|
English |
Русский |
CHAPTER 23 |
23 |
|
'He did not return till next morning. He had been kept to dinner and for the night. There never had been such a wonderful man as Mr. Stein. He had in his pocket a letter for Cornelius ("the Johnnie who's going to get the sack," he explained, with a momentary drop in his elation), and he exhibited with glee a silver ring, such as natives use, worn down very thin and showing faint traces of chasing. |
Он вернулся лишь на следующее утро. Его оставили обедать и предложили переночевать. Никогда он не встречал такого замечательного человека, как мистер Штейн. В его кармане лежало письмо к Корнелиусу ("тому парнишке, который получает отставку", - пояснил он и на секунду задумался). С восторгом показал он серебряное кольцо - такие кольца носят туземцы, - стертое от времени и сохранившее слабые следы резьбы. |
|
'This was his introduction to an old chap called Doramin--one of the principal men out there--a big pot--who had been Mr. Stein's friend in that country where he had all these adventures. Mr. Stein called him "war-comrade." War-comrade was good. Wasn't it? And didn't Mr. Stein speak English wonderfully well? Said he had learned it in Celebes--of all places! That was awfully funny. Was it not? He did speak with an accent--a twang--did I notice? That chap Doramin had given him the ring. They had exchanged presents when they parted for the last time. Sort of promising eternal friendship. He called it fine--did I not? They had to make a dash for dear life out of the country when that Mohammed--Mohammed--What's-his-name had been killed. I knew the story, of course. Seemed a beastly shame, didn't it? . . . |
То была его рекомендация к старику Дорамину - одному из самых влиятельных людей в Патюзане, важной особе; Дорамин был другом мистера Штейна в стране, где тот нашел столько приключений. Мистер Штейн назвал его "боевым товарищем". Хорошо звучит - боевой товарищ! Не так ли? И не правда ли - мистер Штейн удивительно хорошо говорит по-английски? Сказал, что выучил английский на Целебесе. Ужасно забавно, правда? Он говорит с акцентом - гнусавит, - заметил ли я? Этот парень Дорамин дал ему кольцо. Расставаясь в последний раз, они обменялись подарками. Что-то вроде обета вечной дружбы. Джиму это понравилось - а мне нравится? Им пришлось наутек бежать из страны, когда этот Мохаммед... Мохаммед... как его звали?.. был убит. Мне, конечно, известна эта история? Гнусное предательство, не правда ли? |
|
'He ran on like this, forgetting his plate, with a knife and fork in hand (he had found me at tiffin), slightly flushed, and with his eyes darkened many shades, which was with him a sign of excitement. The ring was a sort of credential--("It's like something you read of in books," he threw in appreciatively)--and Doramin would do his best for him. Mr. Stein had been the means of saving that chap's life on some occasion; purely by accident, Mr. Stein had said, but he--Jim--had his own opinion about that. Mr. Stein was just the man to look out for such accidents. No matter. Accident or purpose, this would serve his turn immensely. Hoped to goodness the jolly old beggar had not gone off the hooks meantime. Mr. Stein could not tell. There had been no news for more than a year; they were kicking up no end of an all-fired row amongst themselves, and the river was closed. Jolly awkward, this; but, no fear; he would manage to find a crack to get in. |
В таком духе он говорил без умолку, позабыв о еде, держа в руке нож; и вилку, - он застал меня за завтраком; щеки его слегка раскраснелись, а глаза потемнели, что являлось у него признаком возбуждения. Кольцо было чем-то вроде верительной грамоты ("об этом читаешь в книжках", - одобрительно вставил он), и Дорамин сделает для него все, что может. Мистер Штейн однажды спас этому парню жизнь; чисто случайно, как сказал мистер Штейн, но он - Джим - остается при особом мнении. Мистер Штейн - человек, который ищет таких случаев. Неважно! Случайно или умышленно, но ему - Джиму - это сослужит хорошую службу. Он надеется от всей души, что славный старикашка еще не отправился к праотцам. Мистер Штейн не знает. Больше года он не имел никаких сведений. Они без конца дерутся между собой, а доступ по реке закрыт. Это чертовски неудобно, но не беда! Он - Джим - найдет щелку и пролезет. |
|
'He impressed, almost frightened, me with his elated rattle. He was voluble like a youngster on the eve of a long holiday with a prospect of delightful scrapes, and such an attitude of mind in a grown man and in this connection had in it something phenomenal, a little mad, dangerous, unsafe. I was on the point of entreating him to take things seriously when he dropped his knife and fork (he had begun eating, or rather swallowing food, as it were, unconsciously), and began a search all round his plate. The ring! The ring! Where the devil . . . Ah! Here it was . . . He closed his big hand on it, and tried all his pockets one after another. Jove! wouldn't do to lose the thing. He meditated gravely over his fist. Had it? Would hang the bally affair round his neck! And he proceeded to do this immediately, producing a string (which looked like a bit of a cotton shoe-lace) for the purpose. There! That would do the trick! It would be the deuce if . . . |
Он произвел на меня впечатление, пожалуй, даже испугал своей возбужденной болтовней. Он был разговорчив, как мальчишка накануне долгих каникул, открывающих простор всевозможным шалостям, а такое настроение у взрослого человека и при таких обстоятельствах казалось чем-то ненормальным, чуточку сумасшедшим и небезопасным. Я уже готов был взмолиться, прося его отнестись к делу посерьезнее, как вдруг он положил нож и вилку (он начал есть... или, вернее, бессознательно глотать пищу) - и стал шарить около своей тарелки. Кольцо! Кольцо! Где, черт возьми... Ах, вот оно... Он зажал его в кулак и ощупал один за другим все свои карманы. Как бы не потерять эту штуку... Он серьезно размышлял, глядя на сжатый кулак. Не повесить ли кольцо на шею... И тотчас же он этим занялся: извлек кусок веревки, которая походила на шнурок от башмака. Так! Теперь будет крепок. Черт знает, что получилось бы, если бы... |
|
He seemed to catch sight of my face for the first time, and it steadied him a little. I probably didn't realise, he said with a naive gravity, how much importance he attached to that token. It meant a friend; and it is a good thing to have a friend. He knew something about that. He nodded at me expressively, but before my disclaiming gesture he leaned his head on his hand and for a while sat silent, playing thoughtfully with the bread-crumbs on the cloth . . . |
Тут он как будто в первый раз заметил выражение лица моего и немного притих. Должно быть, я не понимаю, - сказал он с наивной серьезностью, - какое значение он придает этому подарку. Для него кольцо было залогом дружбы, - хорошее дело иметь друга. Об этом ему кое-что известно. Он выразительно кивнул мне головой, а когда я жестом отклонил эти слова, он подпер лицо рукой и некоторое время молчал, задумчиво перебирая хлебные крошки на скатерти. |
|
"Slam the door--that was jolly well put," he cried, and jumping up, began to pace the room, reminding me by the set of the shoulders, the turn of his head, the headlong and uneven stride, of that night when he had paced thus, confessing, explaining--what you will--but, in the last instance, living--living before me, under his own little cloud, with all his unconscious subtlety which could draw consolation from the very source of sorrow. It was the same mood, the same and different, like a fickle companion that to-day guiding you on the true path, with the same eyes, the same step, the same impulse, to-morrow will lead you hopelessly astray. His tread was assured, his straying, darkened eyes seemed to search the room for something. One of his footfalls somehow sounded louder than the other--the fault of his boots probably--and gave a curious impression of an invisible halt in his gait. One of his hands was rammed deep into his trousers' pocket, the other waved suddenly above his head. |
- Захлопнуть дверь - хорошо сказано! - воскликнул он и, вскочив, зашагал по комнате; поворот его головы, плечи, быстрые неровные шаги напомнили мне тот вечер, когда он так же шагал, исповедуясь, объясняя, - называйте, как хотите, - жил передо мной, в тени набежавшего на него облачка, и с бессознательной проницательностью извлекая утешение из самого источника горя. Это было то же самое настроение и - вместе с тем - иное: так ветреный товарищ сегодня ведет вас по верному пути, а назавтра безнадежно собьется с дороги, хотя глаза у него все те же, все та же поступь, все те же побуждения... Походка его была уверенной, блуждающие потемневшие глаза словно искали чего-то в комнате. Казалось, одна его нога ступает тяжелее, чем другая, - быть может, виноваты были башмаки: вот почему походка была как будто неровной. Одну руку он глубоко засунул в карман, другой жестикулировал, размахивая над головой. |
|
"Slam the door!" he shouted. "I've been waiting for that. I'll show yet . . . I'll . . . I'm ready for any confounded thing . . . I've been dreaming of it . . . Jove! Get out of this. Jove! This is luck at last . . . You wait. I'll . . ." |
- Захлопнуть дверь! - вскричал он. - Я этого ждал. Я еще покажу... Я... Я готов ко всему... О таком случае я мечтал... Боже мой, выбраться отсюда! Наконец-то удача!.. Вот увидите!.. Я... |
|
'He tossed his head fearlessly, and I confess that for the first and last time in our acquaintance I perceived myself unexpectedly to be thoroughly sick of him. Why these vapourings? He was stumping about the room flourishing his arm absurdly, and now and then feeling on his breast for the ring under his clothes. Where was the sense of such exaltation in a man appointed to be a trading-clerk, and in a place where there was no trade--at that? Why hurl defiance at the universe? This was not a proper frame of mind to approach any undertaking; an improper frame of mind not only for him, I said, but for any man. |
Он бесстрашно вскинул голову, и, признаюсь, в первый и последний раз за все время нашего знакомства я неожиданно почувствовал к нему неприязнь. К чему это парение в облаках? Он шагал по комнате, нелепо размахивая рукой и то и дело нащупывая кольцо на груди. Какой смысл ликовать, если человек назначен торговым агентом в страну, где вообще нет никакой торговли? Зачем бросать вызов вселенной? Не с таким настроением следовало подходить к новому делу; такое настроение, сказал я, не подобает ему... да и всякому другому. |
|
He stood still over me. Did I think so? he asked, by no means subdued, and with a smile in which I seemed to detect suddenly something insolent. But then I am twenty years his senior. Youth is insolent; it is its right--its necessity; it has got to assert itself, and all assertion in this world of doubts is a defiance, is an insolence. |
Он остановился передо мной. Я действительно так думаю? - спросил он, отнюдь не утихомирившись, и в его улыбке мне вдруг почудилось что-то дерзкое. Но ведь я на двадцать лет старше его. Молодость дерзка: это ее право, ее потребность; она должна утвердить себя, а всякое самоутверждение в этом мире сомнений является вызовом и дерзостью. |
|
He went off into a far corner, and coming back, he, figuratively speaking, turned to rend me. I spoke like that because I--even I, who had been no end kind to him--even I remembered--remembered--against him--what--what had happened. And what about others--the--the--world? Where's the wonder he wanted to get out, meant to get out, meant to stay out--by heavens! And I talked about proper frames of mind! |
Он отошел в дальний угол, а затем вернулся, чтобы - выражаясь образно - меня растерзать. Я, мол, говорил так потому, что даже я, который был так добр к нему, - даже я помнил... помнил о том, что с ним случилось. Что же тут говорить об остальных... о мире? Что удивительного, если он хочет уйти... убраться отсюда навсегда? А я толкую о подобающем настроении! |
|
'"It is not I or the world who remember," I shouted. "It is you--you, who remember." |
- Дело не в том, что помню я или помнит мир, - крикнул я. - Это вы - вы помните! |
|
'He did not flinch, and went on with heat, |
Он не сдавался и с жаром продолжал: |
|
"Forget everything, everybody, everybody." . . . His voice fell. . . "But you," he added. |
- Забыть все... всех, всех... - Понизив голос, он добавил: - Но вас? |
|
'"Yes--me too--if it would help," I said, also in a low tone. |
- Да, и меня тоже, если это вам поможет, - так же тихо сказал я. |
|
After this we remained silent and languid for a time as if exhausted. Then he began again, composedly, and told me that Mr. Stein had instructed him to wait for a month or so, to see whether it was possible for him to remain, before he began building a new house for himself, so as to avoid "vain expense." He did make use of funny expressions--Stein did. "Vain expense" was good. . . . Remain? Why! of course. He would hang on. Let him only get in--that's all; he would answer for it he would remain. Never get out. It was easy enough to remain. |
После этого мы еще несколько минут сидели безмолвные и вялые, словно опустошенные. Потом он сдержанно сообщил мне, что мистер Штейн советовал ему подождать месяц, чтобы выяснить - сможет ли он там остаться, раньше чем начинать постройку нового дома; таким образом он избегнет "бесполезных трат". Мистер Штейн иногда употреблял такие забавные выражения... "Бесполезные траты" - это очень хорошо... Остаться? - Ну конечно! Он останется. Только бы попасть туда - и конец делу. Он ручался, что останется. Никогда не уйдет. Ему нетрудно там остаться. |
|
'"Don't be foolhardy," I said, rendered uneasy by his threatening tone. "If you only live long enough you will want to come back." |
- Не будьте безрассудны, - сказал я, встревоженный его угрожающим тоном. - Если вы проживете долго, вам захочется вернуться. |
|
'"Come back to what?" he asked absently, with his eyes fixed upon the face of a clock on the wall. |
- Вернуться - куда? - рассеянно спросил он, уставившись на циферблат стенных часов. |
|
'I was silent for a while. |
Помолчав, я спросил: |
|
"Is it to be never, then?" I said. |
- Значит, никогда? |
|
"Never," he repeated dreamily without looking at me, and then flew into sudden activity. "Jove! Two o'clock, and I sail at four!" |
- Никогда, - повторил он задумчиво, не глядя на меня; потом вдруг встрепенулся: - О боги! Два часа, а в четыре я отплываю! |
|
'It was true. A brigantine of Stein's was leaving for the westward that afternoon, and he had been instructed to take his passage in her, only no orders to delay the sailing had been given. I suppose Stein forgot. He made a rush to get his things while I went aboard my ship, where he promised to call on his way to the outer roadstead. He turned up accordingly in a great hurry and with a small leather valise in his hand. This wouldn't do, and I offered him an old tin trunk of mine supposed to be water-tight, or at least damp-tight. He effected the transfer by the simple process of shooting out the contents of his valise as you would empty a sack of wheat. I saw three books in the tumble; two small, in dark covers, and a thick green-and-gold volume--a half-crown complete Shakespeare. |
Это была правда. Бригантина Штейна уходила в тот день на запад, Джим должен был ехать на ней, а никаких распоряжений отсрочить отплытие дано не было. Думаю, Штейн позабыл. Джим стремительно побежал укладывать вещи, а я отправился на борт своего судна, куда он обещал заглянуть, когда отплывет на бригантину, стоявшую на внешнем рейде. Он явился запыхавшись, с маленьким кожаным чемоданом в руке. Это не годилось, и я ему предложил свой старый жестяной сундук; считалось, что он не пропускает воды или, во всяком случае, сырости. Вещи Джим переложил очень просто: вытряхнул содержимое чемодана, как вытряхивают мешок пшеницы. Я заметил три книги: две маленькие, в темных переплетах, и толстый зеленый с золотом том - полное собрание сочинений Шекспира, цена два с половиной шиллинга. |
|
"You read this?" I asked. |
- Вы это читаете? - спросил я. |
|
"Yes. Best thing to cheer up a fellow," he said hastily. |
- Прекрасно поднимает настроение, - быстро сказал он. |
|
I was struck by this appreciation, but there was no time for Shakespearian talk. A heavy revolver and two small boxes of cartridges were lying on the cuddy-table. |
Меня поразила такая оценка, но некогда было начинать разговор о Шекспире. На столе лежал тяжелый револьвер и две маленькие коробки с патронами. |
|
"Pray take this," I said. "It may help you to remain." |
- Пожалуйста, возьмите это, - сказал я. - Быть может, он поможет остаться там. |
|
No sooner were these words out of my mouth than I perceived what grim meaning they could bear. |
Не успел я выговорить эти слова, как уже понял, какой зловещий смысл можно им придать. |
|
"May help you to get in," I corrected myself remorsefully. |
- Поможет вам добраться туда, - с раскаянием поправился я. |
|
He however was not troubled by obscure meanings; he thanked me effusively and bolted out, calling Good-bye over his shoulder. |
Однако он не размышлял о темном значении слов; с жаром поблагодарив меня, он выбежал из каюты, бросив через плечо: |
|
|
- Прощайте! |
|
I heard his voice through the ship's side urging his boatmen to give way, and looking out of the stern-port I saw the boat rounding under the counter. He sat in her leaning forward, exciting his men with voice and gestures; and as he had kept the revolver in his hand and seemed to be presenting it at their heads, I shall never forget the scared faces of the four Javanese, and the frantic swing of their stroke which snatched that vision from under my eyes. Then turning away, the first thing I saw were the two boxes of cartridges on the cuddy-table. He had forgotten to take them. |
Я услышал его голос за бортом судна: он торопил своих гребцов; выглянув в иллюминатор на корме, я видел, как шлюпка обогнула подзор. Он сидел на носу и, крича и жестикулируя, подгонял гребцов; в руке он держал револьвер, словно целясь в их головы; в моей памяти навсегда останутся перепуганные лица четырех яванцев: с бешеной силой налегли они на весла, и видение исчезло из поля моего зрения. Тогда я повернулся, и первое, что я увидел, были две коробки с патронами, лежавшие на столе. Он позабыл их взять. |
|
'I ordered my gig manned at once; but Jim's rowers, under the impression that their lives hung on a thread while they had that madman in the boat, made such excellent time that before I had traversed half the distance between the two vessels I caught sight of him clambering over the rail, and of his box being passed up. All the brigantine's canvas was loose, her mainsail was set, and the windlass was just beginning to clink as I stepped upon her deck: her master, a dapper little half-caste of forty or so, in a blue flannel suit, with lively eyes, his round face the colour of lemon-peel, and with a thin little black moustache drooping on each side of his thick, dark lips, came forward smirking. He turned out, notwithstanding his self-satisfied and cheery exterior, to be of a careworn temperament. In answer to a remark of mine (while Jim had gone below for a moment) he said, |
Я приказал немедленно приготовить мне гичку; но гребцы Джима, убежденные, что жизнь их висит на волоске, пока в шлюпке сидит этот помешанный, неслись с невероятной быстротой; я не успел покрыть и половины расстояния между двумя судами, как Джим уже перелезал через поручни, и его ящик поднимали наверх. Бригантина была готова к отплытию, грот поставлен, и брашпиль застучал, когда я ступил на палубу; капитан - юркий, маленький полукровка, лет сорока, в синем фланелевом костюме, с круглым лицом цвета лимонной корки, с живыми глазами и редкими черными усиками, свисающими на толстые темные губы, - улыбаясь, пошел мне навстречу. Несмотря на его самодовольный и веселый вид, он оказался человеком, измученным заботами. Когда Джим на минутку спустился вниз, он сказал в ответ на какое-то мое замечание: |
|
"Oh yes. Patusan." |
- О да! Патюзан. |
|
He was going to carry the gentleman to the mouth of the river, but would "never ascend." His flowing English seemed to be derived from a dictionary compiled by a lunatic. Had Mr. Stein desired him to "ascend," he would have "reverentially"--(I think he wanted to say respectfully--but devil only knows)--"reverentially made objects for the safety of properties." If disregarded, he would have presented "resignation to quit." Twelve months ago he had made his last voyage there, and though Mr. Cornelius "propitiated many offertories" to Mr. Rajah Allang and the "principal populations," on conditions which made the trade "a snare and ashes in the mouth," yet his ship had been fired upon from the woods by "irresponsive parties" all the way down the river; which causing his crew "from exposure to limb to remain silent in hidings," the brigantine was nearly stranded on a sandbank at the bar, where she "would have been perishable beyond the act of man." |
Он доставит джентльмена до устья реки, но подниматься по реке "ни за что не станет". Его бойкие английские фразы, казалось, почерпнуты были из словаря, составленного сумасшедшим. Пожелай мистер Штейн, чтобы он поднялся, он бы "почтительнейше" (вероятно, он хотел сказать "вежливо", а, впрочем, черт его знает!) привел возражения, "имея в виду безопасность имущества". В случае отказа он бы "отставил себя". Год назад он побывал там в последний раз, и хотя мистер Корнелиус "многими приношениями добивался милости" раджи Алланга и "коренного населения" на условиях, которые для торговли были "как полынь во рту", однако судно, спускаясь по реке, подверглось обстрелу со стороны "безответственного населения", скрывавшегося в лесу; а матросы, спасая свою шкуру, попрятались в укромные местечки, и бригантина едва не наскочила на мель, где ей "грозила гибель, не поддающаяся описанию". |
|
The angry disgust at the recollection, the pride of his fluency, to which he turned an attentive ear, struggled for the possession of his broad simple face. He scowled and beamed at me, and watched with satisfaction the undeniable effect of his phraseology. Dark frowns ran swiftly over the placid sea, and the brigantine, with her fore-topsail to the mast and her main-boom amidships, seemed bewildered amongst the cat's-paws. |
Злоба, проснувшаяся при этом воспоминании, и гордость, с какой он прислушивался к своей плавной речи, поочередно отражались на его широком простоватом лице. Он и хмурился и улыбался и с удовольствием следил, какое впечатление производит на меня его фразеология. Темные морщины быстро избороздили гладь моря, и бригантина с поднятым марселем и поставленной поперек грот-реей, казалось, недоуменно застыла в морской ряби. |
|
He told me further, gnashing his teeth, that the Rajah was a "laughable hyaena" (can't imagine how he got hold of hyaenas); while somebody else was many times falser than the "weapons of a crocodile." Keeping one eye on the movements of his crew forward, he let loose his volubility--comparing the place to a "cage of beasts made ravenous by long impenitence." I fancy he meant impunity. |
Затем он, скрежеща зубами, сообщил мне, что раджа был "сметной гиеной" (не знаю, почему ему пришла в голову гиена), а кто-то другой оказался "хитрее крокодила". Искоса следя за командой, работавшей на носу, он дал волю своему красноречию и сравнил Патюзан с "клеткой зверей, взбесившихся от долгого нераскаяния". (Вероятно, он хотел сказать - безнаказанность.) |
|
He had no intention, he cried, to "exhibit himself to be made attached purposefully to robbery." The long-drawn wails, giving the time for the pull of the men catting the anchor, came to an end, and he lowered his voice. |
Он не намеревался, вскричал он, "умышленно подвергать себя ограблению". Протяжные крики людей, бравших якорь на кат, смолкли, и он понизил голос. |
|
"Plenty too much enough of Patusan," he concluded, with energy. |
- Хватит с меня Патюзана! - энергично заключил он. |
|
'I heard afterwards he had been so indiscreet as to get himself tied up by the neck with a rattan halter to a post planted in the middle of a mud-hole before the Rajah's house. He spent the best part of a day and a whole night in that unwholesome situation, but there is every reason to believe the thing had been meant as a sort of joke. He brooded for a while over that horrid memory, I suppose, and then addressed in a quarrelsome tone the man coming aft to the helm. When he turned to me again it was to speak judicially, without passion. He would take the gentleman to the mouth of the river at Batu Kring (Patusan town "being situated internally," he remarked, "thirty miles"). But in his eyes, he continued--a tone of bored, weary conviction replacing his previous voluble delivery--the gentleman was already "in the similitude of a corpse." |
Как я впоследствии слышал, он однажды был настолько неосторожен, что его привязали за шею к столбу, стоявшему посредине грязной ямы перед домом раджи. В таком неприятном положении он провел большую часть дня и всю ночь, но есть основания предполагать, что над ним хотели просто подшутить. Кажется, он призадумался над этим жутким воспоминанием, а потом ворчливо обратился к матросу, который шел к штурвалу. Снова повернувшись ко мне, он заговорил рассудительно и бесстрастно. Он отвезет джентльмена к устью реки у Бату-Кринг - "город Патюзан, - заметил он, - находится на расстоянии тридцати миль, внутри страны". По его мнению, продолжал он вялым убежденным тоном, сменившим прежнюю болтливость, джентльмен в данный момент уже "подобен трупу". |
|
"What? What do you say?" I asked. |
- Что? Что вы говорите? - переспросил я. |
|
He assumed a startlingly ferocious demeanour, and imitated to perfection the act of stabbing from behind. |
Он принял грозный вид и в совершенстве изобразил, как наносят удар ножом в спину. |
|
"Already like the body of one deported," he explained, with the insufferably conceited air of his kind after what they imagine a display of cleverness. Behind him I perceived Jim smiling silently at me, and with a raised hand checking the exclamation on my lips. |
- Все равно что покойник, - пояснил он с невыносимым самодовольством, радуясь своей проницательности. За его спиной я увидел Джима, который молча мне улыбался и поднял руку, удерживая готовое сорваться с моих губ восклицание. |
|
'Then, while the half-caste, bursting with importance, shouted his orders, while the yards swung creaking and the heavy boom came surging over, Jim and I, alone as it were, to leeward of the mainsail, clasped each other's hands and exchanged the last hurried words. My heart was freed from that dull resentment which had existed side by side with interest in his fate. The absurd chatter of the half-caste had given more reality to the miserable dangers of his path than Stein's careful statements. On that occasion the sort of formality that had been always present in our intercourse vanished from our speech; I believe I called him "dear boy," and he tacked on the words "old man" to some half-uttered expression of gratitude, as though his risk set off against my years had made us more equal in age and in feeling. There was a moment of real and profound intimacy, unexpected and short-lived like a glimpse of some everlasting, of some saving truth. He exerted himself to soothe me as though he had been the more mature of the two. |
Затем, пока полукровка с важностью выкрикивал приказания, пока поворачивались с треском реи и поднималась тяжелая цепь, Джим и я, оставшись одни с подветренной стороны грота, пожали друг другу руку и торопливо обменялись последними словами. В сердце моем уже не было того тупого недовольства, какое не оставляло меня наряду с интересом к его судьбе. Нелепая болтовня полукровки придала больше реальности опасностям на его пути, чем заботливые предостережения Штейна. На этот раз что-то формальное, всегда окрашивавшее наши беседы, исчезло, кажется, я назвал его "дорогим мальчиком", а он, выражая свою благодарность, назвал меня "старина", словно риск, на который он шел, уравнивал наш возраст и чувства. Была секунда подлинной и глубокой близости - неожиданной и мимолетной, как проблеск какой-то вечной, спасительной правды. Он старался меня успокоить, словно из нас двоих он был более зрелым. |
|
"All right, all right," he said, rapidly, and with feeling. "I promise to take care of myself. Yes; I won't take any risks. Not a single blessed risk. Of course not. I mean to hang out. Don't you worry. Jove! I feel as if nothing could touch me. Why! this is luck from the word Go. I wouldn't spoil such a magnificent chance!" . . . |
- Хорошо, хорошо, - торопливо и с чувством говорил он. - Я обещаю быть осторожным. Да, рисковать я не буду. Никакого риска. Конечно, нет. Я хочу пробиться. Не беспокойтесь. Я чувствую себя так, словно ничто не может меня коснуться. Как! Да ведь есть в этом слове "Иди!" большая удача. Я не стану портить такой прекрасный случай... |
|
A magnificent chance! Well, it _was_ magnificent, but chances are what men make them, and how was I to know? As he had said, even I--even I remembered--his--his misfortune against him. It was true. And the best thing for him was to go. |
Прекрасный случай! Что ж, случай был прекрасен, но ведь случаи создаются людьми, - а как я мог знать? Он сам сказал: даже я... даже я помнил, что его... несчастье говорит против него. Это была правда. И лучше всего для него уйти. |
|
'My gig had dropped in the wake of the brigantine, and I saw him aft detached upon the light of the westering sun, raising his cap high above his head. I heard an indistinct shout, |
Моя гичка попала в кильватер бригантины, и я отчетливо его видел: он стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца, высоко поднимая над головой фуражку. Донесся неясный крик: |
|
"You--shall--hear--of--me." |
- Вы... еще... обо мне... услышите! |
|
Of me, or from me, I don't know which. I think it must have been of me. My eyes were too dazzled by the glitter of the sea below his feet to see him clearly; I am fated never to see him clearly; but I can assure you no man could have appeared less "in the similitude of a corpse," as that half-caste croaker had put it. I could see the little wretch's face, the shape and colour of a ripe pumpkin, poked out somewhere under Jim's elbow. He, too, raised his arm as if for a downward thrust. Absit omen!' |
"Обо мне" или "от меня" - хорошенько не знаю. Кажется, он сказал - "обо мне". Меня слепил блеск моря у его ног, и я плохо мог его разглядеть. Всегда я обречен его видеть неясно, но уверяю вас, ни один человек не мог быть менее "подобен трупу", как выразилась эта каркающая ворона. Я разглядел лицо маленького полукровки, по форме и цвету похожее на спелую тыкву; оно высовывалось из-под локтя Джима. Он тоже поднял руку, словно готовился нанести удар. Absit omen! [Да не будет это предзнаменованием! (лат.)] |
