|
English |
Русский |
CHAPTER 33 |
33 |
|
'I was immensely touched: her youth, her ignorance, her pretty beauty, which had the simple charm and the delicate vigour of a wild-flower, her pathetic pleading, her helplessness, appealed to me with almost the strength of her own unreasonable and natural fear. She feared the unknown as we all do, and her ignorance made the unknown infinitely vast. I stood for it, for myself, for you fellows, for all the world that neither cared for Jim nor needed him in the least. I would have been ready enough to answer for the indifference of the teeming earth but for the reflection that he too belonged to this mysterious unknown of her fears, and that, however much I stood for, I did not stand for him. This made me hesitate. A murmur of hopeless pain unsealed my lips. I began by protesting that I at least had come with no intention to take Jim away. |
Я был глубоко растроган: ее молодость, неведение, ее красота, напоминающая скромное очарование и нежную силу полевого цветка, ее трогательные мольбы, ее беспомощность подействовали на меня почти так же сильно, как действовал на нее этот безрассудный и вполне естественный страх. Она боялась неизвестного, как боимся его мы все, а ее неведение еще раздвигало его границы. Я являлся представителем неведомого - этим неведомым был я сам, вы, весь мир, который не заботился о Джиме и нимало в нем не нуждался. Я готов был поручиться за равнодушие этой плодоносной земли, если бы не вспомнил о том, что Джим тоже принадлежит к этому таинственному неведомому, породившему ее страхи, а представителем Джима я, во всяком случае, не был. Это заставило меня поколебаться. Безнадежно грустный шепот сорвал печать с моих уст. Я начал протестовать и заявил, что приехал сюда, отнюдь не намереваясь увезти Джима. |
|
'Why did I come, then? After a slight movement she was as still as a marble statue in the night. I tried to explain briefly: friendship, business; if I had any wish in the matter it was rather to see him stay. . . . |
Зачем же я тогда приехал? Она слегка пошевельнулась и снова застыла неподвижно, словно мраморная статуя в ночи. Я постарался коротко объяснить: дружба, дела; если и есть у меня какое-нибудь желание, то, пожалуй, я хочу, чтобы он остался... |
|
"They always leave us," she murmured. The breath of sad wisdom from the grave which her piety wreathed with flowers seemed to pass in a faint sigh. . . . Nothing, I said, could separate Jim from her. |
- Они всегда покидают нас, - прошептала она. Скорбная мудрость из могилы, которую она благоговейно украшала цветами, казалось, повеяла на нас в слабом вздохе... Ничто, сказал я, не может оторвать от нее Джима. |
|
'It is my firm conviction now; it was my conviction at the time; it was the only possible conclusion from the facts of the case. It was not made more certain by her whispering in a tone in which one speaks to oneself, |
Таково теперь мое глубокое убеждение; в этом я был убежден тогда; это был единственно возможный вывод из фактов. И убеждение мое не могло стать крепче, когда она прошептала, словно думая вслух: |
|
"He swore this to me." |
- Он мне поклялся в этом. |
|
"Did you ask him?" I said. |
- Вы его просили? - осведомился я. |
|
'She made a step nearer. |
Она подошла ближе. |
|
"No. Never!" |
- Нет, никогда! |
|
She had asked him only to go away. It was that night on the river-bank, after he had killed the man--after she had flung the torch in the water because he was looking at her so. There was too much light, and the danger was over then--for a little time--for a little time. He said then he would not abandon her to Cornelius. She had insisted. She wanted him to leave her. He said that he could not--that it was impossible. He trembled while he said this. She had felt him tremble. . . . |
Она только просила его уйти. Это было в ту ночь на берегу реки, после того как он убил человека, - она бросила факел в воду, потому что он так смотрел на нее. Слишком много было света, а опасность тогда миновала... на время... ненадолго. Он сказал, что не покинет ее у Корнелиуса. Она настаивала. Она хотела, чтобы он ее оставил. Он ответил, что не может - не в силах этого сделать. Он дрожал, когда это говорил. Она чувствовала, как он дрожит... |
|
One does not require much imagination to see the scene, almost to hear their whispers. She was afraid for him too. I believe that then she saw in him only a predestined victim of dangers which she understood better than himself. Though by nothing but his mere presence he had mastered her heart, had filled all her thoughts, and had possessed himself of all her affections, she underestimated his chances of success. It is obvious that at about that time everybody was inclined to underestimate his chances. Strictly speaking he didn't seem to have any. I know this was Cornelius's view. He confessed that much to me in extenuation of the shady part he had played in Sherif Ali's plot to do away with the infidel. Even Sherif Ali himself, as it seems certain now, had nothing but contempt for the white man. Jim was to be murdered mainly on religious grounds, I believe. A simple act of piety (and so far infinitely meritorious), but otherwise without much importance. In the last part of this opinion Cornelius concurred. |
Не требуется воображения, чтобы увидеть эту сцену - чуть ли не услышать их шепот. Она боялась и за него. Думаю, тогда она видела в нем лишь жертву, обреченную опасностям, в которых она разбиралась лучше, чем он. Хотя он завоевал ее сердце и мысли и завладел ее привязанностью одним своим присутствием, но она недооценивала его шансов на успех. Ясно, что в то время всякий склонен был недооценивать его шансы. Точнее: у него как будто никаких шансов не было. Я знаю, что такова была точка зрения Корнелиуса. В этом он мне признался, пытаясь затушевать мрачную роль, какую играл в заговоре шерифа Али, задумавшего покончить с неверным. Ясно теперь, что даже сам шериф Али питал лишь презрение к белому человеку. Кажется, Джима хотели убить главным образом из религиозных соображений: простой акт благочестия (и с этой точки зрения достойный всяческого уважения); другой цели у них не было. Такое мнение разделял и Корнелиус. |
|
"Honourable sir," he argued abjectly on the only occasion he managed to have me to himself--"honourable sir, how was I to know? Who was he? What could he do to make people believe him? What did Mr. Stein mean sending a boy like that to talk big to an old servant? I was ready to save him for eighty dollars. Only eighty dollars. Why didn't the fool go? Was I to get stabbed myself for the sake of a stranger?" |
- Уважаемый сэр, - униженно говорил он мне в тот единственный раз, когда ему удалось завязать со мной разговор. - Уважаемый сэр, как я мог знать? Кто он был такой? Как он мог добиться, чтобы народ поверил ему? О чем думал мистер Штейн, когда посылал такого мальчишку похваляться к своему старому слуге? Я готов был спасти его за восемьдесят долларов. Всего лишь восемьдесят долларов! Почему этот дурак не уехал? Разве я должен был лезть на нож ради чужого человека? |
|
He grovelled in spirit before me, with his body doubled up insinuatingly and his hands hovering about my knees, as though he were ready to embrace my legs. |
Он пресмыкался передо мной, униженно наклоняясь и простирая руки к моим коленям, словно хотел обнять мои ноги. |
|
"What's eighty dollars? An insignificant sum to give to a defenceless old man ruined for life by a deceased she-devil." |
Что такое восемьдесят долларов? Ничтожная сумма. И эти деньги просил у него беззащитный старик, которому исковеркала жизнь покойная чертовка. |
|
Here he wept. But I anticipate. I didn't that night chance upon Cornelius till I had had it out with the girl. |
Тут он заплакал. Но я забегаю вперед. В тот вечер я встретился с Корнелиусом лишь после того, как закончилась моя беседа с девушкой. |
|
'She was unselfish when she urged Jim to leave her, and even to leave the country. It was his danger that was foremost in her thoughts--even if she wanted to save herself too--perhaps unconsciously: but then look at the warning she had, look at the lesson that could be drawn from every moment of the recently ended life in which all her memories were centred. She fell at his feet--she told me so--there by the river, in the discreet light of stars which showed nothing except great masses of silent shadows, indefinite open spaces, and trembling faintly upon the broad stream made it appear as wide as the sea. He had lifted her up. He lifted her up, and then she would struggle no more. Of course not. Strong arms, a tender voice, a stalwart shoulder to rest her poor lonely little head upon. The need--the infinite need--of all this for the aching heart, for the bewildered mind;--the promptings of youth--the necessity of the moment. What would you have? One understands--unless one is incapable of understanding anything under the sun. And so she was content to be lifted up--and held. |
Она не думала о себе, когда умоляла Джима оставить ее и даже покинуть страну. Мысли ее были заняты грозившей ему опасностью, даже если она и хотела спасти себя - бессознательно, быть может; но не забудьте полученного ею предостережения, вспомните, что уроком ей могла служить каждая секунда недавно оборвавшейся жизни, на которой сосредоточены были все ее воспоминания. Она упала к его ногам, так она мне сказала, там, у реки, при мягком звездном свете, чуть освещавшем массы молчаливых теней, пустые пространства и слабо трепетавшем на глади реки, которая казалась широкой, как море. Он ее поднял. Он ее поднял, и она перестала бороться. Конечно, перестала. Сильные руки, нежный голос, надежное плечо, на которое она могла опустить свою бедную головку. Все это так нужно было измученному сердцу, смятенному уму - порыв юности, требование минуты. Что вы хотите! Всякому это понятно - всякому, кто хоть что-нибудь может понять. Итак, она была довольна, что ее подняли и удержали. |
|
"You know--Jove! this is serious--no nonsense in it!" as Jim had whispered hurriedly with a troubled concerned face on the threshold of his house. |
- Вы знаете... это очень серьезно... совсем не забава... - как торопливо шепнул Джим с озабоченным видом на пороге своего дома. |
|
I don't know so much about nonsense, but there was nothing light-hearted in their romance: they came together under the shadow of a life's disaster, like knight and maiden meeting to exchange vows amongst haunted ruins. The starlight was good enough for that story, a light so faint and remote that it cannot resolve shadows into shapes, and show the other shore of a stream. I did look upon the stream that night and from the very place; it rolled silent and as black as Styx: the next day I went away, but I am not likely to forget what it was she wanted to be saved from when she entreated him to leave her while there was time. She told me what it was, calmed--she was now too passionately interested for mere excitement--in a voice as quiet in the obscurity as her white half-lost figure. She told me, |
Я не знаю, что сказать насчет забавы, но ничего легкомысленного в их романе не было; они сошлись под сенью катастрофы, как рыцарь и девушка, встретившиеся, чтобы обменяться обетами среди развалин, где бродят призраки... Звездный свет падал на них, свет такой слабый и далекий, что не мог претворить тени в образы и показать другой берег реки. В ту ночь я смотрел на реку с того самого места; она струилась, немая и черная, как Стикс. На следующий день я уехал, но мне не забыть, от чего хотела она себя спасти, когда умоляла его оставить ее, пока не поздно. Она сама сказала мне об этом, спокойная, - она была слишком страстно захвачена, чтобы волноваться, - и голос ее звучал бесстрастно, и неподвижна была ее белая фигура во мраке. Она сказала мне: |
|
"I didn't want to die weeping." |
- Я не хотела умереть в слезах. |
|
I thought I had not heard aright. |
Я подумал, что ослышался. |
|
'"You did not want to die weeping?" I repeated after her. |
- Вы не хотели умереть в слезах? - повторил я вслед за ней. |
|
"Like my mother," she added readily. |
- Как моя мать, - с готовностью пояснила она. |
|
The outlines of her white shape did not stir in the least. |
Очертания ее белой фигуры не шелохнулись. |
|
"My mother had wept bitterly before she died," she explained. |
- Моя мать горько плакала перед смертью, - добавила она. |
|
An inconceivable calmness seemed to have risen from the ground around us, imperceptibly, like the still rise of a flood in the night, obliterating the familiar landmarks of emotions. There came upon me, as though I had felt myself losing my footing in the midst of waters, a sudden dread, the dread of the unknown depths. She went on explaining that, during the last moments, being alone with her mother, she had to leave the side of the couch to go and set her back against the door, in order to keep Cornelius out. He desired to get in, and kept on drumming with both fists, only desisting now and again to shout huskily, |
Непостижимая тишина, казалось, поднялась незаметно над землей вокруг нас, словно разлив потока в ночи, стирая знакомые вехи эмоций. Как будто потеряв опору среди разлившихся вод, я внезапно почувствовал ужас, - ужас перед неведомой глубиной. Она стала объяснять: в последние минуты, когда она была одна с матерью, ей пришлось отойти от ложа и прислониться спиной к двери, чтобы не вошел Корнелиус. Он хотел войти и обоими кулаками барабанил в дверь, изредка хрипло выкрикивая: |
|
"Let me in! Let me in! Let me in!" |
- Впусти меня! Впусти меня! Впусти меня! |
|
In a far corner upon a few mats the moribund woman, already speechless and unable to lift her arm, rolled her head over, and with a feeble movement of her hand seemed to command--"No! No!" and the obedient daughter, setting her shoulders with all her strength against the door, was looking on. |
В дальнем углу, на циновках, умирающая женщина уже не в силах была говорить и не в силах поднять руку; запрокинув голову, она слабо шевельнула пальцами, словно приказывая: "Нет! Нет!" - а послушная дочь, с силой налегая плечом на дверь, смотрела на нее. |
|
"The tears fell from her eyes--and then she died," concluded the girl in an imperturbable monotone, which more than anything else, more than the white statuesque immobility of her person, more than mere words could do, troubled my mind profoundly with the passive, irremediable horror of the scene. It had the power to drive me out of my conception of existence, out of that shelter each of us makes for himself to creep under in moments of danger, as a tortoise withdraws within its shell. For a moment I had a view of a world that seemed to wear a vast and dismal aspect of disorder, while, in truth, thanks to our unwearied efforts, it is as sunny an arrangement of small conveniences as the mind of man can conceive. But still--it was only a moment: I went back into my shell directly. One _must_--don't you know?--though I seemed to have lost all my words in the chaos of dark thoughts I had contemplated for a second or two beyond the pale. These came back, too, very soon, for words also belong to the sheltering conception of light and order which is our refuge. I had them ready at my disposal before she whispered softly, |
- Слезы текли из ее глаз, а потом она умерла, - невозмутимо, монотонно закончила девушка, и этот голос сильнее всяких слов, сильнее, чем ее неподвижная белая фигура, потряс меня ужасом непоправимого бедствия. Она отняла у меня мою концепцию жизни, изгнала из того убежища, какое каждый из нас создает себе, чтобы скрываться там в минуты опасности, как прячется черепаха под своим щитом. На секунду мир представился мне огромным и унылым хаосом, тогда как в действительности, благодаря нашим постоянным усилиям, мир - веселенькое местечко, полное маленьких удобств, какие только может придумать человек. Но все же - это продолжалось только один момент - я тотчас же вернулся в свою скорлупу. Приходится, знаете ли, это делать... Но все свои слова я словно растерял в том хаосе темных мыслей, какой созерцал в продолжение одной-двух секунд. Однако и слова скоро вернулись, ибо они служат той же спасительной концепции порядка, который является нашим прибежищем. Слова уже были в моем распоряжении, когда она тихо прошептала: |
|
"He swore he would never leave me, when we stood there alone! He swore to me!". . . |
- Он поклялся, что не покинет меня, когда мы стояли там одни! Он поклялся мне!.. |
|
"And it is possible that you--you! do not believe him?" I asked, sincerely reproachful, genuinely shocked. Why couldn't she believe? Wherefore this craving for incertitude, this clinging to fear, as if incertitude and fear had been the safeguards of her love. It was monstrous. She should have made for herself a shelter of inexpugnable peace out of that honest affection. She had not the knowledge--not the skill perhaps. The night had come on apace; it had grown pitch-dark where we were, so that without stirring she had faded like the intangible form of a wistful and perverse spirit. And suddenly I heard her quiet whisper again, |
- Может ли быть, что вы - вы! - не верите ему? - укоризненно спросил я, искренно возмущенный. Почему не могла она верить? Зачем цепляться за неуверенность и страх, словно они были стражами ее любви? Чудовищно! Ей бы следовало создать себе неприступное мирное убежище из этой честной привязанности. У нее не было знания, - не было, быть может, умения. Быстро надвинулась ночь; там, где мы стояли, стало темно, и она, неподвижная, растаяла во мраке, словно неосязаемый призрак. И вдруг я снова услышал ее спокойный шепот: |
|
"Other men had sworn the same thing." |
- Другие тоже клялись. |
|
It was like a meditative comment on some thoughts full of sadness, of awe. And she added, still lower if possible, |
Это прозвучало, как задумчивый вывод из размышлений, исполненных грусти, ужаса. Она прибавила, пожалуй, еще тише: |
|
"My father did." |
- Мой отец клялся. |
|
She paused the time to draw an inaudible breath. |
Она приостановилась, чтобы перевести дыхание. |
|
"Her father too." . . . |
- И ее отец... |
|
These were the things she knew! At once I said, |
Так вот что она знала! Я поспешил сказать: |
|
"Ah! but he is not like that." |
- Да, но он не таков. |
|
This, it seemed, she did not intend to dispute; but after a time the strange still whisper wandering dreamily in the air stole into my ears. |
Это она, казалось, не намерена была оспаривать; но немного погодя странный спокойный шепот, мечтательно блуждая в воздухе, коснулся моего слуха. |
|
"Why is he different? Is he better? Is he . . ." |
- Почему он - не такой? Лучше ли он?.. |
|
"Upon my word of honour," I broke in, "I believe he is." |
- Честное слово, - перебил я, - я думаю, что он лучше. |
|
We subdued our tones to a mysterious pitch. Amongst the huts of Jim's workmen (they were mostly liberated slaves from the Sherif's stockade) somebody started a shrill, drawling song. Across the river a big fire (at Doramin's, I think) made a glowing ball, completely isolated in the night. |
Мы оба таинственно понизили голос. У хижин, где жили рабочие Джима (то были по большей части освобожденные рабы из крепости шерифа), кто-то затянул пронзительную, протяжную песню. За рекой большой костер - вероятно, у Дорамина, - казался пылающим шаром, одиноким в ночи. |
|
"Is he more true?" she murmured. |
- Он честнее? - прошептала она. |
|
"Yes," I said. |
- Да, - сказал я. |
|
"More true than any other man," she repeated in lingering accents. |
- Честнее всех других? - повторила она, растягивая слова. |
|
"Nobody here," I said, "would dream of doubting his word--nobody would dare--except you." |
- Здесь никто, - сказал я, - не подумал бы усомниться в его словах... Никто не осмелился бы, кроме вас. |
|
'I think she made a movement at this. |
Кажется, она пошевельнулась. |
|
"More brave," she went on in a changed tone. |
- Он храбрее, - продолжала она изменившимся голосом. |
|
"Fear will never drive him away from you," I said a little nervously. |
- Страх никогда не оторвет его от вас, - сказал я, начиная нервничать. |
|
The song stopped short on a shrill note, and was succeeded by several voices talking in the distance. Jim's voice too. I was struck by her silence. |
Песня оборвалась на высокой ноте; где-то вдали раздались голоса. И голос Джима. Меня поразило ее молчание. |
|
"What has he been telling you? He has been telling you something?" I asked. |
- Что он вам сказал? Он вам что-то сказал? - спросил я. |
|
There was no answer. |
Ответа не было. |
|
"What is it he told you?" I insisted. |
- Что такое он вам сказал? - настаивал я. |
|
'"Do you think I can tell you? How am I to know? How am I to understand?" she cried at last. There was a stir. I believe she was wringing her hands. "There is something he can never forget." |
- Вы думаете, я могу на это ответить? Откуда мне знать? Как мне понять? - воскликнула она наконец. Послышался шорох. Мне показалось, что она заломила руки. - Есть что-то, чего он не может забыть. |
|
'"So much the better for you," I said gloomily. |
- Тем лучше для вас, - угрюмо сказал я. |
|
'"What is it? What is it?" She put an extraordinary force of appeal into her supplicating tone. "He says he had been afraid. How can I believe this? Am I a mad woman to believe this? You all remember something! You all go back to it. What is it? You tell me! What is this thing? Is it alive?--is it dead? I hate it. It is cruel. Has it got a face and a voice--this calamity? Will he see it--will he hear it? In his sleep perhaps when he cannot see me--and then arise and go. Ah! I shall never forgive him. My mother had forgiven--but I, never! Will it be a sign--a call?" |
- Что это такое? Что это такое? - с настойчивой мольбой спросила она. - Он говорит, что испугался. Как я могу этому поверить. Разве я сумасшедшая, чтобы этому верить? Вы все что-то вспоминаете. Все вы к этому возвращаетесь. Что это такое? Скажите мне! Что это? Живое оно? Мертвое? Я его ненавижу. Оно жестоко. Есть у него лицо и голос? Может он это увидеть... услышать? Хотя бы во сне, когда он не видит меня... И тогда он встанет и уйдет... Ах, я никогда его не прощу. Моя мать простила, но я - никогда! Будет ли это знак... зов? |
|
'It was a wonderful experience. She mistrusted his very slumbers--and she seemed to think I could tell her why! Thus a poor mortal seduced by the charm of an apparition might have tried to wring from another ghost the tremendous secret of the claim the other world holds over a disembodied soul astray amongst the passions of this earth. The very ground on which I stood seemed to melt under my feet. And it was so simple too; but if the spirits evoked by our fears and our unrest have ever to vouch for each other's constancy before the forlorn magicians that we are, then I--I alone of us dwellers in the flesh--have shuddered in the hopeless chill of such a task. A sign, a call! How telling in its expression was her ignorance. A few words! How she came to know them, how she came to pronounce them, I can't imagine. |
То было удивительное открытие. Она не доверяла даже его снам и, казалось, думала, что я могу объяснить ей причину! Так бедный смертный, соблазненный чарами призрака, пытается вырвать у другого привидения потрясающую тайну того призыва, который послан миром иным душе, лишенной телесной оболочки, заблудившейся среди страстей этой земли. Опора как будто уходила у меня из-под ног. И все это было так просто; но если духи, вызванные нашими страхами и нашим непокоем, когда-либо ручались за постоянство друг друга пред нами, растерявшимися кудесниками, то я - я, один из нас, живущих во плоти, - содрогнулся, охваченный безнадежным холодом перед такой задачей. Знак, зов! Как красноречиво было ее неведение. Всего несколько слов! Как она их познала, как сумела их выговорить - я не могу себе представить. |
|
Women find their inspiration in the stress of moments that for us are merely awful, absurd, or futile. To discover that she had a voice at all was enough to strike awe into the heart. Had a spurned stone cried out in pain it could not have appeared a greater and more pitiful miracle. These few sounds wandering in the dark had made their two benighted lives tragic to my mind. It was impossible to make her understand. I chafed silently at my impotence. And Jim, too--poor devil! Who would need him? Who would remember him? He had what he wanted. His very existence probably had been forgotten by this time. They had mastered their fates. They were tragic. |
Женщины вдохновляются напряжением данной минуты, которое нам кажется ужасным, нелепым или бесполезным. Убедиться, что у нее есть голос, - этого одного достаточно было, чтобы прийти в ужас. Если бы упавший камень возопил от боли, это чудо не могло бы показаться более значительным и трогательным. Эти звуки, блуждающие в ночи, вскрыли мне трагизм этих двух застигнутых мраком жизней. Невозможно было заставить ее понять. Я молча бесновался, чувствуя свое бессилие. А Джим... бедняга! Кому он мог быть нужен? Кто вспомнил бы его? Он добился того, чего хотел. К тому времени позабыли, должно быть, о том, что он существует. Они подчинили себе судьбу. И у обоих она была трагична. |
|
'Her immobility before me was clearly expectant, and my part was to speak for my brother from the realm of forgetful shade. I was deeply moved at my responsibility and at her distress. I would have given anything for the power to soothe her frail soul, tormenting itself in its invincible ignorance like a small bird beating about the cruel wires of a cage. Nothing easier than to say, Have no fear! Nothing more difficult. How does one kill fear, I wonder? How do you shoot a spectre through the heart, slash off its spectral head, take it by its spectral throat? It is an enterprise you rush into while you dream, and are glad to make your escape with wet hair and every limb shaking. The bullet is not run, the blade not forged, the man not born; even the winged words of truth drop at your feet like lumps of lead. You require for such a desperate encounter an enchanted and poisoned shaft dipped in a lie too subtle to be found on earth. An enterprise for a dream, my masters! |
Неподвижная, она явно ждала, а я должен был замолвить слово за брата своего из страны забывчивых теней. Меня глубоко взволновала моя ответственность и ее скорбь. Я готов был отдать все, чтобы успокоить ее хрупкую душу, терзавшуюся в своем безысходном неведении, как птица, бьющаяся о проволоку жестокой клетки. Нет ничего легче, чем сказать: "Не бойся!" И нет ничего труднее! Хотел бы я знать, как можно убить страх. Как прострелите вы сердце призрака, отрубите ему призрачную голову, схватите его за призрачное горло? На такой подвиг вы идете во сне и радуетесь своему спасению, когда просыпаетесь, обливаясь потом, дрожа всем телом. Такая пуля еще не отлита; клинок не выкован; человек не рожден; даже крылатые слова истины падают к вашим ногам, как куски свинца. Для встречи с таким противником вам нужна зачарованная и отравленная стрела, пропитанная ложью столь тонкой, что не найти ее на земле. Подвиг для мира грез, друзья мои! |
|
'I began my exorcism with a heavy heart, with a sort of sullen anger in it too. Jim's voice, suddenly raised with a stern intonation, carried across the courtyard, reproving the carelessness of some dumb sinner by the river-side. |
Я начал заклинания с сердцем тяжелым, исполненным гнева. Внезапно раздался суровый повышенный голос Джима: он распекал за нерадивость какого-то безмолвного грешника на берегу реки. |
|
Nothing--I said, speaking in a distinct murmur--there could be nothing, in that unknown world she fancied so eager to rob her of her happiness, there was nothing, neither living nor dead, there was no face, no voice, no power, that could tear Jim from her side. I drew breath and she whispered softly, |
Нет никого - сказал я внятным шепотом, - нет никого в том неведомом мире, который, по ее мнению, стремится отнять у нее счастье, нет никого - ни живого, ни мертвого, ни лица, ни голоса, ни власти - ничего, что могло бы вырвать у нее Джима. Я остановился и перевел дыхание, а она прошептала: |
|
"He told me so." |
- Он мне это говорил. |
|
"He told you the truth," I said. |
- Он говорил вам правду, - сказал я. |
|
"Nothing," she sighed out, and abruptly turned upon me with a barely audible intensity of tone: |
- Ничего, - прошептала она и, неожиданно повернувшись ко мне, спросила еле слышным страстным шепотом: |
|
"Why did you come to us from out there? He speaks of you too often. You make me afraid. Do you--do you want him?" |
- Зачем вы пришли к нам оттуда? Он говорит о вас слишком часто. Вы заставляете меня бояться. Вам... вам он нужен? |
|
A sort of stealthy fierceness had crept into our hurried mutters. |
Какая-то скрытая жестокость проникла в наш торопливый шепот. |
|
"I shall never come again," I said bitterly. "And I don't want him. No one wants him." |
- Я никогда больше не приеду, - с горечью сказал я. - И он мне не нужен. Никому он не нужен. |
|
"No one," she repeated in a tone of doubt. |
- Никому, - повторила она недоверчивым тоном. |
|
"No one," I affirmed, feeling myself swayed by some strange excitement. "You think him strong, wise, courageous, great--why not believe him to be true too? I shall go to-morrow--and that is the end. You shall never be troubled by a voice from there again. This world you don't know is too big to miss him. You understand? Too big. You've got his heart in your hand. You must feel that. You must know that." |
- Никому, - подтвердил я, отдаваясь какому-то странному возбуждению. - Вы считаете его сильным, мудрым, храбрым, великим... почему же не верить, что он честен? Завтра я уеду - и всему конец. Вас никогда не потревожит голос оттуда. Видите ли, этот мир слишком велик, чтобы почувствовать его отсутствие. Понимаете? Слишком велик! Вы держите его сердце в своих руках. Вы должны это чувствовать. Должны это знать. |
|
"Yes, I know that," she breathed out, hard and still, as a statue might whisper. |
- Да, это я знаю, - прошептала она спокойно и твердо, а я подумал, что так может шептать статуя. |
|
'I felt I had done nothing. And what is it that I had wished to do? I am not sure now. At the time I was animated by an inexplicable ardour, as if before some great and necessary task--the influence of the moment upon my mental and emotional state. There are in all our lives such moments, such influences, coming from the outside, as it were, irresistible, incomprehensible--as if brought about by the mysterious conjunctions of the planets. She owned, as I had put it to her, his heart. She had that and everything else--if she could only believe it. What I had to tell her was that in the whole world there was no one who ever would need his heart, his mind, his hand. It was a common fate, and yet it seemed an awful thing to say of any man. She listened without a word, and her stillness now was like the protest of an invincible unbelief. |
Я почувствовал, что ничего не сделал. А что, собственно, хотел я сделать? Теперь я не уверен. В то время мною овладел необъяснимый пыл, словно мне предстояла великая и важная задача: влияние момента на умственное и душевное мое состояние. В жизни каждого из нас бывали такие моменты, такие влияния, приходящие извне, непреодолимые, непонятные - словно вызванные таинственными столкновениями планет. Она владела, как я ей сказал, его сердцем. У нее было и сердце его, и он сам - если бы только она могла этому поверить. Мне следовало бы ей сказать, что в мире нет никого, кто бы нуждался в его сердце, в его душе, его руке. Это общая наша судьба, и, однако, ужасно говорить так о ком бы то ни было. Она слушала безмолвно, и в ее неподвижности был теперь протест, непобедимое недоверие. |
|
What need she care for the world beyond the forests? I asked. From all the multitudes that peopled the vastness of that unknown there would come, I assured her, as long as he lived, neither a call nor a sign for him. Never. I was carried away. Never! Never! I remember with wonder the sort of dogged fierceness I displayed. I had the illusion of having got the spectre by the throat at last. Indeed the whole real thing has left behind the detailed and amazing impression of a dream. Why should she fear? She knew him to be strong, true, wise, brave. He was all that. Certainly. He was more. He was great--invincible--and the world did not want him, it had forgotten him, it would not even know him. |
Зачем ей беспокоиться о мире, лежащем за этими лесами? - спросил я. От этого множества людей, населяющих неведомые пространства, не придет - уверял я ее - до конца его жизни ни зова, ни знака. Никогда! Я увлекся. Никогда! Никогда! С удивлением вспоминаю, как настойчиво и страстно я говорил. У меня создалось впечатление, будто я схватил наконец призрак за горло. В самом деле, реальность казалась только сном, сном странным и со всеми подробностями. Зачем ей бояться? Она знала, что он сильный, честный, мудрый, храбрый. Все это так. Несомненно. И больше того. Он велик, непобедим... и мир в нем не нуждается, - мир забыл его, он даже никогда его не признает. |
|
'I stopped; the silence over Patusan was profound, and the feeble dry sound of a paddle striking the side of a canoe somewhere in the middle of the river seemed to make it infinite. |
Я умолк; глубокое молчание нависло над Патюзаном, и слабый сухой звук весла, ударяющегося о борт каноэ где-то на середине реки, казалось, делал тишину безграничной. |
|
"Why?" she murmured. |
- Почему? - прошептала Она. |
|
I felt that sort of rage one feels during a hard tussle. The spectre was trying to slip out of my grasp. |
Мною овладело бешенство, какое испытываешь во время жестокой борьбы. Призрак пытался ускользнуть из моих рук. |
|
"Why?" she repeated louder; "tell me!" |
- Почему? - повторила она громче. - Скажите мне! |
|
And as I remained confounded, she stamped with her foot like a spoilt child. |
Ошеломленный, я молчал, а она топнула ногой, как избалованный ребенок. |
|
"Why? Speak." |
- Почему? Говорите! |
|
"You want to know?" I asked in a fury. |
- Вы хотите знать? - спросил я с яростью. |
|
"Yes!" she cried. |
- Да! - крикнула она. |
|
"Because he is not good enough," I said brutally. |
- Потому что он недостаточно хорош! - жестоко сказал я. |
|
During the moment's pause I noticed the fire on the other shore blaze up, dilating the circle of its glow like an amazed stare, and contract suddenly to a red pin-point. I only knew how close to me she had been when I felt the clutch of her fingers on my forearm. Without raising her voice, she threw into it an infinity of scathing contempt, bitterness, and despair. |
Последовала пауза; я заметил, как метнулось вверх пламя костра на другом берегу, увеличился круг света, словно удивленно расширенный глаз, а потом пламя внезапно съежилось в красную точку. Я понял, как близко она стояла, когда ее пальцы сжали мою руку. Не повышая голоса, с язвительным презрением, горечью, отчаянием она сказала: |
|
'"This is the very thing he said. . . . You lie!" |
- Он мне говорил то же самое... Вы лжете! |
|
'The last two words she cried at me in the native dialect. |
Эти последние два слова она выкрикнула на туземном наречии. |
|
"Hear me out!" I entreated; she caught her breath tremulously, flung my arm away. |
- Выслушайте меня! - взмолился я; она затаила дыхание, оттолкнула мою руку. |
|
"Nobody, nobody is good enough," I began with the greatest earnestness. I could hear the sobbing labour of her breath frightfully quickened. I hung my head. What was the use? Footsteps were approaching; I slipped away without another word. . . .' |
- Ни одного человека нельзя назвать достаточно хорошим, - начал я очень серьезно. С испугом я заметил, как трудно, захлебываясь, она дышала. Я понурил голову. Что толку? Шаги приближались; я ускользнул, не прибавив больше ни слова. |
