Martin Eden/Мартин Иден

CHAPTER XXXIV/Глава 34

English	Русский
Arthur remained at the gate while Ruth climbed Maria's front steps. She heard the rapid click of the type-writer, and when Martin let her in, found him on the last page of a manuscript. She had come to make certain whether or not he would be at their table for Thanksgiving dinner; but before she could broach the subject Martin plunged into the one with which he was full.	Артур остался у калитки, а Руфь поднялась по ступенькам Марииного крыльца. Она слышала быстрый стук пишущей машинки и, когда Мартин впустил ее в комнату, увидела, что он заканчивает последнюю страницу какой-то рукописи. Руфь приехала удостовериться, будет ли он у них на обеде в День благодарения, но не успела, Мартин был слишком полон другим.
"Here, let me read you this," he cried, separating the carbon copies and running the pages of manuscript into shape. "It's my latest, and different from anything I've done. It is so altogether different that I am almost afraid of it, and yet I've a sneaking idea it is good. You be judge. It's an Hawaiian story. I've called it 'Wiki-wiki.'"	- Послушай, сейчас я тебе это прочту! - воскликнул он, раскладывая экземпляры и аккуратно выравнивая стопки. - Это последний мой рассказ, он совсем непохож на все прежние. До того непохож, что мне даже страшно, и все-таки в душе я надеюсь, что он получился. Будь судьей. Это из жизни на Гавайях. Я его назвал "Уики-Уики".
His face was bright with the creative glow, though she shivered in the cold room and had been struck by the coldness of his hands at greeting. She listened closely while he read, and though he from time to time had seen only disapprobation in her face, at the close he asked:-	Лицо Мартина горело жаром творчества, а Руфь в его холодной комнате пробирала дрожь, и при встрече ее поразило, какие холодные у Мартина руки. Она внимательно слушала, пока он читал, и хотя, изредка поднимая глаза, он видел на ее лице одно лишь неодобрение, но, дочитав, спросил:
"Frankly, what do you think of it?"	- Честно, что ты об этом думаешь?
"I--I don't know," she, answered. "Will it--do you think it will sell?"	- Я... я не знаю, - ответила Руфь. - А это можно... по-твоему, это удастся где-нибудь напечатать?
"I'm afraid not," was the confession. "It's too strong for the magazines. But it's true, on my word it's true."	- Боюсь, что нет, - признался Мартин. - Для журналов слишком сильно. Но рассказ настоящий, честное слово, настоящий!
"But why do you persist in writing such things when you know they won't sell?" she went on inexorably. "The reason for your writing is to make a living, isn't it?"	- Но почему ты упорно пишешь так, что тебя заведомо не напечатают? - неумолимо продолжала Руфь. - Разве ты пишешь не для того, чтобы заработать на жизнь?
"Yes, that's right; but the miserable story got away with me. I couldn't help writing it. It demanded to be written."	- Да, верно, но проклятый рассказ оказался сильней меня. Я не мог удержаться. Он требовал, чтобы его написали.
"But that character, that Wiki-Wiki, why do you make him talk so roughly? Surely it will offend your readers, and surely that is why the editors are justified in refusing your work."	- Но этот герой, этот Уики-Уики, почему он у тебя так грубо выражается? Конечно же, такая грубость оскорбит читателей, и конечно, именно поэтому редакторы справедливо отвергают твои работы.
"Because the real Wiki-Wiki would have talked that way."	- Потому что настоящий Уики-Уики разговаривал бы именно так.
"But it is not good taste."	- Но это дурной вкус.
"It is life," he replied bluntly. "It is real. It is true. And I must write life as I see it."	- Это жизнь, - горячо ответил Мартин. - Это правда. Это настоящее. А я должен писать жизнь такой, какой я ее вижу.
She made no answer, and for an awkward moment they sat silent. It was because he loved her that he did not quite understand her, and she could not understand him because he was so large that he bulked beyond her horizon.	Руфь не ответила, с минуту длилось неловкое молчание. Мартин не мог толком ее понять оттого, что любил, а она не могла его понять оттого, что слишком он был крупен и не укладывался в тесные рамки ее понятий.
"Well, I've collected from the Transcontinental," he said in an effort to shift the conversation to a more comfortable subject. The picture of the bewhiskered trio, as he had last seen them, mulcted of four dollars and ninety cents and a ferry ticket, made him chuckle.	- Кстати, я получил гонорар в "Трансконтинентальном", - сказал Мартин, стараясь направить разговор в более спокойное русло. Перед глазами предстала усатая троица, какой он ее видел напоследок, выжав свои четыре доллара девяносто центов и проездной билет, и он фыркнул.
"Then you'll come!" she cried joyously. "That was what I came to find out."	- Значит, придешь! - радостно воскликнула Руфь. - Я затем и приехала, чтобы узнать.
"Come?" he muttered absently. "Where?"	- Приду? - рассеянно пробормотал Мартин. - Куда?
"Why, to dinner to-morrow. You know you said you'd recover your suit if you got that money."	- Ну как же, завтра на обед. Ты же собирался, если получишь эти деньги, выкупить костюм.
"I forgot all about it," he said humbly. "You see, this morning the poundman got Maria's two cows and the baby calf, and--well, it happened that Maria didn't have any money, and so I had to recover her cows for her. That's where the Transcontinental fiver went--'The Ring of Bells' went into the poundman's pocket."	- Совсем забыл, - смиренно признался он, - Понимаешь, сегодня утром полицейский забрал двух Марииных коров и теленка, взяли за потраву, и... ну, так вышло, у Марии не было ни гроша, и пришлось мне заплатить за нее штраф. Вот и ухнули пять долларов "Трансконтинентального" - весь "Колокольный звон" ухнул в карман полицейского.
"Then you won't come?"	- Значит, не придешь?
He looked down at his clothing.	Мартин оглядел свое одеяние.
"I can't."	- Не могу.
Tears of disappointment and reproach glistened in her blue eyes, but she said nothing.	Слезы разочарования и укора заблестели в голубых глазах Руфи, но она ничего не сказала.
"Next Thanksgiving you'll have dinner with me in Delmonico's," he said cheerily; "or in London, or Paris, or anywhere you wish. I know it."	- В следующий День благодарения я приглашу тебя на обед у Дельмонико, - весело сказал Мартин, - или пообедаем в Лондоне, или в Париже, где захочешь. Вот увидишь!
"I saw in the paper a few days ago," she announced abruptly, "that there had been several local appointments to the Railway Mail. You passed first, didn't you?"	- На днях я видела в газете сообщение, что в железнодорожном почтовом ведомстве открылось несколько вакансий, - вдруг сказала Руфь. - Ты ведь по конкурсу прошел первым, не так ли?
He was compelled to admit that the call had come for him, but that he had declined it.	Пришлось Мартину сознаться, что ему предлагали место, но он отказался.
"I was so sure--I am so sure--of myself," he concluded. "A year from now I'll be earning more than a dozen men in the Railway Mail. You wait and see."	- Я был так уверен... я и сейчас уверен... в себе, - сказал он под конец. - Через год я буду зарабатывать больше, чем десяток почтовых служащих. Подожди и сама увидишь.
"Oh," was all she said, when he finished. She stood up, pulling at her gloves. "I must go, Martin. Arthur is waiting for me."	- Вот как, - только и сказала она в ответ. И поднялась, натягивая перчатки. - Мне пора, Мартин. Меня ждет Артур.
He took her in his arms and kissed her, but she proved a passive sweetheart. There was no tenseness in her body, her arms did not go around him, and her lips met his without their wonted pressure.	Мартин обнял ее, поцеловал, но возлюбленная осталась холодна. Тело ее не напряглось, руки не обхватили его за шею, губы встретили его поцелуй без обычного жара.
She was angry with him, he concluded, as he returned from the gate. But why? It was unfortunate that the poundman had gobbled Maria's cows. But it was only a stroke of fate. Nobody could be blamed for it. Nor did it enter his head that he could have done aught otherwise than what he had done. Well, yes, he was to blame a little, was his next thought, for having refused the call to the Railway Mail. And she had not liked "Wiki- Wiki."	Рассердилась, решил Мартин, возвратясь от калитки. Но почему? Так случилось, что полицейский захватил Марииных коров. Но ведь это просто невезенье. Никто тут не виноват. Мартину и в голову не пришло, что можно было поступить иначе. А, да, он малость виноват, что отказался от места, мелькнула новая мысль. И ей не понравился "Уики-Уики".
He turned at the head of the steps to meet the letter-carrier on his afternoon round. The ever recurrent fever of expectancy assailed Martin as he took the bundle of long envelopes. One was not long. It was short and thin, and outside was printed the address of The New York Outview. He paused in the act of tearing the envelope open. It could not be an acceptance. He had no manuscripts with that publication. Perhaps--his heart almost stood still at the--wild thought--perhaps they were ordering an article from him; but the next instant he dismissed the surmise as hopelessly impossible.	С верхней ступеньки крыльца он обернулся и увидел почтальона - тот разносил предвечернюю почту. Мартин принял стопку длинных конвертов, и, как всегда, в нем вспыхнула лихорадочная надежда. Один конверт оказался не длинный. Небольшой, тонкий, с отпечатанным обратным адресом "Нью-йоркского наблюдателя". Мартин стал было вскрывать конверт и замешкался. Это не может быть известие, что рассказ принят. В этот журнал он рукописей не посылал. А вдруг... сердце замерло от невероятной мысли... вдруг они заказывают ему статью; но тотчас он опомнился - не может этого быть.
It was a short, formal letter, signed by the office editor, merely informing him that an anonymous letter which they had received was enclosed, and that he could rest assured the Outview's staff never under any circumstances gave consideration to anonymous correspondence.	Короткое официальное письмо, подписанное заведующим редакцией, всего лишь извещало, что ему пересылают полученное журналом анонимное письмо и заверяют, что анонимные письма редакция никогда и ни при каких обстоятельствах не принимает во внимание.
The enclosed letter Martin found to be crudely printed by hand. It was a hotchpotch of illiterate abuse of Martin, and of assertion that the "so- called Martin Eden" who was selling stories to magazines was no writer at all, and that in reality he was stealing stories from old magazines, typing them, and sending them out as his own. The envelope was postmarked "San Leandro." Martin did not require a second thought to discover the author. Higginbotham's grammar, Higginbotham's colloquialisms, Higginbotham's mental quirks and processes, were apparent throughout. Martin saw in every line, not the fine Italian hand, but the coarse grocer's fist, of his brother-in-law.	Вложенное письмо оказалось написано от руки, печатными каракулями. Безграмотное, густо сдобренное оскорблениями, оно утверждало, что "так называемый Мартин Иден", который продает рассказы разным журналам, никакой не писатель, на самом-то деле он ворует рассказы из старых журналов, переписывает на машинке и рассылает под своим именем. На конверте был почтовый штамп "Сан-Леандро". Мартин сразу понял, чьих это рук дело. Грамотность Хиггинботема, словечки и выражения Хиггинботема, Хиггинботемская логика и нелепый склад ума выпирали из каждой строчки. Тут ощущалась не тонкая рука итальянца, а заскорузлый кулак лавочника, его зятя.
But why? he vainly questioned. What injury had he done Bernard Higginbotham? The thing was so unreasonable, so wanton. There was no explaining it. In the course of the week a dozen similar letters were forwarded to Martin by the editors of various Eastern magazines. The editors were behaving handsomely, Martin concluded. He was wholly unknown to them, yet some of them had even been sympathetic. It was evident that they detested anonymity. He saw that the malicious attempt to hurt him had failed. In fact, if anything came of it, it was bound to be good, for at least his name had been called to the attention of a number of editors. Sometime, perhaps, reading a submitted manuscript of his, they might remember him as the fellow about whom they had received an anonymous letter. And who was to say that such a remembrance might not sway the balance of their judgment just a trifle in his favor?	Но почему? - тщетно гадал Мартин. Что плохого сделал он Бернарду Хиггинботему? Поступок уж до того непонятный, до того бессмысленный. Его никак не объяснишь. За неделю редакторы различных журналов из восточных штатов переслали Мартину еще с десяток подобных писем. Очень благородно с их стороны, решил Мартин. Ведь эти редакторы совсем его не знают, и однако иные даже посочувствовали ему. Анонимные, письма явно им отвратительны. Стало быть, злобная попытка ему навредить провалилась, Скорее это даже к добру - по крайней мере, многие редакторы узнали его имя. Быть может, когда-нибудь, читая его рукопись, они и вспомнят, мол, это тот самый, про кого было анонимное письмо. И как знать, вдруг при оценке его рукописи подобное воспоминание будет гирькой на весах в его пользу?
It was about this time that Martin took a great slump in Maria's estimation. He found her in the kitchen one morning groaning with pain, tears of weakness running down her cheeks, vainly endeavoring to put through a large ironing. He promptly diagnosed her affliction as La Grippe, dosed her with hot whiskey (the remnants in the bottles for which Brissenden was responsible), and ordered her to bed. But Maria was refractory. The ironing had to be done, she protested, and delivered that night, or else there would be no food on the morrow for the seven small and hungry Silvas.	Примерно в это время Мартин сильно упал в глазах Марии. Однажды утром он застал ее в кухне, когда она стонала от боли, по ее щекам от слабости текли слезы, а перед ней высилась груда неглаженого белья. Мартин мигом определил, что у нее грипп, дал ей горячего виски - в бутылках, которые приносил Бриссенден, набрались кой-какие остатки - и велел лечь в постель. Но Мария заупрямилась. Белье надо прогладить и до вечера разнести клиентам, заспорила она, не то завтра семерым голодным ребятишкам нечего будет есть.
To her astonishment (and it was something that she never ceased from relating to her dying day), she saw Martin Eden seize an iron from the stove and throw a fancy shirt-waist on the ironing-board. It was Kate Flanagan's best Sunday waist, than whom there was no more exacting and fastidiously dressed woman in Maria's world. Also, Miss Flanagan had sent special instruction that said waist must be delivered by that night. As every one knew, she was keeping company with John Collins, the blacksmith, and, as Maria knew privily, Miss Flanagan and Mr. Collins were going next day to Golden Gate Park. Vain was Maria's attempt to rescue the garment. Martin guided her tottering footsteps to a chair, from where she watched him with bulging eyes. In a quarter of the time it would have taken her she saw the shirt-waist safely ironed, and ironed as well as she could have done it, as Martin made her grant.	К ее удивлению (потом она не уставала рассказывать об этом до своего смертного часа), Мартин Иден схватил с плиты утюг и кинул на гладильную доску фасонистую блузку с длинным рукавом. Это была выходная блузка Кейт Фланнаген, самой привередливой модницы на свете. Да еще мисс Фланнаген нарочно предупредила, чтоб блузку ей доставили сегодня же вечером. Все знали, за ней ухаживает кузнец Джон Коллинэ, и, как по секрету было известно Марии, завтра мисс Фланнаген и мистер Коллинз собирались в парк Золотые ворота. Тщетно пыталась Мария спасти блузку. Мартин отвел ее к стулу, до которого она еле доплелась, усадил, и тут она вытаращила глаза. Вчетверо быстрей, чем управилась бы она сама, Мартин отгладил блузку и заставил ее признать, что отгладил ничуть не хуже ее самой.
"I could work faster," he explained, "if your irons were only hotter."	- Я бы и побыстрей работал, будь утюги погорячее.
To her, the irons he swung were much hotter than she ever dared to use.	А он и так орудовал раскаленными утюгами, она бы такими нипочем не решилась гладить.
"Your sprinkling is all wrong," he complained next. "Here, let me teach you how to sprinkle. Pressure is what's wanted. Sprinkle under pressure if you want to iron fast."	- Ты не так обрызгиваешь, - упрекнул он ее. - Дай-ка я тебя научу, как надо. Самое главное - придавить. Сбрызнула - и сразу придави, тогда дело пойдет быстрей.
He procured a packing-case from the woodpile in the cellar, fitted a cover to it, and raided the scrap-iron the Silva tribe was collecting for the junkman. With fresh-sprinkled garments in the box, covered with the board and pressed by the iron, the device was complete and in operation.	Из кучи деревянного хлама в погребе он достал ящик, приспособил к нему крышку и порылся в железном ломе, который ребятня Сильва приготовила на продажу. Сложил свежесбрызнутое белье в ящик, накрыл доской и придавил утюгом - пресс был готов и действовал.
"Now you watch me, Maria," he said, stripping off to his undershirt and gripping an iron that was what he called "really hot."	- Теперь гляди, Мария, - сказал Мартин, скинув с себя верхнюю рубашку и схватив утюг, по его словам, "и впрямь горячий".
"An' when he feenish da iron' he washa da wools," as she described it afterward. "He say, 'Maria, you are da greata fool. I showa you how to washa da wools,' an' he shows me, too. Ten minutes he maka da machine--one barrel, one wheel-hub, two poles, justa like dat."	- А кончил гладить и давай стирать шерстяное, - рассказывала потом Мария. - Говорит: "Дуреха ты дуреха, Мария. Сейчас покажу тебе, как стирать шерстяное", - и показал, да. За десять минут смастерил машина - один бочка, один втулка от колесо, два шеста, и готов машина.
Martin had learned the contrivance from Joe at the Shelly Hot Springs. The old wheel-hub, fixed on the end of the upright pole, constituted the plunger. Making this, in turn, fast to the spring-pole attached to the kitchen rafters, so that the hub played upon the woollens in the barrel, he was able, with one hand, thoroughly to pound them.	Это было изобретение Джо из Горячих ключей. Втулка от старого колеса прикреплялась к концу вертикально стоящего шеста - получалась мешалка. Это в свою очередь крепко соединялось с пружиной, прикрепленной к потолочной балке, так что втулка ходила вверх-вниз, перемешивала шерстяные вещи, лежащие в бочке, и одной рукой можно было как следует их поколачивать.
"No more Maria washa da wools," her story always ended. "I maka da kids worka da pole an' da hub an' da barrel. Him da smarta man, Mister Eden."	- Теперь Мария не стирать шерстяное, - неизменно кончался ее рассказ. - Теперь ребятишки управлять с бочка, да втулка, да шест. Он хитрый голова, мистер Иден.
Nevertheless, by his masterly operation and improvement of her kitchen- laundry he fell an immense distance in her regard. The glamour of romance with which her imagination had invested him faded away in the cold light of fact that he was an ex-laundryman. All his books, and his grand friends who visited him in carriages or with countless bottles of whiskey, went for naught. He was, after all, a mere workingman, a member of her own class and caste. He was more human and approachable, but, he was no longer mystery.	И все же ловко смастерив машину и преобразовав Мариину кухню-прачечную, Мартин непоправимо уронил себя в глазах Марии. Романтический ореол, которым его наградило ее воображение, поблек в холодном свете истины: он бывшая прачка! Все его книги, и важные его друзья, которые приезжали к нему в колясках или приносили несчетные бутылки виски, все уже не имело значения. Оказывается, он всего-навсего простой рабочий, человек ее породы, из ее класса. Он стал ей понятнее, доступней, но не осталось в нем ничего загадочного.
Martin's alienation from his family continued. Following upon Mr. Higginbotham's unprovoked attack, Mr. Hermann von Schmidt showed his hand. The fortunate sale of several storiettes, some humorous verse, and a few jokes gave Martin a temporary splurge of prosperity. Not only did he partially pay up his bills, but he had sufficient balance left to redeem his black suit and wheel. The latter, by virtue of a twisted crank-hanger, required repairing, and, as a matter of friendliness with his future brother-in-law, he sent it to Von Schmidt's shop.	Пропасть между Мартином и его родными все ширилась. Вслед за беспричинным нападением Хиггинботема показал себя и мистер Герман Шмидт. Мартину удалось продать несколько зарисовок для газет, кое-что из юмористических стихав и шуток, и на время дела его заметно поправились. Он расплатился с частью долгов и даже сумел выкупить из заклада черный костюм и велосипед. Велосипед требовалось починить - погнулась ось педали, - и в знак доброго отношения к будущему зятю Мартин отправил велосипед в мастерскую Шмидта.
The afternoon of the same day Martin was pleased by the wheel being delivered by a small boy. Von Schmidt was also inclined to be friendly, was Martin's conclusion from this unusual favor. Repaired wheels usually had to be called for. But when he examined the wheel, he discovered no repairs had been made. A little later in the day he telephoned his sister's betrothed, and learned that that person didn't want anything to do with him in "any shape, manner, or form."	К вечеру того же дня Мартин с удовольствием получил свой велосипед, его доставил какой-то мальчонка. Похоже, мистер Шмидт тоже настроен дружелюбно, подумал Мартин при виде такой любезности. Из починки велосипед обычно приходилось брать самому. Но оглядев велосипед, Мартин обнаружил, что его и не думали чинить. А чуть позднее, позвонив сестрину жениху, он услышал, что эта личность не желает иметь с ним никакого дела "ни в каком виде, ни в какой форме, никоим образом".
"Hermann von Schmidt," Martin answered cheerfully, "I've a good mind to come over and punch that Dutch nose of yours."	- Герман Шмидт, - весело ответил Мартин, - кажется, я сейчас приду и расквашу ваш немецкий нос.
"You come to my shop," came the reply, "an' I'll send for the police. An' I'll put you through, too. Oh, I know you, but you can't make no rough- house with me. I don't want nothin' to do with the likes of you. You're a loafer, that's what, an' I ain't asleep. You ain't goin' to do no spongin' off me just because I'm marryin' your sister. Why don't you go to work an' earn an honest livin', eh? Answer me that."	- Только суньтесь в мастерскую, и я пошлю за полицией, - последовал ответ. - Я вас проучу. Знаю я вас, чуть что - в драку, да со мной не выйдет. Не желаю иметь ничего общего с таким хулиганьем. Бездельник, лодырь, меня не проведешь. Не удастся вам меня доить, хоть я и женюсь на вашей сестре. Почему вы не хотите работать и честно зарабатывать на жизнь, а? Отвечайте!
Martin's philosophy asserted itself, dissipating his anger, and he hung up the receiver with a long whistle of incredulous amusement. But after the amusement came the reaction, and he was oppressed by his loneliness. Nobody understood him, nobody seemed to have any use for him, except Brissenden, and Brissenden had disappeared, God alone knew where.	Мартин отнесся к этому философски, не дал волю гневу, удивленно и насмешливо присвистнул и повесил трубку. Но потом ему стало не до смеха, всей тяжестью навалилось одиночество. Никто его не понимает, никому он, видно, не нужен, кроме Бриссендена, а Бриссенден исчез неведомо куда.
Twilight was falling as Martin left the fruit store and turned homeward, his marketing on his arm. At the corner an electric car had stopped, and at sight of a lean, familiar figure alighting, his heart leapt with joy. It was Brissenden, and in the fleeting glimpse, ere the car started up, Martin noted the overcoat pockets, one bulging with books, the other bulging with a quart bottle of whiskey.	В сумерках Мартин вышел с покупками из зеленной лавки и зашагал к дому. На углу остановился трамвай, и сердце Мартина радостно забилось при виде знакомой тощей фигуры. То был Бриссенден, и, прежде чем трамвай двинулся и заслонил его, Мартин успел приметить оттопыренные карманы пальто - в одном явно были книги, в другом бутылка виски.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты