|
English |
Русский |
CHAPTER 40 |
40 |
|
'Brown's object was to gain time by fooling with Kassim's diplomacy. For doing a real stroke of business he could not help thinking the white man was the person to work with. He could not imagine such a chap (who must be confoundedly clever after all to get hold of the natives like that) refusing a help that would do away with the necessity for slow, cautious, risky cheating, that imposed itself as the only possible line of conduct for a single-handed man. He, Brown, would offer him the power. No man could hesitate. Everything was in coming to a clear understanding. Of course they would share. The idea of there being a fort--all ready to his hand--a real fort, with artillery (he knew this from Cornelius), excited him. Let him only once get in and . . . He would impose modest conditions. Not too low, though. The man was no fool, it seemed. They would work like brothers till . . . till the time came for a quarrel and a shot that would settle all accounts. With grim impatience of plunder he wished himself to be talking with the man now. The land already seemed to be his to tear to pieces, squeeze, and throw away. Meantime Kassim had to be fooled for the sake of food first--and for a second string. But the principal thing was to get something to eat from day to day. Besides, he was not averse to begin fighting on that Rajah's account, and teach a lesson to those people who had received him with shots. The lust of battle was upon him. |
Браун намеревался выиграть время, водя за нос дипломата Кассима. Он невольно думал, что хорошее дельце можно обделать, работая только совместно с "тем белым". Он не мог себе представить, чтобы такой парень (несомненно, чертовски смышленый, раз ему удалось подчинить всех туземцев) отказался от помощи, которая уничтожила бы необходимость в медленных, осторожных и рискованных плутнях - единственно возможной линии поведения для человека, действующего в одиночку. Он - Браун - предложит ему свою помощь. Ни один человек не станет колебаться. Все дело в том, чтобы друг друга понять. Конечно, они поделят добычу. Мысль о том, что у него под рукой есть форт, - настоящий форт с артиллерией (это он узнал от Корнелиуса), - приводила его в волнение. Только бы туда попасть, а тогда... Он предложит самые умеренные требования. Но и не слишком скромные. Парень был, видимо, не дурак. Они будут работать как братья, пока... пока не придет время для ссоры и выстрела, который покончит все счеты. С мрачным нетерпением ожидая поживы, он хотел немедленно переговорить с этим человеком. Страна, казалось, была уже в его руках - он мог растерзать ее, выжать все соки и отшвырнуть. Тем временем следовало дурачить Кассима - во-первых, для того, чтобы получать провизию, а во-вторых, чтобы обеспечить себе на худой конец поддержку. Но главное - получать каждый день провиант. Кроме того, он не прочь был начать сражение, поддерживая раджу, и проучить народ, встретивший его выстрелами. Жажда битвы овладела им. |
|
'I am sorry that I can't give you this part of the story, which of course I have mainly from Brown, in Brown's own words. There was in the broken, violent speech of that man, unveiling before me his thoughts with the very hand of Death upon his throat, an undisguised ruthlessness of purpose, a strange vengeful attitude towards his own past, and a blind belief in the righteousness of his will against all mankind, something of that feeling which could induce the leader of a horde of wandering cut-throats to call himself proudly the Scourge of God. No doubt the natural senseless ferocity which is the basis of such a character was exasperated by failure, ill-luck, and the recent privations, as well as by the desperate position in which he found himself; but what was most remarkable of all was this, that while he planned treacherous alliances, had already settled in his own mind the fate of the white man, and intrigued in an overbearing, offhand manner with Kassim, one could perceive that what he had really desired, almost in spite of himself, was to play havoc with that jungle town which had defied him, to see it strewn over with corpses and enveloped in flames. |
Жаль, что я не могу передать вам эту часть истории (которую я слышал от Брауна) его же собственными словами. В прерывистых, страстных речах этого человека, открывшего мне свои мысли, когда рука смерти сдавила ему горло, сквозила ничем не прикрытая жестокость, страшная мстительная злоба к своему прошлому и слепая вера в правоту своей воли, восставшей против всего человечества. Подобное чувство руководит главарем шайки головорезов, когда он с гордостью называет себя "бичом божиим". Несомненно, заложенная в нем безрассудная жестокость разгоралась от неудач, ошибок, недавних лишений и того отчаянного положения, в каком он очутился; но замечательнее всего то, что, размышляя о предательском союзе, порешив мысленно судьбу белого человека и бесцеремонно сговариваясь с Кассимом, он в действительности желал - едва ли не вопреки самому себе - разрушить этот город джунглей, который гнал его прочь, разрушить и усеять его трупами, окутать пламенем. |
|
Listening to his pitiless, panting voice, I could imagine how he must have looked at it from the hillock, peopling it with images of murder and rapine. The part nearest to the creek wore an abandoned aspect, though as a matter of fact every house concealed a few armed men on the alert. Suddenly beyond the stretch of waste ground, interspersed with small patches of low dense bush, excavations, heaps of rubbish, with trodden paths between, a man, solitary and looking very small, strolled out into the deserted opening of the street between the shut-up, dark, lifeless buildings at the end. Perhaps one of the inhabitants, who had fled to the other bank of the river, coming back for some object of domestic use. Evidently he supposed himself quite safe at that distance from the hill on the other side of the creek. A light stockade, set up hastily, was just round the turn of the street, full of his friends. He moved leisurely. |
Прислушиваясь к его злобному прерывающемуся голосу, я представлял себе, как он смотрел с холма на город, мечтая об убийстве и грабеже. Участок, прилегавший к речонке, казался покинутым, но в действительности в каждом доме скрывались вооруженные, насторожившиеся люди. Вдруг за полосой пустыря, кое-где поросшего низким густым кустарником, усеянного кучами мусора и выбоинами, перерезанного тропинками, показался человек, казавшийся очень маленьким; он направлялся к концу улицы, шагая между темными безжизненными строениями с закрытыми ставнями. Быть может, один из жителей, бежавших на другой берег реки, возвращался за каким-нибудь предметом домашнего обихода. Видимо, он считал себя в полной безопасности на таком расстоянии от холма, отделенного речонкой. За маленьким наспех возведенным частоколом в конце улицы находились его друзья. Он шел не торопясь. |
|
Brown saw him, and instantly called to his side the Yankee deserter, who acted as a sort of second in command. This lanky, loose-jointed fellow came forward, wooden-faced, trailing his rifle lazily. When he understood what was wanted from him a homicidal and conceited smile uncovered his teeth, making two deep folds down his sallow, leathery cheeks. He prided himself on being a dead shot. He dropped on one knee, and taking aim from a steady rest through the unlopped branches of a felled tree, fired, and at once stood up to look. The man, far away, turned his head to the report, made another step forward, seemed to hesitate, and abruptly got down on his hands and knees. In the silence that fell upon the sharp crack of the rifle, the dead shot, keeping his eyes fixed upon the quarry, guessed that "this there coon's health would never be a source of anxiety to his friends any more." |
Браун его заметил и тотчас же подозвал к себе янки-дезертира, который был, так сказать, его помощником. Тощий, развинченный парень с тупым лицом выступил вперед, лениво волоча свое ружье. Когда он понял, что от него требуется, злобная горделивая улыбка обнажила его зубы, провела две глубокие складки на желтых, словно обтянутых пергаментом щеках. Он гордился своей репутацией меткого стрелка. Опустившись на одно колено, он прицелился сквозь несрезанные ветви поваленного дерева, выстрелил и тотчас же встал, чтоб посмотреть. Человек за рекой повернул голову на звук выстрела, сделал еще шаг, приостановился и вдруг упал на четвереньки. В молчании, последовавшем за громким выстрелом, меткий стрелок, не сводя глаз со своей жертвы, высказал догадку, что "здоровье этого парня не будет больше тревожить его друзей". |
|
The man's limbs were seen to move rapidly under his body in an endeavour to run on all-fours. In that empty space arose a multitudinous shout of dismay and surprise. The man sank flat, face down, and moved no more. |
Руки и ноги упавшего человека судорожно двигались, словно он пытался бежать на четвереньках. На пустыре поднялся многоголосый вопль отчаяния и изумления. Человек ткнулся ничком в песок и больше не шевелился. |
|
"That showed them what we could do," said Brown to me. "Struck the fear of sudden death into them. That was what we wanted. They were two hundred to one, and this gave them something to think over for the night. Not one of them had an idea of such a long shot before. That beggar belonging to the Rajah scooted down-hill with his eyes hanging out of his head." |
- Это им объяснило, на что мы способны, - сказал мне Браун. - В них вселился страх перед внезапной смертью. Этого-то мы и хотели. Их было двести против одного, а теперь они могли кое о чем пораздумать ночью. Ни один из них не имел представления о том, что ружье может бить на такое расстояние. Этот парнишка от раджи скатился с холма, а глаза у него чуть на лоб не вылезли. |
|
'As he was telling me this he tried with a shaking hand to wipe the thin foam on his blue lips. |
Говоря это, он дрожащей рукой пытался стереть пену, выступившую на посиневших губах. |
|
"Two hundred to one. Two hundred to one . . . strike terror, . . . terror, terror, I tell you. . . |
- Двести против одного, двести против одного! Нужно было вселить в них ужас... ужас, говорю вам! |
|
" His own eyes were starting out of their sockets. He fell back, clawing the air with skinny fingers, sat up again, bowed and hairy, glared at me sideways like some man-beast of folk-lore, with open mouth in his miserable and awful agony before he got his speech back after that fit. There are sights one never forgets. |
У него самого глаза чуть не вылезли из орбит. Он откинулся назад, ловя воздух костлявыми пальцами, потом снова сел, сгорбленный и волосатый, искоса поглядывая на меня, как человек-зверь из народных сказок; в мучительной агонии он раскрывал рот и не сразу заговорил после этого припадка. Такое зрелище не забывается. |
|
'Furthermore, to draw the enemy's fire and locate such parties as might have been hiding in the bushes along the creek, Brown ordered the Solomon Islander to go down to the boat and bring an oar, as you send a spaniel after a stick into the water. This failed, and the fellow came back without a single shot having been fired at him from anywhere. |
Чтобы привлечь огонь противника и определить, где устроена в кустах вдоль речонки засада, Браун приказал туземцу Соломоновых островов спуститься к лодке и принести весло: так вы послали бы собаку за палкой, брошенной в воду. Этот маневр оказался неудачным: ни одного выстрела не было сделано, и парень вернулся назад. |
|
"There's nobody," opined some of the men. |
- Там нет никого, - высказал свое мнение один из шайки. |
|
It is "onnatural," remarked the Yankee. |
- Это неестественно, - заметил янки. |
|
Kassim had gone, by that time, very much impressed, pleased too, and also uneasy. Pursuing his tortuous policy, he had dispatched a message to Dain Waris warning him to look out for the white men's ship, which, he had had information, was about to come up the river. He minimised its strength and exhorted him to oppose its passage. This double-dealing answered his purpose, which was to keep the Bugis forces divided and to weaken them by fighting. On the other hand, he had in the course of that day sent word to the assembled Bugis chiefs in town, assuring them that he was trying to induce the invaders to retire; his messages to the fort asked earnestly for powder for the Rajah's men. It was a long time since Tunku Allang had had ammunition for the score or so of old muskets rusting in their arm-racks in the audience-hall. |
Кассим к тому времени ушел, находясь под впечатлением всего происшедшего, довольный, но озабоченный. Продолжая свою предательскую политику, он отправил посла к Даину Уорису, советуя ему готовиться к прибытию судна белых людей, которое, по полученным сведениям, должно вскоре подняться по реке. Он преуменьшил размеры воображаемого корабля и требовал, чтобы Даин Уорис его задержал. Эта двойная игра соответствовала намерению Кассима помешать объединению воинов буги и втянуть их в бой, чтобы ослабить их силы. С другой стороны, он в тот же день уведомил вождей буги, собравшихся в городе, о том, что уговаривает пришельцев удалиться; в форт он обращался с настойчивыми требованиями выдать порох для людей раджи. Много времени прошло с тех пор, как Тунку Алланг имел порох для двух десятков старых мушкетов, покрывавшихся ржавчиной в аудиенц-зале. |
|
The open intercourse between the hill and the palace unsettled all the minds. It was already time for men to take sides, it began to be said. There would soon be much bloodshed, and thereafter great trouble for many people. The social fabric of orderly, peaceful life, when every man was sure of to-morrow, the edifice raised by Jim's hands, seemed on that evening ready to collapse into a ruin reeking with blood. The poorer folk were already taking to the bush or flying up the river. A good many of the upper class judged it necessary to go and pay their court to the Rajah. The Rajah's youths jostled them rudely. Old Tunku Allang, almost out of his mind with fear and indecision, either kept a sullen silence or abused them violently for daring to come with empty hands: they departed very much frightened; only old Doramin kept his countrymen together and pursued his tactics inflexibly. Enthroned in a big chair behind the improvised stockade, he issued his orders in a deep veiled rumble, unmoved, like a deaf man, in the flying rumours. |
Открытые переговоры между холмом и дворцом привели людей в смущение. Стали толковать о том, что пора пристать к той или иной партии. Скоро начнется кровопролитие, и многих ждут великие беды. В тот вечер социальная машина упорядоченной, мирной жизни, когда каждый был уверен в завтрашнем дне, - здание, возведенное руками Джима, - казалось, вот-вот должна была рухнуть и превратиться в развалины, обагренные кровью. Беднейшие жители бежали в джунгли или к верховьям реки. Немало людей состоятельных сочли необходимым засвидетельствовать свое почтение радже. Юноши, состоявшие при радже, грубо издевались над ними. Тунку Алланг, чуть не рехнувшийся от страха и колебаний, или угрюмо молчал, или осыпал их бранью за то, что они явились к нему с пустыми руками; они ушли, страшно испуганные. Только старый Дорамин объединял своих соплеменников и неумолимо придерживался своей тактики. Восседая в высоком кресле за импровизированным частоколом, он низким, заглушенным голосом отдавал приказания, невозмутимый, словно глухой, среди всех тревожных толков. |
|
'Dusk fell, hiding first the body of the dead man, which had been left lying with arms outstretched as if nailed to the ground, and then the revolving sphere of the night rolled smoothly over Patusan and came to a rest, showering the glitter of countless worlds upon the earth. Again, in the exposed part of the town big fires blazed along the only street, revealing from distance to distance upon their glares the falling straight lines of roofs, the fragments of wattled walls jumbled in confusion, here and there a whole hut elevated in the glow upon the vertical black stripes of a group of high piles and all this line of dwellings, revealed in patches by the swaying flames, seemed to flicker tortuously away up-river into the gloom at the heart of the land. A great silence, in which the looms of successive fires played without noise, extended into the darkness at the foot of the hill; but the other bank of the river, all dark save for a solitary bonfire at the river-front before the fort, sent out into the air an increasing tremor that might have been the stamping of a multitude of feet, the hum of many voices, or the fall of an immensely distant waterfall. |
Спустились сумерки, скрыв труп убитого, который лежал, раскинув руки, как будто пригвожденный к земле; ночь нависла над Патюзаном, заливая землю сверканием бесчисленных миров. Снова в незащищенной части города запылали вдоль единственной улицы огромные костры; отблески света падали на прямые линии крыш, на кусок стены из переплетенных ветвей; кое-где освещена была целая хижина на черных столбах. И весь этот ряд домов в отсветах мигающего пламени, казалось, предательски уползал к верховьям реки, во мрак, сгустившийся в сердце страны. Великое молчание, в котором плясало пламя костров, простерлось до темного подножия холма; но на другом берегу реки, где пылал перед фортом только один костер, раздавался все усиливающийся шум, словно топот толпы, гул многих голосов или грохот бесконечно далекого водопада. |
|
It was then, Brown confessed to me, while, turning his back on his men, he sat looking at it all, that notwithstanding his disdain, his ruthless faith in himself, a feeling came over him that at last he had run his head against a stone wall. Had his boat been afloat at the time, he believed he would have tried to steal away, taking his chances of a long chase down the river and of starvation at sea. It is very doubtful whether he would have succeeded in getting away. However, he didn't try this. For another moment he had a passing thought of trying to rush the town, but he perceived very well that in the end he would find himself in the lighted street, where they would be shot down like dogs from the houses. They were two hundred to one--he thought, while his men, huddling round two heaps of smouldering embers, munched the last of the bananas and roasted the few yams they owed to Kassim's diplomacy. Cornelius sat amongst them dozing sulkily. |
Как признался мне Браун, он сидел, повернувшись спиной к своим людям, и созерцал это зрелище - и вдруг, несмотря на всю его ненависть и несокрушимую веру в себя, его охватило такое чувство, будто он наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его баркас был на воде, Браун, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Очень сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он прекрасно понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где всех его людей, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести против одного, думал он, а его люди, примостившиеся возле двух куч тлеющей золы, жевали последние бананы и поджаривали последние остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Возле них сидел и дремал Корнелиус. |
|
'Then one of the whites remembered that some tobacco had been left in the boat, and, encouraged by the impunity of the Solomon Islander, said he would go to fetch it. At this all the others shook off their despondency. Brown applied to, said, |
Вдруг один из белых вспомнил, что в баркасе остался табак, и решил пойти за ним; его подбодряло, что туземец Соломоновых островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун, к которому обратились за разрешением, презрительно бросил: |
|
"Go, and be d--d to you," scornfully. |
- Ступай, черт с тобой! |
|
He didn't think there was any danger in going to the creek in the dark. The man threw a leg over the tree-trunk and disappeared. A moment later he was heard clambering into the boat and then clambering out. |
Он считал, что нет никакой опасности спуститься в темноте к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в баркас, а затем снова выкарабкался на песок. |
|
"I've got it," he cried. |
- Достал! - крикнул он. |
|
A flash and a report at the very foot of the hill followed. |
За этим последовал выстрел у самого подножия холма. |
|
"I am hit," yelled the man. "Look out, look out--I am hit," |
- Меня ранили! - заорал парень. - Слышите, меня ранили! |
|
and instantly all the rifles went off. The hill squirted fire and noise into the night like a little volcano, and when Brown and the Yankee with curses and cuffs stopped the panic-stricken firing, a profound, weary groan floated up from the creek, succeeded by a plaint whose heartrending sadness was like some poison turning the blood cold in the veins. Then a strong voice pronounced several distinct incomprehensible words somewhere beyond the creek. |
И тотчас же на холме стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм выбрасывал в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положили конец вызванной паникой стрельбе, с речонки донесся глубокий, протяжный стон; за ним последовала раздирающая сердце жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо произнес непонятные слова. |
|
"Let no one fire," shouted Brown. "What does it mean?" . . . |
- Пусть никто не стреляет! - крикнул Браун. - Что это значит? |
|
"Do you hear on the hill? Do you hear? Do you hear?" repeated the voice three times. |
- Слышите, вы, на холме? Слышите? Слышите? - трижды воззвал голос. |
|
Cornelius translated, and then prompted the answer. |
Корнелиус перевел и заторопил с ответом. |
|
"Speak," cried Brown, "we hear." |
- Говорите! - закричал Браун. - Мы слушаем! |
|
Then the voice, declaiming in the sonorous inflated tone of a herald, and shifting continually on the edge of the vague waste-land, proclaimed that between the men of the Bugis nation living in Patusan and the white men on the hill and those with them, there would be no faith, no compassion, no speech, no peace. A bush rustled; a haphazard volley rang out. |
Тогда человек, где-то у края пустыря, звучным голосом глашатая высокопарно объявил, что между племенем буги, живущим в Патюзане, и белыми людьми на холме и их союзниками не может быть ни разговоров, ни доверия, ни сочувствия, ни мира. Зашелестели кусты; раздался выстрел, сделанный наобум. |
|
"Dam' foolishness," muttered the Yankee, vexedly grounding the butt. |
- Проклятие! - пробормотал янки, с досадой ударяя о землю прикладом ружья. |
|
Cornelius translated. The wounded man below the hill, after crying out twice, "Take me up! take me up!" went on complaining in moans. While he had kept on the blackened earth of the slope, and afterwards crouching in the boat, he had been safe enough. It seems that in his joy at finding the tobacco he forgot himself and jumped out on her off-side, as it were. The white boat, lying high and dry, showed him up; the creek was no more than seven yards wide in that place, and there happened to be a man crouching in the bush on the other bank. |
Корнелиус перевел. Раненый, лежавший у подножия, выкрикнул два раза. - Перенесите меня на холм! Поднимите меня! - и стал жалобно стонать. Пока он спускался по темному склону, а затем возился на дне баркаса, он не подвергался опасности. Найдя табак, он, видимо, обрадовался, забыл обо всем и, вскочив на борт белого баркаса, лежавшего высоко на сухом берегу, выставил себя напоказ; речонка в этом месте имела не больше семи ярдов в ширину, и случилось так, что в этот момент на другом берегу притаился в кустах человек. |
|
'He was a Bugis of Tondano only lately come to Patusan, and a relation of the man shot in the afternoon. That famous long shot had indeed appalled the beholders. The man in utter security had been struck down, in full view of his friends, dropping with a joke on his lips, and they seemed to see in the act an atrocity which had stirred a bitter rage. That relation of his, Si-Lapa by name, was then with Doramin in the stockade only a few feet away. You who know these chaps must admit that the fellow showed an unusual pluck by volunteering to carry the message, alone, in the dark. Creeping across the open ground, he had deviated to the left and found himself opposite the boat. He was startled when Brown's man shouted. He came to a sitting position with his gun to his shoulder, and when the other jumped out, exposing himself, he pulled the trigger and lodged three jagged slugs point-blank into the poor wretch's stomach. Then, lying flat on his face, he gave himself up for dead, while a thin hail of lead chopped and swished the bushes close on his right hand; afterwards he delivered his speech shouting, bent double, dodging all the time in cover. With the last word he leaped sideways, lay close for a while, and afterwards got back to the houses unharmed, having achieved on that night such a renown as his children will not willingly allow to die. |
Это был буги из Тондано, совсем недавно приехавший в Патюзан, родственник человека, застреленного в тот день. Удачный выстрел из дальнобойного ружья и в самом деле устрашил жителей поселка. Человек, считавший себя в безопасности, был убит на глазах у своих друзей, с улыбкой на губах упал на землю, и такая жестокость пробудила в них горькую злобу. Родственник убитого Си Лапа находился в то время с Дорамином за частоколом на расстоянии нескольких саженей, не больше. Вы, знакомый с этим народом, должны согласиться, что парень проявил необычайное мужество, вызвавшись отнести - один, в темноте - весть пришельцам на холме. Ползком пробравшись через открытый пустырь, он свернул налево и очутился как раз против лодки. Он вздрогнул, услыхав крик человека, отправившегося за табаком. Присев, он вскинул ружье на плечо, и, когда тот выпрямился, спустил курок и всадил бедняге три разрывных пули в живот. Затем, припав к земле, он прикинулся мертвым, а град свинцовых пуль со свистом прорезал кусты по правую руку от него; после этого он, согнувшись вдвое и все время держась под прикрытием, произнес свою речь. Выкрикнув последнее слово, он отскочил в сторону, снова припал на секунду к земле, и, целый и невредимый, вернулся к домам, завоевав в ту ночь такую славу, что и при детях его она не угаснет. |
|
'And on the hill the forlorn band let the two little heaps of embers go out under their bowed heads. They sat dejected on the ground with compressed lips and downcast eyes, listening to their comrade below. He was a strong man and died hard, with moans now loud, now sinking to a strange confidential note of pain. Sometimes he shrieked, and again, after a period of silence, he could be heard muttering deliriously a long and unintelligible complaint. Never for a moment did he cease. |
А на холме жалкая банда следила, как угасали две маленькие кучки золы. Понурив головы, сжав губы, с опущенными глазами, люди сидели на земле, прислушиваясь к стонам товарища внизу. Он был сильный человек и мучился перед смертью; громкие болезненные его стоны постепенно замирали. Иногда он вскрикивал, а потом, после паузы, снова начинал бормотать в бреду длинные и непонятные жалобы. Ни на секунду он не умолкал. |
|
'"What's the good?" Brown had said unmoved once, seeing the Yankee, who had been swearing under his breath, prepare to go down. |
- Что толку? - невозмутимо заметил Браун, увидев, что янки, бормоча проклятия, собирается спуститься с холма. |
|
"That's so," assented the deserter, reluctantly desisting. "There's no encouragement for wounded men here. Only his noise is calculated to make all the others think too much of the hereafter, cap'n." |
- Ну, ладно, - согласился дезертир, неохотно возвращаясь. - Раненому не поможешь. Но его крики заставят остальных призадуматься, капитан. |
|
"Water!" cried the wounded man in an extraordinarily clear vigorous voice, and then went off moaning feebly. |
- Воды! - крикнул раненый удивительно громко и отчетливо, потом снова застонал. |
|
"Ay, water. Water will do it," muttered the other to himself, resignedly. "Plenty by-and-by. The tide is flowing." |
- Да, воды. Вода скоро положит этому конец, - пробормотал тот про себя. - Много будет воды. Прилив начался. |
|
'At last the tide flowed, silencing the plaint and the cries of pain, and the dawn was near when Brown, sitting with his chin in the palm of his hand before Patusan, as one might stare at the unscalable side of a mountain, heard the brief ringing bark of a brass 6-pounder far away in town somewhere. |
Наконец и вода поднялась в речонке, смолкли жалобы и стоны, и близок был рассвет, когда Браун, - подперев ладонью подбородок, он смотрел на Патюзан, словно на неприступную гору, - услышал короткий выстрел из медной шестифунтовой пушки где-то далеко в поселке. |
|
"What's this?" he asked of Cornelius, who hung about him. |
- Что это такое? - спросил он Корнелиуса, вертевшегося подле него. |
|
Cornelius listened. A muffled roaring shout rolled down-river over the town; a big drum began to throb, and others responded, pulsating and droning. Tiny scattered lights began to twinkle in the dark half of the town, while the part lighted by the loom of fires hummed with a deep and prolonged murmur. |
Корнелиус прислушался. Заглушенный шум пронесся над поселком вниз по реке. Раздался бой большого барабана, другие отвечали ему вибрирующим гудением. Крохотные огоньки замелькали в темной половине поселка, а там, где горели костры, поднялся низкий и протяжный гул голосов. |
|
"He has come," said Cornelius. |
- Он вернулся, - сказал Корнелиус. |
|
"What? Already? Are you sure?" Brown asked. |
- Как? Уже? Вы уверены? - спросил Браун. |
|
"Yes! yes! Sure. Listen to the noise." |
- Да, да! Уверен. Прислушайтесь к этому гулу. |
|
"What are they making that row about?" pursued Brown. |
- Почему они подняли такой шум? - осведомился Браун. |
|
"For joy," snorted Cornelius; "he is a very great man, but all the same, he knows no more than a child, and so they make a great noise to please him, because they know no better." |
- От радости! - фыркнул Корнелиус. - Он здесь - важная особа, а все-таки знает он не больше, чем ребенок, вот они и шумят, чтобы доставить ему удовольствие, так как ничего иного придумать не могут. |
|
"Look here," said Brown, "how is one to get at him?" |
- Послушайте, - сказал Браун, - как к нему пробраться? |
|
"He shall come to talk to you," Cornelius declared. |
- Он сам к вам придет, - объявил Корнелиус. |
|
"What do you mean? Come down here strolling as it were?" |
- Что вы хотите сказать? Придет сюда, словно выйдет на прогулку? |
|
Cornelius nodded vigorously in the dark. |
Корнелиус энергично закивал в темноте. |
|
"Yes. He will come straight here and talk to you. He is just like a fool. You shall see what a fool he is." |
- Да. Он придет прямо сюда и будет с вами говорить. Он попросту дурак. Увидите, какой он дурак. |
|
Brown was incredulous. |
Браун не верил. |
|
"You shall see; you shall see," repeated Cornelius. "He is not afraid--not afraid of anything. He will come and order you to leave his people alone. Everybody must leave his people alone. He is like a little child. |
- Увидите, увидите, - повторял Корнелиус. - Он не боится - ничего не боится. Он придет и прикажет вам оставить его народ в покое. Все должны оставить в покое его народ. Он - словно малое дитя. Он к вам придет. |
|
He will come to you straight." Alas! he knew Jim well--that "mean little skunk," as Brown called him to me. |
Увы, он хорошо знал Джима - этот "подлый хорек", как называл его Браун. |
|
"Yes, certainly," he pursued with ardour, "and then, captain, you tell that tall man with a gun to shoot him. Just you kill him, and you will frighten everybody so much that you can do anything you like with them afterwards--get what you like--go away when you like. Ha! ha! ha! Fine . . ." |
- Да, конечно, - продолжал он с жаром, - а потом, капитан, вы прикажите тому высокому парню с ружьем пристрелить его. Вы только убейте его, а тогда все будут так испуганы, что вы можете делать с ними все, что вам угодно... получите все, что вам нужно... уйдете, когда вздумается... Ха-ха-ха! Славно... |
|
He almost danced with impatience and eagerness; and Brown, looking over his shoulder at him, could see, shown up by the pitiless dawn, his men drenched with dew, sitting amongst the cold ashes and the litter of the camp, haggard, cowed, and in rags.' |
Он чуть не прыгал от нетерпения, а Браун, оглянувшись на него через плечо, видел в безжалостных лучах рассвета своих людей, промокших от росы: они сидели между кучками холодной золы и мусора, угрюмые, подавленные, в лохмотьях. |
