|
English |
Русский |
CHAPTER 41 |
41 |
|
'To the very last moment, till the full day came upon them with a spring, the fires on the west bank blazed bright and clear; and then Brown saw in a knot of coloured figures motionless between the advanced houses a man in European clothes, in a helmet, all white. |
До последней минуты, пока не разлился дневной свет, ярко пылали на западном берегу костры; а потом Браун увидел среди красочных фигур, неподвижно стоявших между передними домами, человека в европейском костюме и шлеме; он был весь в белом. |
|
"That's him; look! look!" Cornelius said excitedly. |
- Вот он; смотрите, смотрите! - возбужденно крикнул Корнелиус. |
|
All Brown's men had sprung up and crowded at his back with lustreless eyes. The group of vivid colours and dark faces with the white figure in their midst were observing the knoll. Brown could see naked arms being raised to shade the eyes and other brown arms pointing. What should he do? He looked around, and the forests that faced him on all sides walled the cock-pit of an unequal contest. He looked once more at his men. A contempt, a weariness, the desire of life, the wish to try for one more chance--for some other grave--struggled in his breast. From the outline the figure presented it seemed to him that the white man there, backed up by all the power of the land, was examining his position through binoculars. Brown jumped up on the log, throwing his arms up, the palms outwards. The coloured group closed round the white man, and fell back twice before he got clear of them, walking slowly alone. Brown remained standing on the log till Jim, appearing and disappearing between the patches of thorny scrub, had nearly reached the creek; then Brown jumped off and went down to meet him on his side. |
Все люди Брауна вскочили и, столпившись за его спиной, таращили тусклые глаза. Группа темнолицых людей в ярких костюмах и человек в белом, стоявший посредине, глядели на холм. Браун видел, как поднимались обнаженные руки, чтобы заслонить глаза от солнца, видел, как туземцы на что-то указывали. Что было ему делать? Он осмотрелся по сторонам: всюду вставали перед ним леса, стеной окружившие арену неравного боя. Еще раз взглянул он на своих людей. Презрение, усталость, жажда жизни, желание еще раз попытать счастье, поискать другой могилы - теснились в его груди. По очертаниям фигуры ему показалось, что белый человек, опиравшийся на мощь всей страны, рассматривал его позицию в бинокль. Браун вскочил на бревно и поднял руки ладонями наружу. Красочная группа сомкнулась вокруг белого человека, и он не сразу от нее отделился; наконец он один медленно пошел вперед. Браун стоял на бревне до тех пор, пока Джим, то появляясь, то скрываясь за колючими кустами, не подошел почти к самой речонке; тогда Браун спрыгнул с бревна и стал спускаться ему навстречу. |
|
'They met, I should think, not very far from the place, perhaps on the very spot, where Jim took the second desperate leap of his life--the leap that landed him into the life of Patusan, into the trust, the love, the confidence of the people. They faced each other across the creek, and with steady eyes tried to understand each other before they opened their lips. Their antagonism must have been expressed in their glances; I know that Brown hated Jim at first sight. Whatever hopes he might have had vanished at once. This was not the man he had expected to see. He hated him for this--and in a checked flannel shirt with sleeves cut off at the elbows, grey bearded, with a sunken, sun-blackened face--he cursed in his heart the other's youth and assurance, his clear eyes and his untroubled bearing. That fellow had got in a long way before him! He did not look like a man who would be willing to give anything for assistance. He had all the advantages on his side--possession, security, power; he was on the side of an overwhelming force! He was not hungry and desperate, and he did not seem in the least afraid. And there was something in the very neatness of Jim's clothes, from the white helmet to the canvas leggings and the pipeclayed shoes, which in Brown's sombre irritated eyes seemed to belong to things he had in the very shaping of his life condemned and flouted. |
Думаю, они встретились с ним неподалеку от того места, а может быть, как раз там, где Джим сделал второй отчаянный прыжок - прыжок, после которого он вошел в жизнь Патюзана, завоевав доверие и любовь народа. Разделенные рекой, они, раньше чем заговорить, пристально всматривались, стараясь понять друг друга. Должно быть, их антагонизм сказывался в тех взглядах, какими они обменивались. Я знаю, что Браун сразу возненавидел Джима. Какие бы надежды он ни питал, они тотчас же развеялись. Не такого человека думал он увидеть. За это он его возненавидел; в своей клетчатой фланелевой рубахе с засученными рукавами, седобородый, с осунувшимся загорелым лицом, он мысленно проклинал молодость и уверенность Джима, его ясные глаза и невозмутимый вид. Этот парень здорово его опередил! Он не походил на человека, который нуждается в помощи. На его стороне были все преимущества - власть, безопасность, могущество; на его стороне была сокрушающая сила! Он не был голоден, не приходил в отчаяние и, видимо, ничуть не боялся. Даже в аккуратном костюме Джима, начиная с его белого шлема и кончая парусиновыми гетрами и белыми ботинками, было что-то раздражавшее Брауна, ибо эту самую аккуратность он презирал и осмеивал чуть ли не с первых же дней своей жизни. |
|
'"Who are you?" asked Jim at last, speaking in his usual voice. |
- Кто вы такой? - спросил наконец Джим обычным своим голосом. |
|
"My name's Brown," answered the other loudly; "Captain Brown. What's yours?" |
- Моя фамилия Браун, - громко ответил тот. - Капитан Браун. А ваша? |
|
and Jim after a little pause went on quietly, as If he had not heard: |
Джим, помолчав, продолжал спокойно, словно ничего не слышал. |
|
"What made you come here?" |
- Что привело вас сюда? |
|
"You want to know," said Brown bitterly. "It's easy to tell. Hunger. And what made you?" |
- Хотите знать? - с горечью отозвался Браун. - Ответить нетрудно: голод. А вас? |
|
'"The fellow started at this," said Brown, relating to me the opening of this strange conversation between those two men, separated only by the muddy bed of a creek, but standing on the opposite poles of that conception of life which includes all mankind--"The fellow started at this and got very red in the face. Too big to be questioned, I suppose. I told him that if he looked upon me as a dead man with whom you may take liberties, he himself was not a whit better off really. I had a fellow up there who had a bead drawn on him all the time, and only waited for a sign from me. There was nothing to be shocked at in this. He had come down of his own free will. |
- Тут парень вздрогнул, - сообщил Браун, передавая мне начало странного разговора между этими двумя людьми, разделенными только тинистым руслом речонки, но стоящими на противоположных полюсах миросозерцания, свойственного человечеству. - Парень вздрогнул и густо покраснел. Должно быть, считал себя слишком важной особой, чтобы отвечать на вопросы. Я ему сказал, что если он смотрит на меня, как на мертвого, с которым можно не стесняться, то и его дела обстоят ничуть не лучше. Один из моих парней, там на холме, все время держит его под прицелом и ждет только моего сигнала. Возмущаться этим нечего. Ведь он пришел сюда по доброй воле. |
|
'Let us agree,' said I, 'that we are both dead men, and let us talk on that basis, as equals. |
"Условимся, - сказал я, - что мы оба мертвые, а потому будем говорить, как равные. Все мы равны перед смертью". |
|
We are all equal before death,' I said. I admitted I was there like a rat in a trap, but we had been driven to it, and even a trapped rat can give a bite. He caught me up in a moment. |
- Я признал, что попался, словно крыса, в ловушку, но нас сюда загнали, и даже загнанная крыса может кусаться. Он сейчас же поймал меня на слове: |
|
'Not if you don't go near the trap till the rat is dead.' |
"Нет, не может, если не подходить к ловушке, пока крыса не издохнет". |
|
I told him that sort of game was good enough for these native friends of his, but I would have thought him too white to serve even a rat so. Yes, I had wanted to talk with him. Not to beg for my life, though. My fellows were--well--what they were--men like himself, anyhow. All we wanted from him was to come on in the devil's name and have it out. |
- Я сказал ему, что такая игра хороша для здешних его друзей, но ему не подобает обходиться так даже с крысой. Да, я хотел с ним переговорить. Не жизнь у него вымаливать, - нет! Мои товарищи... ну что ж, они такие же люди, как и он. Мы хотим только, чтобы он пришел, во имя всех чертей, и так или иначе порешил дело. |
|
'God d--n it,' said I, while he stood there as still as a wooden post, 'you don't want to come out here every day with your glasses to count how many of us are left on our feet. Come. Either bring your infernal crowd along or let us go out and starve in the open sea, by God! You have been white once, for all your tall talk of this being your own people and you being one with them. Are you? And what the devil do you get for it; what is it you've found here that is so d--d precious? Hey? You don't want us to come down here perhaps--do you? You are two hundred to one. You don't want us to come down into the open. Ah! I promise you we shall give you some sport before you've done. You talk about me making a cowardly set upon unoffending people. What's that to me that they are unoffending, when I am starving for next to no offence? But I am not a coward. Don't you be one. Bring them along or, by all the fiends, we shall yet manage to send half your unoffending town to heaven with us in smoke!'" |
- Проклятье! - сказал я, а он стоял неподвижно, как столб. - Не станете же вы приходить сюда каждый день и смотреть в бинокль, кто из нас еще держится на ногах. Послушайте - или ведите сюда своих людей, или дайте нам отсюда выбраться и умереть с голоду в открытом море. Ведь и вы когда-то были белым, несмотря на все ваши разглагольствования о том, что это ваш народ и вы один из них. Не так ли? А что вы, черт возьми, за это получаете? Что вы тут нашли такого драгоценного? А? Вы, может быть, не хотите, чтобы мы спустились с холма? Вас двести против одного. Вы не хотите, чтобы мы сошлись на открытом месте. А я вам обещаю - мы вас заставим попрыгать, раньше чем вы с нами покончите. Вы тут толкуете о том, что нечестно нападать на безобидный народ. Какое мне дело до того, что они - народ безобидный, когда я зря подыхаю с голоду? Но я не трус! Не будьте же и вы трусом. Ведите их сюда, или, тысяча чертей, мы еще перебьем добрую половину этих безобидных людей и они отправятся на тот свет вместе с нами! |
|
'He was terrible--relating this to me--this tortured skeleton of a man drawn up together with his face over his knees, upon a miserable bed in that wretched hovel, and lifting his head to look at me with malignant triumph. |
Он был ужасен, когда передавал мне этот разговор: измученный скелет на жалкой кровати в ветхой хижине; он сидел скрючившись и изредка на меня поглядывал с видом злобно-торжествующим. |
|
'"That's what I told him--I knew what to say," he began again, feebly at first, but working himself up with incredible speed into a fiery utterance of his scorn. "We aren't going into the forest to wander like a string of living skeletons dropping one after another for ants to go to work upon us before we are fairly dead. Oh no! . . . |
- Вот что я ему сказал... Я знал, что нужно говорить, - снова начал он слабым голосом, но потом воодушевился, подогреваемый гневом. - Мы не намерены были бежать в леса и бродить там, словно живые скелеты, падая один за другим... Добыча для муравьев, которые принялись бы за нас, не дожидаясь конца. О нет! |
|
'You don't deserve a better fate,' he said. |
"Вы не заслуживаете лучшей участи", - сказал он. |
|
'And what do you deserve,' I shouted at him, 'you that I find skulking here with your mouth full of your responsibility, of innocent lives, of your infernal duty? What do you know more of me than I know of you? I came here for food. D'ye hear?--food to fill our bellies. And what did _you_ come for? What did you ask for when you came here? We don't ask you for anything but to give us a fight or a clear road to go back whence we came. . . .' |
- А вы чего заслуживаете? - крикнул я ему через речонку. - Вы только и делаете, что толкуете о своей ответственности, о невинных людях, о проклятом своем долге. Знаете ли вы обо мне больше, чем я знаю о вас? Я пришел сюда за жратвой. Слышите, за жратвой, чтобы набить брюхо! А вы зачем сюда пришли! Что вам было нужно, когда вы сюда пришли? Нам от вас ничего не нужно: дайте нам только сражение или возможность вернуться туда, откуда мы пришли... |
|
'I would fight with you now,' says he, pulling at his little moustache. |
"Я сразился бы с вами сейчас", - сказал он, покручивая свои усики. |
|
'And I would let you shoot me, and welcome,' I said. 'This is as good a jumping-off place for me as another. I am sick of my infernal luck. But it would be too easy. There are my men in the same boat--and, by God, I am not the sort to jump out of trouble and leave them in a d--d lurch,' I said. |
- А я бы дал вам меня пристрелить - и с удовольствием, - отвечал я. - Не все ли мне равно, где умирать? Мне чертовски не везет. Надоело! Но это было бы слишком легко. Со мной товарищи, а я, ей-богу, не из таковских, чтобы выпутаться самому, а их оставить в проклятой ловушке. |
|
He stood thinking for a while and then wanted to know what I had done ('out there' he says, tossing his head down-stream) to be hazed about so. |
С минуту он размышлял, а потом пожелал узнать, что такое я сделал ("там, - сказал он, кивнув головой в сторону реки"), чтобы так отощать. |
|
'Have we met to tell each other the story of our lives?' I asked him. 'Suppose you begin. No? Well, I am sure I don't want to hear. Keep it to yourself. I know it is no better than mine. I've lived--and so did you, though you talk as if you were one of those people that should have wings so as to go about without touching the dirty earth. Well--it is dirty. I haven't got any wings. I am here because I was afraid once in my life. Want to know what of? Of a prison. That scares me, and you may know it--if it's any good to you. I won't ask you what scared you into this infernal hole, where you seem to have found pretty pickings. That's your luck and this is mine--the privilege to beg for the favour of being shot quickly, or else kicked out to go free and starve in my own way.' . . ." |
- Разве мы встретились для того, чтобы рассказывать друг другу свою историю? - спросил я. - Может быть, вы начнете. Нет? Ну что ж, признаться, я никакого желания не имею слушать. Оставьте ее при себе. Я знаю, что она ничуть не лучше моей. Я жил - то же делали и вы, хотя и рассуждаете так, словно вы один из тех, у кого есть крылья, и вы можете не ступать по грязной земле. Да, земля грязная. Никаких крыльев у меня нет. Я здесь потому, что один раз в жизни я испугался. Хотите знать чего? Тюрьмы! Вот что меня пугает, и вы можете принять это к сведению, если хотите. Я не спрашиваю, что испугало вас и загнало в эту проклятую дыру, где вы как будто недурно поживились. Такова ваша судьба, а мне суждено клянчить, чтобы меня пристрелили или вытолкали отсюда, предоставив умирать с голоду, где мне вздумается... |
|
'His debilitated body shook with an exultation so vehement, so assured, and so malicious that it seemed to have driven off the death waiting for him in that hut. The corpse of his mad self-love uprose from rags and destitution as from the dark horrors of a tomb. It is impossible to say how much he lied to Jim then, how much he lied to me now--and to himself always. Vanity plays lurid tricks with our memory, and the truth of every passion wants some pretence to make it live. Standing at the gate of the other world in the guise of a beggar, he had slapped this world's face, he had spat on it, he had thrown upon it an immensity of scorn and revolt at the bottom of his misdeeds. He had overcome them all--men, women, savages, traders, ruffians, missionaries--and Jim--"that beefy-faced beggar." I did not begrudge him this triumph in articulo mortis, this almost posthumous illusion of having trampled all the earth under his feet. While he was boasting to me, in his sordid and repulsive agony, I couldn't help thinking of the chuckling talk relating to the time of his greatest splendour when, during a year or more, Gentleman Brown's ship was to be seen, for many days on end, hovering off an islet befringed with green upon azure, with the dark dot of the mission-house on a white beach; while Gentleman Brown, ashore, was casting his spells over a romantic girl for whom Melanesia had been too much, and giving hopes of a remarkable conversion to her husband. The poor man, some time or other, had been heard to express the intention of winning "Captain Brown to a better way of life." . . . |
Его расслабленное тело трепетало, он был охвачен такой страстной, такой торжествующей злобой, что сама смерть, подстерегавшая его в этой хижине, как будто отступила. Призрак его безумного себялюбия поднимался над лохмотьями и нищетой, словно над ужасами могилы. Невозможно угадать, много ли он лгал тогда Джиму, лгал теперь мне, лгал себе самому. Тщеславие мрачно подшучивает над нашей памятью, и необходимо притворство, чтобы оживить подлинную страсть. Стоя под личиной нищего у врат иного мира, он давал этому миру пощечину, оплевывал его, сокрушая безграничным своим гневом и возмущением, таившимися во всех его злодеяниях. Он одолел всех - мужчин, женщин, дикарей, торговцев, бродяг, миссионеров, - одолел и Джима. Я не завидовал этому триумфу in articulo mortis [в момент смерти (лат.)], не завидовал этой почти посмертной иллюзии, будто он растоптал всю землю. Пока он хвастался, отвратительно корчась от боли, я невольно вспоминал забавные толки, какие ходили о нем во времена его расцвета, когда в течение года судно "Джентльмена Брауна" по многу дней кружило у островка, окаймленного зеленью, где на белом берегу виднелась черная точка - дом миссии; сходя на берег, "Джентльмен Браун" старался очаровать романтичную женщину, которая не могла ужиться в Меланезии, а ее мужу казалось, что тот подает надежды обратиться на путь истинный. Рассказывали, что бедняга миссионер выражал намерение склонить "капитана Брауна к лучшей жизни". |
|
"Bag Gentleman Brown for Glory"--as a leery-eyed loafer expressed it once--"just to let them see up above what a Western Pacific trading skipper looks like." |
"Спасти его во славу божию, - как выразился один косоглазый бродяга, - чтобы показать там, на небе, что за птица такая - торговый шкипер Тихого океана". |
|
And this was the man, too, who had run off with a dying woman, and had shed tears over her body. |
И этот же Браун убежал с умирающей женщиной и проливал слезы над ее телом. |
|
"Carried on like a big baby," his then mate was never tired of telling, "and where the fun came in may I be kicked to death by diseased Kanakas if _I_ know. Why, gents! she was too far gone when he brought her aboard to know him; she just lay there on her back in his bunk staring at the beam with awful shining eyes--and then she died. Dam' bad sort of fever, I guess. . . ." |
- Вел себя, словно ребенок, - не уставал повторять его штурман. - И пусть меня заколотят до смерти хилые канаки, если я понимаю, в чем тут загвоздка. Знаете ли, джентльмены, когда он доставил ее на борт, ей было так плохо, что она его уже не узнавала: лежит на спине в его каюте и таращит глаза на бимс; а глаза у нее страшно блестели. Потом умерла. Должно быть, от скверной лихорадки... |
|
I remembered all these stories while, wiping his matted lump of a beard with a livid hand, he was telling me from his noisome couch how he got round, got in, got home, on that confounded, immaculate, don't-you-touch-me sort of fellow. He admitted that he couldn't be scared, but there was a way, "as broad as a turnpike, to get in and shake his twopenny soul around and inside out and upside down--by God!"' |
Я вспомнил все эти рассказы, когда он, вытирая посиневшей рукой спутанную бороду, говорил мне, корчась на своем зловонном ложе, как он кружил, нащупывал и нащупал уязвимое местечко у этого проклятого чистюли и недотроги. Он соглашался, что Джима нельзя было запугать, но ему открывался прямой путь в душу Джима - в душу, "которая не стоила и двух пенсов", - открывалась возможность "вытряхнуть ее и вывернуть наизнанку". |
