|
English |
Русский |
CHAPTER 8 |
8 |
|
'How long he stood stock-still by the hatch expecting every moment to feel the ship dip under his feet and the rush of water take him at the back and toss him like a chip, I cannot say. Not very long--two minutes perhaps. A couple of men he could not make out began to converse drowsily, and also, he could not tell where, he detected a curious noise of shuffling feet. Above these faint sounds there was that awful stillness preceding a catastrophe, that trying silence of the moment before the crash; then it came into his head that perhaps he would have time to rush along and cut all the lanyards of the gripes, so that the boats would float as the ship went down. |
Сколько времени стоял он неподвижно у люка, ожидая с секунды на секунду, что судно опустится под его ногами, и поток воды ударит ему в спину и унесет, как щепку, - я не знаю. Не очень долго, - быть может, две минуты. Двое - он не мог их разглядеть - стали переговариваться сонными голосами, где-то послышалось шарканье ног. А над этими слабыми звуками нависла та страшная тишина, какая предшествует катастрофе, - тягостное затишье перед ударом. Тут ему пришло в голову, что, пожалуй, он успеет взбежать наверх и перерезать все талрепы, чтобы шлюпки не затонули, когда судно пойдет ко дну. |
|
'The Patna had a long bridge, and all the boats were up there, four on one side and three on the other--the smallest of them on the port-side and nearly abreast of the steering gear. He assured me, with evident anxiety to be believed, that he had been most careful to keep them ready for instant service. He knew his duty. I dare say he was a good enough mate as far as that went. |
На "Патне" был длинный мостик, и все шлюпки находились наверху - четыре с одной стороны и три с другой, - самые маленькие на левом борту, против штурвала. Джим говорил с беспокойством, боясь, что я ему не поверю: больше всего он заботился о том, чтобы в нужный момент шлюпки были наготове. Свой долг он знал и в этом смысле, полагаю, был хорошим штурманом. |
|
"I always believed in being prepared for the worst," he commented, staring anxiously in my face. |
- Я всегда считал, что нужно быть готовым к худшему, - пояснил он, тревожно вглядываясь в мое лицо. |
|
I nodded my approval of the sound principle, averting my eyes before the subtle unsoundness of the man. |
Я кивком одобрил этот здравый принцип и отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с человеком, в котором чудилось мне что-то ненадежное. |
|
'He started unsteadily to run. He had to step over legs, avoid stumbling against the heads. Suddenly some one caught hold of his coat from below, and a distressed voice spoke under his elbow. The light of the lamp he carried in his right hand fell upon an upturned dark face whose eyes entreated him together with the voice. He had picked up enough of the language to understand the word water, repeated several times in a tone of insistence, of prayer, almost of despair. He gave a jerk to get away, and felt an arm embrace his leg. |
Он бросился бегом, колени у него подгибались. Ему приходилось переступать через чьи-то ноги, обходить чьи-то головы. Вдруг кто-то схватил его снизу за куртку, подле него раздался измученный голос. Свет фонаря, который он держал в правой руке, упал на темное лицо, обращенное к нему, глаза молили так же, как и голос. Джим достаточно усвоил язык, чтобы понять слово "вода", это слово было сказано несколько раз тоном настойчивым, умоляющим - почти с отчаянием. Он рванулся, чтобы высвободиться, и почувствовал, как рука обхватила его ногу. |
|
'"The beggar clung to me like a drowning man," he said impressively. "Water, water! What water did he mean? What did he know? As calmly as I could I ordered him to let go. He was stopping me, time was pressing, other men began to stir; I wanted time--time to cut the boats adrift. He got hold of my hand now, and I felt that he would begin to shout. It flashed upon me it was enough to start a panic, and I hauled off with my free arm and slung the lamp in his face. The glass jingled, the light went out, but the blow made him let go, and I ran off--I wanted to get at the boats; I wanted to get at the boats. He leaped after me from behind. I turned on him. He would not keep quiet; he tried to shout; I had half throttled him before I made out what he wanted. |
- Бедняга цеплялся за меня, словно утопающий, - выразительно сказал Джим. - Вода, вода! О какой воде он говорил? Что ему было известно? Стараясь говорить спокойно, я приказал ему отпустить меня. Он меня задерживал, время не ждало, люди кругом начинали шевелиться. Мне нужно было время - время, чтобы перерезать канаты шлюпок. Теперь он завладел моей рукой, и я чувствовал, что он вот-вот заорет. У меня мелькнула мысль, что этого будет достаточно, чтобы вызвать панику, и я размахнулся свободной рукой и ударил его фонарем по лицу. Стекло зазвенело, свет погас, но удар заставил его выпустить меня, и я пустился бежать - я хотел добраться до шлюпок... я хотел добраться до шлюпок. Он прыгнул на меня сзади. Я повернулся к нему. Нельзя было заткнуть ему глотку; он пытался кричать. Я чуть не задушил его раньше, чем понял, чего он хочет. |
|
He wanted some water--water to drink; they were on strict allowance, you know, and he had with him a young boy I had noticed several times. His child was sick--and thirsty. He had caught sight of me as I passed by, and was begging for a little water. That's all. We were under the bridge, in the dark. He kept on snatching at my wrists; there was no getting rid of him. I dashed into my berth, grabbed my water-bottle, and thrust it into his hands. He vanished. I didn't find out till then how much I was in want of a drink myself." |
Он просил воды - воды напиться; видите ли, они были на строгом рационе, а с ним был мальчик, которого я несколько раз видел. Ребенок был болен - хотел пить. Отец, заметив меня, когда я проходил мимо, попросил воды: вот и все. Мы находились под мостиком, в темноте. Он все цеплялся за мои руки, невозможно было от него отделаться. Я бросился в каюту, схватил свою бутылку с водой и сунул ему в руки. Он исчез. Тут только я понял, как мне самому хочется пить. |
|
He leaned on one elbow with a hand over his eyes. |
Он оперся на локоть и прикрыл глаза рукой. |
|
'I felt a creepy sensation all down my backbone; there was something peculiar in all this. The fingers of the hand that shaded his brow trembled slightly. He broke the short silence. |
Я почувствовал, как мурашки забегали у меня по спине; что-то странное было во всем этом. Пальцы его руки, прикрывавшей глаза, чуть-чуть дрожали. Он прервал короткое молчание. |
|
'"These things happen only once to a man and . . . Ah! well! When I got on the bridge at last the beggars were getting one of the boats off the chocks. A boat! I was running up the ladder when a heavy blow fell on my shoulder, just missing my head. It didn't stop me, and the chief engineer--they had got him out of his bunk by then--raised the boat-stretcher again. Somehow I had no mind to be surprised at anything. All this seemed natural--and awful--and awful. I dodged that miserable maniac, lifted him off the deck as though he had been a little child, and he started whispering in my arms: |
- Такое случается лишь раз в жизни и... ну, ладно! Когда я добрался до мостика, негодяи спускали одну из шлюпок с блоков. Шлюпку! Когда я взбегал по трапу, кто-то тяжело ударил меня по плечу, едва не задев голову. Это меня не остановило, и старший механик - к тому времени они подняли его с койки - снова замахнулся упоркой для ног со шлюпки. Почему-то я был так настроен, что ничему не удивлялся. Все это казалось вполне естественным - и ужасным... ужасным. Я увернулся от несчастного маньяка и поднял его над палубой, словно он был малым ребенком, а он зашептал, пока я держал его на руках: |
|
'Don't! don't! I thought you were one of them niggers.' |
"Не надо! Не надо! Я вас принял за одного из этих чернокожих..." |
|
I flung him away, he skidded along the bridge and knocked the legs from under the little chap--the second. The skipper, busy about the boat, looked round and came at me head down, growling like a wild beast. I flinched no more than a stone. I was as solid standing there as this," |
Я отшвырнул его, он покатился по мостику и сбил с ног того маленького парнишку - второго механика. Шкипер, возившийся у шлюпки, оглянулся и направился ко мне, опустив голову и ворча, словно дикий зверь. Я не шевельнулся и стоял, как каменный. Я стоял так же неподвижно, как эта стена. |
|
he tapped lightly with his knuckles the wall beside his chair. |
Он легонько ударил суставом пальца по стене у своего стула. |
|
"It was as though I had heard it all, seen it all, gone through it all twenty times already. I wasn't afraid of them. I drew back my fist and he stopped short, muttering-- |
- Было так, словно все это я уже видел, слышал, пережил раз двадцать. Я их не боялся. Я оттянул назад кулак, а он остановился, бормоча: |
|
'"'Ah! it's you. Lend a hand quick.' |
"А, это вы! Помогите нам. Живее!" |
|
'"That's what he said. Quick! As if anybody could be quick enough. |
Вот все, что он сказал. Живее! Словно можно было успеть! |
|
'Aren't you going to do something?' I asked. |
"Вы хотите что-то сделать?" - спросил я. |
|
'Yes. Clear out,' he snarled over his shoulder. |
"Да. Убраться отсюда", - огрызнулся он через плечо. |
|
'"I don't think I understood then what he meant. The other two had picked themselves up by that time, and they rushed together to the boat. They tramped, they wheezed, they shoved, they cursed the boat, the ship, each other--cursed me. All in mutters. I didn't move, I didn't speak. I watched the slant of the ship. She was as still as if landed on the blocks in a dry dock--only she was like this," |
Кажется, тогда я не понял, что именно он имел в виду. К тому времени те двое поднялись на ноги и вместе бросились к шлюпке. Они топтались, пыхтели, толкали, проклинали шлюпку, судно, друг друга, проклинали меня. Вполголоса. Я не шевелился, молчал. Я смотрел, как накреняется судно. Оно лежало совершенно неподвижно, словно на блоках, в сухом доке, - но держалось-оно вот так. |
|
He held up his hand, palm under, the tips of the fingers inclined downwards. |
Он поднял руку, ладонью вниз, и согнул пальцы. |
|
"Like this," he repeated. "I could see the line of the horizon before me, as clear as a bell, above her stem-head; I could see the water far off there black and sparkling, and still--still as a-pond, deadly still, more still than ever sea was before--more still than I could bear to look at. Have you watched a ship floating head down, checked in sinking by a sheet of old iron too rotten to stand being shored up? Have you? Oh yes, shored up? I thought of that--I thought of every mortal thing; but can you shore up a bulkhead in five minutes--or in fifty for that matter? Where was I going to get men that would go down below? And the timber--the timber! Would you have had the courage to swing the maul for the first blow if you had seen that bulkhead? Don't say you would: you had not seen it; nobody would. Hang it--to do a thing like that you must believe there is a chance, one in a thousand, at least, some ghost of a chance; and you would not have believed. Nobody would have believed. You think me a cur for standing there, but what would you have done? What! You can't tell--nobody can tell. One must have time to turn round. What would you have me do? Where was the kindness in making crazy with fright all those people I could not save single-handed--that nothing could save? Look here! As true as I sit on this chair before you . . ." |
- Вот так, - повторил он. - Я ясно видел перед собой линию горизонта, над верхушкой форштевня; я видел воду там, вдали, черную, и сверкающую, и неподвижную, словно в заводи; таким неподвижным море никогда еще не бывало, и я не мог это вынести. Видали ли вы когда-нибудь судно, плывущее с опущенным носом? Судно, которое держится на воде лишь благодаря листу старого железа, слишком ржавого, чтобы можно было его подпереть? Видали? О да, - подпереть! Я об этом подумал - я подумал решительно обо всем: но можете вы подпереть за пять минут переборку... или хотя бы за пятьдесят минут? Где мне было достать людей, которые согласились бы спуститься туда, вниз? А дерево... дерево! Хватило бы у вас мужества ударить хоть раз молотком, если бы вы видели эту переборку? Не говорите, что вы бы это сделали, - вы ее не видели; никто бы не сделал. Черт возьми! Чтобы сделать такую штуку, вы должны верить, что есть хоть один шанс на тысячу, хотя бы призрачный; а вы не могли бы поверить. Никто бы не поверил. Вы думаете, я трус, потому что стоял там, ничего не делая, но что сделали бы вы? Что? Вы не можете сказать, никто не может. Нужно иметь время, чтобы оглядеться. Что, по-вашему, я должен был делать? Что толку было пугать до смерти всех этих людей, которых я один не мог спасти, - которых ничто не могло спасти? Слушайте! Это так же верно, как то, что я сижу здесь перед вами... |
|
'He drew quick breaths at every few words and shot quick glances at my face, as though in his anguish he were watchful of the effect. He was not speaking to me, he was only speaking before me, in a dispute with an invisible personality, an antagonistic and inseparable partner of his existence--another possessor of his soul. These were issues beyond the competency of a court of inquiry: it was a subtle and momentous quarrel as to the true essence of life, and did not want a judge. |
После каждого слова он быстро переводил дыхание и взглядывал на меня, словно в тревоге своей не переставал наблюдать за моими впечатлениями. Не ко мне он обращался, - он лишь разговаривал в моем присутствии, вел диспут с невидимым лицом, враждебным и неразлучным спутником его жизни - совладельцем его души. То было следствие, которое не судьям вести! То был тонкий и важный спор об истинной сущности жизни, и присутствие судьи было излишне. |
|
He wanted an ally, a helper, an accomplice. I felt the risk I ran of being circumvented, blinded, decoyed, bullied, perhaps, into taking a definite part in a dispute impossible of decision if one had to be fair to all the phantoms in possession--to the reputable that had its claims and to the disreputable that had its exigencies. I can't explain to you who haven't seen him and who hear his words only at second hand the mixed nature of my feelings. It seemed to me I was being made to comprehend the Inconceivable--and I know of nothing to compare with the discomfort of such a sensation. I was made to look at the convention that lurks in all truth and on the essential sincerity of falsehood. He appealed to all sides at once--to the side turned perpetually to the light of day, and to that side of us which, like the other hemisphere of the moon, exists stealthily in perpetual darkness, with only a fearful ashy light falling at times on the edge. He swayed me. I own to it, I own up. The occasion was obscure, insignificant--what you will: a lost youngster, one in a million--but then he was one of us; an incident as completely devoid of importance as the flooding of an ant-heap, and yet the mystery of his attitude got hold of me as though he had been an individual in the forefront of his kind, as if the obscure truth involved were momentous enough to affect mankind's conception of itself. . . .' |
Джим нуждался в союзнике, помощнике, соучастнике. Я почувствовал, какому риску себя подвергаю: он мог меня обойти, ослепить, обмануть, запугать, быть может, чтобы я сказал решающее слово в диспуте, где никакое решение невозможно, если хочешь быть честным по отношению ко всем призракам - как почтенным, имеющим свои права, так и постыдным, предъявляющим свои требования. Я не могу объяснить вам, не видавшим его и лишь слушающим его слова от третьего лица, - не могу объяснить смятение своих чувств. Казалось, меня вынуждали понять непостижимое, и я не знаю, с чем сравнить неловкость такого ощущения. Меня заставляли видеть условность всякой правды и искренность всякой лжи. Он апеллировал сразу к двум лицам - к лицу, которое всегда обращено к дневному свету, и к тому лицу, какое у всех нас - подобно другому полушарию луны - обращено к вечной тьме и лишь изредка видит пугающий пепельный свет. Он заставлял меня колебаться. Я признаюсь в этом, каюсь. Случай был незначительный, если хотите: погибший юноша, один из миллиона, - но ведь он был одним из нас; инцидент, лишенный всякого значения, подобно наводнению в муравейнике, и тем не менее тайна его поведения приковала меня, словно он был представителем своей породы, словно темная истина была настолько важной, что могла повлиять на представление человечества о самом себе... |
|
Marlow paused to put new life into his expiring cheroot, seemed to forget all about the story, and abruptly began again. |
Марлоу приостановился, чтобы разжечь потухающую сигару, и, казалось, позабыл о своем рассказе; потом неожиданно заговорил снова. |
|
'My fault of course. One has no business really to get interested. It's a weakness of mine. His was of another kind. My weakness consists in not having a discriminating eye for the incidental--for the externals--no eye for the hod of the rag-picker or the fine linen of the next man. Next man--that's it. I have met so many men,' he pursued, with momentary sadness--'met them too with a certain--certain--impact, let us say; like this fellow, for instance--and in each case all I could see was merely the human being. A confounded democratic quality of vision which may be better than total blindness, but has been of no advantage to me, I can assure you. Men expect one to take into account their fine linen. But I never could get up any enthusiasm about these things. Oh! it's a failing; it's a failing; and then comes a soft evening; a lot of men too indolent for whist--and a story. . . .' |
- Конечно, моя вина! Действительно, не мое дело было интересоваться. Это моя слабость. А его слабость была иного порядка. Моя же заключается в том, что я не вижу случайного, внешнего, - не признаю различия между мешком тряпичника и тонким бельем первого встречного. Первый встречный! Вот именно! Я видел стольких людей! - с грустью сказал он. - С иными я... ну, скажем, соприкасался - все равно, как с этим парнем, - и всякий раз я видел перед собой лишь человеческое существо. У меня проклятое демократическое зрение; быть может, оно лучше, чем полная слепота, но никакой выгоды от этого нет - могу вас уверить. Люди хотят, чтобы принимали во внимание их тонкое белье. Но я никогда не мог с восторгом относиться к таким вещам. О, это - ошибка; это - ошибка! А потом, в тихий вечер, когда компания слишком разленилась, чтобы играть в вист, приходит время и для рассказа... |
|
He paused again to wait for an encouraging remark, perhaps, but nobody spoke; only the host, as if reluctantly performing a duty, murmured-- |
Марлоу снова умолк, быть может, ожидая ободряющего замечания, но все молчали, только хозяин, как бы с неохотой выполняя долг, прошептал: |
|
'You are so subtle, Marlow.' |
- Вы так утонченны, Марлоу. |
|
'Who? I?' said Marlow in a low voice. 'Oh no! But _he_ was; and try as I may for the success of this yarn, I am missing innumerable shades--they were so fine, so difficult to render in colourless words. Because he complicated matters by being so simple, too--the simplest poor devil! . . . By Jove! he was amazing. There he sat telling me that just as I saw him before my eyes he wouldn't be afraid to face anything--and believing in it too. I tell you it was fabulously innocent and it was enormous, enormous! I watched him covertly, just as though I had suspected him of an intention to take a jolly good rise out of me. He was confident that, on the square, "on the square, mind!" there was nothing he couldn't meet. Ever since he had been "so high"--"quite a little chap," he had been preparing himself for all the difficulties that can beset one on land and water. He confessed proudly to this kind of foresight. |
- Кто? Я? - тихо сказал Марлоу. - О нет! Но он - Джим - был утончен; и как бы я ни старался получше рассказать эту историю, я все равно пропускаю множество оттенков - они так тонки, так трудно передать их бесцветными словами. А он осложнял дело еще и тем, что был так прост, бедняга!.. Ей-богу, он был удивительным парнем. Он говорил мне, - ничто бы его не испугало, "это так же верно, как и то, что он сидит передо мной". И ведь он в это верил! Говорю вам, это было чудовищно наивно... и... ошеломляло! Я наблюдал за ним исподтишка, словно заподозрил его в намерении меня взбесить. Он был уверен, что, по чести, - заметьте, "по чести"! - ничто не могло его испугать. Еще с тех пор как он был "вот таким", - "совсем мальчишкой", - он готовился ко всяким трудностям, с какими можно встретиться на суше и на море. Он с гордостью признавался в своей предусмотрительности. |
|
He had been elaborating dangers and defences, expecting the worst, rehearsing his best. He must have led a most exalted existence. Can you fancy it? A succession of adventures, so much glory, such a victorious progress! and the deep sense of his sagacity crowning every day of his inner life. He forgot himself; his eyes shone; and with every word my heart, searched by the light of his absurdity, was growing heavier in my breast. I had no mind to laugh, and lest I should smile I made for myself a stolid face. He gave signs of irritation. |
Он измышлял все возможные опасности и способы обороны, ожидая худшего, готовясь ко всему. Должно быть, он всегда пребывал в состоянии экзальтации. Можете вы это себе представить? Ряд приключений, столько славы, такое победное шествие! И каждый день своей жизни, венчал он глубоким сознанием собственной своей проницательности. Он забылся; глаза его сияли; и с каждым его словом мое сердце, опаленное его нелепостью, все сильнее сжималось. Мне было не до смеха, а чтобы не улыбнуться, я сидел с каменным лицом. Он стал проявлять все признаки раздражения. |
|
'"It is always the unexpected that happens," I said in a propitiatory tone. My obtuseness provoked him into a contemptuous "Pshaw!" I suppose he meant that the unexpected couldn't touch him; nothing less than the unconceivable itself could get over his perfect state of preparation. He had been taken unawares--and he whispered to himself a malediction upon the waters and the firmament, upon the ship, upon the men. Everything had betrayed him! He had been tricked into that sort of high-minded resignation which prevented him lifting as much as his little finger, while these others who had a very clear perception of the actual necessity were tumbling against each other and sweating desperately over that boat business. Something had gone wrong there at the last moment. It appears that in their flurry they had contrived in some mysterious way to get the sliding bolt of the foremost boat-chock jammed tight, and forthwith had gone out of the remnants of their minds over the deadly nature of that accident. |
- Всегда случается неожиданное, - сказал я примирительным тоном. Моя тупость вызвала у него презрительное восклицание: "Ха!" Полагаю, он хотел этим сказать, что неожиданное не могло его затронуть; одно непостижимое могло одержать верх над его подготовленностью. Он был застигнут врасплох и шепотом проклинал море и небо, судно и людей. "Все его предали!" Им овладела та высокомерная покорность, которая мешала ему пошевельнуть мизинцем, в то время как остальные трое, отчетливо уяснившие себе требования данной минуты, в отчаянии толкались и потели над шлюпкой. Что-то у них там не ладилось. Очевидно, второпях они как-то ухитрились защемить болт переднего блока шлюпки и, поняв, чем грозит им оплошность, окончательно лишились рассудка. |
|
It must have been a pretty sight, the fierce industry of these beggars toiling on a motionless ship that floated quietly in the silence of a world asleep, fighting against time for the freeing of that boat, grovelling on all-fours, standing up in despair, tugging, pushing, snarling at each other venomously, ready to kill, ready to weep, and only kept from flying at each other's throats by the fear of death that stood silent behind them like an inflexible and cold-eyed taskmaster. Oh yes! It must have been a pretty sight. He saw it all, he could talk about it with scorn and bitterness; he had a minute knowledge of it by means of some sixth sense, I conclude, because he swore to me he had remained apart without a glance at them and at the boat--without one single glance. And I believe him. I should think he was too busy watching the threatening slant of the ship, the suspended menace discovered in the midst of the most perfect security--fascinated by the sword hanging by a hair over his imaginative head. |
Должно быть, славное это было зрелище: бешеные усилия этих негодяев, которые копошились на неподвижном судне, застывшем в молчании спящего мира, боролись за освобождение шлюпки, ползали на четвереньках, вскакивали в отчаянии, толкали, ядовито огрызались друг на друга - на грани убийства, на грани слез, готовы были вцепиться друг другу в горло, а удерживал их только страх смерти, которая молча стояла за ними, словно непоколебимый и хладнокровный надсмотрщик. О да! Зрелище было недурное. Он видел это все, мог говорить об этом с презрением и горечью; мельчайшие детали он воспринял каким-то шестым чувством, ибо клялся мне, что стоял в стороне и не смотрел ни на них, ни на шлюпку, - не бросил ни единого взгляда. И я ему верю. Думаю, он был слишком поглощен созерцанием грозно накренившегося судна, угрозой, возникшей в момент полной безопасности, - был зачарован мечом, висящим на волоске над его головой фантазера. |
|
'Nothing in the world moved before his eyes, and he could depict to himself without hindrance the sudden swing upwards of the dark sky-line, the sudden tilt up of the vast plain of the sea, the swift still rise, the brutal fling, the grasp of the abyss, the struggle without hope, the starlight closing over his head for ever like the vault of a tomb--the revolt of his young life--the black end. He could! By Jove! who couldn't? And you must remember he was a finished artist in that peculiar way, he was a gifted poor devil with the faculty of swift and forestalling vision. The sights it showed him had turned him into cold stone from the soles of his feet to the nape of his neck; but there was a hot dance of thoughts in his head, a dance of lame, blind, mute thoughts--a whirl of awful cripples. Didn't I tell you he confessed himself before me as though I had the power to bind and to loose? He burrowed deep, deep, in the hope of my absolution, which would have been of no good to him. This was one of those cases which no solemn deception can palliate, where no man can help; where his very Maker seems to abandon a sinner to his own devices. |
Весь мир застыл перед его глазами, и он легко мог себе представить, как взметнется вверх темная линия горизонта, поднимется внезапно широкая равнина моря - быстрый, спокойный подъем, зверский бросок, зияющая бездна, борьба без надежды, звездный свет, навеки смыкающийся над головой, как свод склепа, - как восстает против этого юность! - и... конец во тьме. Он мог это себе представить! Клянусь, всякий бы мог! И не забудьте, - он был законченным художником в этой области, одаренным способностью быстро вызывать видения, предшествующие событиям. И картина, какую он вызвал, превратила его в холодный камень; но в мозгу его мысли кружились в дикой пляске, пляске хромых, слепых, немых мыслей - вихрь страшных калек. Говорю вам, он исповедовался мне, словно я наделен был властью отпускать и вязать. Он забирался в глубь души, надеясь получить от меня отпущение, которое не принесло бы ему никакой пользы. То был один из тех случаев, когда самый святой обман не даст облегчения, ни один человек не может помочь и даже творец покидает грешника на произвол судьбы. |
|
'He stood on the starboard side of the bridge, as far as he could get from the struggle for the boat, which went on with the agitation of madness and the stealthiness of a conspiracy. The two Malays had meantime remained holding to the wheel. Just picture to yourselves the actors in that, thank God! unique, episode of the sea, four beside themselves with fierce and secret exertions, and three looking on in complete immobility, above the awnings covering the profound ignorance of hundreds of human beings, with their weariness, with their dreams, with their hopes, arrested, held by an invisible hand on the brink of annihilation. For that they were so, makes no doubt to me: given the state of the ship, this was the deadliest possible description of accident that could happen. These beggars by the boat had every reason to go distracted with funk. Frankly, had I been there, I would not have given as much as a counterfeit farthing for the ship's chance to keep above water to the end of each successive second. And still she floated! These sleeping pilgrims were destined to accomplish their whole pilgrimage to the bitterness of some other end. |
Он стоял на штирборте мостика, отойдя подальше от того места, где шла борьба за шлюпку. А борьбу вели с безумным возбуждением и втихомолку, словно заговорщики. Два малайца по-прежнему сжимали спицы штурвала. Вы только представьте себе действующих лиц в этом, слава богу, необычном эпизоде на море, - представьте себе этих четверых, обезумевших от яростных и тайных усилий, и тех троих, неподвижных зрителей; они стояли на мостике, над тентом, скрывающим глубокое неведение нескольких сотен усталых человеческих существ с их грезами и надеждами, задержанных невидимой рукой на грани гибели. Ибо я не сомневаюсь, что так оно и было: принимая во внимание состояние судна, нельзя себе представить большей опасности. Те негодяи у шлюпки недаром обезумели от страха. Откровенно говоря, будь я там, я бы не дал и фальшивого фартинга за то, что судно продержится до конца следующей секунды. И все-таки оно держалось на воде! Эти спящие паломники обречены были завершить свое паломничество и изведать горечь какого-то иного конца. |
|
It was as if the Omnipotence whose mercy they confessed had needed their humble testimony on earth for a while longer, and had looked down to make a sign, "Thou shalt not!" to the ocean. Their escape would trouble me as a prodigiously inexplicable event, did I not know how tough old iron can be--as tough sometimes as the spirit of some men we meet now and then, worn to a shadow and breasting the weight of life. Not the least wonder of these twenty minutes, to my mind, is the behaviour of the two helmsmen. They were amongst the native batch of all sorts brought over from Aden to give evidence at the inquiry. One of them, labouring under intense bashfulness, was very young, and with his smooth, yellow, cheery countenance looked even younger than he was. I remember perfectly Brierly asking him, through the interpreter, what he thought of it at the time, and the interpreter, after a short colloquy, turning to the court with an important air-- |
Казалось, всемогущий, в чье милосердие они верили, нуждался в их смиренном свидетельстве на земле и, глянув вниз, повелел океану: "Не тронь их!" Это спасение я счел бы загадочным и необъяснимым явлением, если б не знал, как крепко может быть старое железо, - не менее крепко, чем дух иных людей, с какими нам иногда приходится встречаться, - людей, исхудавших, как тени, и несущих на своих плечах груз жизни. Не менее удивительно, на мой взгляд, и поведение двух рулевых в течение этих двадцати минут. Их привезли из Адена вместе с прочими туземцами дать показание на суде. Один из них, страшно застенчивый, с желтой веселой физиономией, был очень молод, а выглядел еще моложе. Помню, как Брайерли спросил его через переводчика, о чем он в то время думал, а переводчик, обменявшись с ним несколькими словами, внушительно заявил: |
|
'"He says he thought nothing." |
- Он говорит, что ни о чем не думал. |
|
'The other, with patient blinking eyes, a blue cotton handkerchief, faded with much washing, bound with a smart twist over a lot of grey wisps, his face shrunk into grim hollows, his brown skin made darker by a mesh of wrinkles, explained that he had a knowledge of some evil thing befalling the ship, but there had been no order; he could not remember an order; why should he leave the helm? To some further questions he jerked back his spare shoulders, and declared it never came into his mind then that the white men were about to leave the ship through fear of death. He did not believe it now. There might have been secret reasons. He wagged his old chin knowingly. Aha! secret reasons. He was a man of great experience, and he wanted _that_ white Tuan to know--he turned towards Brierly, who didn't raise his head--that he had acquired a knowledge of many things by serving white men on the sea for a great number of years--and, suddenly, with shaky excitement he poured upon our spellbound attention a lot of queer-sounding names, names of dead-and-gone skippers, names of forgotten country ships, names of familiar and distorted sound, as if the hand of dumb time had been at work on them for ages. |
У другого были терпеливые мигающие глаза, а его косматую седую голову украшал красиво обернутый синий бумажный платок, полинявший от стирки; лицо у него было худое, с запавшими щеками; его коричневая кожа от сети морщин казалась еще темнее. Он объяснял, что подозревал о какой-то беде, постигшей судно, но никакого приказания не получал; он не помнит, чтобы ему отдавали какое-нибудь приказание; зачем же ему было бросать штурвал? Отвечая на следующие вопросы, он передернул тощими плечами и заявил: тогда ему и в голову не приходило, что белые собираются покинуть судно, боясь смерти. Он и теперь этому не верит. Могли быть какие-нибудь тайные причины. Он глубокомысленно замотал своей старой головой. Ага! Тайные причины. Он был человек с большим опытом и желал, чтобы этот белый тюан знал - тут он повернулся в сторону Брайерли, который не поднял головы, - знал, что он приобрел большие знания на службе у белых людей; много лет он служил на море. И вдруг, дрожа от возбуждения, он излил на нас - зачарованных слушателей - поток странно звучащих имен; то были имена давно умерших шкиперов, названия забытых местных судов, - звуки знакомые и искаженные, словно рука немого времени стирала их в течение нескольких веков. |
|
They stopped him at last. A silence fell upon the court,--a silence that remained unbroken for at least a minute, and passed gently into a deep murmur. This episode was the sensation of the second day's proceedings--affecting all the audience, affecting everybody except Jim, who was sitting moodily at the end of the first bench, and never looked up at this extraordinary and damning witness that seemed possessed of some mysterious theory of defence. |
Наконец его прервали. Спустилось молчание - молчание, длившееся по крайней мере минуту и мягко перешедшее в тихий шепот. Этот эпизод явился сенсацией второго дня следствия, затронув всю аудиторию, затронув всех, кроме Джима, который угрюмо сидел с краю на первой скамье и даже не поднял головы, чтобы взглянуть на этого необыкновенного и пагубного свидетеля, казалось, овладевшего какой-то таинственной теорией защиты. |
|
'So these two lascars stuck to the helm of that ship without steerage-way, where death would have found them if such had been their destiny. The whites did not give them half a glance, had probably forgotten their existence. Assuredly Jim did not remember it. He remembered he could do nothing; he could do nothing, now he was alone. There was nothing to do but to sink with the ship. No use making a disturbance about it. Was there? He waited upstanding, without a sound, stiffened in the idea of some sort of heroic discretion. The first engineer ran cautiously across the bridge to tug at his sleeve. |
Итак, эти два матроса остались у штурвала судна, остановившегося на своем пути; здесь и настигла бы их смерть, если бы так было им суждено. Белые не подарили их ни единым взглядом, - быть может, забыли об их существовании. Во всяком случае, Джим о них не вспомнил. Он ничего не мог сделать теперь, когда был один. И делать было нечего; оставалось лишь затонуть вместе с судном. Не стоило поднимать из-за этого суматохи. Не так ли? Он ждал, выпрямившись, молчаливый; его поддерживала вера в героическую рассудительность. Старший механик осторожно перебежал мостик и дернул Джима за рукав. |
|
'"Come and help! For God's sake, come and help!" |
- Помогите же! Ради бога, идите помогите! |
|
'He ran back to the boat on the points of his toes, and returned directly to worry at his sleeve, begging and cursing at the same time. |
Затем на цыпочках побежал к шлюпке, но тотчас же вернулся и снова уцепился за его рукав, умоляя и в то же время ругаясь. |
|
'"I believe he would have kissed my hands," said Jim savagely, "and, next moment, he starts foaming and whispering in my face, 'If I had the time I would like to crack your skull for you.' |
- Кажется, он готов был целовать мне руки, - злобно сказал Джим, - а через секунду он зашептал с пеной у рта: "Будь у меня время, я бы с удовольствием проломил вам череп". |
|
I pushed him away. Suddenly he caught hold of me round the neck. Damn him! I hit him. I hit out without looking. |
Я оттолкнул его. Вдруг он обхватил меня за шею. Черт бы его побрал! Я его ударил. Ударил, не глядя. Тогда он, всхлипывая, взмолился: |
|
'Won't you save your own life--you infernal coward?' he sobs. |
"Не хочешь, что ли, себя самого спасти, проклятый ты трус!" |
|
Coward! He called me an infernal coward! Ha! ha! ha! ha! He called me--ha! ha! ha! . . ." |
Трус! Он меня назвал проклятым трусом! Ха-ха-ха! Он меня назвал... ха-ха-ха!.. |
|
'He had thrown himself back and was shaking with laughter. I had never in my life heard anything so bitter as that noise. It fell like a blight on all the merriment about donkeys, pyramids, bazaars, or what not. Along the whole dim length of the gallery the voices dropped, the pale blotches of faces turned our way with one accord, and the silence became so profound that the clear tinkle of a teaspoon falling on the tesselated floor of the verandah rang out like a tiny and silvery scream. |
Джим откинулся на спинку стула и весь трясся от смеха. Никогда я не слыхал такого горького смеха. Он упал, словно зловещий туман, на все эти веселые разговоры об ослах, пирамидах, базарах... Затихли голоса людей, беседовавших на длинной, тускло освещенной галерее, бледные пятна лиц одновременно повернулись в нашу сторону, наступило такое глубокое молчание, что звон чайной ложки, упавшей на мозаичный пол веранды, прозвучал тонким серебристым воплем. |
|
'"You mustn't laugh like this, with all these people about," I remonstrated. "It isn't nice for them, you know." |
- Нельзя так смеяться при всех этих людях, - упрекнул его я. - Это, знаете ли, не годится. |
|
'He gave no sign of having heard at first, but after a while, with a stare that, missing me altogether, seemed to probe the heart of some awful vision, he muttered carelessly-- |
Он как будто меня не слышал, но потом поднял глаза и, пристально глядя мимо меня, словно всматриваясь в страшное видение, пробормотал небрежно: |
|
"Oh! they'll think I am drunk." |
- О, они подумают, что я пьян. |
|
'And after that you would have thought from his appearance he would never make a sound again. But--no fear! He could no more stop telling now than he could have stopped living by the mere exertion of his will.' |
Затем он принял такой вид, как будто никогда больше не произнесет ни слова. Но не тут-то было! Он уже не мог остановиться, как не мог оборвать жизнь одним напряжением воли. |
