|
English |
Русский |
CHAPTER 34 |
34 |
|
Marlow swung his legs out, got up quickly, and staggered a little, as though he had been set down after a rush through space. He leaned his back against the balustrade and faced a disordered array of long cane chairs. The bodies prone in them seemed startled out of their torpor by his movement. One or two sat up as if alarmed; here and there a cigar glowed yet; Marlow looked at them all with the eyes of a man returning from the excessive remoteness of a dream. A throat was cleared; a calm voice encouraged negligently, |
Марлоу вытянул ноги, быстро встал и слегка пошатнулся, словно его опустили здесь после стремительного полета в пространстве. Он прислонился спиной к балюстраде и смотрел на расставленные в беспорядке плетеные шезлонги. Его движение как будто вывело из оцепенения распростертые на них тела. Один или двое выпрямились, словно встревоженные; кое-где еще тлели сигары; Марлоу смотрел на них глазами человека, вернувшегося из бесконечно далекой страны грез. Кто-то откашлялся; небрежный голос поощрительно бросил: |
|
'Well.' |
- Ну и что же? |
|
'Nothing,' said Marlow with a slight start. 'He had told her--that's all. She did not believe him--nothing more. As to myself, I do not know whether it be just, proper, decent for me to rejoice or to be sorry. For my part, I cannot say what I believed--indeed I don't know to this day, and never shall probably. But what did the poor devil believe himself? Truth shall prevail--don't you know Magna est veritas el . . . Yes, when it gets a chance. There is a law, no doubt--and likewise a law regulates your luck in the throwing of dice. It is not Justice the servant of men, but accident, hazard, Fortune--the ally of patient Time--that holds an even and scrupulous balance. Both of us had said the very same thing. Did we both speak the truth--or one of us did--or neither? . . .' |
- Ничего, - сказал Марлоу, слегка вздрогнув. - Он ей сказал - вот и все. Она ему не поверила - и только. Что же касается меня, то я не знаю - подобает ли, прилично ли мне радоваться или печалиться. Лично я не могу сказать, чему я верил... я не знаю и по сей день и, должно быть, никогда не буду знать. Но чему верил он сам, бедняга! Истина одержит верх... Знаете ли - Magna est veritas et... Да, когда ей представится благоприятный случай. Несомненно есть закон... и какой-то закон регулирует ваше счастье, когда бросают кости. Это не справедливость, слуга людей, но случай, фортуна - союзница терпеливого времени, она держит верные и точные весы. Мы оба сказали одно и то же. Говорили ли мы оба правду... или один из нас сказал... или ни тот, ни другой?.. |
|
Marlow paused, crossed his arms on his breast, and in a changed tone-- |
Марлоу приостановился, скрестил на груди руки и заговорил другим тоном... |
|
'She said we lied. Poor soul! Well--let's leave it to Chance, whose ally is Time, that cannot be hurried, and whose enemy is Death, that will not wait. I had retreated--a little cowed, I must own. I had tried a fall with fear itself and got thrown--of course. I had only succeeded in adding to her anguish the hint of some mysterious collusion, of an inexplicable and incomprehensible conspiracy to keep her for ever in the dark. And it had come easily, naturally, unavoidably, by his act, by her own act! It was as though I had been shown the working of the implacable destiny of which we are the victims--and the tools. It was appalling to think of the girl whom I had left standing there motionless; Jim's footsteps had a fateful sound as he tramped by, without seeing me, in his heavy laced boots. |
- Она сказала, что мы лжем. Бедняжка! Ну, что же, предоставим дело случаю: его союзник - время, которое нельзя торопить, а его враг - смерть, которая не станет ждать. Я отступил - признаюсь, малодушно. Я попытался низвергнуть страх - и, конечно, был сам повергнут. Мне удалось только усилить ее тоску намеком на какой-то таинственный заговор, необъяснимую и непонятную конспирацию, имеющую целью вечно держать ее в неведении. И это произошло легко, естественно, неизбежно. Словно мне показали деяние неумолимой судьбы, которой мы служим жертвами - и орудием. Страшно было думать, что девушка стоит там неподвижная; шаги Джима прозвучали грозно, когда он в своих тяжелых зашнурованных ботинках прошел мимо, не заметив меня. |
|
"What? No lights!" he said in a loud, surprised voice. "What are you doing in the dark--you two?" |
- Как? Нет света? - с удивлением сказал он громким голосом. - Что вы тут делаете в темноте, вы двое? |
|
Next moment he caught sight of her, I suppose. |
Через секунду он, должно быть, заметил ее. |
|
"Hallo, girl!" he cried cheerily. |
- Алло, девчурка! - весело крикнул он. |
|
"Hallo, boy!" she answered at once, with amazing pluck. |
- Алло, мой мальчик! - тотчас же откликнулась она, удивительно владея собой. |
|
'This was their usual greeting to each other, and the bit of swagger she would put into her rather high but sweet voice was very droll, pretty, and childlike. It delighted Jim greatly. This was the last occasion on which I heard them exchange this familiar hail, and it struck a chill into my heart. There was the high sweet voice, the pretty effort, the swagger; but it all seemed to die out prematurely, and the playful call sounded like a moan. It was too confoundedly awful. |
Так они обычно здоровались друг с другом, и гордый вызов, звучавший в ее высоком, но приятном голосе, был очень забавен, мил и ребячлив. Джима это восхищало. В последний раз я слушал, как они обменивались этим знакомым приветствием, и сердце у меня похолодело. Высокий нежный голос, забавно вызывающий; но замер он, казалось, слишком быстро, и шутливое приветствие прозвучало, как стон. Это было ужасно. |
|
"What have you done with Marlow?" Jim was asking; and then, "Gone down--has he? Funny I didn't meet him. . . . You there, Marlow?" |
- Где же Марлоу? - спросил Джим и, немного погодя, я услышал: - Спустился к реке, да? Странно, что я его не встретил... Вы тут. Марлоу? |
|
'I didn't answer. I wasn't going in--not yet at any rate. I really couldn't. While he was calling me I was engaged in making my escape through a little gate leading out upon a stretch of newly cleared ground. No; I couldn't face them yet. I walked hastily with lowered head along a trodden path. The ground rose gently, the few big trees had been felled, the undergrowth had been cut down and the grass fired. He had a mind to try a coffee-plantation there. The big hill, rearing its double summit coal-black in the clear yellow glow of the rising moon, seemed to cast its shadow upon the ground prepared for that experiment. He was going to try ever so many experiments; I had admired his energy, his enterprise, and his shrewdness. Nothing on earth seemed less real now than his plans, his energy, and his enthusiasm; |
Я не ответил. Я не хотел идти в дом... Не сейчас, во всяком случае. Попросту я не мог. Когда он звал меня, я пробирался к калитке, выходившей на недавно расчищенный участок. Нет, я еще не мог их видеть. Понурив голову, я быстро шел по протоптанной дорожке. Здесь был некрутой подъем; несколько больших деревьев были срублены, кустарник срезан, трава выжжена. Джим решил устроить тут кофейную плантацию. Высокий холм, вздымая свою двойную вершину - черную, как уголь, в светло-желтом сиянии восходящей луны, - словно бросал свою тень на землю, приготовленную для этого эксперимента. Джим задумал столько экспериментов; я восхищался его энергией, его предприимчивостью и ловкостью. Но сейчас ничто не казалось мне менее реальным, чем его планы, его энергия и его энтузиазм. |
|
and raising my eyes, I saw part of the moon glittering through the bushes at the bottom of the chasm. For a moment it looked as though the smooth disc, falling from its place in the sky upon the earth, had rolled to the bottom of that precipice: its ascending movement was like a leisurely rebound; it disengaged itself from the tangle of twigs; the bare contorted limb of some tree, growing on the slope, made a black crack right across its face. It threw its level rays afar as if from a cavern, and in this mournful eclipse-like light the stumps of felled trees uprose very dark, the heavy shadows fell at my feet on all sides, my own moving shadow, and across my path the shadow of the solitary grave perpetually garlanded with flowers. In the darkened moonlight the interlaced blossoms took on shapes foreign to one's memory and colours indefinable to the eye, as though they had been special flowers gathered by no man, grown not in this world, and destined for the use of the dead alone. Their powerful scent hung in the warm air, making it thick and heavy like the fumes of incense. The lumps of white coral shone round the dark mound like a chaplet of bleached skulls, and everything around was so quiet that when I stood still all sound and all movement in the world seemed to come to an end. |
Подняв глаза, я увидел, как луна блеснула сквозь кусты на дне ущелья. Словно гладкий диск, упав с неба на землю, скатился на дно этой пропасти и теперь отскакивал от земли, выпутываясь из переплетенных ветвей; голый искривленный сук какого-то дерева, растущего на склоне, черной трещиной прорезал лик луны. Луна как будто из глубин пещеры посылала вдаль свои лучи, и в этом печальном свете пни срубленных деревьев казались очень темными; тяжелые тени падали к моим ногам, моя собственная тень двигалась по тропе, перерезанной тенью одинокой могилы, вечно увитой гирляндами цветов. В затененном лунном свете цветы принимали формы, неведомые нашей памяти, и неопределенную окраску, словно это были особенные цветы, сорванные не руками человека, и росли они не в этом мире и предназначены были только для мертвых. Их сильный аромат плавал в теплом воздухе, делая его густым и тяжелым, как дым фимиама. Куски белого коралла светились вокруг темного холмика, как четки из побелевших черепов, и было так тихо, что, когда я остановился, смолкли как будто все звуки и весь мир застыл. |
|
'It was a great peace, as if the earth had been one grave, and for a time I stood there thinking mostly of the living who, buried in remote places out of the knowledge of mankind, still are fated to share in its tragic or grotesque miseries. In its noble struggles too--who knows? The human heart is vast enough to contain all the world. It is valiant enough to bear the burden, but where is the courage that would cast it off? |
Была великая тишина, словно вся земля стала могилой, и сначала я стоял неподвижно, размышляя главным образом о живых, которые погребены в заброшенных уголках, вдали от человечества, и все же обречены делить трагические или нелепые его несчастия. А может быть, и принимать участие в благородной его борьбе? Кто знает! Человеческое сердце может вместить весь мир. У него хватит храбрости нести ношу, - но где найти мужество сбросить ее? |
|
'I suppose I must have fallen into a sentimental mood; I only know that I stood there long enough for the sense of utter solitude to get hold of me so completely that all I had lately seen, all I had heard, and the very human speech itself, seemed to have passed away out of existence, living only for a while longer in my memory, as though I had been the last of mankind. It was a strange and melancholy illusion, evolved half-consciously like all our illusions, which I suspect only to be visions of remote unattainable truth, seen dimly. This was, indeed, one of the lost, forgotten, unknown places of the earth; I had looked under its obscure surface; and I felt that when to-morrow I had left it for ever, it would slip out of existence, to live only in my memory till I myself passed into oblivion. I have that feeling about me now; perhaps it is that feeling which has incited me to tell you the story, to try to hand over to you, as it were, its very existence, its reality--the truth disclosed in a moment of illusion. |
Должно быть, я пришел в сентиментальное настроение; знаю одно: я стоял там так долго, что мною овладело чувство полного одиночества: все, что я недавно видел, слышал, - даже сама человеческая речь, - казалось, ушло из мира и продолжало жить только в моей памяти, словно я был последним человеком на земле. Это была странная и меланхолическая иллюзия, возникшая полусознательно, как возникают все наши иллюзии, которые кажутся лишь видениями далекой, недостижимой истины, смутно различаемой. То был действительно один из заброшенных, забытых, неведомых уголков земли, и я заглянул в темную его глубину. Я чувствовал: завтра, когда я навсегда его покину, он перестанет существовать, чтобы жить только в моей памяти, пока я сам не уйду в страну забвения. Это чувство сохранилось у меня по сей день, быть может оно-то и побудило меня рассказать вам эту историю, попытаться передать вам живую ее реальность, ее истину, на миг открывшуюся в иллюзии. |
|
'Cornelius broke upon it. He bolted out, vermin-like, from the long grass growing in a depression of the ground. I believe his house was rotting somewhere near by, though I've never seen it, not having been far enough in that direction. He ran towards me upon the path; his feet, shod in dirty white shoes, twinkled on the dark earth; he pulled himself up, and began to whine and cringe under a tall stove-pipe hat. His dried-up little carcass was swallowed up, totally lost, in a suit of black broadcloth. That was his costume for holidays and ceremonies, and it reminded me that this was the fourth Sunday I had spent in Patusan. All the time of my stay I had been vaguely aware of his desire to confide in me, if he only could get me all to himself. He hung about with an eager craving look on his sour yellow little face; but his timidity had kept him back as much as my natural reluctance to have anything to do with such an unsavoury creature. He would have succeeded, nevertheless, had he not been so ready to slink off as soon as you looked at him. He would slink off before Jim's severe gaze, before my own, which I tried to make indifferent, even before Tamb' Itam's surly, superior glance. He was perpetually slinking away; whenever seen he was seen moving off deviously, his face over his shoulder, with either a mistrustful snarl or a woe-begone, piteous, mute aspect; but no assumed expression could conceal this innate irremediable abjectness of his nature, any more than an arrangement of clothing can conceal some monstrous deformity of the body. |
Корнелиус ворвался в ночь. Он вылез, словно червь, из высокой травы, разросшейся в низине. Думаю, его дом гнил где-то поблизости, хотя я никогда его не видел, так как не ходил в ту сторону. Корнелиус бежал мне навстречу по тропе; его ноги, обутые в грязные белые башмаки, мелькали по темной земле; он остановился и начал хныкать и извиваться; на нем был высокий цилиндр. Его маленькая высохшая фигурка была облечена в совершенно поглотивший его костюм из черного сукна. Этот костюм он надевал по праздникам и в дни церемоний, и я вспомнил, что то было четвертое воскресенье, проведенное мной в Патюзане. Во время моего пребывания там я смутно подозревал, что он желает со мной побеседовать наедине - только бы удалось остаться нам с глазу на глаз. С выжидающим видом он бродил поблизости, но робость мешала ему подойти, а кроме того, я, естественно, не желал иметь дело с таким нечистоплотным созданием. И все-таки он добился бы своего, если бы не стремился улизнуть всякий раз, как на него посмотришь. Он бежал от сурового взгляда Джима, бежал от меня, хотя я и старался смотреть на него равнодушно; даже угрюмый, надменный взгляд Тамб Итама обращал его в бегство. Он всегда был готов улизнуть; всякий раз, как на него взглядывали, он уходил, склонив голову на плечо, или недоверчиво ворча, или безмолвно, с видом человека, удрученного горем; но никакая личина не могла скрыть природную его низость, - так же точно, как одежда не может скрыть чудовищное уродство тела. |
|
'I don't know whether it was the demoralisation of my utter defeat in my encounter with a spectre of fear less than an hour ago, but I let him capture me without even a show of resistance. I was doomed to be the recipient of confidences, and to be confronted with unanswerable questions. |
Не знаю, объясняется ли это унынием, охватившим меня после поражения, какое я понес меньше часа тому назад в борьбе с призраком страха, но только, нимало не сопротивляясь, я дал Корнелиусу завладеть мной. Я был обречен выслушивать признания и решать вопросы, на которые нет ответа. |
|
It was trying; but the contempt, the unreasoned contempt, the man's appearance provoked, made it easier to bear. He couldn't possibly matter. Nothing mattered, since I had made up my mind that Jim, for whom alone I cared, had at last mastered his fate. He had told me he was satisfied . . . nearly. This is going further than most of us dare. I--who have the right to think myself good enough--dare not. Neither does any of you here, I suppose? . . .' |
Это было тягостно; но презрение, безрассудное презрение, какое вызвал во мне вид этого человека, облегчало это испытание. Корнелиус, конечно, в счет не шел. Да и все было не важно, раз я решил, что Джим - единственный, кто меня интересовал, - подчинил себе наконец свою судьбу. Он мне сказал, что удовлетворен... почти. Это больше, чем осмеливаются сказать многие из нас. Я, имеющий право считать себя достаточно хорошим, не смею. И никто из вас, я думаю, не смеет?.. |
|
Marlow paused, as if expecting an answer. Nobody spoke. |
Марлоу приостановился, словно ждал ответа. Все молчали. |
|
'Quite right,' he began again. 'Let no soul know, since the truth can be wrung out of us only by some cruel, little, awful catastrophe. But he is one of us, and he could say he was satisfied . . . nearly. Just fancy this! Nearly satisfied. One could almost envy him his catastrophe. Nearly satisfied. After this nothing could matter. It did not matter who suspected him, who trusted him, who loved him, who hated him--especially as it was Cornelius who hated him. |
- Ладно, - снова заговорил он. - Пусть никто не знает, раз истину может вырвать у нас только какая-нибудь жестокая, страшная катастрофа. Но он - один из нас, и он мог сказать, что удовлетворен... почти. Вы только подумайте! Почти удовлетворен! Можно чуть ли не позавидовать его катастрофе. Почти удовлетворен. После этого ничто не имело значения. Неважно было, кто его подозревал, кто ему доверял, кто любил, кто ненавидел... в особенности, если его ненавидел Корнелиус. |
|
'Yet after all this was a kind of recognition. You shall judge of a man by his foes as well as by his friends, and this enemy of Jim was such as no decent man would be ashamed to own, without, however, making too much of him. This was the view Jim took, and in which I shared; but Jim disregarded him on general grounds. |
Однако в конце концов и в этом было своего рода признание. Вы судите о человеке не только по его друзьям, но и по врагам, а этого врага Джима ни один порядочный человек не постыдился бы назвать своим врагом, не придавая ему, впрочем, особого значения. Так смотрел на него Джим, и эту точку зрения я разделял; но Джим пренебрегал им по другим, общим основаниям. |
|
"My dear Marlow," he said, "I feel that if I go straight nothing can touch me. Indeed I do. Now you have been long enough here to have a good look round--and, frankly, don't you think I am pretty safe? It all depends upon me, and, by Jove! I have lots of confidence in myself. The worst thing he could do would be to kill me, I suppose. I don't think for a moment he would. He couldn't, you know--not if I were myself to hand him a loaded rifle for the purpose, and then turn my back on him. That's the sort of thing he is. And suppose he would--suppose he could? Well--what of that? I didn't come here flying for my life--did I? I came here to set my back against the wall, and I am going to stay here . . ." |
- Дорогой мой Марлоу, - сказал он, - я чувствую, что, если иду прямым путем, ничто не может меня коснуться. Да, я так думаю. Теперь, когда вы пробыли здесь достаточно долго, чтобы осмотреться, скажите откровенно - вы не думаете, что я нахожусь в полной безопасности? Все зависит от меня и, честное слово, я здорово в себе уверен. Худшее, что Корнелиус мог бы сделать, это - убить меня, я полагаю. Но я ни на секунду не допускаю этой мысли. Видите ли, он не в силах - разве что я сам вручу ему для этой цели заряженное ружье, а затем повернусь к нему спиной. Вот что он за человек. А допустим, он это сделает - сможет сделать. Ну так что ж! Я пришел сюда не для того, чтобы спасти свою жизнь, - не так ли? Я сюда пришел, чтобы отгородиться стеной, и здесь я намерен остаться... |
|
'"Till you are _quite_ satisfied," I struck in. |
- Пока не будете вполне удовлетворены, - вставил я. |
|
'We were sitting at the time under the roof in the stern of his boat; twenty paddles flashed like one, ten on a side, striking the water with a single splash, while behind our backs Tamb' Itam dipped silently right and left, and stared right down the river, attentive to keep the long canoe in the greatest strength of the current. Jim bowed his head, and our last talk seemed to flicker out for good. He was seeing me off as far as the mouth of the river. The schooner had left the day before, working down and drifting on the ebb, while I had prolonged my stay overnight. And now he was seeing me off. |
Мы сидели тогда под навесом на корме его лодки. Двадцать весел поднимались одновременно, по десять с каждой стороны, и дружно ударяли по воде, а за нами Тамб Итам наклонялся то направо, то налево и пристально глядел вперед, стараясь держать лодку по середине течения. Джим опустил голову, и последняя наша беседа, казалось, угасла. Он провожал меня до устья реки. Шхуна ушла накануне, спустившись по реке вместе с отливом, а я задержался еще на одну ночь. И теперь он меня провожал. |
|
'Jim had been a little angry with me for mentioning Cornelius at all. I had not, in truth, said much. The man was too insignificant to be dangerous, though he was as full of hate as he could hold. He had called me "honourable sir" at every second sentence, and had whined at my elbow as he followed me from the grave of his "late wife" to the gate of Jim's compound. He declared himself the most unhappy of men, a victim, crushed like a worm; he entreated me to look at him. I wouldn't turn my head to do so; but I could see out of the corner of my eye his obsequious shadow gliding after mine, while the moon, suspended on our right hand, seemed to gloat serenely upon the spectacle. He tried to explain--as I've told you--his share in the events of the memorable night. It was a matter of expediency. How could he know who was going to get the upper hand? |
Джим чуточку на меня рассердился за то, что я вообще упомянул о Корнелиусе. Говоря по правде, я сказал немного. Парень был слишком ничтожен, чтобы стать опасным, хотя ненависти в нем было столько, сколько он мог вместить. Через каждые два слова он величал меня "уважаемый сэр" и хныкал у меня под ухом, когда шел за мной от могилы своей "покойной жены" до ворот резиденции Джима. Он называл себя самым несчастным человеком, жертвой, раздавленным червем; умолял, чтобы я на него посмотрел. Для этого я не желал поворачивать голову, но уголком глаза мог видеть его раболепную тень, скользившую позади моей тени, а луна, справа от нас, казалось, невозмутимо созерцала это зрелище. Он пытался объяснить, как я вам уже говорил, свое участие в событиях памятной ночи. Перед ним стоял вопрос - что выгоднее? Как он мог знать, кто одержит верх? |
|
"I would have saved him, honourable sir! I would have saved him for eighty dollars," he protested in dulcet tones, keeping a pace behind me. |
- Я бы его спас, уважаемый сэр, я бы его спас за восемьдесят долларов, - уверял он притворным голосом, держась на шаг позади меня. |
|
"He has saved himself," I said, "and he has forgiven you." |
- Он сам себя спас, - сказал я, - и вас он простил. |
|
I heard a sort of tittering, and turned upon him; at once he appeared ready to take to his heels. |
Мне послышалось какое-то хихиканье, и я повернулся к нему; тотчас же он как будто приготовился пуститься наутек. |
|
"What are you laughing at?" I asked, standing still. |
- Над чем вы смеетесь? - спросил я, останавливаясь. |
|
"Don't be deceived, honourable sir!" he shrieked, seemingly losing all control over his feelings. "_He_ save himself! He knows nothing, honourable sir--nothing whatever. Who is he? What does he want here--the big thief? What does he want here? He throws dust into everybody's eyes; he throws dust into your eyes, honourable sir; but he can't throw dust into my eyes. He is a big fool, honourable sir." |
- Не заблуждайтесь, уважаемый сэр! - взвизгнул он, видимо теряя всякий контроль над своими чувствами. - Он себя спас! Он ничего не знает, уважаемый сэр, - решительно ничего! Кто он такой? Что ему здесь нужно, этому вору? Что ему нужно? Он пускает всем пыль в глаза. И вам, уважаемый сэр! Но мне он не может пустить пыль в глаза. Он - большой дурак, уважаемый сэр! |
|
I laughed contemptuously, and, turning on my heel, began to walk on again. He ran up to my elbow and whispered forcibly, |
Я презрительно засмеялся, повернулся на каблуках и пошел дальше. Он подбежал ко мне и настойчиво зашептал: |
|
"He's no more than a little child here--like a little child--a little child." |
- Он здесь все равно что малое дитя... все равно что малое дитя... малое дитя. |
|
Of course I didn't take the slightest notice, and seeing the time pressed, because we were approaching the bamboo fence that glittered over the blackened ground of the clearing, he came to the point. He commenced by being abjectly lachrymose. His great misfortunes had affected his head. He hoped I would kindly forget what nothing but his troubles made him say. He didn't mean anything by it; only the honourable sir did not know what it was to be ruined, broken down, trampled upon. After this introduction he approached the matter near his heart, but in such a rambling, ejaculatory, craven fashion, that for a long time I couldn't make out what he was driving at. He wanted me to intercede with Jim in his favour. It seemed, too, to be some sort of money affair. I heard time and again the words, "Moderate provision--suitable present." He seemed to be claiming value for something, and he even went the length of saying with some warmth that life was not worth having if a man were to be robbed of everything. I did not breathe a word, of course, but neither did I stop my ears. The gist of the affair, which became clear to me gradually, was in this, that he regarded himself as entitled to some money in exchange for the girl. He had brought her up. Somebody else's child. Great trouble and pains--old man now--suitable present. If the honourable sir would say a word. . . . |
Конечно, я не обратил на него внимания, и, видя, что мешкать нельзя, - мы уже приближались к бамбуковой изгороди, блестевшей над черной землей расчищенного участка, - он приступил к делу. Начал он с гнусного хныканья. Великие его несчастья повлияли на его рассудок. Он надеялся, что по доброте своей я забуду все, сказанное им, так как это вызвано было исключительно его волнением. Он никакого значения этому не придавал; но уважаемый сэр не знает, каково быть разоренным, разбитым, растоптанным. После этого вступления он приступил к вопросу, близко его касающемуся, но лепетал так бессвязно и трусливо, что я долго не мог понять, куда он гнет. Он хотел, чтобы я замолвил за него словечко Джиму. Как будто речь шла о каких-то деньгах. Я разобрал слова, повторявшиеся несколько раз: "Скромное обеспечение... приличный подарок". Казалось, он требовал уплаты за что-то и даже с жаром прибавил, что жизнь немного стоит, если у человека отнимают последнее. Конечно, я не проронил ни слова, однако уши затыкать не стал. Суть дела - постепенно оно выяснялось - заключалась в том, что он, по его мнению, имел право на известную сумму в обмен за девушку. Он ее воспитал. Чужой ребенок. Много трудов и хлопот... Теперь он старик... приличный подарок... Если бы уважаемый сэр замолвил словечко... |
|
I stood still to look at him with curiosity, and fearful lest I should think him extortionate, I suppose, he hastily brought himself to make a concession. In consideration of a "suitable present" given at once, he would, he declared, be willing to undertake the charge of the girl, "without any other provision--when the time came for the gentleman to go home." His little yellow face, all crumpled as though it had been squeezed together, expressed the most anxious, eager avarice. His voice whined coaxingly, |
Я остановился и с любопытством посмотрел на него, а он, опасаясь, должно быть, как бы я не счел его вымогателем, поспешил пойти на уступки. Он заявил, что, получив "подобающую сумму" немедленно, он берет на себя заботу о девушке "безвозмездно, когда джентльмену вздумается вернуться на родину". Его маленькое желтое лицо, все сморщенное, словно его измяли, выражало беспокойную алчность. Голос звучал вкрадчиво: |
|
"No more trouble--natural guardian--a sum of money . . ." |
- Больше никаких затруднений... Опекун... сумма денег... |
|
'I stood there and marvelled. That kind of thing, with him, was evidently a vocation. I discovered suddenly in his cringing attitude a sort of assurance, as though he had been all his life dealing in certitudes. He must have thought I was dispassionately considering his proposal, because he became as sweet as honey. |
Я стоял и дивился. Такого рода занятие было, видимо, его призванием. Я обнаружил вдруг, что в его приниженной позе была своего рода уверенность, словно он всегда действовал наверняка. Должно быть, он решил, что я бесстрастно обдумываю его предложение, и сладеньким голоском вкрадчиво заговорил: |
|
"Every gentleman made a provision when the time came to go home," he began insinuatingly. |
- Всякий джентльмен вносит маленькое обеспечение, когда приходит время вернуться на родину. |
|
I slammed the little gate. |
Я захлопнул калитку. |
|
"In this case, Mr. Cornelius," I said, "the time will never come." |
- В данном случае, мистер Корнелиус, - сказал я, - это время никогда не придет. |
|
He took a few seconds to gather this in. |
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы это переварить. |
|
"What!" he fairly squealed. |
- Как! - чуть не взвизгнул он. |
|
"Why," I continued from my side of the gate, "haven't you heard him say so himself? He will never go home." |
- Да, - продолжал я, стоя по другую сторону калитки, - разве он вам этого не говорил? Он никогда не вернется на родину. |
|
"Oh! this is too much," he shouted. |
- Ох, это уже слишком! - вскричал он. |
|
He would not address me as "honoured sir" any more. He was very still for a time, and then without a trace of humility began very low: |
Больше он меня не называл "уважаемым сэром". С минуту он стоял неподвижно, а потом заговорил очень тихо и без малейшего смирения: |
|
"Never go--ah! He--he--he comes here devil knows from where--comes here--devil knows why--to trample on me till I die--ah--trample" (he stamped softly with both feet), "trample like this--nobody knows why--till I die. . . ." |
- Никогда не уедет... а! Он... он пришел сюда черт знает откуда... пришел черт знает зачем... чтобы топтать меня, пока я не умру... топтать... - Он тихонько топнул обеими ногами. - Вот так... и никто не знает зачем... пока я не умру... |
|
His voice became quite extinct; he was bothered by a little cough; he came up close to the fence and told me, dropping into a confidential and piteous tone, that he would not be trampled upon. |
Голос его совсем угас; он закашлялся, близко подошел к изгороди, сказал конфиденциально, жалобным тоном, что не позволит себя топтать. |
|
"Patience--patience," he muttered, striking his breast. |
- Терпение... терпение! - пробормотал он, ударяя себя в грудь. |
|
I had done laughing at him, but unexpectedly he treated me to a wild cracked burst of it. |
Я уже перестал над ним смеяться, но неожиданно он сам разразился диким, надтреснутым смехом. |
|
"Ha! ha! ha! We shall see! We shall see! What! Steal from me! Steal from me everything! Everything! Everything!" |
- Ха-ха-ха! Мы увидим! Увидим! Что? Украсть у меня? Все украсть! Все! Все! |
|
His head drooped on one shoulder, his hands were hanging before him lightly clasped. One would have thought he had cherished the girl with surpassing love, that his spirit had been crushed and his heart broken by the most cruel of spoliations. Suddenly he lifted his head and shot out an infamous word. |
Голова его опустилась на плечо, руки повисли. Можно было подумать, что он страстно любил девушку, и жестокое похищение сломило его, разбило ему сердце. Вдруг он поднял голову и выкрикнул грязное слово. |
|
"Like her mother--she is like her deceitful mother. Exactly. In her face, too. In her face. The devil!" |
- Похожа на свою мать... похожа на свою лживую мать! Точь-в-точь. И лицом на нее похожа. И лицом. Чертовка! |
|
He leaned his forehead against the fence, and in that position uttered threats and horrible blasphemies in Portuguese in very weak ejaculations, mingled with miserable plaints and groans, coming out with a heave of the shoulders as though he had been overtaken by a deadly fit of sickness. It was an inexpressibly grotesque and vile performance, and I hastened away. He tried to shout something after me. Some disparagement of Jim, I believe--not too loud though, we were too near the house. All I heard distinctly was, |
Он прижал лоб к изгороди и в такой позе выкрикивал слабым голосом угрозы и гнусные ругательства на португальском языке, переходившие в жалобы и стоны; плечи его поднимались и опускались, словно у него началась рвота. Зрелище было уродливое и отвратительное, и я поспешил отойти. Он что-то крикнул мне вслед - думаю, какое-нибудь ругательство по адресу Джима, - но не очень громко, так как мы находились слишком близко от дома. Я отчетливо расслышал только слова: |
|
"No more than a little child--a little child."' |
- Все равно что малое дитя... малое дитя... |
