|
English |
Русский |
CHAPTER 39 |
39 |
|
'All the events of that night have a great importance, since they brought about a situation which remained unchanged till Jim's return. Jim had been away in the interior for more than a week, and it was Dain Waris who had directed the first repulse. That brave and intelligent youth ("who knew how to fight after the manner of white men") wished to settle the business off-hand, but his people were too much for him. He had not Jim's racial prestige and the reputation of invincible, supernatural power. He was not the visible, tangible incarnation of unfailing truth and of unfailing victory. Beloved, trusted, and admired as he was, he was still one of _them_, while Jim was one of us. Moreover, the white man, a tower of strength in himself, was invulnerable, while Dain Waris could be killed. |
Все события этой ночи имеют огромное значение, ибо создавшееся благодаря им положение оставалось неизменным до возвращения Джима. Джим отправился в глубь страны, где пробыл уже больше недели, и первыми военными действиями руководил Даин Уорис. Храбрый и сообразительный юноша (который умел сражаться, как сражаются белые люди) хотел немедленно покончить с этим делом, но не мог сладить со своим народом. У него не было престижа Джима и репутации человека непобедимого. Он не был видимым, осязаемым воплощением непреложной справедливости и неизменной победы. Он пользовался любовью, доверием, восхищением, - и все же он был одним из них, тогда как Джим был из иной страны. Кроме того, белый человек - олицетворение силы - был неуязвим, тогда как Даина Уориса могли убить. |
|
Those unexpressed thoughts guided the opinions of the chief men of the town, who elected to assemble in Jim's fort for deliberation upon the emergency, as if expecting to find wisdom and courage in the dwelling of the absent white man. The shooting of Brown's ruffians was so far good, or lucky, that there had been half-a-dozen casualties amongst the defenders. The wounded were lying on the verandah tended by their women-folk. The women and children from the lower part of the town had been sent into the fort at the first alarm. There Jewel was in command, very efficient and high-spirited, obeyed by Jim's "own people," who, quitting in a body their little settlement under the stockade, had gone in to form the garrison. The refugees crowded round her; and through the whole affair, to the very disastrous last, she showed an extraordinary martial ardour. |
Таковы были скрытые помыслы, руководившие старшинами города, которые решили собраться в форте Джима, чтобы обсудить происшествия, словно надеялись обрести мудрость и храбрость в жилище отсутствующего белого. Шайке Брауна так повезло или она так хорошо стреляла, что с полдюжины защищавшихся были ранены. За ранеными, лежавшими на веранде, ухаживали их жены. Как только поднялась тревога, женщины и дети из нижней части города были отправлены в форт. Там распоряжалась Джюэл, расторопная и воодушевленная, встречая безусловное повиновение со стороны "народа Джима", - народа, который, покинув свой маленький поселок у стен форта, вошел в крепость, чтобы образовать гарнизон. Беженцы толпились вокруг Джюэл, - и все время до самой катастрофы она была настроена воинственно и мужественно. |
|
It was to her that Dain Waris had gone at once at the first intelligence of danger, for you must know that Jim was the only one in Patusan who possessed a store of gunpowder. Stein, with whom he had kept up intimate relations by letters, had obtained from the Dutch Government a special authorisation to export five hundred kegs of it to Patusan. The powder-magazine was a small hut of rough logs covered entirely with earth, and in Jim's absence the girl had the key. In the council, held at eleven o'clock in the evening in Jim's dining-room, she backed up Waris's advice for immediate and vigorous action. I am told that she stood up by the side of Jim's empty chair at the head of the long table and made a warlike impassioned speech, which for the moment extorted murmurs of approbation from the assembled headmen. |
Даин Уорис, узнав об опасности, немедленно отправился к Джюэл, ибо, да будет вам известно, Джим был единственным человеком в Патюзане, владевшим запасами пороха. Штейн, с которым он поддерживал тесную связь письмами, получил от голландского правительства специальное разрешение доставить в Патюзан пятьсот бочонков пороха. Пороховым погребом служила маленькая хижина из неотесанных бревен, и в отсутствие Джима ключ находился у девушки. На совете, состоявшемся в одиннадцать часов вечера в столовой Джима, она поддержала Уориса, который советовал немедленно перейти в наступление. Мне рассказывали, что она встала во главе длинного стола, возле свободного кресла, где обычно сидел Джим, и произнесла воинственную, страстную речь, вызвавшую одобрительный шепот у собравшихся старшин. |
|
Old Doramin, who had not showed himself outside his own gate for more than a year, had been brought across with great difficulty. He was, of course, the chief man there. The temper of the council was very unforgiving, and the old man's word would have been decisive; but it is my opinion that, well aware of his son's fiery courage, he dared not pronounce the word. More dilatory counsels prevailed. A certain Haji Saman pointed out at great length that "these tyrannical and ferocious men had delivered themselves to a certain death in any case. They would stand fast on their hill and starve, or they would try to regain their boat and be shot from ambushes across the creek, or they would break and fly into the forest and perish singly there." |
Старого Дорамина, который больше года не показывался за пределами своего частокола, с большим трудом перенесли в форт. Конечно, он был здесь первым лицом. Совет был настроен отнюдь не миролюбиво, и слово старика было бы решающим; но мое мнение таково, что он, хорошо зная необузданную храбрость своего сына, не смел произнести это слово. Более осторожные слова одержали верх. Некий Хаджи Саман распространился на ту тему, что "эти неистовые и жестокие люди во всяком случае обрекли себя на смерть. Они утвердятся на своем холме и умрут с голоду, или попытаются пробраться к баркасу и будут застрелены из засады на другом берегу речонки, или же они прорвутся и убегут в лес, где и погибнут поодиночке". |
|
He argued that by the use of proper stratagems these evil-minded strangers could be destroyed without the risk of a battle, and his words had a great weight, especially with the Patusan men proper. What unsettled the minds of the townsfolk was the failure of the Rajah's boats to act at the decisive moment. It was the diplomatic Kassim who represented the Rajah at the council. He spoke very little, listened smilingly, very friendly and impenetrable. During the sitting messengers kept arriving every few minutes almost, with reports of the invaders' proceedings. Wild and exaggerated rumours were flying: there was a large ship at the mouth of the river with big guns and many more men--some white, others with black skins and of bloodthirsty appearance. They were coming with many more boats to exterminate every living thing. A sense of near, incomprehensible danger affected the common people. At one moment there was a panic in the courtyard amongst the women; shrieking; a rush; children crying--Haji Sunan went out to quiet them. Then a fort sentry fired at something moving on the river, and nearly killed a villager bringing in his women-folk in a canoe together with the best of his domestic utensils and a dozen fowls. This caused more confusion. |
Он доказывал, что хитростью можно уничтожить этих зловредных пришельцев, не подвергая себя опасностям боя. Его слова произвели сильное впечатление, в особенности на жителей Патюзана. Их смутило то обстоятельство, что в решающий момент лодки раджи бездействовали. Представителем раджи на совете был хитроумный Кассим. Он говорил очень мало, слушал, улыбаясь, дружелюбный и непроницаемый. Во время заседания чуть ли не через каждые пять минут являлись лазутчики, докладывавшие о поведении пришельцев. Ходили преувеличенные, несуразные слухи: у устья реки стоит большое судно с пушками; на нем много людей, черных и белых, кровожадных на вид. Они прибудут на многочисленных шлюпках и уничтожат всех жителей. Предчувствие близкой, непонятной опасности овладело народом. Один раз началась паника во дворе, среди женщин: визг, беготня, заплакали дети. Хаджи Саман вышел, чтобы их успокоить. Потом часовой форта выстрелил во что-то, двигавшееся по реке, и чуть не убил одного из жителей, перевозившего в каноэ своих женщин, домашний скарб и двенадцать кур. Это вызвало еще большее смятение. |
|
Meantime the palaver inside Jim's house went on in the presence of the girl. Doramin sat fierce-faced, heavy, looking at the speakers in turn, and breathing slow like a bull. He didn't speak till the last, after Kassim had declared that the Rajah's boats would be called in because the men were required to defend his master's stockade. Dain Waris in his father's presence would offer no opinion, though the girl entreated him in Jim's name to speak out. She offered him Jim's own men in her anxiety to have these intruders driven out at once. He only shook his head, after a glance or two at Doramin. |
Между тем совещание в доме Джима продолжалось в присутствии девушки. Дорамин сидел с суровым лицом, грузный, глядел по очереди на говоривших и дышал медленно, словно бык. Он не говорил до последней минуты, когда Кассим заявил, что лодки раджи будут отозваны, ибо нужны люди, чтобы защищать палисад его господина. Даин Уорис в присутствии отца не высказывал своего мнения, хотя девушка от имени Джима умоляла его говорить. Она предлагала ему людей Джима, - так сильно хотелось ей немедленно прогнать пришельцев. Бросив взгляд на Дорамина, сын только покачал головой. |
|
Finally, when the council broke up it had been decided that the houses nearest the creek should be strongly occupied to obtain the command of the enemy's boat. The boat itself was not to be interfered with openly, so that the robbers on the hill should be tempted to embark, when a well-directed fire would kill most of them, no doubt. To cut off the escape of those who might survive, and to prevent more of them coming up, Dain Waris was ordered by Doramin to take an armed party of Bugis down the river to a certain spot ten miles below Patusan, and there form a camp on the shore and blockade the stream with the canoes. |
Наконец совещание закончилось. Было решено поместить в ближайшем к речонке доме вооруженных людей, чтобы иметь возможность обстреливать баркас неприятеля. Баркас не уводить открыто; грабители на холме попробуют им воспользоваться, и тогда удастся большинство их пристрелить. Чтобы отрезать отступление тем, кому посчастливится бежать, и доступ новым пришельцам, Дорамин приказал Даину Уорису взять вооруженный отряд буги, спуститься вниз по реке и на расстоянии десяти миль от Патюзана раскинуть лагерь на берегу и преградить реку при помощи каноэ. |
|
I don't believe for a moment that Doramin feared the arrival of fresh forces. My opinion is that his conduct was guided solely by his wish to keep his son out of harm's way. To prevent a rush being made into the town the construction of a stockade was to be commenced at daylight at the end of the street on the left bank. The old nakhoda declared his intention to command there himself. A distribution of powder, bullets, and percussion-caps was made immediately under the girl's supervision. Several messengers were to be dispatched in different directions after Jim, whose exact whereabouts were unknown. These men started at dawn, but before that time Kassim had managed to open communications with the besieged Brown. |
Я ни на секунду не допускаю мысли, что Дорамин боялся прибытия новых сил. Я считаю, что он руководствовался исключительно желанием не подвергать сына опасности. Чтобы не допустить вторжения в город, решено было на рассвете приняться за постройку укрепления в конце улицы на левом берегу. Старый накхода объявил о своем намерении распоряжаться там лично. Под наблюдением девушки немедленно приступили к раздаче пороха, пуль и пистонов. Несколько человек были посланы в разные стороны за Джимом, точное местопребывание которого было неизвестно. Они отправились в путь на рассвете, но еще раньше Кассим ухитрился начать переговоры с осажденным Брауном. |
|
'That accomplished diplomatist and confidant of the Rajah, on leaving the fort to go back to his master, took into his boat Cornelius, whom he found slinking mutely amongst the people in the courtyard. Kassim had a little plan of his own and wanted him for an interpreter. Thus it came about that towards morning Brown, reflecting upon the desperate nature of his position, heard from the marshy overgrown hollow an amicable, quavering, strained voice crying--in English--for permission to come up, under a promise of personal safety and on a very important errand. |
Этот искусный дипломат и поверенный раджи, покинув форт, чтобы вернуться к своему господину, взял к себе в лодку Корнелиуса, который молча шнырял в толпе, запрудившей двор. У Кассима был свой собственный план, и Корнелиус был ему нужен как переводчик. И вот, под утро, Браун, размышлявший об отчаянном своем положении, услышал голос, доносившийся из болотистого, поросшего кустарником оврага, - голос дружелюбный, дрожащий, напряженный, просивший, по-английски, позволения взобраться на холм, чтобы передать очень важное поручение, при условии, если ему будет гарантирована полная безопасность. |
|
He was overjoyed. If he was spoken to he was no longer a hunted wild beast. These friendly sounds took off at once the awful stress of vigilant watchfulness as of so many blind men not knowing whence the deathblow might come. He pretended a great reluctance. The voice declared itself "a white man--a poor, ruined, old man who had been living here for years." A mist, wet and chilly, lay on the slopes of the hill, and after some more shouting from one to the other, Brown called out, |
Браун был вне себя от радости: если с ним разговаривают, значит, он не загнанный зверь. Этот дружеский голос сразу рассеял страшное напряжение и настороженность, когда он, словно слепой, не знал, - с какой стороны ждать смертельного удара. Он сделал вид, будто не желает никаких переговоров. Голос объявил, что с Брауном говорит "белый человек. Бедный разорившийся старик, который живет здесь много лет". Туман, сырой и холодный, стлался по склонам холма. После недолгих переговоров Браун крикнул: |
|
"Come on, then, but alone, mind!" |
- Ну, лезьте сюда, но помните - один! |
|
As a matter of fact--he told me, writhing with rage at the recollection of his helplessness--it made no difference. They couldn't see more than a few yards before them, and no treachery could make their position worse. By-and-by Cornelius, in his week-day attire of a ragged dirty shirt and pants, barefooted, with a broken-rimmed pith hat on his head, was made out vaguely, sidling up to the defences, hesitating, stopping to listen in a peering posture. |
В действительности же, как сказал он мне, корчась от бешенства при воспоминании о своем бессилии, - это никакого значения не имело. На расстоянии нескольких шагов они ничего не могли разглядеть, и никакое предательство не могло ухудшить их положение. Мало-помалу начала вырисовываться фигура Корнелиуса; он был в своем будничном костюме - в рваной грязной рубахе и штанах, босой, в пробковом шлеме с поломанными полями. Поднимаясь к укрепленной позиции, он нерешительно останавливался и прислушивался. |
|
"Come along! You are safe," yelled Brown, while his men stared. All their hopes of life became suddenly centered in that dilapidated, mean newcomer, who in profound silence clambered clumsily over a felled tree-trunk, and shivering, with his sour, mistrustful face, looked about at the knot of bearded, anxious, sleepless desperadoes. |
- Идите! Вы в безопасности, - крикнул Браун, а люди его таращили глаза. Все их надежды внезапно сосредоточились на этом потрепанном жалком человеке, который, в глубоком молчании, неуклюже перелез через ствол поваленного дерева и, дрожа, с кислой недоверчивой физиономией, разглядывал кучку бородатых, встревоженных, измученных бессонницей головорезов. |
|
'Half an hour's confidential talk with Cornelius opened Brown's eyes as to the home affairs of Patusan. He was on the alert at once. There were possibilities, immense possibilities; but before he would talk over Cornelius's proposals he demanded that some food should be sent up as a guarantee of good faith. Cornelius went off, creeping sluggishly down the hill on the side of the Rajah's palace, and after some delay a few of Tunku Allang's men came up, bringing a scanty supply of rice, chillies, and dried fish. This was immeasurably better than nothing. Later on Cornelius returned accompanying Kassim, who stepped out with an air of perfect good-humoured trustfulness, in sandals, and muffled up from neck to ankles in dark-blue sheeting. He shook hands with Brown discreetly, and the three drew aside for a conference. Brown's men, recovering their confidence, were slapping each other on the back, and cast knowing glances at their captain while they busied themselves with preparations for cooking. |
Получасовая конфиденциальная беседа с Корнелиусом раскрыла Брауну глаза на положение дел в Патюзане. Он тотчас же насторожился. Открывались перспективы - великие перспективы; но раньше чем обсуждать предложения Корнелиуса, он потребовал, чтобы на холм были доставлены, в виде гарантии, съестные припасы. Корнелиус удалился, медленно спустившись по склону, обращенному ко дворцу раджи, а немного погодя несколько слуг Тунку Алланга явились со скудными порциями риса, красного стручкового перца и сушеной рыбы. Это было несравненно лучше, чем ничего. Позднее вернулся Корнелиус в сопровождении Кассима, обутого в сандалии и до лодыжек закутанного в темно-синее одеяние. Вид у Кассима был добродушный и доверчивый. Он осторожно пожал Брауну руку, и все трое уселись в сторонке и начали переговоры. Люди Брауна, ободрившись, похлопывали друг друга по спине и, многозначительно поглядывая на своего капитана, занялись приготовлениями к стряпне. |
|
'Kassim disliked Doramin and his Bugis very much, but he hated the new order of things still more. It had occurred to him that these whites, together with the Rajah's followers, could attack and defeat the Bugis before Jim's return. Then, he reasoned, general defection of the townsfolk was sure to follow, and the reign of the white man who protected poor people would be over. Afterwards the new allies could be dealt with. They would have no friends. The fellow was perfectly able to perceive the difference of character, and had seen enough of white men to know that these newcomers were outcasts, men without country. |
Кассим очень не любил Дорамина и его буги, но еще сильнее ненавидел он новый порядок вещей. Ему пришло в голову, что эти белые вместе с приверженцами раджи могут атаковать и разбить буги до возвращения Джима. Тогда, - рассуждал он, - все жители поселка отступятся от Джима, и господству белого человека, защищавшего бедный народ, придет конец. Затем можно будет разделаться с новыми союзниками. Друзья им не нужны. Кассим в совершенстве умел разбираться в людях, навидался белых людей на своем веку и понимал, что эти пришельцы были изгнанниками, не имеющими родины. |
|
Brown preserved a stern and inscrutable demeanour. When he first heard Cornelius's voice demanding admittance, it brought merely the hope of a loophole for escape. In less than an hour other thoughts were seething in his head. Urged by an extreme necessity, he had come there to steal food, a few tons of rubber or gum may be, perhaps a handful of dollars, and had found himself enmeshed by deadly dangers. Now in consequence of these overtures from Kassim he began to think of stealing the whole country. Some confounded fellow had apparently accomplished something of the kind--single-handed at that. Couldn't have done it very well though. Perhaps they could work together--squeeze everything dry and then go out quietly. |
Браун сохранял вид суровый и непроницаемый. Когда он услышал голос Корнелиуса, просившего разрешения приблизиться, у него появилась только надежда на возможность удрать. Меньше чем через полчаса другие мысли зародились в его голове. Побуждаемый крайней необходимостью, он явился сюда, чтобы украсть съестных припасов, а быть может, и несколько тонн каучука или камеди, горсточку долларов, - и вот он попал в сети смертельной опасности. Теперь, выслушав предложения Кассима, он стал подумывать о том, чтобы украсть всю страну. Какой-то проклятый парень, видимо, уже сделал что-то в этом роде - и совсем один. Но вряд ли он добился полного успеха. Быть может, они возьмутся за дело вдвоем - выжмут из страны все, что она может дать, а затем скроются. |
|
In the course of his negotiations with Kassim he became aware that he was supposed to have a big ship with plenty of men outside. Kassim begged him earnestly to have this big ship with his many guns and men brought up the river without delay for the Rajah's service. Brown professed himself willing, and on this basis the negotiation was carried on with mutual distrust. Three times in the course of the morning the courteous and active Kassim went down to consult the Rajah and came up busily with his long stride. Brown, while bargaining, had a sort of grim enjoyment in thinking of his wretched schooner, with nothing but a heap of dirt in her hold, that stood for an armed ship, and a Chinaman and a lame ex-beachcomber of Levuka on board, who represented all his many men. |
Пока шли переговоры с Кассимом, Браун узнал, что ходят слухи, будто он оставил у устья реки большой корабль с многочисленной командой. Кассим настойчиво просил его, не откладывая, провести корабль со всеми пушками и людьми к верховьям реки и предоставить его к услугам раджи. Браун сделал вид, будто соглашается; во время переговоров обе стороны держались недоверчиво. Трижды в течение утра вежливый и энергичный Кассим спускался вниз посоветоваться с раджой и снова деловито поднимался на холм. Договариваясь с ним, Браун со злобной радостью думал о своей жалкой шхуне с кучей грязи вместо товаров в трюме, фигурировавшей как вооруженное судно, и представлял себе китайца и хромого поселенца из Левуки, олицетворявших весь ее многочисленный экипаж. |
|
In the afternoon he obtained further doles of food, a promise of some money, and a supply of mats for his men to make shelters for themselves. They lay down and snored, protected from the burning sunshine; but Brown, sitting fully exposed on one of the felled trees, feasted his eyes upon the view of the town and the river. There was much loot there. Cornelius, who had made himself at home in the camp, talked at his elbow, pointing out the localities, imparting advice, giving his own version of Jim's character, and commenting in his own fashion upon the events of the last three years. Brown, who, apparently indifferent and gazing away, listened with attention to every word, could not make out clearly what sort of man this Jim could be. |
После полудня он получил новый запас провианта и обещание внести деньги; его людей снабдили циновками для шалашей. Они улеглись на землю и захрапели, защищенные от палящего солнца, но Браун, у всех на виду, сидел на одном из срубленных деревьев и упивался видом города и реки. Здесь было много добычи. Корнелиус, расположившийся в лагере как у себя дома, бормотал у него под ухом, объясняя местоположение, давая советы, изображая по-своему характер Джима и комментируя события последних трех лет. Браун равнодушно глядел по сторонам, но внимательно прислушивался к каждому слову и никак не мог себе уяснить, что за человек этот Джим. |
|
"What's his name? Jim! Jim! That's not enough for a man's name." |
- Как его имя? Джим! Джим! Этого мало. |
|
"They call him," said Cornelius scornfully, "Tuan Jim here. As you may say Lord Jim." |
- Здесь его называют Тюан-Джим, - презрительно сказал Корнелиус. - Все равно что Лорд Джим. |
|
"What is he? Where does he come from?" inquired Brown. "What sort of man is he? Is he an Englishman?" |
- Кто он такой? Откуда он взялся? - осведомился Браун. - Что это за человек? Он англичанин? |
|
"Yes, yes, he's an Englishman. I am an Englishman too. From Malacca. He is a fool. All you have to do is to kill him and then you are king here. Everything belongs to him," explained Cornelius. |
- Да, да, он англичанин. Я тоже англичанин. Из Малакки. Он - дурак. Вам нужно только убить его, и тогда вы будете здесь правителем. Ему принадлежит все, - объяснял Корнелиус. |
|
"It strikes me he may be made to share with somebody before very long," commented Brown half aloud. |
- Похоже на то, что скоро ему придется кое с кем поделиться, - вполголоса произнес Браун. |
|
"No, no. The proper way is to kill him the first chance you get, and then you can do what you like," Cornelius would insist earnestly. "I have lived for many years here, and I am giving you a friend's advice." |
- Нет! Надо его убить при первом же удобном случае, а тогда вы можете делать все, что вам угодно, - с жаром настаивал Корнелиус. - Я прожил здесь много лет и сейчас даю вам дружеский совет. |
|
'In such converse and in gloating over the view of Patusan, which he had determined in his mind should become his prey, Brown whiled away most of the afternoon, his men, meantime, resting. On that day Dain Waris's fleet of canoes stole one by one under the shore farthest from the creek, and went down to close the river against his retreat. Of this Brown was not aware, and Kassim, who came up the knoll an hour before sunset, took good care not to enlighten him. He wanted the white man's ship to come up the river, and this news, he feared, would be discouraging. He was very pressing with Brown to send the "order," offering at the same time a trusty messenger, who for greater secrecy (as he explained) would make his way by land to the mouth of the river and deliver the "order" on board. After some reflection Brown judged it expedient to tear a page out of his pocket-book, on which he simply wrote, |
В таких разговорах и в созерцании Патюзана, который он наметил своей добычей, Браун провел большую часть дня, пока отдыхали его люди. В тот же день каноэ Даина Уориса одно за другим проскользнули вдоль противоположного берега и направились вниз по течению, чтобы отрезать ему путь к морю. Об этом Браун не знал, а Кассим, поднявшись на холм за час до захода солнца, позаботился о том, чтобы он оставался в неведении. Кассим хотел, чтобы судно белого человека поднялось вверх по течению реки, и боялся, что такая новость устрашит Брауна. Он настойчиво уговаривал Брауна отдать "приказ" и предлагал для этой цели верного посланца, который, ввиду столь секретного поручения (таково было его объяснение), сушей доберется до устья реки и доставит "приказ" на борт судна. Поразмыслив, Браун счел целесообразным вырвать листок из своей записной книжки, на котором написал очень просто: |
|
"We are getting on. Big job. Detain the man." |
"Нам везет. Крупное дело. Задержите этого человека". |
|
The stolid youth selected by Kassim for that service performed it faithfully, and was rewarded by being suddenly tipped, head first, into the schooner's empty hold by the ex-beachcomber and the Chinaman, who thereupon hastened to put on the hatches. What became of him afterwards Brown did not say.' |
Глуповатый юноша, выбранный для этой цели Кассимом, исполнил возложенное на него поручение и в награду был брошен вниз головой в пустой трюм шхуны; бывший поселенец из Левуки и китаец поспешили закрыть люки. Какова была его дальнейшая судьба, Браун мне не сказал. |
