Martin Eden/Мартин Иден

CHAPTER XLII/Глава 42

English	Русский
One day Martin became aware that he was lonely. He was healthy and strong, and had nothing to do. The cessation from writing and studying, the death of Brissenden, and the estrangement from Ruth had made a big hole in his life; and his life refused to be pinned down to good living in cafes and the smoking of Egyptian cigarettes. It was true the South Seas were calling to him, but he had a feeling that the game was not yet played out in the United States. Two books were soon to be published, and he had more books that might find publication. Money could be made out of them, and he would wait and take a sackful of it into the South Seas. He knew a valley and a bay in the Marquesas that he could buy for a thousand Chili dollars. The valley ran from the horseshoe, land-locked bay to the tops of the dizzy, cloud-capped peaks and contained perhaps ten thousand acres. It was filled with tropical fruits, wild chickens, and wild pigs, with an occasional herd of wild cattle, while high up among the peaks were herds of wild goats harried by packs of wild dogs. The whole place was wild. Not a human lived in it. And he could buy it and the bay for a thousand Chili dollars.	И пришел день, когда Мартину стало одиноко. Вот он здоров, полон сил, а делать ему нечего. Писать и заниматься он перестал, Бриссенден умер, Руфь для него потеряна, и в жизни зияет пустота, а просто жить безбедно, похаживать в кафе да покуривать "Египетские" сигареты - не для него это. Правда, слышался ему зов Южных морей, но казалось ему, что в Соединенных Штатах игра еще не окончена. Скоро должны выйти две его книги, а есть у него в запасе и рукописи, которые, возможно, все же найдут издателя. Они принесут деньги, он подождет и уж тогда, богачом, отправится в Южные моря. На Маркизах есть одна долина возле бухты, ее можно купить за тысячу чилийских долларов. От подковообразной закрытой бухты долина уходит к головокружительным, увенчанным облаками горным пикам, и в вей добрых десять тысяч акров. Там полным-полно тропических плодов, диких куропаток и кабанов, бывает, забредет и стадо диких коров, а высоко в горах пасутся стада диких коз, и на них охотятся стаи диких собак. Дикое место. Людей там нет. И можно купить эту долину вместе с бухтой за тысячу чилийских долларов.
The bay, as he remembered it, was magnificent, with water deep enough to accommodate the largest vessel afloat, and so safe that the South Pacific Directory recommended it to the best careening place for ships for hundreds of miles around. He would buy a schooner--one of those yacht- like, coppered crafts that sailed like witches--and go trading copra and pearling among the islands. He would make the valley and the bay his headquarters. He would build a patriarchal grass house like Tati's, and have it and the valley and the schooner filled with dark-skinned servitors. He would entertain there the factor of Taiohae, captains of wandering traders, and all the best of the South Pacific riffraff. He would keep open house and entertain like a prince. And he would forget the books he had opened and the world that had proved an illusion.	Бухта, помнится, великолепная, глубокая, туда спокойно могут заходить самые крупные суда, и притом безопасная. Справочник Южно-тихоокеанского пароходства даже рекомендует ее как лучшее на многие сотни миль место для малого ремонта судов. Он купит шхуну - из тех, что вроде яхты, дно обшито медью и развивают бешеную скорость - и станет торговать копрой и добывать жемчуг у островов. Долина и бухта станут его штаб-квартирой. Он построит просторный дом, крытый пальмовыми листьями, как спокон веку строят островитяне, и в доме, в долине, на шхуне у него будут темнокожие слуги. Там он будет принимать агента с фактории Тайохаэ, капитанов странствующих торговых судов и сливки тамошнего сомнительного общества. У него будет открытый дом, и принимать он всех станет по-королевски. И забудет книги, которые некогда так много для него значили, забудет мир, который оказался обманчивым.
To do all this he must wait in California to fill the sack with money. Already it was beginning to flow in. If one of the books made a strike, it might enable him to sell the whole heap of manuscripts. Also he could collect the stories and the poems into books, and make sure of the valley and the bay and the schooner. He would never write again. Upon that he was resolved. But in the meantime, awaiting the publication of the books, he must do something more than live dazed and stupid in the sort of uncaring trance into which he had fallen.	Чтобы все это исполнилось, надо сидеть в Калифорнии и ждать, когда разбогатеешь. Деньги понемногу притекают. Если бы какая-нибудь из его книг завоевала успех, удалось бы продать всю груду рукописей. Можно бы составить сборники стихов и рассказов и уж тогда долина, бухта, шхуна у него в руках. Писать он больше не будет. Это решено. Но пока, в ожидании, когда книги будут напечатаны, надо что-то делать, выйти из тупого оцепенения, какой-то холодной отрешенности.
He noted, one Sunday morning, that the Bricklayers' Picnic took place that day at Shell Mound Park, and to Shell Mound Park he went. He had been to the working-class picnics too often in his earlier life not to know what they were like, and as he entered the park he experienced a recrudescence of all the old sensations. After all, they were his kind, these working people. He had been born among them, he had lived among them, and though he had strayed for a time, it was well to come back among them.	Однажды воскресным утром Мартин узнал, что в этот день в Шелл-Маунд-парке каменщики устраивают гулянье, и прямиком туда направился. В прежние времена он частенько бывал на таких гуляньях, хорошо представлял, что это такое, и, едва вошел в парк, на него нахлынули ощущения той давней поры. В конце концов, он из того же теста, что весь этот рабочий люд. Среди тружеников он родился, среди них жил, и, хотя на время от них отошел, приятно снова оказаться среди своих.
"If it ain't Mart!" he heard some one say, and the next moment a hearty hand was on his shoulder. "Where you ben all the time? Off to sea? Come on an' have a drink."	- Неужто Март! - услышал он, и чья-то дружеская рука опустилась ему на плечо. - Где пропадал? В плаванье ходил? Ну, давай опрокинем стаканчик.
It was the old crowd in which he found himself--the old crowd, with here and there a gap, and here and there a new face. The fellows were not bricklayers, but, as in the old days, they attended all Sunday picnics for the dancing, and the fighting, and the fun. Martin drank with them, and began to feel really human once more. He was a fool to have ever left them, he thought; and he was very certain that his sum of happiness would have been greater had he remained with them and let alone the books and the people who sat in the high places. Yet the beer seemed not so good as of yore. It didn't taste as it used to taste. Brissenden had spoiled him for steam beer, he concluded, and wondered if, after all, the books had spoiled him for companionship with these friends of his youth. He resolved that he would not be so spoiled, and he went on to the dancing pavilion. Jimmy, the plumber, he met there, in the company of a tall, blond girl who promptly forsook him for Martin.	Он очутился старой компании, только из старых приятелей кое-кого недоставало, появились и новые, незнакомые лица. К каменщикам они не имели никакого отношения, но по-прежнему ходили на все подряд воскресные гулянья - потанцевать, подраться, позабавиться. Мартин выпил с ними и снова начал. чувствовать себя человеком. Дурак он, что ушел от них; и конечно же, он был бы куда счастливее, если бы остался со своими и махнул рукой на книги и на всяких важных господ. Однако, пиво не казалось так хорошо, как в былые времена. Совсем не тот, не прежний вкус. Это Бриссенден виноват, отбил у него вкус к пиву, решил он и подумал, а может, книги в конце концов отбили у него вкус к обществу друзей юности. Он решил не поддаваться и пошел в павильон для танцев. Встретил подручного слесаря с какой-то блондинкой, и она тотчас предпочла своему кавалеру Мартина.
"Gee, it's like old times," Jimmy explained to the gang that gave him the laugh as Martin and the blonde whirled away in a waltz. "An' I don't give a rap. I'm too damned glad to see 'm back. Watch 'm waltz, eh? It's like silk. Who'd blame any girl?"	- Ишь какой, всегда он так, - объяснил Джимми приятелям, которые стали над ним потешаться, когда Мартин с блондинкой унеслись от него в вальсе. - И плевать, я не в обиде. Уж больно я рад опять его повстречать. Гляди, как ее кружит, а? Эдак ласково. Как тут девчонку виноватить?
But Martin restored the blonde to Jimmy, and the three of them, with half a dozen friends, watched the revolving couples and laughed and joked with one another. Everybody was glad to see Martin back. No book of his been published; he carried no fictitious value in their eyes. They liked him for himself. He felt like a prince returned from excile, and his lonely heart burgeoned in the geniality in which it bathed. He made a mad day of it, and was at his best. Also, he had money in his pockets, and, as in the old days when he returned from sea with a pay-day, he made the money fly.	Но Мартин возвратил девчонку Джимми, и втроем, да еще с полудюжиной приятелей, они смотрели, как крутятся пары, и смеялись, и перебрасывались шутками. Все радовались возвращению Мартина. Ни одна его книга еще не вышла из печати. И он не поднялся в их глазах на какие-то мнимые высоты. Просто его любили такого, какой он есть. Он чувствовал себя принцем, вернувшимся после изгнания, и одинокая душа его расцветала, омытая их сердечным радушием. Он веселился вовсю, он был в ударе. Да и карманы были не пусты, и, как бывало, когда он возвращался из плаванья, только что получив жалованье, он беспечно сорил деньгами.
Once, on the dancing-floor, he saw Lizzie Connolly go by in the arms of a young workingman; and, later, when he made the round of the pavilion, he came upon her sitting by a refreshment table. Surprise and greetings over, he led her away into the grounds, where they could talk without shouting down the music. From the instant he spoke to her, she was his. He knew it. She showed it in the proud humility of her eyes, in every caressing movement of her proudly carried body, and in the way she hung upon his speech. She was not the young girl as he had known her. She was a woman, now, and Martin noted that her wild, defiant beauty had improved, losing none of its wildness, while the defiance and the fire seemed more in control. "A beauty, a perfect beauty," he murmured admiringly under his breath. And he knew she was his, that all he had to do was to say "Come," and she would go with him over the world wherever he led.	В какую-то минуту среди танцующих мелькнула Лиззи Конноли в объятиях молодого рабочего парня, и позднее, пройдясь по павильону, Мартин набрел на нее - она сидела у стола с закусками и прохладительными напитками. Когда радостно-удивленные восклицания остались позади, Мартин вышел с нею на волю, где можно разговаривать, не стараясь перекричать музыку. С той минуты, как он с ней заговорил, она была в его власти. Он это понимал. Он читал это в гордом и покорном ее взгляде, во всей ее гордой и ласковой повадке, в том, как жадно она его слушала. Это была уже не та девчонка, какую он знал прежде. Теперь перед ним была женщина, и ее страстной, дерзкой красоте еще прибавилось прелести - все такая же страстная, она стала уже не такой пылкой и дерзкой, видно, научилась лучше владеть собой. "Красавица, настоящая красавица", - прошептал восхищенный Мартин. И он понимал, она в его власти, и скажи он только "Пойдем", она пойдет за ним на край света.
Even as the thought flashed through his brain he received a heavy blow on the side of his head that nearly knocked him down. It was a man's fist, directed by a man so angry and in such haste that the fist had missed the jaw for which it was aimed. Martin turned as he staggered, and saw the fist coming at him in a wild swing. Quite as a matter of course he ducked, and the fist flew harmlessly past, pivoting the man who had driven it. Martin hooked with his left, landing on the pivoting man with the weight of his body behind the blow. The man went to the ground sidewise, leaped to his feet, and made a mad rush. Martin saw his passion-distorted face and wondered what could be the cause of the fellow's anger. But while he wondered, he shot in a straight left, the weight of his body behind the blow. The man went over backward and fell in a crumpled heap. Jimmy and others of the gang were running toward them.	Едва у него мелькнула эта мысль, жестокий удар кулаком в скулу чуть не свалил его наземь. Нападающим двигала такая злость и так он спешил, что он не попал в челюсть, куда метил. Мартин кое-как устоял на ногах, обернулся навстречу новому яростному взмаху кулака. Он машинально пригнулся, и кулак, не задев его, скользнул мимо, противника рвануло вперед, крутануло. Мартин изо всей силы нанес короткий боковой удар левой. Противник рухнул на бок, вскочил, бешено кинулся на Мартина. Мартин увидел его искаженное неистовой злобой лицо, мельком подумал, с чего так зол на него этот парень. А тем временем, размахнувшись, нанес прямой удар левой. Парень опрокинулся назад, рухнул грудой тряпья. К ним уже подбегали Джимми с приятелями.
Martin was thrilling all over. This was the old days with a vengeance, with their dancing, and their fighting, and their fun. While he kept a wary eye on his antagonist, he glanced at Lizzie. Usually the girls screamed when the fellows got to scrapping, but she had not screamed. She was looking on with bated breath, leaning slightly forward, so keen was her interest, one hand pressed to her breast, her cheek flushed, and in her eyes a great and amazed admiration.	Все существо Мартина торжествовало победу. Будто вернулись беззаботные прежние дни, танцы, драка, веселье - даже еще лучше стало. Он не спускал настороженного взгляда с противника. Лишь мельком глянул на Лиззи. Обычно девушки поднимают визг, когда парни дерутся, но Лиззи не визжала. Затаив дыхание, она чуть подалась вперед и жадно следила за схваткой - рука прижата к груди, щеки пылают, в глазах жаркое, восхищенное удивление.
The man had gained his feet and was struggling to escape the restraining arms that were laid on him.	Парень поднялся с земли и теперь силился вырваться из рук честной компании.
"She was waitin' for me to come back!" he was proclaiming to all and sundry. "She was waitin' for me to come back, an' then that fresh guy comes buttin' in. Let go o' me, I tell yeh. I'm goin' to fix 'm."	- Она меня дожидалась! - орал он на весь белый свет. - Меня она дожидалась, а этот встрял и нахально ее увел! Пустите меня, говорят вам, пустите. Я с ним разделаюсь!
"What's eatin' yer?" Jimmy was demanding, as he helped hold the young fellow back. "That guy's Mart Eden. He's nifty with his mits, lemme tell you that, an' he'll eat you alive if you monkey with 'm."	- Очумел, что ли? - спросил Джимми, вместе с другими удерживая парня. - Это ж Мартин Иден. Он боксер что надо, верно тебе говорю. Будешь соваться, он из тебя лепешку сделает.
"He can't steal her on me that way," the other interjected.	- Он ее у меня из-под носа увел! - выкрикнул парень.
"He licked the Flyin' Dutchman, an' you know _him_," Jimmy went on expostulating. "An' he did it in five rounds. You couldn't last a minute against him. See?"	- Он одолел Летучего Голландца, а уж его-то ты знаешь, - увещевал Джимми. - Всего-то за пять раундов и свалил. А ты и минуты против него не продержишься.
This information seemed to have a mollifying effect, and the irate young man favored Martin with a measuring stare.	Это известие, кажется, несколько утихомирило разъяренного парня, и он смерил Мартина опасливым взглядом.
"He don't look it," he sneered; but the sneer was without passion.	- По нему не видать, - насмешливо сказал он, но запала в насмешке не чувствовалось.
"That's what the Flyin' Dutchman thought," Jimmy assured him. "Come on, now, let's get outa this. There's lots of other girls. Come on."	- Летучий Голландец тоже сперва не увидал, - заверил его Джимми. - Пошли, кончай с этим. Мало тут, что ли, девчонок. Пошли!
The young fellow allowed himself to be led away toward the pavilion, and the gang followed after him.	Парень дал себя увести, и вся компания двинулась за ним в сторону павильона.
"Who is he?" Martin asked Lizzie. "And what's it all about, anyway?"	- Кто это? - спросил Мартин у Лиззи. - И вообще, с чего он так вскинулся?
Already the zest of combat, which of old had been so keen and lasting, had died down, and he discovered that he was self-analytical, too much so to live, single heart and single hand, so primitive an existence.	Боевой пыл, который когда-то жарко разгорался в нем и остывал не сразу, уже угас, Мартин поймал себя на том, что слишком придирчиво разбирается в себе, и понял: не для него это незатейливое существование, когда бездумно даешь волю любому порыву.
Lizzie tossed her head.	Лиззи вскинула голову.
"Oh, he's nobody," she said. "He's just ben keepin' company with me."	- А никто, - сказала она. - Ухажер мой.
"I had to, you see," she explained after a pause. "I was gettin' pretty lonesome. But I never forgot." Her voice sank lower, and she looked straight before her. "I'd throw 'm down for you any time."	И, помолчав, объяснила: - Так уж пришлось. Больно тошно стало одной-то. А только я не забыла, - договорила она совсем тихо, глядя куда-то вдаль. - А его бы бросила и глазом не моргнула.
Martin looking at her averted face, knowing that all he had to do was to reach out his hand and pluck her, fell to pondering whether, after all, there was any real worth in refined, grammatical English, and, so, forgot to reply to her.	Она отвернулась, а Мартин, глядя на нее, знал: довольно только протянуть руку, чтобы сорвать этот плод, и еще подумалось, а много ли, в сущности, стоит безукоризненно правильная утонченная речь, и за этими мыслями забыл ей ответить.
"You put it all over him," she said tentatively, with a laugh.	- Здорово ты его отдубасил, - со смехом бросила Лиззи пробный камешек.
"He's a husky young fellow, though," he admitted generously. "If they hadn't taken him away, he might have given me my hands full."	- А он крепкий парнишка, - великодушно признал Мартин. - Если бы его не увели, пожалуй, я не так бы легко с ним справился.
"Who was that lady friend I seen you with that night?" she asked abruptly.	- А кто была дамочка, с кем я тебя видала в тот вечер? - спросила Лиззи.
"Oh, just a lady friend," was his answer.	- Да просто знакомая, - ответил Мартин.
"It was a long time ago," she murmured contemplatively. "It seems like a thousand years."	- Давно это было, - задумчиво прошептала она. - Будто тыща лет прошла.
But Martin went no further into the matter. He led the conversation off into other channels. They had lunch in the restaurant, where he ordered wine and expensive delicacies and afterward he danced with her and with no one but her, till she was tired. He was a good dancer, and she whirled around and around with him in a heaven of delight, her head against his shoulder, wishing that it could last forever. Later in the afternoon they strayed off among the trees, where, in the good old fashion, she sat down while he sprawled on his back, his head in her lap. He lay and dozed, while she fondled his hair, looked down on his closed eyes, and loved him without reserve. Looking up suddenly, he read the tender advertisement in her face. Her eyes fluttered down, then they opened and looked into his with soft defiance.	Но эту тему Мартин не поддержал. Перевел разговор на другое. Они пообедали в ресторане, он заказал вино и дорогие лакомства, а потом танцевал с ней, с ней одной, покуда она не устала. Он был отличный танцор, и Лизз кружилась с ним и кружилась, склонясь головой ему на плечо, она была вне себя от счастья, и ей хотелось только, чтобы так было вечно. К вечеру они погуляли в парке, а потом, по доброму старому обычаю, она села на траву, а Мартин растянулся на спине, положил голову ей на колени. Он дремал, а Лиззи гладила его волосы, смотрела на его сомкнутые веки, - ее переполняла любовь. Внезапно открыв глаза, Мартин прочел признание, написанное на ее лице. Она опустила ресницы, вновь подняла и с ласковым вызовом встретила его взгляд.
"I've kept straight all these years," she said, her voice so low that it was almost a whisper.	- Я честная перед тобой, ждала тебя все годы, - сказала она тихо-тихо, чуть не шепотом.
In his heart Martin knew that it was the miraculous truth. And at his heart pleaded a great temptation. It was in his power to make her happy. Denied happiness himself, why should he deny happiness to her? He could marry her and take her down with him to dwell in the grass-walled castle in the Marquesas. The desire to do it was strong, but stronger still was the imperative command of his nature not to do it. In spite of himself he was still faithful to Love. The old days of license and easy living were gone. He could not bring them back, nor could he go back to them. He was changed--how changed he had not realized until now.	Мартин понимал, что, как ни поразительно, это правда. И в душе отчаянно боролся с искушением. Он может сделать ее счастливой. Судьба отказала ему в счастье, но почему он должен отказать в счастье этой девушке? Можно бы жениться на ней, и пусть она живет во дворце на Маркизах под кровлей из пальмовых листьев. Так сильно было искушение, но властный внутренний голос оказался еще сильней. Сам того не желая, Мартин был все еще верен Любви. Пора вольной, бездумной жизни миновала. Ее уже не вернуть, и к ней не вернуться. Он изменился, до этого часа он даже не понимал, как сильно изменился.
"I am not a marrying man, Lizzie," he said lightly.	- Не гожусь я в мужья, Лиззи, - небрежно сказал он.
The hand caressing his hair paused perceptibly, then went on with the same gentle stroke. He noticed her face harden, but it was with the hardness of resolution, for still the soft color was in her cheeks and she was all glowing and melting.	Рука, играющая его волосами, на миг замерла, потом опять принялась тихо их поглаживать. Лицо девушки словно отвердело, но то была твердость внезапно принятого решения, - щеки по-прежнему розовели, и вся она светилась нежностью.
"I did not mean that--" she began, then faltered. "Or anyway I don't care."	- Не об том я... - начала она и запнулась. - Или... да мне все, все едино, - повторила она.
"I don't care," she repeated. "I'm proud to be your friend. I'd do anything for you. I'm made that way, I guess."	- Я гордая, что ты мне друг. Я для тебя чего хочешь сделаю. Такая уж, видать, уродилась.
Martin sat up. He took her hand in his. He did it deliberately, with warmth but without passion; and such warmth chilled her.	Мартин сел, взял ее за руку. Неспешно взял, с теплым чувством, но без страсти, и от этой теплоты девушку пробрал холод.
"Don't let's talk about it," she said.	- Не будем больше про это, - сказала она.
"You are a great and noble woman," he said. "And it is I who should be proud to know you. And I am, I am. You are a ray of light to me in a very dark world, and I've got to be straight with you, just as straight as you have been."	- Ты очень хорошая, сердце у тебе благородное, - сказал Мартин.. - Это мне надо гордиться, что я с тобой знаком. И я горжусь, горжусь. Ты для меня луч света в очень темном мире, и я должен быть честен перед тобой, как была честна передо мной ты.
"I don't care whether you're straight with me or not. You could do anything with me. You could throw me in the dirt an' walk on me. An' you're the only man in the world that can," she added with a defiant flash. "I ain't taken care of myself ever since I was a kid for nothin'."	- А мне все едино, честный ты со мной или нечестный. Ты чего хочешь со мной делай. Хоть в грязь кинь да растопчи. В целом свете одному тебе это можно, - с чувством, с вызовом прибавила она. - Зазря я, что ль, сызмальства сама об себе заботилась.
"And it's just because of that that I'm not going to," he said gently. "You are so big and generous that you challenge me to equal generousness. I'm not marrying, and I'm not--well, loving without marrying, though I've done my share of that in the past. I'm sorry I came here to-day and met you. But it can't be helped now, and I never expected it would turn out this way."	- Потому-то я ничего такого и не сделаю, - мягко сказал Мартин. - У тебя слишком большое сердце, слишком ты великодушная, не могу я с тобой поступать недостойно. Жениться я не собираюсь и не собираюсь... ну, любить, не женясь, хотя прежде со мной так бывало. Мне жаль, что я пришел сюда сегодня и встретился с тобой. Но теперь уже ничего не поделаешь, и я ведь совсем не думал, что так обернется.
"But look here, Lizzie. I can't begin to tell you how much I like you. I do more than like you. I admire and respect you. You are magnificent, and you are magnificently good. But what's the use of words? Yet there's something I'd like to do. You've had a hard life; let me make it easy for you." (A joyous light welled into her eyes, then faded out again.) "I'm pretty sure of getting hold of some money soon--lots of it."	Но послушай, Лиззи, ты мне так нравишься, никакими словами не сказать. Не просто нравишься. Я восхищаюсь тобой и уважаю тебя. Ты замечательная, ты замечательно хорошая. Да что толку в словах? Но я вот что хочу сделать. Тебе трудно жилось, позволь мне облегчить твою жизнь. (Глаза Лиззи засветились радостным светом - и снова погасли.) У меня почти наверняка скоро заведутся деньги... Много денег.
In that moment he abandoned the idea of the valley and the bay, the grass- walled castle and the trim, white schooner. After all, what did it matter? He could go away, as he had done so often, before the mast, on any ship bound anywhere.	В эту минуту он махнул рукой на долину с бухтой, на крытый пальмовыми листьями дворец и нарядную белую шхуну. В конце-то концов, не все ли равно. Можно уйти в плаванье простым матросом куда угодно, на любом корабле, как уходил уже столько раз.
"I'd like to turn it over to you. There must be something you want--to go to school or business college. You might like to study and be a stenographer. I could fix it for you. Or maybe your father and mother are living--I could set them up in a grocery store or something. Anything you want, just name it, and I can fix it for you."	- Я хотел бы отдать эти деньги тебе. Есть ведь, наверно, что-то, чего тебе хочется, - пойти в школу или на курсы делопроизводства. Или захочешь выучиться на стенографистку. Я это устрою. Или, может, у тебя живы отец с матерью. Я могу купить для них бакалейную лавку или что-нибудь еще. Только скажи, чего ты хочешь, и я все устрою.
She made no reply, but sat, gazing straight before her, dry-eyed and motionless, but with an ache in the throat which Martin divined so strongly that it made his own throat ache. He regretted that he had spoken. It seemed so tawdry what he had offered her--mere money--compared with what she offered him. He offered her an extraneous thing with which he could part without a pang, while she offered him herself, along with disgrace and shame, and sin, and all her hopes of heaven.	Лиззи не отвечала, сидела не шевелясь, глядя в одну точку сухими глазами, но в горле у нее застрял ком, и Мартин так отчетливо понял ее боль, что и у него самого ком застрял в горле. Зачем только он такое сказал. Всего-навсего деньги предложил он ей - такая эта дешевка перед тем, что предложила ему она. Он хотел отдать то, без чего мог обойтись, с чем мог расстаться легко, она же отдала ему себя, шла на позор, на стыд, на грех, который не простится ей и за гробом.
"Don't let's talk about it," she said with a catch in her voice that she changed to a cough. She stood up. "Come on, let's go home. I'm all tired out."	- Давай не будем про это, - сказала Лиззи, голос ее сорвался, и она сделала вид, будто закашлялась. И поднялась. - Пошли по домам. Устала до смерти.
The day was done, and the merrymakers had nearly all departed. But as Martin and Lizzie emerged from the trees they found the gang waiting for them. Martin knew immediately the meaning of it. Trouble was brewing. The gang was his body-guard. They passed out through the gates of the park with, straggling in the rear, a second gang, the friends that Lizzie's young man had collected to avenge the loss of his lady. Several constables and special police officers, anticipating trouble, trailed along to prevent it, and herded the two gangs separately aboard the train for San Francisco. Martin told Jimmy that he would get off at Sixteenth Street Station and catch the electric car into Oakland. Lizzie was very quiet and without interest in what was impending. The train pulled in to Sixteenth Street Station, and the waiting electric car could be seen, the conductor of which was impatiently clanging the gong.	Праздник кончился, почти все гуляки уже разошлись. Но когда Мартин и Лиззи вышли из-за деревьев, оказалось, что вся компания их поджидает. Мартин тотчас понял, что это значит. Назревала заварушка. Компания - его телохранители. Они вышли из ворот парка, а за ними в отдалении следовала вторая компания, друзья Лиззиного кавалера - потеряв даму, он собрал приятелей и готовился отомстить. Несколько полицейских, учуяв, что дело пахнет дракой, держались неподалеку и препроводили обе компании, одну за другой, к поезду на Сан-Франциско, Мартин сказал Джимми, он выйдет у Шестнадцатой улицы и доедет в Окленд трамваем. Лиззи сидела тихая, безучастная к назревающей драке. Поезд остановился на Шестнадцатой улице, у станции уже стоял трамвай, и кондуктор нетерпеливо трезвонил.
"There she is," Jimmy counselled. "Make a run for it, an' we'll hold 'em back. Now you go! Hit her up!"	- Вон он дожидается. Давай беги, а мы их задержим, - посоветовал Джимми. - Живей! Не упусти его!
The hostile gang was temporarily disconcerted by the manoeuvre, then it dashed from the train in pursuit. The staid and sober Oakland folk who sat upon the car scarcely noted the young fellow and the girl who ran for it and found a seat in front on the outside. They did not connect the couple with Jimmy, who sprang on the steps, crying to the motorman:-	Враги растерялись было при этом маневре, но сейчас же соскочили с поезда и кинулись вдогонку. Пассажиры трамвая, степенные, рассудительные оклендцы, едва ли обратили внимание на парня и девушку, которые вскочили в трамвай и прошли на передние открытые места. Они не связали эту пару с Джимми, который вскочил на подножку и заорал вагоновожатому:
"Slam on the juice, old man, and beat it outa here!"	- Врубай ток, старик, да гони отсюда!
The next moment Jimmy whirled about, and the passengers saw him land his fist on the face of a running man who was trying to board the car. But fists were landing on faces the whole length of the car. Thus, Jimmy and his gang, strung out on the long, lower steps, met the attacking gang. The car started with a great clanging of its gong, and, as Jimmy's gang drove off the last assailants, they, too, jumped off to finish the job. The car dashed on, leaving the flurry of combat far behind, and its dumfounded passengers never dreamed that the quiet young man and the pretty working-girl sitting in the corner on the outside seat had been the cause of the row.	И тотчас круто обернулся, заехал кулаком в лицо бегущему парню, который пытался тоже вскочить в трамвай. Вдоль всего вагона кулаки молотили по лицам. Так Джимми с приятелями на всех подножках трамвая отражали атаку. Трамвай затрезвонил вовсю, рванулся вперед, и, отбив последних нападающих, Джимми со своими соскочил наземь, чтобы довести дело до конца. Трамвай помчался дальше, оставив далеко позади шквал битвы, а ошарашенные пассажиры и думать не думали, что причина переполоха спокойный молодой человек и хорошенькая работница.
Martin had enjoyed the fight, with a recrudescence of the old fighting thrills. But they quickly died away, and he was oppressed by a great sadness. He felt very old--centuries older than those careless, care- free young companions of his others days. He had travelled far, too far to go back. Their mode of life, which had once been his, was now distasteful to him. He was disappointed in it all. He had developed into an alien. As the steam beer had tasted raw, so their companionship seemed raw to him. He was too far removed. Too many thousands of opened books yawned between them and him. He had exiled himself. He had travelled in the vast realm of intellect until he could no longer return home. On the other hand, he was human, and his gregarious need for companionship remained unsatisfied. He had found no new home. As the gang could not understand him, as his own family could not understand him, as the bourgeoisie could not understand him, so this girl beside him, whom he honored high, could not understand him nor the honor he paid her. His sadness was not untouched with bitterness as he thought it over.	Мартин сперва радовался драке, в нем вспыхнул давний боевой задор. Но задор этот быстро угас, сменился печалью. До чего же он стар, куда старше беспечных, беззаботных приятелей его прежних дней. Он ушел далеко, слишком далеко, назад уже не вернуться. Их жизнь, та, какою когда-то жил и он, ему теперь отвратительна. В ней он окончательно разочаровался. Он стал чужаком. Как показался противен вкус дешевого пива, так противно теперь ему водить компанию с этими парнями. Слишком он отдалился. Тысячи книг, что он держал в руках, разверзли между ними пропасть. Он сам отправил себя в изгнание. Он странствовал по бескрайнему царству разума, и вот уже нет ему возврата домой. Но ведь человек же он, и всечеловеческая потребность в обществе себе подобных остается неутоленной. Нового дома он не обрел. Как не способны его понять эти старые приятели, и родные, и всякие буржуа, так и девушке, сидящей рядом, которую он глубоко уважает, не понять ни его самого, ни того, как глубоко он ее уважает. Мартин думал обо всем этом, и печаль его окрасилась горечью.
"Make it up with him," he advised Lizzie, at parting, as they stood in front of the workingman's shack in which she lived, near Sixth and Market. He referred to the young fellow whose place he had usurped that day.	- Помирись с ним, - посоветовал он Лиззи при расставании, когда они стояли перед лачугой в рабочем квартале, где она жила неподалеку от угла Шестой и Маркет-стрит. Он говорил о молодом парне, которого сегодня оттеснил.
"I can't--now," she said.	- Не могу я... теперь, - сказала Лиззи.
"Oh, go on," he said jovially. "All you have to do is whistle and he'll come running."	- Ну что ты, - весело сказал Мартин. - Только свистни, и он бегом прибежит.
"I didn't mean that," she said simply.	- Я не про то, - просто сказала Лиззи.
And he knew what she had meant.	И он понял, о чем она.
She leaned toward him as he was about to say good night. But she leaned not imperatively, not seductively, but wistfully and humbly. He was touched to the heart. His large tolerance rose up in him. He put his arms around her, and kissed her, and knew that upon his own lips rested as true a kiss as man ever received.	Он уже собирался проститься, и тут она потянулась к нему. Но не властно потянулась, не с желанием соблазнить, а с тоской и смирением. Мартин был бесконечно тронут. Его природное великодушие взяло верх. Он обнял Лиззи и поцеловал, и знал: ничто на свете не могло быть искренней и чище ее ответного поцелуя.
"My God!" she sobbed. "I could die for you. I could die for you."	- Господи! - сквозь слезы выговорила она. - Я хоть сейчас умру за тебя! Хоть сейчас!
She tore herself from him suddenly and ran up the steps. He felt a quick moisture in his eyes.	И внезапно оторвалась от него и взбежала на крыльцо. У Мартина увлажнились глаза.
"Martin Eden," he communed. "You're not a brute, and you're a damn poor Nietzscheman. You'd marry her if you could and fill her quivering heart full with happiness. But you can't, you can't. And it's a damn shame."	"Мартин Иден, - сказал он себе. - Ты не скот, ты проклятый ницшеанец. Ты должен был бы на ней жениться, и тогда это трепещущее сердце до краев наполнилось бы счастьем. Но не можешь ты, не можешь! Позор! "
"'A poor old tramp explains his poor old ulcers,'" he muttered, remembering his Henly. "'Life is, I think, a blunder and a shame.'	"Бродяга старый, что бубнит про язву, - пробормотал Мартин, вспомнив строки Хенли. - Людская жизнь - ошибка и позор.
It is--a blunder and a shame."	Да, так и есть, ошибка и позор".

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты