Сомса, - мягко сказала Ирэн, явно стараясь успокоить его.
"That brings me to what I was going to say," continued James; "I don't know what Soames wants with a young man like that; why doesn't he go to a first-rate man?"	- Вот как раз об этом я и хотел поговорить, - подхватил Джемс. - Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с этим юнцом; почему он не обратился к первоклассному архитектору?
"Perhaps Mr. Bosinney is first-rate!"	- А может быть, мистер Босини тоже первоклассный архитектор?
James rose, and took a turn with bent head.	Джемс встал и прошелся по комнате, низко опустив голову.
"That's it'," he said, "you young people, you all stick together; you all think you know best!"	- Ну конечно, - сказал он, - вы, молодежь, горой стоите друг за друга; думаете, что умнее вас никого нет!
Halting his tall, lank figure before her, he raised a finger, and levelled it at her bosom, as though bringing an indictment against her beauty:	Длинная, тощая фигура Джемса остановилась перед ней, он угрожающе поднял палец, словно произнося приговор красоте Ирэн.
"All I can say is, these artistic people, or whatever they call themselves, they're as unreliable as they can be; and my advice to you is, don't you have too much to do with him!"	- Я могу сказать только одно: все эти "таланты", или как они там себя называют, самые ненадежные люди; послушайте моего совета: держитесь от него подальше!
Irene smiled; and in the curve of her lips was a strange provocation. She seemed to have lost her deference. Her breast rose and fell as though with secret anger; she drew her hands inwards from their rest on the arms of her chair until the tips of her fingers met, and her dark eyes looked unfathomably at James.	Ирэн улыбнулась, и в изгибе ее рта был какой-то вызов. Вся ее предупредительность к Джемсу исчезла. Казалось, что затаенный гнев волнует ее грудь; она подняла руки, сомкнула кончики пальцев; непроницаемый взгляд ее темных глаз остановился на Джемсе.
The latter gloomily scrutinized the floor.	Он сумрачно уставился себе под ноги.
"I tell you my opinion," he said, "it's a pity you haven't got a child to think about, and occupy you!	- Я вам прямо скажу, - проговорил он, - очень жаль, что у вас нет ребенка, вам нечего делать, не о ком заботиться!
A brooding look came instantly on Irene's face, and even James became conscious of the rigidity that took possession of her whole figure beneath the softness of its silk and lace clothing.	Лицо Ирэн сразу омрачилось, и даже Джемс почувствовал, какое напряжение сковало ее тело под мягким покровом шелка и кружев.
He was frightened by the effect he had produced, and like most men with but little courage, he sought at once to justify himself by bullying.	Эффект, произведенный этими словами, испугал его самого, и, как большинство людей не храброго десятка, он сразу же для большей убедительности, перешел в наступление.
"You don't seem to care about going about. Why don't you drive down to Hurlingham with us? And go to the theatre now and then. At your time of life you ought to take an interest in things. You're a young woman!"	- Вы вечно сидите дома. Почему бы, например, вам не проехаться с нами в Харлингэм? Или не сходить в театр? В ваши годы надо всем интересоваться. Вы же молодая женщина!
The brooding look darkened on her face; he grew nervous.	Лицо Ирэн еще более омрачилось; Джемсу стало совсем не по себе.
"Well, I know nothing about it," he said; "nobody tells me anything. Soames ought to be able to take care of himself. If he can't take care of himself he mustn't look to me--that's all."	- Впрочем, кто вас знает, - сказал он, - мне никогда ничего не рассказывают. Сомс должен сам о себе позаботиться. А если не может, пусть на меня не рассчитывает - вот и все.
Biting the corner of his forefinger he stole a cold, sharp look at his daughter-in-law.	Прикусив кончик указательного пальца, он бросил на невестку холодный, испытующий взгляд.
He encountered her eyes fixed on his own, so dark and deep, that he stopped, and broke into a gentle perspiration.	Ее глаза, темные и глубокие, так твердо смотрели на него, что он запнулся и почувствовал легкую испарину.
"Well, I must be going," he said after a short pause, and a minute later rose, with a slight appearance of surprise, as though he had expected to be asked to stop. Giving his hand to Irene, he allowed himself to be conducted to the door, and let out into the street. He would not have a cab, he would walk, Irene was to say good-night to Soames for him, and if she wanted a little gaiety, well, he would drive her down to Richmond any day.	- Ну, мне надо идти, - сказал он после короткой паузы и секундой позже поднялся с удивленным видом, словно ждал, что его будут удерживать. Он протянул Ирэн руку и позволил проводить себя до дверей и выпустить на улицу. Нет, не нужно звать кэб, он прогуляется пешком, пусть Ирэн передаст привет Сомсу, а если ей захочется немного развлечься, что ж, он в любой день поедет с ней в Ричмонд.
He walked home, and going upstairs, woke Emily out of the first sleep she had had for four and twenty hours, to tell her that it was his impression things were in a bad way at Soames's; on this theme he descanted for half an hour, until at last, saying that he would not sleep a wink, he turned on his side and instantly began to snore.	Джемс пришел домой и, поднявшись к себе, разбудил Эмили, впервые за сутки забывшуюся сном, чтобы сказать ей, что семейные дела Сомса, кажется, идут неважно; обсуждение этой темы заняло у Джемса полчаса, а затем, заявив, что не сможет сомкнуть глаз всю ночь, он повернулся на другой бок и сейчас же захрапел.
In Montpellier Square Soames, who had come from the picture room, stood invisible at the top of the stairs, watching Irene sort the letters brought by the last post. She turned back into the drawing-room; but in a minute came out, and stood as if listening. Then she came stealing up the stairs, with a kitten in her arms. He could see her face bent over the little beast, which was purring against her neck. Why couldn't she look at him like that?	В доме на Монпелье-сквер Сомс, выйдя из верхней комнаты, стоял незамеченный на лестнице и смотрел, как Ирэн разбирает письма, полученные с последней почтой. Она вернулась в гостиную, но сейчас же вышла оттуда и остановилась в дверях, словно прислушиваясь к чему-то. Затем стала тихо подниматься по лестнице, держа на руках котенка. Он видел ее лицо, склонившееся над котенком, который с мурлыканьем терся об ее шею. Почему она никогда не смотрит так на него?
Suddenly she saw him, and her face changed.	Вдруг она заметила Сомса, и выражение ее лица сейчас же изменилось.
"Any letters for me?" he said.	- Есть для меня письма? - спросил он.
"Three."	- Три.
He stood aside, and without another word she passed on into the bedroom.	Сомс посторонился, а Ирэн прошла в спальню, не сказав больше ни слова.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты