|
English |
Русский |
CHAPTER 38 |
38 |
|
'It all begins, as I've told you, with the man called Brown,' ran the opening sentence of Marlow's narrative. 'You who have knocked about the Western Pacific must have heard of him. He was the show ruffian on the Australian coast--not that he was often to be seen there, but because he was always trotted out in the stories of lawless life a visitor from home is treated to; and the mildest of these stories which were told about him from Cape York to Eden Bay was more than enough to hang a man if told in the right place. They never failed to let you know, too, that he was supposed to be the son of a baronet. Be it as it may, it is certain he had deserted from a home ship in the early gold-digging days, and in a few years became talked about as the terror of this or that group of islands in Polynesia. |
"Начало, как я вам уже сказал, было положено человеком по фамилии Браун, - гласила первая строка повествования Марлоу. - Вы избороздили Тихий океан и должны были о нем слышать. Он был показательным типом негодяя на австралийском побережье - не потому, что часто там являлся, но потому, что всегда фигурировал в рассказах о мошенничествах, - в рассказах, какими угощают приехавших с родины, а самой безобидной истории из тех, которые о нем рассказывали от мыса Йорк до бухты Эден, более чем достаточно, чтобы повесить его, если изложить историю в надлежащем месте. Рассказчики никогда не забывали довести до вашего сведения, что есть данные предполагать, будто он сын баронета. Как бы то ни было, но факт тот, что он дезертировал с английского судна в первые дни золотой лихорадки, а через несколько лет о нем заговорили как о чудовище, терроризирующем ту или иную группу островов Полинезии. |
|
He would kidnap natives, he would strip some lonely white trader to the very pyjamas he stood in, and after he had robbed the poor devil, he would as likely as not invite him to fight a duel with shot-guns on the beach--which would have been fair enough as these things go, if the other man hadn't been by that time already half-dead with fright. Brown was a latter-day buccaneer, sorry enough, like his more celebrated prototypes; but what distinguished him from his contemporary brother ruffians, like Bully Hayes or the mellifluous Pease, or that perfumed, Dundreary-whiskered, dandified scoundrel known as Dirty Dick, was the arrogant temper of his misdeeds and a vehement scorn for mankind at large and for his victims in particular. The others were merely vulgar and greedy brutes, but he seemed moved by some complex intention. He would rob a man as if only to demonstrate his poor opinion of the creature, and he would bring to the shooting or maiming of some quiet, unoffending stranger a savage and vengeful earnestness fit to terrify the most reckless of desperadoes. In the days of his greatest glory he owned an armed barque, manned by a mixed crew of Kanakas and runaway whalers, and boasted, I don't know with what truth, of being financed on the quiet by a most respectable firm of copra merchants. Later on he ran off--it was reported--with the wife of a missionary, a very young girl from Clapham way, who had married the mild, flat-footed fellow in a moment of enthusiasm, and, suddenly transplanted to Melanesia, lost her bearings somehow. |
Он насильно вербовал туземцев, грабил какого-нибудь одинокого белого торговца, снимая с него все, вплоть до пижамы, а ограбив, предлагал бедняге драться на дуэли на дробовиках - что было бы, пожалуй, неплохо, если бы жертва не оказывалась к тому времени полумертвой от страха. Браун был пиратом наших дней, довольно жалким, как и его более знаменитые прототипы; но от современных ему братьев по профессии (таких, как Задира Гайес, или Медоточивый Пиз, или этот надушенный, расфранченный негодяй, известный под кличкой Грязный Дик) он отличался дерзостью своих деяний и яростным презрением к человечеству вообще и к своим жертвам в частности. Остальные были всего-навсего вульгарными и жадными скотами, но Брауном, казалось, руководили какие-то сложные побуждения. Он грабил человека словно для того, чтобы продемонстрировать свое низкое о нем мнение, и готов был пристрелить или изувечить какого-нибудь тихого, безобидного чужестранца, проявляя при этом такую свирепость и мстительность, как будто хотел застращать самого отчаянного головореза. В дни расцвета своей славы он был владельцем вооруженного барка со смешанным экипажем из канаков и беглых моряков с китобойных судов и хвастался, - не знаю, имел ли он на то основания, - будто его втихомолку финансирует самая респектабельная фирма торговцев копрой. Позднее он, как рассказывают, удрал с женой миссионера, молоденькой женщиной из Клепхэма, которая под влиянием минуты вышла замуж за кроткого парня, а затем, очутившись в Меланезии, почему-то сбилась с пути. |
|
It was a dark story. She was ill at the time he carried her off, and died on board his ship. It is said--as the most wonderful put of the tale--that over her body he gave way to an outburst of sombre and violent grief. His luck left him, too, very soon after. He lost his ship on some rocks off Malaita, and disappeared for a time as though he had gone down with her. He is heard of next at Nuka-Hiva, where he bought an old French schooner out of Government service. What creditable enterprise he might have had in view when he made that purchase I can't say, but it is evident that what with High Commissioners, consuls, men-of-war, and international control, the South Seas were getting too hot to hold gentlemen of his kidney. Clearly he must have shifted the scene of his operations farther west, because a year later he plays an incredibly audacious, but not a very profitable part, in a serio-comic business in Manila Bay, in which a peculating governor and an absconding treasurer are the principal figures; thereafter he seems to have hung around the Philippines in his rotten schooner battling with un adverse fortune, till at last, running his appointed course, he sails into Jim's history, a blind accomplice of the Dark Powers. |
То была темная история. Она была больна в то время, как он ее увез, и умерла на борту его судна; говорят - и это самая удивительная часть истории, - что над ее телом он рыдал и предавался мрачной, неудержимой скорби. Вскоре после этого счастье ему изменило. Он потерял свое судно, разбившееся о скалы неподалеку от Малаиты, и на время исчез, словно пошел ко дну вместе со своим барком. Затем он выплыл в Нука-Хиве, где купил старую французскую шхуну, раньше принадлежавшую правительству. Не могу сказать, какую цель он преследовал, делая эту покупку, но ясно, что с появлением верховных комиссаров, консулов, военных судов и международного контроля Южные моря стали слишком беспокойным местом для джентльменов его пошиба. Очевидно, он должен был перенести свои операции дальше на запад, ибо год спустя он играет невероятно дерзкую, но не особенно выигрышную роль в полусерьезном, полукомическом деле в Манильском заливе, где главными действующими лицами являются казнокрад губернатор и скрывающийся от суда казначей. Затем он, видимо, вертится на своей гнилой шхуне среди Филиппинских островов, сражаясь с вероломной фортуной, и наконец, совершая предназначенный ему путь, вступает в историю Джима, - слепой сообщник Темных Сил. |
|
'His tale goes that when a Spanish patrol cutter captured him he was simply trying to run a few guns for the insurgents. If so, then I can't understand what he was doing off the south coast of Mindanao. My belief, however, is that he was blackmailing the native villages along the coast. The principal thing is that the cutter, throwing a guard on board, made him sail in company towards Zamboanga. On the way, for some reason or other, both vessels had to call at one of these new Spanish settlements--which never came to anything in the end--where there was not only a civil official in charge on shore, but a good stout coasting schooner lying at anchor in the little bay; and this craft, in every way much better than his own, Brown made up his mind to steal. |
Далее рассказывают, что, когда испанский патрульный катер захватил его, он пытался всего лишь доставить ружья инсургентам. Если так, то я не могу понять, что он делал у южного берега Минданао. Мне лично кажется, что он шантажировал туземцев прибрежных деревень. Как бы то ни было, но катер, поместив стражу на борт шхуны, заставил его плыть по направлению к Замбоангу. По дороге оба судна должны были по какой-то причине заглянуть в одно из этих новых испанских поселений, из которых так и не вышло никакого толку. Там имелся не только правительственный чиновник на берегу, но и хорошая, прочная каботажная шхуна, лежавшая на якоре в маленьком заливе; и это судно, во всех отношениях превосходящее его собственную шхуну, Браун решил украсть. |
|
'He was down on his luck--as he told me himself. The world he had bullied for twenty years with fierce, aggressive disdain, had yielded him nothing in the way of material advantage except a small bag of silver dollars, which was concealed in his cabin so that "the devil himself couldn't smell it out." And that was all--absolutely all. He was tired of his life, and not afraid of death. But this man, who would stake his existence on a whim with a bitter and jeering recklessness, stood in mortal fear of imprisonment. He had an unreasoning cold-sweat, nerve-shaking, blood-to-water-turning sort of horror at the bare possibility of being locked up--the sort of terror a superstitious man would feel at the thought of being embraced by a spectre. Therefore the civil official who came on board to make a preliminary investigation into the capture, investigated arduously all day long, and only went ashore after dark, muffled up in a cloak, and taking great care not to let Brown's little all clink in its bag. Afterwards, being a man of his word, he contrived (the very next evening, I believe) to send off the Government cutter on some urgent bit of special service. As her commander could not spare a prize crew, he contented himself by taking away before he left all the sails of Brown's schooner to the very last rag, and took good care to tow his two boats on to the beach a couple of miles off. |
Ему не везло - как он сам мне признался. Мир, к которому он в течение двадцати лет относился с дерзким и злобным презрением, не доставил ему никаких материальных благ, за исключением небольшого мешка с серебряными долларами, спрятанного в его каюте так, что "сам черт не мог бы пронюхать". И больше ничего - решительно ничего! Жизнь ему надоела, а смерти он не страшился. Но этот человек, который готов был с горьким и безрассудным зубоскальством рискнуть жизнью ради пустяка, смертельно боялся тюрьмы. При мысли о тюремном заключении его охватывал тот безумный ужас, когда человек, обливаясь холодным потом, дрожит, и кровь его словно обращается в воду, - такой ужас испытывают суеверные люди, представляя себя в объятиях призрака. Вот почему правительственный чиновник, который явился на борт для предварительного расследования, усердно занимался этим делом целый день и сошел на берег лишь в сумерках, закутанный в плащ и крайне озабоченный тем, чтобы не звенели в мешке жалкие сбережения Брауна. Затем, верный своему слову, он отослал (кажется, вечером следующего дня) правительственный катер, дав ему какое-то неотложное поручение. Командир, не имея возможности оставить на задержанном судне своих матросов, удовольствовался тем, что перед отплытием убрал до последнего лоскута все паруса со шхуны Брауна и подвел свои две шлюпки к берегу, находившемуся на расстоянии двух миль. |
|
'But in Brown's crew there was a Solomon Islander, kidnapped in his youth and devoted to Brown, who was the best man of the whole gang. That fellow swam off to the coaster--five hundred yards or so--with the end of a warp made up of all the running gear unrove for the purpose. The water was smooth, and the bay dark, "like the inside of a cow," as Brown described it. The Solomon Islander clambered over the bulwarks with the end of the rope in his teeth. The crew of the coaster--all Tagals--were ashore having a jollification in the native village. The two shipkeepers left on board woke up suddenly and saw the devil. It had glittering eyes and leaped quick as lightning about the deck. They fell on their knees, paralysed with fear, crossing themselves and mumbling prayers. With a long knife he found in the caboose the Solomon Islander, without interrupting their orisons, stabbed first one, then the other; with the same knife he set to sawing patiently at the coir cable till suddenly it parted under the blade with a splash. Then in the silence of the bay he let out a cautious shout, and Brown's gang, who meantime had been peering and straining their hopeful ears in the darkness, began to pull gently at their end of the warp. In less than five minutes the two schooners came together with a slight shock and a creak of spars. |
Но в команде Брауна был один туземец с Соломоновых островов, захваченный в юности и преданный Брауну; этот туземец был самым отчаянным во всей банде. Он проплыл около пятисот ярдов до каботажного судна, держа конец перлиня, который удалось смастерить, использовав весь бегучий такелаж шхуны. Волнения не было, и в заливе было темно, "как в брюхе у коровы", по выражению Брауна. Островитянин перелез через бульварк, держа в зубах конец каната. Команда каботажного судна - все до единого тагалы - была на берегу, пируя в туземной деревне. Двое вахтенных, оставшихся на борту, внезапно проснулись и увидели черта: он сверкал глазами и, быстрый как молния, прыгал по палубе. Парализованные страхом, они упали на колени, крестясь и бормоча молитвы. Длинным ножом, найденным в камбузе, островитянин, не прерывая их молитв, заколол сначала одного, потом другого; тем же ножом он терпеливо стал перерезать канат из кокосовых волокон, наконец канат с плеском упал в воду. Тогда он негромко крикнул, и шайка Брауна, таращившая тем временем глаза и напрягавшая слух в темноте, начала потихоньку тянуть за свой конец перлиня. Меньше чем через пять минут скрипнул рангоут; легкий толчок - и обе шхуны очутились рядом. |
|
'Brown's crowd transferred themselves without losing an instant, taking with them their firearms and a large supply of ammunition. They were sixteen in all: two runaway blue-jackets, a lanky deserter from a Yankee man-of-war, a couple of simple, blond Scandinavians, a mulatto of sorts, one bland Chinaman who cooked--and the rest of the nondescript spawn of the South Seas. None of them cared; Brown bent them to his will, and Brown, indifferent to gallows, was running away from the spectre of a Spanish prison. He didn't give them the time to trans-ship enough provisions; the weather was calm, the air was charged with dew, and when they cast off the ropes and set sail to a faint off-shore draught there was no flutter in the damp canvas; their old schooner seemed to detach itself gently from the stolen craft and slip away silently, together with the black mass of the coast, into the night. |
Не теряя ни секунды, команда Брауна перебралась на борт каботажного судна, захватив с собой ружья и большой запас амуниции. Их было шестнадцать человек - два беглых матроса, тощий дезертир с американского военного судна, два простоватых белокурых скандинава, мулат, учтивый китаец, исполнявший обязанности кока, - и всякий сброд, шныряющий, по Южным морям. Ничто их не тревожило; Браун подчинил их своей воле; он, Браун, не боявшийся виселицы, бежал теперь от призрака испанской тюрьмы. Он не дал им времени перенести достаточное количество провизии. Погода была тихая, воздух пропитан росой. Они ослабили снасти и поставили паруса; с берега дул сильный бриз, и сырые паруса даже не трепетали. Их старая шхуна, казалось, тихонько отделилась от украденного судна и вместе с черной массой берега безмолвно ускользнула в ночь. |
|
'They got clear away. Brown related to me in detail their passage down the Straits of Macassar. It is a harrowing and desperate story. They were short of food and water; they boarded several native craft and got a little from each. With a stolen ship Brown did not dare to put into any port, of course. He had no money to buy anything, no papers to show, and no lie plausible enough to get him out again. An Arab barque, under the Dutch flag, surprised one night at anchor off Poulo Laut, yielded a little dirty rice, a bunch of bananas, and a cask of water; three days of squally, misty weather from the north-east shot the schooner across the Java Sea. The yellow muddy waves drenched that collection of hungry ruffians. They sighted mail-boats moving on their appointed routes; passed well-found home ships with rusty iron sides anchored in the shallow sea waiting for a change of weather or the turn of the tide; an English gunboat, white and trim, with two slim masts, crossed their bows one day in the distance; and on another occasion a Dutch corvette, black and heavily sparred, loomed up on their quarter, steaming dead slow in the mist. |
Они отплыли. Браун подробно рассказал мне об их плавании через проливы Макассара. Это унылая и страшная история. У них было мало пищи и воды, они остановили несколько туземных судов и с каждого кое-что получили. С похищенным судном Браун, конечно, не смел заглянуть ни в один порт. У него не было денег, чтобы хоть что-нибудь купить, не было документов, не было правдоподобного объяснения, которое еще раз помогло бы ему выпутаться. Арабский барк, под голландским флагом, застигнутый врасплох ночью у Поуло Лаут, где он стоял на якоре, уступил немного грязного риса, связку бананов и бочонок воды; в течение трех дней погода была туманная, и шквал с северо-востока гнал шхуну через Яванское море. Желтые мутные волны окатывали голодающую банду. Они видели почтовые пароходы, совершавшие свои обычные рейсы, они проходили мимо судов с заржавленными железными боками, лежавших на якоре в мелководье, ожидая перемены погоды или прилива. Английская канонерка, белая и нарядная, с двумя стройными мачтами, пересекла им однажды путь; в другой раз голландский корвет, с тяжелыми мачтами, появился за кормой, медленно пробираясь в тумане. |
|
They slipped through unseen or disregarded, a wan, sallow-faced band of utter outcasts, enraged with hunger and hunted by fear. Brown's idea was to make for Madagascar, where he expected, on grounds not altogether illusory, to sell the schooner in Tamatave, and no questions asked, or perhaps obtain some more or less forged papers for her. Yet before he could face the long passage across the Indian Ocean food was wanted--water too. |
Незамеченные или не удостоившиеся внимания, они ускользнули - усталая банда тощих изгнанников, обезумевших от голода и преследуемых страхом. Браун думал пробраться к Мадагаскару, где надеялся - и не без основания - продать шхуну в Таматаве, не нарываясь на вопросы, или, быть может, получить на нее фальшивые документы. Но раньше чем пускаться в долгое плавание через Индийский океан, нужно было раздобыть пищу и воду. |
|
'Perhaps he had heard of Patusan--or perhaps he just only happened to see the name written in small letters on the chart--probably that of a largish village up a river in a native state, perfectly defenceless, far from the beaten tracks of the sea and from the ends of submarine cables. He had done that kind of thing before--in the way of business; and this now was an absolute necessity, a question of life and death--or rather of liberty. Of liberty! He was sure to get provisions--bullocks--rice--sweet-potatoes. The sorry gang licked their chops. A cargo of produce for the schooner perhaps could be extorted--and, who knows?--some real ringing coined money! Some of these chiefs and village headmen can be made to part freely. He told me he would have roasted their toes rather than be baulked. I believe him. His men believed him too. They didn't cheer aloud, being a dumb pack, but made ready wolfishly. |
Возможно, что он слыхал о Патюзане, или же случайно увидел это слово, написанное маленькими буквами на карте; должно быть, он разыскал название большой деревни в верховьях реки в туземном государстве, - деревни совершенно беззащитной, лежащей далеко от морских путей и подводных кабелей. Такие вещи он, преследуя свои выгоды, проделывал и раньше, но теперь это было абсолютно необходимо, вопрос жизни и смерти - или, вернее, свободы. Свободы! Он был убежден, что раздобудет провизию - мясо, рис, сладкий картофель. Отощавшая банда предвкушала пир. Быть может, удастся нагрузить шхуну местными продуктами и - кто знает? - раздобыть звонкой монеты! Можно нажать на кое-кого из вождей и деревенских старшин. Он говорил мне, что скорее готов был поджаривать им пятки, чем получить отказ. Я ему верю. Его люди тоже ему верили. Они не ликовали громко, ибо были молчаливой бандой, но как стая волков быстро приготовились к делу. |
|
'Luck served him as to weather. A few days of calm would have brought unmentionable horrors on board that schooner, but with the help of land and sea breezes, in less than a week after clearing the Sunda Straits, he anchored off the Batu Kring mouth within a pistol-shot of the fishing village. |
Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшным сценам на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал пролив Сунда и бросил якорь у устья Бату-Кринг, на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки. |
|
'Fourteen of them packed into the schooner's long-boat (which was big, having been used for cargo-work) and started up the river, while two remained in charge of the schooner with food enough to keep starvation off for ten days. The tide and wind helped, and early one afternoon the big white boat under a ragged sail shouldered its way before the sea breeze into Patusan Reach, manned by fourteen assorted scarecrows glaring hungrily ahead, and fingering the breech-blocks of cheap rifles. Brown calculated upon the terrifying surprise of his appearance. They sailed in with the last of the flood; the Rajah's stockade gave no sign; the first houses on both sides of the stream seemed deserted. A few canoes were seen up the reach in full flight. Brown was astonished at the size of the place. A profound silence reigned. The wind dropped between the houses; two oars were got out and the boat held on up-stream, the idea being to effect a lodgment in the centre of the town before the inhabitants could think of resistance. |
Четырнадцать человек уселись в баркас (баркас был большой, так как им пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи у них было достаточно, чтобы не умереть с голоду в течение десяти дней. Прилив и ветер помогли им, и однажды после полудня большая белая шлюпка под рваным парусом, подгоняемая морским бризом, подошла к Патюзану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз в то время, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни; первые дома по обоим берегам реки казались покинутыми. Выше виднелись несколько каноэ, шедшие полным ходом. Браун был удивлен, увидев такой большой поселок. Царило глубокое молчание. Ветер стих; команда вытащила два весла и повела шлюпку к верховьям, предполагая высадиться в центре города, раньше чем жителям придет в голову оказать сопротивление. |
|
'It seems, however, that the headman of the fishing village at Batu Kring had managed to send off a timely warning. When the long-boat came abreast of the mosque (which Doramin had built: a structure with gables and roof finials of carved coral) the open space before it was full of people. A shout went up, and was followed by a clash of gongs all up the river. From a point above two little brass 6-pounders were discharged, and the round-shot came skipping down the empty reach, spurting glittering jets of water in the sunshine. In front of the mosque a shouting lot of men began firing in volleys that whipped athwart the current of the river; an irregular, rolling fusillade was opened on the boat from both banks, and Brown's men replied with a wild, rapid fire. The oars had been got in. |
Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки у реки Бату-Кринг ухитрился своевременно послать предостережение. Когда шлюпка поравнялась с мечетью (построенной Дорамином; здание с коньками и разными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Поднялся крик, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Орущая толпа перед мечетью начала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Баркас обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна отвечали беглым огнем наобум. Весла были подняты. |
|
'The turn of the tide at high water comes on very quickly in that river, and the boat in mid-stream, nearly hidden in smoke, began to drift back stern foremost. Along both shores the smoke thickened also, lying below the roofs in a level streak as you may see a long cloud cutting the slope of a mountain. A tumult of war-cries, the vibrating clang of gongs, the deep snoring of drums, yells of rage, crashes of volley-firing, made an awful din, in which Brown sat confounded but steady at the tiller, working himself into a fury of hate and rage against those people who dared to defend themselves. Two of his men had been wounded, and he saw his retreat cut off below the town by some boats that had put off from Tunku Allang's stockade. There were six of them, full of men. |
На этой реке отлив при половодье наступает очень быстро, и шлюпка, находившаяся посреди реки, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, перерезающее склон горы. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, яростные вопли, треск выстрелов сливались в оглушительный шум; Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися ниже на реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных людьми. |
|
While he was thus beset he perceived the entrance of the narrow creek (the same which Jim had jumped at low water). It was then brim full. Steering the long-boat in, they landed, and, to make a long story short, they established themselves on a little knoll about 900 yards from the stockade, which, in fact, they commanded from that position. The slopes of the knoll were bare, but there were a few trees on the summit. They went to work cutting these down for a breastwork, and were fairly intrenched before dark; meantime the Rajah's boats remained in the river with curious neutrality. When the sun set the glue of many brushwood blazes lighted on the river-front, and between the double line of houses on the land side threw into black relief the roofs, the groups of slender palms, the heavy clumps of fruit trees. Brown ordered the grass round his position to be fired; a low ring of thin flames under the slow ascending smoke wriggled rapidly down the slopes of the knoll; here and there a dry bush caught with a tall, vicious roar. The conflagration made a clear zone of fire for the rifles of the small party, and expired smouldering on the edge of the forests and along the muddy bank of the creek. A strip of jungle luxuriating in a damp hollow between the knoll and the Rajah's stockade stopped it on that side with a great crackling and detonations of bursting bamboo stems. |
Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку - ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Сейчас вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, он и его люди высадились и расположились на маленьком холме, на расстоянии девятисот ярдов от укрепления; теперь они возвышались над крепостью. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили для бруствера и до наступления темноты укрепились на этой позиции: тем временем лодки раджи, соблюдая странным образом нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца запылали костры из валежника на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, густые рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своего лагеря; низкое кольцо из огненных язычков под медленно поднимающимся дымом быстро сбежало вниз по склонам холма; кое-где с громким, злобным треском загорались сухие кусты. Ружейным огнем удалось зажечь траву, но огонь угас у опушки леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи приостановила с этой стороны огонь; с громким треском лопались стволы бамбука. |
|
The sky was sombre, velvety, and swarming with stars. The blackened ground smoked quietly with low creeping wisps, till a little breeze came on and blew everything away. Brown expected an attack to be delivered as soon as the tide had flowed enough again to enable the war-boats which had cut off his retreat to enter the creek. At any rate he was sure there would be an attempt to carry off his long-boat, which lay below the hill, a dark high lump on the feeble sheen of a wet mud-flat. But no move of any sort was made by the boats in the river. Over the stockade and the Rajah's buildings Brown saw their lights on the water. They seemed to be anchored across the stream. Other lights afloat were moving in the reach, crossing and recrossing from side to side. There were also lights twinkling motionless upon the long walls of houses up the reach, as far as the bend, and more still beyond, others isolated inland. The loom of the big fires disclosed buildings, roofs, black piles as far as he could see. It was an immense place. The fourteen desperate invaders lying flat behind the felled trees raised their chins to look over at the stir of that town that seemed to extend up-river for miles and swarm with thousands of angry men. They did not speak to each other. Now and then they would hear a loud yell, or a single shot rang out, fired very far somewhere. But round their position everything was still, dark, silent. They seemed to be forgotten, as if the excitement keeping awake all the population had nothing to do with them, as if they had been dead already.' |
Небо было темное, бархатистое, усеянное звездами. Над почерневшей землей поднимались короткие ползучие завитки дыма; потом налетел ветер и развеял дым. Браун думал, что атака начнется, как только прилив даст возможность войти в речонку военным каноэ, отрезавшим ему отступление. Во всяком случае, он был уверен, что попытаются увести его баркас, который лежал у подножия холма, - темная, высокая масса на слабо отсвечивающей, мокрой грязевой гряде. Но лодки на реке ничего не предпринимали. За частоколом и домами раджи Браун видел на воде их огни. Казалось, они стояли на якоре поперек реки. Виднелись и другие плавучие огни, перебирающиеся от одного берега к другому. Огни мерцали и на длинных стенах домов, тянувшихся вверх по берегу до поворота реки, и дальше тоже светились одинокие огоньки. Пламя больших костров, зажженных повсюду, освещало строения, крыши, черные сваи. Это было огромное поселение. Четырнадцать отчаянных авантюристов, лежавших плашмя за срубленными деревьями, подняли головы и поглядели вниз, на этот город, тянувшийся, казалось, на много миль к верховьям реки и кишевший тысячами разъяренных людей. Они не разговаривали друг с другом. Время от времени они слышали громкий крик, или издалека доносился отдельный выстрел. Но вокруг их позиции было тихо, темно. Казалось, о них забыли - как будто возбуждение, заставившее бодрствовать всех жителей, никакого отношения к ним не имело, словно они были уже мертвы. |
