|
English |
Русский |
CHAPTER 6 |
6 |
|
'The authorities were evidently of the same opinion. The inquiry was not adjourned. It was held on the appointed day to satisfy the law, and it was well attended because of its human interest, no doubt. There was no incertitude as to facts--as to the one material fact, I mean. How the Patna came by her hurt it was impossible to find out; the court did not expect to find out; and in the whole audience there was not a man who cared. Yet, as I've told you, all the sailors in the port attended, and the waterside business was fully represented. Whether they knew it or not, the interest that drew them here was purely psychological--the expectation of some essential disclosure as to the strength, the power, the horror, of human emotions. Naturally nothing of the kind could be disclosed. The examination of the only man able and willing to face it was beating futilely round the well-known fact, and the play of questions upon it was as instructive as the tapping with a hammer on an iron box, were the object to find out what's inside. However, an official inquiry could not be any other thing. Its object was not the fundamental why, but the superficial how, of this affair. |
Власти придерживались, видимо, того же мнения. Судебного следствия не отложили. Оно состоялось в назначенный день, чтобы удовлетворить правосудие, и собрало большую аудиторию, ибо привлекло всеобщее внимание. Не было никаких сомнений относительно фактов, - одного существенного факта, хочу я сказать. Каким образом "Патна" получила повреждения, установить было невозможно; суд не рассчитывал это установить, и во всем зале не было ни одного человека, которого бы интересовал этот вопрос. Однако, как я уже сказал, все моряки порта были налицо, так же как и представители деловых кругов, связанных с морем. Знали они о том или нет, но сюда их привлек интерес чисто психологический; они ждали какого-то важного разоблачения, которое вскрыло бы силу, могущество, ужас человеческих эмоций. Естественно, такого разоблачения быть не могло. Допрос единственного человека, способного и желающего отвечать, тщетно вертелся вокруг хорошо известного факта, а вопросы были столь же поучительны, как постукивание молотком по железному ящику, с целью узнать, что лежит внутри. Однако официальное следствие и не могло быть иным. Оно поставило себе целью добиться ответа не на основной вопрос "почему?", а на несущественный "как?". |
|
'The young chap could have told them, and, though that very thing was the thing that interested the audience, the questions put to him necessarily led him away from what to me, for instance, would have been the only truth worth knowing. You can't expect the constituted authorities to inquire into the state of a man's soul--or is it only of his liver? Their business was to come down upon the consequences, and frankly, a casual police magistrate and two nautical assessors are not much good for anything else. I don't mean to imply these fellows were stupid. The magistrate was very patient. One of the assessors was a sailing-ship skipper with a reddish beard, and of a pious disposition. Brierly was the other. Big Brierly. Some of you must have heard of Big Brierly--the captain of the crack ship of the Blue Star line. That's the man. |
Молодой человек мог бы им ответить, но, хотя именно это и интересовало всю аудиторию, вопросы по необходимости отвлекали от того, что для меня, например, являлось той единственной правдой, какую стоило узнать. Не можете же вы ждать, чтобы должностные лица исследовали душевное состояние человека, задаваясь вопросами: не виновата ли во всем только его печень? Их дело было разбираться в последствиях, и, по правде сказать, чиновник магистратуры и два морских асессора не пригодны для чего-либо иного. Я не говорю, что эти парни были глупы. Председатель был очень терпелив. Один из асессоров был шкипер парусного судна - человек с рыжеватой бородкой и благочестиво настроенный. Другим асессором был Брайерли. Великий Брайерли! Кое-кто из вас слыхал, должно быть, о великом Брайерли - капитане всем известного судна, принадлежащего пароходству "Голубая звезда". Он-то и был асессором. |
|
'He seemed consumedly bored by the honour thrust upon him. He had never in his life made a mistake, never had an accident, never a mishap, never a check in his steady rise, and he seemed to be one of those lucky fellows who know nothing of indecision, much less of self-mistrust. At thirty-two he had one of the best commands going in the Eastern trade--and, what's more, he thought a lot of what he had. There was nothing like it in the world, and I suppose if you had asked him point-blank he would have confessed that in his opinion there was not such another commander. The choice had fallen upon the right man. The rest of mankind that did not command the sixteen-knot steel steamer Ossa were rather poor creatures. He had saved lives at sea, had rescued ships in distress, had a gold chronometer presented to him by the underwriters, and a pair of binoculars with a suitable inscription from some foreign Government, in commemoration of these services. He was acutely aware of his merits and of his rewards. I liked him well enough, though some I know--meek, friendly men at that--couldn't stand him at any price. |
Казалось, он чрезвычайно тяготился оказанной ему честью. За всю свою жизнь он не сделал ни одной ошибки, не знал несчастных случаев и неудач, в его карьере не бывало заминок. Он был как будто одним из тех счастливчиков, которым неведомы колебания и еще того менее - неуверенность в себе. В тридцать два года он командовал одним из лучших судов Восточного торгового флота; мало того - он считал свое судно исключительным. Второго такого судна не было во всем мире; думаю, если спросить его напрямик, он признался бы, что и такого командира нигде не сыщешь. Выбор пал на достойного. Остальные люди, не командовавшие стальным пароходом "Осса", который всегда делал шестнадцать узлов, были довольно-таки жалкими созданиями. Он спасал тонущих людей на море, спасал суда, потерпевшие аварию, имел золотой хронометр, поднесенный ему по подписке, бинокль с подобающей надписью, который был получен им за вышеупомянутые заслуги от какого-то иностранного правительства. Он хорошо знал цену своим заслугам и своим наградам. Пожалуй, он мне нравился, хотя я знаю, что иные - к тому же люди скромные и дружелюбные - попросту его не выносили. |
|
I haven't the slightest doubt he considered himself vastly my superior--indeed, had you been Emperor of East and West, you could not have ignored your inferiority in his presence--but I couldn't get up any real sentiment of offence. He did not despise me for anything I could help, for anything I was--don't you know? I was a negligible quantity simply because I was not _the_ fortunate man of the earth, not Montague Brierly in command of the Ossa, not the owner of an inscribed gold chronometer and of silver-mounted binoculars testifying to the excellence of my seamanship and to my indomitable pluck; not possessed of an acute sense of my merits and of my rewards, besides the love and worship of a black retriever, the most wonderful of its kind--for never was such a man loved thus by such a dog. |
Я нимало не сомневаюсь, что на меня он смотрел свысока, - будь бы владыкой Востока и Запада; в его присутствии вы чувствовали бы себя существом низшим! Однако я на него по-настоящему не обижался. Видите ли, он презирал меня не за какие-либо мои личные качества, не за то, что я собой представлял. Я был величиной, в счет не идущей, ибо не удостоился быть единственным человеком на земле, - я не был Монтегю Брайерли, капитаном "Оссы", владельцем золотого хронометра, поднесенного по подписке, и бинокля в серебряной оправе, свидетельствующих об искусстве в мореплавании и неукротимой отваге; я не обладал острым сознанием своих достоинств и своих наград, не говоря уже о том, что у меня не было такой черной охотничьей собаки, как у Брайерли, а эта собака была исключительной, и ни один пес не относился к человеку с такой любовью и преданностью, как он. |
|
No doubt, to have all this forced upon you was exasperating enough; but when I reflected that I was associated in these fatal disadvantages with twelve hundred millions of other more or less human beings, I found I could bear my share of his good-natured and contemptuous pity for the sake of something indefinite and attractive in the man. I have never defined to myself this attraction, but there were moments when I envied him. The sting of life could do no more to his complacent soul than the scratch of a pin to the smooth face of a rock. This was enviable. As I looked at him, flanking on one side the unassuming pale-faced magistrate who presided at the inquiry, his self-satisfaction presented to me and to the world a surface as hard as granite. He committed suicide very soon after. |
Несомненно, когда все это ставится вам на вид, вы испытываете некоторое раздражение. Однако так же фатально, как и мне, не повезло еще миллиарду двумстам миллионам человек, и, поразмыслив, я пришел к заключению, что могу примириться с его добродушной и презрительной жалостью, ибо что-то в этом человеке влекло меня к нему. Это влечение я так и не уяснил себе, но бывали минуты, когда я ему завидовал. Уколы жизни задевали его самодовольную душу не глубже, чем царапает булавка гладкую поверхность скалы. Этому можно было позавидовать. Когда он сидел подле непритязательного бледного судьи, его самодовольство казалось мне и всему миру твердым, как гранит. Вскоре после этого он покончил с собой. |
|
'No wonder Jim's case bored him, and while I thought with something akin to fear of the immensity of his contempt for the young man under examination, he was probably holding silent inquiry into his own case. The verdict must have been of unmitigated guilt, and he took the secret of the evidence with him in that leap into the sea. If I understand anything of men, the matter was no doubt of the gravest import, one of those trifles that awaken ideas--start into life some thought with which a man unused to such a companionship finds it impossible to live. I am in a position to know that it wasn't money, and it wasn't drink, and it wasn't woman. He jumped overboard at sea barely a week after the end of the inquiry, and less than three days after leaving port on his outward passage; as though on that exact spot in the midst of waters he had suddenly perceived the gates of the other world flung open wide for his reception. |
Не удивительно, что он тяготился делом Джима, и, в то время как я едва ли не со страхом размышлял о безграничном его презрении к молодому человеку, он, вероятно, молчаливо расследовал свое собственное дело. Должно быть, приговор был обвинительный, а тайну показаний он унес с собой, бросившись в море. Если я понимаю что-нибудь в людях, дело это было крайней важности - один из тех пустяков, что пробуждают мысль; мысль вторгается в жизнь, и человек, не имея привычки к такому обществу, считает невозможным жить. У меня есть данные, я знаю, что тут дело было не в деньгах, не в пьянстве и не в женщине. Он прыгнул за борт через неделю после окончания следствия и меньше чем через три дня после того, как ушел в плавание, - словно там, в определенном месте, он увидел внезапно в волнах врата иного мира, распахнувшиеся, чтобы его принять. |
|
'Yet it was not a sudden impulse. His grey-headed mate, a first-rate sailor and a nice old chap with strangers, but in his relations with his commander the surliest chief officer I've ever seen, would tell the story with tears in his eyes. It appears that when he came on deck in the morning Brierly had been writing in the chart-room. |
Однако это не было внезапным импульсом. Его седовласый помощник, первоклассный моряк - славный старик, но по отношению к своему командиру самый грубый штурман, какого я когда-либо видел, - со слезами на глазах рассказывал эту историю. По словам помощника, когда он утром вышел на палубу, Брайерли находился в штурманской рубке и что-то писал. |
|
"It was ten minutes to four," he said, "and the middle watch was not relieved yet of course. He heard my voice on the bridge speaking to the second mate, and called me in. I was loth to go, and that's the truth, Captain Marlow--I couldn't stand poor Captain Brierly, I tell you with shame; we never know what a man is made of. He had been promoted over too many heads, not counting my own, and he had a damnable trick of making you feel small, nothing but by the way he said 'Good morning.' I never addressed him, sir, but on matters of duty, and then it was as much as I could do to keep a civil tongue in my head." |
- Было без десяти минут четыре, - так рассказывал помощник, - и среднюю вахту, конечно, еще не сменили. На мостике я заговорил со вторым помощником, а капитан услышал мой голос и позвал меня. Сказать вам правду, капитан Марлоу, мне здорово не хотелось идти, - со стыдом признаюсь, я терпеть не мог капитана Брайерли. Никогда мы не можем распознать человека. Его назначили, обойдя очень многих, не говоря уже обо мне, а к тому же он чертовски умел вас унизить: "с добрым утром" он говорил так, что вы чувствовали свое ничтожество. Я никогда не разговаривал с ним, сэр, иначе, как по долгу службы, да и то мог только принудить себя быть вежливым. |
|
(He flattered himself there. I often wondered how Brierly could put up with his manners for more than half a voyage.) |
(Он польстил себе. Я частенько удивлялся, как может Брайерли терпеть такое обращение.) |
|
"I've a wife and children," he went on, "and I had been ten years in the Company, always expecting the next command--more fool I. Says he, just like this: 'Come in here, Mr. Jones,' in that swagger voice of his--'Come in here, Mr. Jones.' In I went. |
- У меня жена и дети, - продолжал он. - Десять лет я служил Компании и, по глупости своей, все ждал командования. Вот он и говорит мне: "Пожалуйте сюда, мистер Джонс", - этаким высокомерным тоном: "Пожалуйте сюда, мистер Джонс". Я вошел. |
|
'We'll lay down her position,' says he, stooping over the chart, a pair of dividers in hand. By the standing orders, the officer going off duty would have done that at the end of his watch. However, I said nothing, and looked on while he marked off the ship's position with a tiny cross and wrote the date and the time. I can see him this moment writing his neat figures: seventeen, eight, four A.M. The year would be written in red ink at the top of the chart. He never used his charts more than a year, Captain Brierly didn't. I've the chart now. When he had done he stands looking down at the mark he had made and smiling to himself, then looks up at me. |
"Отметим положение судна", - говорит он, наклоняясь над картой, а в руке у него циркуль. По правилам, помощник должен это сделать по окончании своей вахты. Однако я ничего не сказал и смотрел, как он отмечал крохотным крестиком положение судна и писал дату и час. Вот и сейчас вижу, как он выводит аккуратные цифры; семнадцать, восемь, четыре до полудня. А год был написан красными чернилами наверху карты. Больше года капитан Брайерли никогда не пользовался одной и той же картой. Та карта теперь у меня. Написав, он встал, поглядел на карту, улыбнулся, потом посмотрел на меня и говорит: |
|
'Thirty-two miles more as she goes,' says he, 'and then we shall be clear, and you may alter the course twenty degrees to the southward.' |
"Тридцать две мили держитесь этого курса, и все будет в порядке, а потом можете повернуть на двадцать градусов к югу". |
|
'"We were passing to the north of the Hector Bank that voyage. I said, 'All right, sir,' wondering what he was fussing about, since I had to call him before altering the course anyhow. Just then eight bells were struck: we came out on the bridge, and the second mate before going off mentions in the usual way-- |
В тот рейс мы проходили к северу от Гектор-Бэнк. Я сказал: "Да, сэр!" - и подивился, чего он так хлопочет: ведь все равно я должен был вызвать его перед тем, как изменить курс. Тут пробило восемь склянок; мы вышли на мостик, и второй помощник, прежде чем уйти, доложил, по обыкновению: |
|
'Seventy-one on the log.' |
"Семьдесят один по лагу". |
|
Captain Brierly looks at the compass and then all round. It was dark and clear, and all the stars were out as plain as on a frosty night in high latitudes. Suddenly he says with a sort of a little sigh: |
Капитан Брайерли взглянул на компас, потом поглядел вокруг. Небо было темное и чистое, а звезды сверкали ярко, как в морозную ночь в высоких широтах. Вдруг он говорит со вздохом: |
|
'I am going aft, and shall set the log at zero for you myself, so that there can be no mistake. Thirty-two miles more on this course and then you are safe. Let's see--the correction on the log is six per cent. additive; say, then, thirty by the dial to run, and you may come twenty degrees to starboard at once. No use losing any distance--is there?' |
"Я пойду на корму и сам поставлю для вас лаг на нуль, чтобы не вышло ошибки. Еще тридцать две мили держитесь этого курса, и тогда вы будете в безопасности. Ну, скажем, поправка к лагу - процентов шесть. Значит, еще тридцать миль этим курсом, а затем возьмете лево руля сразу на двадцать градусов. Не стоит идти лишних две мили. Не так ли?" |
|
I had never heard him talk so much at a stretch, and to no purpose as it seemed to me. I said nothing. He went down the ladder, and the dog, that was always at his heels whenever he moved, night or day, followed, sliding nose first, after him. I heard his boot-heels tap, tap on the after-deck, then he stopped and spoke to the dog-- |
Никогда я не слыхал, чтобы он так много говорил, - и бесцельно, как мне казалось. Я ничего не ответил. Он спустился по трапу, а собака, которая - куда бы он ни шел - днем и ночью следовала за ним по пятам, тоже побежала вниз. Я слышал, как стучали его каблуки по палубе; потом он остановился и заговорил с собакой: |
|
'Go back, Rover. On the bridge, boy! Go on--get.' |
"Назад, Ровер! На мостик, дружище! Ступай, ступай!" |
|
Then he calls out to me from the dark, |
Потом крикнул мне из темноты: |
|
'Shut that dog up in the chart-room, Mr. Jones--will you?' |
"Пожалуйста, заприте собаку в рубке, мистер Джонс". |
|
'"This was the last time I heard his voice, Captain Marlow. These are the last words he spoke in the hearing of any living human being, sir." |
В последний раз я слышал его голос, капитан Марлоу. То были последние слова, какие он произнес в присутствии живого существа, сэр. |
|
At this point the old chap's voice got quite unsteady. |
Тут голос старика дрогнул. |
|
"He was afraid the poor brute would jump after him, don't you see?" he pursued with a quaver. "Yes, Captain Marlow. He set the log for me; he--would you believe it?--he put a drop of oil in it too. There was the oil-feeder where he left it near by. The boat-swain's mate got the hose along aft to wash down at half-past five; by-and-by he knocks off and runs up on the bridge-- |
- Видите ли, он боялся, как бы бедный пес не прыгнул вслед за ним, - продолжал он, заикаясь. - Да, капитан Марлоу, он установил для меня лаг; он - поверите ли? - даже смазал его капелькой масла: лейка для масла стояла вблизи, - там, где он ее оставил. В половине шестого помощник боцмана пошел со шлангом на корму мыть палубу; вдруг он бросает работу и бежит на мостик. |
|
'Will you please come aft, Mr. Jones,' he says. 'There's a funny thing. I don't like to touch it.' |
"Не пройдете ли вы, - говорит, - на корму, мистер Джонс? Странную я тут нашел штуку. Мне бы не хотелось к ней притрагиваться". |
|
It was Captain Brierly's gold chronometer watch carefully hung under the rail by its chain. |
То был золотой хронометр капитана Брайерли, старательно подвешенный за цепочку к поручням. |
|
'"As soon as my eyes fell on it something struck me, and I knew, sir. My legs got soft under me. It was as if I had seen him go over; and I could tell how far behind he was left too. The taffrail-log marked eighteen miles and three-quarters, and four iron belaying-pins were missing round the mainmast. Put them in his pockets to help him down, I suppose; but, Lord! what's four iron pins to a powerful man like Captain Brierly. Maybe his confidence in himself was just shook a bit at the last. That's the only sign of fluster he gave in his whole life, I should think; but I am ready to answer for him, that once over he did not try to swim a stroke, the same as he would have had pluck enough to keep up all day long on the bare chance had he fallen overboard accidentally. Yes, sir. He was second to none--if he said so himself, as I heard him once. He had written two letters in the middle watch, one to the Company and the other to me. He gave me a lot of instructions as to the passage--I had been in the trade before he was out of his time--and no end of hints as to my conduct with our people in Shanghai, so that I should keep the command of the Ossa. |
Как только я его увидел, что-то меня словно ударило, сэр. Ноги мои подкосились. И я понял, я точно своими глазами видел, как он прыгнул за борт; я бы мог даже сказать, где он остался. Лаг показывал восемнадцать и три четверти мили; у грот-мачты не хватало четырех железных кофель-нагелей. Должно быть, он рассовал их по карманам, чтобы легче пойти ко дну. Но, боже мой, что значат четыре железных кофель-нагеля для такого сильного человека, как капитан Брайерли? Быть может, его самоуверенность поколебалась чуточку в самый последний момент. Думаю, то был единственный раз в его жизни, когда он проявил слабость. Но я готов за него поручиться: раз прыгнув за борт, он уже не пытался плыть; а упади он за борт случайно, у него хватило бы мужества целый день продержаться на воде. Да, сэр. Второго такого не найти - я слыхал однажды, как он сам это сказал. Во время средней вахты он написал два письма - одно Компании, другое мне. Он мне давал всякие инструкции относительно плавания, - а ведь я уже служил во флоте, когда он еще на свет не родился, - и разные советы, как мне держать себя в Шанхае, чтобы получить командование "Оссой". |
|
He wrote like a father would to a favourite son, Captain Marlow, and I was five-and-twenty years his senior and had tasted salt water before he was fairly breeched. In his letter to the owners--it was left open for me to see--he said that he had always done his duty by them--up to that moment--and even now he was not betraying their confidence, since he was leaving the ship to as competent a seaman as could be found--meaning me, sir, meaning me! He told them that if the last act of his life didn't take away all his credit with them, they would give weight to my faithful service and to his warm recommendation, when about to fill the vacancy made by his death. And much more like this, sir. I couldn't believe my eyes. It made me feel queer all over," went on the old chap, in great perturbation, and squashing something in the corner of his eye with the end of a thumb as broad as a spatula. |
Капитан Марлоу, он мне писал, словно отец своему любимому сыну, а ведь я был на двадцать пять лет старше его и отведал соленой воды, когда он еще не носил штанишек. В своем письме судовладельцам - оно было не запечатано, чтобы я мог прочесть, - он говорил, что всегда исполнял свой долг - вплоть до этого момента, - и даже теперь не обманывает их доверия, так как оставляет судно самому компетентному моряку, какого только можно найти. Это меня он имел в виду, сэр, - меня! Дальше он писал, что, если этот последний шаг не лишит его их доверия, они примут во внимание мою верную службу и его горячую рекомендацию, когда будут искать ему заместителя. И много еще в таком роде, сэр. Я не верил своим глазам. У меня в голове помутилось, - продолжал старик в страшном волнении и вытер уголок глаза концом большого пальца, широкого, как шпатель. |
|
"You would think, sir, he had jumped overboard only to give an unlucky man a last show to get on. What with the shock of him going in this awful rash way, and thinking myself a made man by that chance, I was nearly off my chump for a week. But no fear. The captain of the Pelion was shifted into the Ossa--came aboard in Shanghai--a little popinjay, sir, in a grey check suit, with his hair parted in the middle. |
- Можно было подумать, сэр, что он прыгнул за борт единственно для того, чтобы дать бедному человеку возможность продвинуться. И так он это стремительно проделал, что я целую неделю не мог опомниться... к тому же еще я считал, что моя карьера обеспечена. Но не тут-то было! Капитан "Палиона" был переведен на "Оссу" - явился на борт в Шанхае. Маленький франтик, сэр, в сером клетчатом костюме, и пробор по середине головы. |
|
'Aw--I am--aw--your new captain, Mister--Mister--aw--Jones.' |
"Э... я... э... я ваш новый капитан, мистер... мистер... э... Джонс". |
|
He was drowned in scent--fairly stunk with it, Captain Marlow. I dare say it was the look I gave him that made him stammer. He mumbled something about my natural disappointment--I had better know at once that his chief officer got the promotion to the Pelion--he had nothing to do with it, of course--supposed the office knew best--sorry. . . . |
Капитан Марлоу, он словно выкупался в духах - так и несло от него. Должно быть, он подметил мой взгляд и потому-то и начал заикаться. Он забормотал о том, что я, естественно, должен быть разочарован... но тем не менее мне следует знать: его старший помощник назначен командиром "Палиона"... он лично тут ни при чем... Компания лучше нас знает... ему очень жаль... |
|
Says I, 'Don't you mind old Jones, sir; dam' his soul, he's used to it.' |
"Не обращайте внимания на старого Джонса, сэр, - говорю я, - он к этому привык, черт бы побрал его душу". |
|
I could see directly I had shocked his delicate ear, and while we sat at our first tiffin together he began to find fault in a nasty manner with this and that in the ship. I never heard such a voice out of a Punch and Judy show. I set my teeth hard, and glued my eyes to my plate, and held my peace as long as I could; but at last I had to say something. Up he jumps tiptoeing, ruffling all his pretty plumes, like a little fighting-cock. |
Я сразу понял, что оскорбил его нежный слух; а когда мы в первый раз уселись вместе завтракать, он начал препротивно критиковать то да другое на судне. Голос у него был, как у Панча и Джуди [герои народного кукольного театра Англии]. Я стиснул зубы, уставился в свою тарелку и терпел, пока хватало сил. Наконец не выдержал и что-то сказал; так он вскочил на цыпочки, взъерошил все свои красивые перышки, словно бойцовый петушок. |
|
'You'll find you have a different person to deal with than the late Captain Brierly.' |
"Вы скоро узнаете, что имеете дело не с таким человеком, как покойный капитан Брайерли". |
|
'I've found it,' says I, very glum, but pretending to be mighty busy with my steak. |
"Это мне уже известно", - говорю я очень мрачно и делаю вид, будто занят своей котлетой. |
|
'You are an old ruffian, Mister--aw--Jones; and what's more, you are known for an old ruffian in the employ,' he squeaks at me. |
"Вы - старый грубиян, мистер... э... Джонс, и Компания вас и считает таким!" - взвизгнул он. |
|
The damned bottle-washers stood about listening with their mouths stretched from ear to ear. |
А слуги стоят кругом и слушают, растянув рот до ушей. |
|
'I may be a hard case,' answers I, 'but I ain't so far gone as to put up with the sight of you sitting in Captain Brierly's chair.' |
"Может, я и крепкий орешек, - отвечаю, - а все-таки мне невтерпеж видеть, что вы сидите в кресле капитана Брайерли". |
|
With that I lay down my knife and fork. |
И кладу нож и вилку. |
|
'You would like to sit in it yourself--that's where the shoe pinches,' he sneers. |
"Вам самому хотелось бы сидеть в этом кресле - вот где собака зарыта!" - огрызнулся он. |
|
I left the saloon, got my rags together, and was on the quay with all my dunnage about my feet before the stevedores had turned to again. Yes. Adrift--on shore--after ten years' service--and with a poor woman and four children six thousand miles off depending on my half-pay for every mouthful they ate. Yes, sir! I chucked it rather than hear Captain Brierly abused. He left me his night-glasses--here they are; and he wished me to take care of the dog--here he is. Hallo, Rover, poor boy. Where's the captain, Rover?" |
Я вышел из кают-компании, собрал пожитки и, раньше чем явились портовые грузчики, очутился со всем своим скарбом на набережной. Да-с. Выброшен на берег... после десяти лет службы... а за шесть тысяч миль отсюда бедная жена и четверо детей только и держатся моим половинным жалованьем. Да, сэр! Но я не мог терпеть, чтобы оскорбляли капитана Брайерли, и готов был идти на все. Он мне оставил бинокль - вот он; и поручил мне свою собаку - вот она. Эй, Ровер! бедняга! Ровер, где капитан? |
|
The dog looked up at us with mournful yellow eyes, gave one desolate bark, and crept under the table. |
Собака тоскливо посмотрела на нас своими желтыми глазами, уныло тявкнула и забилась под стол. |
|
'All this was taking place, more than two years afterwards, on board that nautical ruin the Fire-Queen this Jones had got charge of--quite by a funny accident, too--from Matherson--mad Matherson they generally called him--the same who used to hang out in Hai-phong, you know, before the occupation days. |
Разговор происходил года через два после этого на борту старой развалины "Файр-Куин", которой командовал Джонс. Командование он получил благодаря забавному случаю - после Матерсона, сумасшедшего Матерсона, как его обычно называли; того самого, что, бывало, болтался в Хайфоне до оккупации. |
|
The old chap snuffled on-- |
Старик снова загнусавил: |
|
'"Ay, sir, Captain Brierly will be remembered here, if there's no other place on earth. I wrote fully to his father and did not get a word in reply--neither Thank you, nor Go to the devil!--nothing! Perhaps they did not want to know." |
- Да, сэр, здесь-то, во всяком случае, будут помнить капитана Брайерли. Я подробно написал его отцу и ни слова не получил в ответ - ни "благодарю вас", ни "убирайтесь к черту" - ничего! Может быть, они вовсе не хотели о нем слышать. |
|
'The sight of that watery-eyed old Jones mopping his bald head with a red cotton handkerchief, the sorrowing yelp of the dog, the squalor of that fly-blown cuddy which was the only shrine of his memory, threw a veil of inexpressibly mean pathos over Brierly's remembered figure, the posthumous revenge of fate for that belief in his own splendour which had almost cheated his life of its legitimate terrors. Almost! Perhaps wholly. Who can tell what flattering view he had induced himself to take of his own suicide? |
Вид этого старого Джонса с водянистыми глазами, вытирающего лысую голову красным бумажным платком, тоскливое тявканье собаки, грязная, засиженная мухами каюта - ковчег воспоминаний об умершем - все это набрасывало вуаль невыразимо жалкого пафоса на памятную фигуру Брайерли: посмертное мщение судьбы за эту веру в его собственное великолепие - веру, которая почти обманула жизнь со всеми ее неизбежными ужасами. Почти! А может быть - и совсем. Кто знает, с какой лестной для него точки зрения рассматривал он собственное свое самоубийство? |
|
'"Why did he commit the rash act, Captain Marlow--can you think?" asked Jones, pressing his palms together. "Why? It beats me! Why?" |
- Капитан Марлоу, как вы думаете, почему он покончил с собой? - спросил Джонс, сжимая ладони. - Почему? Это превосходит мое понимание. Почему? |
|
He slapped his low and wrinkled forehead. |
Он хлопнул себя по низкому морщинистому лбу. |
|
"If he had been poor and old and in debt--and never a show--or else mad. But he wasn't of the kind that goes mad, not he. You trust me. What a mate don't know about his skipper isn't worth knowing. Young, healthy, well off, no cares. . . . I sit here sometimes thinking, thinking, till my head fairly begins to buzz. There was some reason." |
- Если бы он был беден, стар, увяз в долгах... неудачник... или сошел с ума... Но он был не из тех, что сходят с ума; э, нет, можете мне поверить! Чего помощник не знает о своем шкипере, того и знать не стоит. Молодой, здоровый, обеспеченный, никаких забот... Вот я сижу здесь иногда и думаю, думаю, пока в голове у меня не загудит. Ведь была же какая-то причина. |
|
'"You may depend on it, Captain Jones," said I, "it wasn't anything that would have disturbed much either of us two," I said; |
- Можете не сомневаться, капитан Джонс, - сказал я, - причина была не из тех, что могут потревожить нас с вами. |
|
and then, as if a light had been flashed into the muddle of his brain, poor old Jones found a last word of amazing profundity. He blew his nose, nodding at me dolefully: "Ay, ay! neither you nor I, sir, had ever thought so much of ourselves." |
И тут словно свет озарил затемненный рассудок бедного Джонса: напоследок старик произнес слова, поражающие своей глубиной. Он высморкался и скорбно закивал головой: |
|
'Of course the recollection of my last conversation with Brierly is tinged with the knowledge of his end that followed so close upon it. |
- Да, да! Ни вы, ни я, сэр, никогда не были о себе такого высокого мнения. |
|
I spoke with him for the last time during the progress of the inquiry. It was after the first adjournment, and he came up with me in the street. He was in a state of irritation, which I noticed with surprise, his usual behaviour when he condescended to converse being perfectly cool, with a trace of amused tolerance, as if the existence of his interlocutor had been a rather good joke. |
Конечно, воспоминания о последнем моем разговоре с Брайерли окрашены тем, что я знаю о его самоубийстве, происшедшем так скоро после этого разговора. В последний раз я говорил с ним в то время, когда шло судебное следствие. После первого заседания мы вместе вышли на улицу. Он был раздражен, что я отметил с удивлением: снисходя до беседы, он всегда бывал совершенно хладнокровен и относился к своему собеседнику с какой-то веселой терпимостью, словно самый факт его существования считал забавной шуткой. |
|
"They caught me for that inquiry, you see," he began, and for a while enlarged complainingly upon the inconveniences of daily attendance in court. "And goodness knows how long it will last. Three days, I suppose." |
- Они заставили меня принять участие в разборе дела, - начал он, а затем стал жаловаться на неудобство ходить каждый день в суд. - Одному богу известно, сколько времени это протянется. Дня три, я думаю. |
|
I heard him out in silence; in my then opinion it was a way as good as another of putting on side. |
Я слушал его молча. По моему мнению, это был лучший способ держаться в стороне. |
|
"What's the use of it? It is the stupidest set-out you can imagine," he pursued hotly. |
- Что толку? Это - глупейшее дело, какое только можно себе представить, - продолжал он с жаром. |
|
I remarked that there was no option. He interrupted me with a sort of pent-up violence. |
Я заметил, что другого выхода не было. Он перебил меня с каким-то сдержанным бешенством: |
|
"I feel like a fool all the time." |
- Все время я чувствую себя дураком. |
|
I looked up at him. This was going very far--for Brierly--when talking of Brierly. He stopped short, and seizing the lapel of my coat, gave it a slight tug. |
Я поднял на него глаза. Это было уже слишком - для Брайерли, говорящего о самом себе. Он остановился, ухватил меня за лацкан пиджака и тихонько его дернул. |
|
"Why are we tormenting that young chap?" he asked. |
- Зачем мы терзаем этого молодого человека? - спросил он. |
|
This question chimed in so well to the tolling of a certain thought of mine that, with the image of the absconding renegade in my eye, I answered at once, |
Этот вопрос был так созвучен с похоронным звоном моих мыслей, что я отвечал тотчас же, мысленно представив себе улизнувшего ренегата: |
|
"Hanged if I know, unless it be that he lets you." |
- Пусть меня повесят, если я знаю, но он сам идет на это. |
|
I was astonished to see him fall into line, so to speak, with that utterance, which ought to have been tolerably cryptic. |
Я был изумлен, когда он ответил мне в тон и произнес фразу, которая до известной степени могла показаться загадочной. |
|
He said angrily, "Why, yes. Can't he see that wretched skipper of his has cleared out? What does he expect to happen? Nothing can save him. He's done for." |
- Ну да. Разве он не понимает, что его негодяй шкипер улизнул? Чего же он ждет? Его ничто не спасет. С ним кончено. |
|
We walked on in silence a few steps. |
Несколько шагов мы прошли молча. |
|
"Why eat all that dirt?" he exclaimed, with an oriental energy of expression--about the only sort of energy you can find a trace of east of the fiftieth meridian. |
- Зачем жрать всю эту грязь? - воскликнул он, употребляя энергичное восточное выражение - пожалуй, единственное проявление энергии к востоку от пятидесятого меридиана. |
|
I wondered greatly at the direction of his thoughts, but now I strongly suspect it was strictly in character: at bottom poor Brierly must have been thinking of himself. I pointed out to him that the skipper of the Patna was known to have feathered his nest pretty well, and could procure almost anywhere the means of getting away. With Jim it was otherwise: the Government was keeping him in the Sailors' Home for the time being, and probably he hadn't a penny in his pocket to bless himself with. It costs some money to run away. |
Я подивился ходу его мыслей, но теперь считаю это вполне естественным: бедняга Брайерли думал, должно быть, о самом себе. Я заметил ему, что, как известно, шкипер "Патны" устлал свое гнездышко пухом и мог всюду раздобыть денег, чтобы удрать. С Джимом дело обстояло иначе: власти временно поместили его в Доме моряка, и, по всем вероятиям, у него в кармане не было ни единого пенни. Нужно иметь некоторую сумму денег, чтобы удрать. |
|
"Does it? Not always," he said, with a bitter laugh, and to some further remark of mine-- |
- Нужно ли? Не всегда, - сказал он с горьким смехом. Я сделал еще какое-то замечание, а он ответил: |
|
"Well, then, let him creep twenty feet underground and stay there! By heavens! _I_ would." |
- Ну так пускай он зароется на двадцать футов в землю и там и остается! Клянусь небом, я бы это сделал! |
|
I don't know why his tone provoked me, and I said, |
Почему-то его тон задел меня, и я сказал: |
|
"There is a kind of courage in facing it out as he does, knowing very well that if he went away nobody would trouble to run after hmm." |
- Есть своего рода мужество в том, чтобы выдержать это до конца, как делает он, а ведь ему хорошо известно, что никто не потрудится его преследовать, если он удерет. |
|
"Courage be hanged!" growled Brierly. "That sort of courage is of no use to keep a man straight, and I don't care a snap for such courage. If you were to say it was a kind of cowardice now--of softness. I tell you what, I will put up two hundred rupees if you put up another hundred and undertake to make the beggar clear out early to-morrow morning. The fellow's a gentleman if he ain't fit to be touched--he will understand. He must! This infernal publicity is too shocking: there he sits while all these confounded natives, serangs, lascars, quartermasters, are giving evidence that's enough to burn a man to ashes with shame. This is abominable. Why, Marlow, don't you think, don't you feel, that this is abominable; don't you now--come--as a seaman? If he went away all this would stop at once." |
- К черту мужество! - проворчал Брайерли. - Такое мужество не поможет человеку держаться прямого пути, и я его в грош не ставлю. Вам следовало бы сказать, что это своего рода трусость, дряблость. Вот что я вам предлагаю: я дам двести рупий, если вы приложите еще сотню и уговорите парня убраться завтра поутру. Он производит впечатление порядочного человека - он поймет. Должен понять! Слишком отвратительна эта огласка: можно сгореть со стыда, когда серанги, ласкары, рулевые дают показания. Омерзительно! Неужели вы, Марлоу, не чувствуете, как это омерзительно? Вы, моряк? Если он скроется, все это сразу прекратится. |
|
Brierly said these words with a most unusual animation, and made as if to reach after his pocket-book. I restrained him, and declared coldly that the cowardice of these four men did not seem to me a matter of such great importance. |
Брайерли произнес эти слова с необычным жаром и уже полез за бумажником. Я остановил его и холодно сказал, что, на мой взгляд, трусость этих четверых не имеет такого большого значения. |
|
"And you call yourself a seaman, I suppose," he pronounced angrily. |
- А еще называете себя моряком! - гневно воскликнул он. |
|
I said that's what I called myself, and I hoped I was too. He heard me out, and made a gesture with his big arm that seemed to deprive me of my individuality, to push me away into the crowd. |
Я сказал, что действительно называю себя моряком, и - смею надеяться - не ошибаюсь. Он выслушал и сделал рукой жест, который словно лишал меня моей индивидуальности, смешивал с толпой. |
|
"The worst of it," he said, "is that all you fellows have no sense of dignity; you don't think enough of what you are supposed to be." |
- Хуже всего то, - объявил он, - что у вас, ребята, нет чувства собственного достоинства. Вы мало думаете о том, что должны собой представлять. |
|
'We had been walking slowly meantime, and now stopped opposite the harbour office, in sight of the very spot from which the immense captain of the Patna had vanished as utterly as a tiny feather blown away in a hurricane. I smiled. Brierly went on: |
Все это время мы медленно шли вперед и теперь остановились против Управления порта, неподалеку от того места, где необъятный капитан "Патны" исчез, как крохотное перышко, подхваченное ураганом. Я улыбнулся. Брайерли продолжал: |
|
"This is a disgrace. We've got all kinds amongst us--some anointed scoundrels in the lot; but, hang it, we must preserve professional decency or we become no better than so many tinkers going about loose. We are trusted. Do you understand?--trusted! Frankly, I don't care a snap for all the pilgrims that ever came out of Asia, but a decent man would not have behaved like this to a full cargo of old rags in bales. We aren't an organised body of men, and the only thing that holds us together is just the name for that kind of decency. Such an affair destroys one's confidence. A man may go pretty near through his whole sea-life without any call to show a stiff upper lip. But when the call comes . . . Aha! . . . If I . . ." |
- Это позор. Конечно, в нашу среду попадают всякие, среди нас бывают и отъявленные негодяи. Но должны же мы, черт возьми, сохранять профессиональное достоинство, если не хотим превратиться в бродячих лудильщиков! Нам доверяют. Понимаете - доверяют! По правде сказать, мне нет дела до всех этих азиатов-паломников, но порядочный человек не поступил бы так, даже если бы судно было нагружено тюками лохмотьев. Только притязание на такого рода порядочность связывает нас друг с другом, а больше ничто... Подобные поступки подрывают доверие. Человек может прожить всю свою жизнь на море и не встретиться с опасностью, которая требует величайшей выдержки. Но если опасность встретишь... Да!.. Если бы я... - |
|
'He broke off, and in a changed tone, "I'll give you two hundred rupees now, Marlow, and you just talk to that chap. Confound him! I wish he had never come out here. Fact is, I rather think some of my people know his. The old man's a parson, and I remember now I met him once when staying with my cousin in Essex last year. If I am not mistaken, the old chap seemed rather to fancy his sailor son. Horrible. I can't do it myself--but you . . ." |
Он оборвал фразу и заговорил другим тоном: - Я вам дам двести рупий, Марлоу, а вы поговорите с этим парнем. Черт бы его побрал! Хотел бы я, чтобы он никогда сюда не являлся. Дело в том, что мои родные, кажется, знают его семью. Его отец - приходский священник. Помню, я встретил его в прошлом году, когда жил у своего двоюродного брата в Эссексе. Если не ошибаюсь, старик был без ума от своего сына моряка. Ужасно! Я не могу сделать это сам, но вы... |
|
'Thus, apropos of Jim, I had a glimpse of the real Brierly a few days before he committed his reality and his sham together to the keeping of the sea. Of course I declined to meddle. The tone of this last "but you" (poor Brierly couldn't help it), that seemed to imply I was no more noticeable than an insect, caused me to look at the proposal with indignation, and on account of that provocation, or for some other reason, I became positive in my mind that the inquiry was a severe punishment to that Jim, and that his facing it--practically of his own free will--was a redeeming feature in his abominable case. I hadn't been so sure of it before. Brierly went off in a huff. At the time his state of mind was more of a mystery to me than it is now. |
Таким образом, благодаря Джиму я на секунду увидел подлинное лицо Брайерли за несколько дней до того, как он доверил морю и себя самого и свою личину. Конечно, я уклонился от вмешательства. Тон, каким были сказаны эти последние слова "но вы..." (у бедняги Брайерли это сорвалось бессознательно), казалось, намекал на то, что я достоин не большего внимания, чем какая-нибудь букашка, а в результате я с негодованием отнесся к его предложению и окончательно убедился в том, что судебное следствие является суровым наказанием для Джима, и, подвергаясь ему - в сущности добровольно, - он как бы искупает до известной степени свое отвратительное преступление, Раньше я не был в этом так уверен. Брайерли ушел рассерженный. В то время его настроение казалось мне более загадочным, чем кажется теперь. |
|
'Next day, coming into court late, I sat by myself. Of course I could not forget the conversation I had with Brierly, and now I had them both under my eyes. The demeanour of one suggested gloomy impudence and of the other a contemptuous boredom; yet one attitude might not have been truer than the other, and I was aware that one was not true. Brierly was not bored--he was exasperated; and if so, then Jim might not have been impudent. According to my theory he was not. I imagined he was hopeless. Then it was that our glances met. They met, and the look he gave me was discouraging of any intention I might have had to speak to him. Upon either hypothesis--insolence or despair--I felt I could be of no use to him. This was the second day of the proceedings. Very soon after that exchange of glances the inquiry was adjourned again to the next day. |
На следующий день, поздно явившись в суд, я сидел один. Конечно, я не забыл об этом разговоре с Брайерли, а теперь они оба сидели передо мной. Поведение одного казалось угрюмо наглым, физиономия другого выражала презрительную скуку; однако первое могло быть не менее ошибочным, чем второе, а я знал, что физиономия Брайерли лжет: Брайерли не скучал - он был раздражен; следовательно, и Джим, быть может, вовсе не был наглым. Это согласовалось с моей теорией. Я считал, что он потерял всякую надежду. Вот тогда-то я и встретился с ним глазами. Взгляд, какой он мне бросил, мог уничтожить всякое желание с ним заговорить. Принимая любую гипотезу - то ли он нагл, то ли в отчаянии, - я чувствовал, что ничем не могу ему помочь. То был второй день разбора дела. Вскоре после того, как мы обменялись взглядами, допрос был снова отложен на следующий день. |
|
The white men began to troop out at once. Jim had been told to stand down some time before, and was able to leave amongst the first. I saw his broad shoulders and his head outlined in the light of the door, and while I made my way slowly out talking with some one--some stranger who had addressed me casually--I could see him from within the court-room resting both elbows on the balustrade of the verandah and turning his back on the small stream of people trickling down the few steps. There was a murmur of voices and a shuffle of boots. |
Белые начали пробираться к выходу. Джиму еще раньше велели сойти с возвышения, и он мог выйти одним из первых. Я видел его широкие плечи и голову на светлом фоне открытой двери. Пока я медленно шел к выходу, разговаривая с кем-то, - какой-то незнакомый человек случайно ко мне обратился, - я мог видеть его из зала суда; облокотившись на балюстраду веранды, он стоял спиной к потоку людей, спускающемуся по ступеням. Слышались тихие голоса и шарканье ног. |
|
'The next case was that of assault and battery committed upon a money-lender, I believe; and the defendant--a venerable villager with a straight white beard--sat on a mat just outside the door with his sons, daughters, sons-in-law, their wives, and, I should think, half the population of his village besides, squatting or standing around him. A slim dark woman, with part of her back and one black shoulder bared, and with a thin gold ring in her nose, suddenly began to talk in a high-pitched, shrewish tone. The man with me instinctively looked up at her. We were then just through the door, passing behind Jim's burly back. |
Теперь должно было разбираться дело об избиении какого-то ростовщика. Обвиняемый - почтенный крестьянин с прямой белой бородой - сидел на циновке как раз за дверью; вокруг него сидели на корточках или стояли его сыновья, дочери, зятья, жены, - думаю, добрая половина деревни собралась здесь. Стройная темнокожая женщина с полуобнаженной спиной, голым черным плечом и с тонким золотым кольцом, продетым в нос, вдруг заговорила пронзительным, крикливым голосом. Человек, шедший со мной, невольно поднял на нас глаза. Мы уже вышли и очутились как раз за могучей спиной Джима. |
|
'Whether those villagers had brought the yellow dog with them, I don't know. Anyhow, a dog was there, weaving himself in and out amongst people's legs in that mute stealthy way native dogs have, and my companion stumbled over him. The dog leaped away without a sound; the man, raising his voice a little, said with a slow laugh, |
Не знаю, эти ли крестьяне привели с собой желтую собаку. Как бы то ни было, но собака была налицо и, как всякая туземная собака, украдкой шныряла между ногами проходящих; мой спутник споткнулся об нее. Она, не взвизгнув, отскочила в сторону, а незнакомец, слегка повысив голос, сказал с тихим смехом. |
|
"Look at that wretched cur," |
- Посмотрите на эту трусливую тварь! |
|
and directly afterwards we became separated by a lot of people pushing in. I stood back for a moment against the wall while the stranger managed to get down the steps and disappeared. I saw Jim spin round. He made a step forward and barred my way. We were alone; he glared at me with an air of stubborn resolution. I became aware I was being held up, so to speak, as if in a wood. The verandah was empty by then, the noise and movement in court had ceased: a great silence fell upon the building, in which, somewhere far within, an oriental voice began to whine abjectly. The dog, in the very act of trying to sneak in at the door, sat down hurriedly to hunt for fleas. |
Поток людей разъединил нас. Меня на секунду приперли к стене, а незнакомец спустился по ступеням и исчез. Я видел, как Джим круто повернулся. Он шагнул вперед и преградил мне дорогу. Мы были одни; он посмотрел на меня с видом упрямым и решительным. Я чувствовал себя так, словно меня остановили в дремучем лесу. Веранда к тому времени опустела; шум затих в зале суда; там, в доме, спустилось великое молчание, и только откуда-то издалека донесся жалобный восточный голос. Собака, не успевшая проскользнуть в дверь, уселась и начала ловить блох. |
|
'"Did you speak to me?" asked Jim very low, and bending forward, not so much towards me but at me, if you know what I mean. |
- Вы заговорили со мной? - тихо спросил Джим, наклоняясь вперед, но не ко мне, а словно наступая на меня. - Не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать? |
|
I said |
Я тотчас же ответил: |
|
"No" |
- Нет. |
|
at once. Something in the sound of that quiet tone of his warned me to be on my defence. I watched him. It was very much like a meeting in a wood, only more uncertain in its issue, since he could possibly want neither my money nor my life--nothing that I could simply give up or defend with a clear conscience. |
Что-то в звуке этого спокойного голоса подсказало мне, что следует быть настороже. Я следил за ним. Это очень походило на встречу в лесу, только нельзя было предугадать исход, раз он не мог потребовать ни моих денег, ни моей жизни - ничего, что бы я попросту отдал или стал защищать с чистой совестью. |
|
"You say you didn't," he said, very sombre. "But I heard." |
- Вы говорите - нет, - сказал он, очень мрачный, - но я слышал. |
|
"Some mistake," I protested, utterly at a loss, and never taking my eyes off him. To watch his face was like watching a darkening sky before a clap of thunder, shade upon shade imperceptibly coming on, the doom growing mysteriously intense in the calm of maturing violence. |
- Какое-то недоразумение, - возразил я, ничего не понимая, но не сводя глаз с его лица. Я следил, как оно потемнело, словно небо перед грозой: тени незаметно набегали на него и таинственно сгущались в тишине перед назревающей вспышкой. |
|
'"As far as I know, I haven't opened my lips in your hearing," I affirmed with perfect truth. I was getting a little angry, too, at the absurdity of this encounter. It strikes me now I have never in my life been so near a beating--I mean it literally; a beating with fists. I suppose I had some hazy prescience of that eventuality being in the air. Not that he was actively threatening me. On the contrary, he was strangely passive--don't you know? but he was lowering, and, though not exceptionally big, he looked generally fit to demolish a wall. The most reassuring symptom I noticed was a kind of slow and ponderous hesitation, which I took as a tribute to the evident sincerity of my manner and of my tone. We faced each other. In the court the assault case was proceeding. I caught the words: "Well--buffalo--stick--in the greatness of my fear. . . ." |
- Насколько мне известно, я не открывал рта в вашем присутствии, - заявил я, что соответствовало действительности. Нелепая стычка начинала меня злить. Теперь я понимаю, что в тот момент мне грозила расправа - настоящая кулачная расправа. Думаю, я смутно чувствовал эту возможность. Не то чтобы он по-настоящему мне угрожал. Наоборот - он был страшно пассивен, но он нахмурился и хотя не производил впечатления человека исключительной силы, но, казалось, свободно мог прошибить стену. Однако я подметил и благоприятный симптом: Джим как будто глубоко задумался и стал колебаться; я это принял как дань моему неподдельно искреннему тону и манерам. Мы стояли друг против друга. В зале суда разбиралось дело о нападении и избиении. Я уловил слова: "Буйвол... палка... в великом страхе..." |
|
'"What did you mean by staring at me all the morning?" said Jim at last. He looked up and looked down again. |
- Почему вы все утро на меня смотрели? - сказал наконец Джим. Он поднял глаза, потом снова уставился в пол. |
|
"Did you expect us all to sit with downcast eyes out of regard for your susceptibilities?" I retorted sharply. I was not going to submit meekly to any of his nonsense. He raised his eyes again, and this time continued to look me straight in the face. |
- Вы думали, что все будут сидеть с опущенными глазами, щадя ваши чувства? - отрезал я, не желая принимать покорно его нелепые выпады. Он снова поднял глаза и на этот раз прямо посмотрел мне в лицо. |
|
"No. That's all right," he pronounced with an air of deliberating with himself upon the truth of this statement--"that's all right. I am going through with that. Only"--and there he spoke a little faster--"I won't let any man call me names outside this court. There was a fellow with you. You spoke to him--oh yes--I know; 'tis all very fine. You spoke to him, but you meant me to hear. . . ." |
- Нет. Так оно и должно быть, - произнес он, словно взвешивая истину этого положения. - Так оно и должно быть. На это я иду. Но только, - тут он заговорил быстрее, - я никому не позволю оскорблять меня за стенами суда. С вами был какой-то человек. Вы говорили с ним... о да, я знаю, все это прекрасно. Вы говорили с ним, но так, чтобы я слышал... |
|
'I assured him he was under some extraordinary delusion. I had no conception how it came about. |
Я заверил его, что он жестоко заблуждается. Я понятия не имел, как это могло произойти. |
|
"You thought I would be afraid to resent this," he said, with just a faint tinge of bitterness. I was interested enough to discern the slightest shades of expression, but I was not in the least enlightened; yet I don't know what in these words, or perhaps just the intonation of that phrase, induced me suddenly to make all possible allowances for him. I ceased to be annoyed at my unexpected predicament. It was some mistake on his part; he was blundering, and I had an intuition that the blunder was of an odious, of an unfortunate nature. I was anxious to end this scene on grounds of decency, just as one is anxious to cut short some unprovoked and abominable confidence. The funniest part was, that in the midst of all these considerations of the higher order I was conscious of a certain trepidation as to the possibility--nay, likelihood--of this encounter ending in some disreputable brawl which could not possibly be explained, and would make me ridiculous. I did not hanker after a three days' celebrity as the man who got a black eye or something of the sort from the mate of the Patna. |
- Вы думали, что я побоюсь ответить на оскорбление, - сказал он с легкой горечью. Я был настолько заинтересован, что подмечал малейшие оттенки и выражения, но по-прежнему ничего не понимал. Однако что-то в этих словах - или, быть может, интонация этой фразы - побудило меня отнестись к нему снисходительно. Неожиданная стычка перестала меня раздражать. Он заблуждался, произошло какое-то недоразумение, и я предчувствовал, что по характеру своему оно было отвратительно и прискорбно. Мне не терпелось поскорей и возможно приличнее закончить эту сцену, как не терпится человеку оборвать непрошеное и омерзительное признание. Забавнее всего было то, что, предаваясь всем этим соображениям высшего порядка, я тем не менее ощущал некий трепет при мысли о возможной - весьма возможной - постыдной драке, для которой не подыщешь объяснений и которая сделает меня смешным. Я не стремился к тому, чтобы прославиться на три дня, как человек, получивший синяк под глазом или что-либо в этом роде от штурмана с "Патны". |
|
He, in all probability, did not care what he did, or at any rate would be fully justified in his own eyes. It took no magician to see he was amazingly angry about something, for all his quiet and even torpid demeanour. I don't deny I was extremely desirous to pacify him at all costs, had I only known what to do. But I didn't know, as you may well imagine. It was a blackness without a single gleam. We confronted each other in silence. He hung fire for about fifteen seconds, then made a step nearer, and I made ready to ward off a blow, though I don't think I moved a muscle. |
Он же, по всем вероятиям, не задумывался над своими поступками и, во всяком случае, был бы оправдан в своих собственных глазах. Несмотря на его спокойствие и, я бы сказал, оцепенение, каждый, не будучи волшебником, заметил бы, что он чрезвычайно чем-то рассержен. Не отрицаю, мне очень хотелось умиротворить его во что бы то ни стало, если бы я только знал, как за это взяться. Но, как вы легко можете себе представить, я не знал. То был мрак, без единого проблеска света. Молча стояли мы друг перед другом. Секунд пятнадцать он выжидал, затем шагнул вперед, а я приготовился отразить удар, хотя, кажется, ни один мускул у меня не дрогнул. |
|
"If you were as big as two men and as strong as six," he said very softly, "I would tell you what I think of you. You . . ." |
- Будь вы вдвое больше и вшестеро сильнее, - заговорил он очень тихо, - я бы вам сказал, что я о вас думаю. Вы... |
|
"Stop!" I exclaimed. |
- Стойте! - воскликнул я. |
|
This checked him for a second. |
Это заставило его на секунду замолкнуть. |
|
"Before you tell me what you think of me," I went on quickly, "will you kindly tell me what it is I've said or done?" |
- Раньше чем сказать, что вы обо мне думаете, - быстро продолжал я, - будьте любезны сообщить мне, что я такое сказал или сделал. |
|
During the pause that ensued he surveyed me with indignation, while I made supernatural efforts of memory, in which I was hindered by the oriental voice within the court-room expostulating with impassioned volubility against a charge of falsehood. Then we spoke almost together. |
Последовала пауза. Он смотрел на меня с негодованием, а я мучительно напрягал память, но мне мешал восточный голос из зала суда, бесстрастно и многословно возражавший против обвинения во лжи. Потом мы заговорили почти одновременно. |
|
"I will soon show you I am not," he said, in a tone suggestive of a crisis. |
- Я вам докажу, что вы ошибаетесь на мой счет, - сказал он тоном, предвещающим развязку. |
|
"I declare I don't know," I protested earnestly at the same time. |
- Понятия не имею, - серьезно заявил я в тот же момент. |
|
He tried to crush me by the scorn of his glance. |
Он старался меня уничтожить презрительным взглядом. |
|
"Now that you see I am not afraid you try to crawl out of it," he said. "Who's a cur now--hey?" |
- Теперь, когда вы видите, что я не боюсь, вы пытаетесь увернуться, - сказал он. - Ну, кто из нас трусливая тварь? |
|
Then, at last, I understood. |
Тут только я понял. |
|
'He had been scanning my features as though looking for a place where he would plant his fist. |
Он всматривался в мое лицо, словно выискивая местечко, куда бы опустить кулак. |
|
"I will allow no man," . . . he mumbled threateningly. |
- Я никому не позволю... - забормотал он угрожающе. |
|
It was, indeed, a hideous mistake; he had given himself away utterly. I can't give you an idea how shocked I was. I suppose he saw some reflection of my feelings in my face, because his expression changed just a little. |
Да, действительно, это было страшное недоразумение; он выдал себя с головой. Не могу вам передать, как я был потрясен. Должно быть, мне не удалось скрыть свои чувства, так как выражение его лица слегка изменилось. |
|
"Good God!" I stammered, "you don't think I . . ." |
- Боже мой! - пролепетал я. - Не думаете же вы, что я... |
|
"But I am sure I've heard," he persisted, raising his voice for the first time since the beginning of this deplorable scene. Then with a shade of disdain he added, "It wasn't you, then? Very well; I'll find the other." |
- Но я уверен, что не ослышался, - настаивал он и, впервые с начала этой горестной сцены, повысил голос. Потом с оттенком презрения добавил: - Значит, это были не вы? Отлично; я разыщу того, другого. |
|
"Don't be a fool," I cried in exasperation; "it wasn't that at all." |
- Не глупите, - в отчаянии крикнул я, - это было совсем не то. |
|
"I've heard," he said again with an unshaken and sombre perseverance. |
- Я слышал, - повторил он с непоколебимым и мрачным упорством. |
|
'There may be those who could have laughed at his pertinacity; I didn't. Oh, I didn't! There had never been a man so mercilessly shown up by his own natural impulse. A single word had stripped him of his discretion--of that discretion which is more necessary to the decencies of our inner being than clothing is to the decorum of our body. |
Быть может, найдутся люди, которым покажется смешным такое упрямство. Но я не смеялся. О нет! Никогда не встречал я человека, который бы выдал себя так безжалостно, поддавшись вполне естественному побуждению. Одно-единственное слово лишило его сдержанности - той сдержанности, которая для пристойности нашего внутреннего "я" более необходима, чем одежда для нашего тела. |
|
"Don't be a fool," I repeated. |
- Не глупите, - повторил я. |
|
"But the other man said it, you don't deny that?" he pronounced distinctly, and looking in my face without flinching. |
- Но вы не отрицаете, что тот, другой, это сказал? - произнес он внятно и не мигая глядел мне в лицо. |
|
"No, I don't deny," said I, returning his gaze. |
- Нет, не отрицаю, - сказал я, выдерживая его взгляд. |
|
At last his eyes followed downwards the direction of my pointing finger. He appeared at first uncomprehending, then confounded, and at last amazed and scared as though a dog had been a monster and he had never seen a dog before. |
Наконец он опустил глаза и посмотрел туда, куда я указывал ему пальцем. Сначала он как будто не понял, потом остолбенел, наконец на лице его отразилось изумление и испуг, словно собака была чудовищем, а он впервые увидел собаку. |
|
"Nobody dreamt of insulting you," I said. |
- Ни у кого и в мыслях не было оскорблять вас, - сказал я. |
|
'He contemplated the wretched animal, that moved no more than an effigy: it sat with ears pricked and its sharp muzzle pointed into the doorway, and suddenly snapped at a fly like a piece of mechanism. |
Он смотрел на жалкое животное, сидевшее неподвижно, как изваяние; насторожив уши, собака повернула острую мордочку к двери и вдруг, как автомат, щелкнула зубами, целясь на пролетавшую муху. |
|
'I looked at him. The red of his fair sunburnt complexion deepened suddenly under the down of his cheeks, invaded his forehead, spread to the roots of his curly hair. His ears became intensely crimson, and even the clear blue of his eyes was darkened many shades by the rush of blood to his head. His lips pouted a little, trembling as though he had been on the point of bursting into tears. I perceived he was incapable of pronouncing a word from the excess of his humiliation. From disappointment too--who knows? Perhaps he looked forward to that hammering he was going to give me for rehabilitation, for appeasement? Who can tell what relief he expected from this chance of a row? He was naive enough to expect anything; but he had given himself away for nothing in this case. He had been frank with himself--let alone with me--in the wild hope of arriving in that way at some effective refutation, and the stars had been ironically unpropitious. He made an inarticulate noise in his throat like a man imperfectly stunned by a blow on the head. It was pitiful. |
Я посмотрел на него. Румянец на его загорелых, покрытых пушком щеках внезапно потемнел и залил лоб до самых корней вьющихся волос. Уши покраснели, и даже ясные голубые глаза стали гораздо темнее от прилива крови к голове. Губы слегка оттопырились и задрожали, словно он вот-вот разразится слезами. Я понял, что он не в силах выговорить ни единого слова, подавленный своим унижением. И разочарованием - кто знает? Возможно, он хотел этой потасовки, которую намеревался мне навязать для своей реабилитации, для успокоения? Кто знает, какого облегчения он ждал от этой драки? Он был так наивен, что мог ждать чего угодно; но в данном случае он выдал себя с головой совершенно напрасно. Он был искренен с самим собой - не говоря уже обо мне - в безумной надежде добиться таким путем какого-то явного опровержения, а насмешливая судьба ему не благоприятствовала. Он издал нечленораздельный звук, как человек, полуоглушенный ударом по голове. Жалко было смотреть на него. |
|
'I didn't catch up again with him till well outside the gate. I had even to trot a bit at the last, but when, out of breath at his elbow, I taxed him with running away, he said, "Never!" and at once turned at bay. I explained I never meant to say he was running away from _me_. |
Я нагнал его далеко за воротами. Мне даже пришлось пуститься рысцой, но когда я, запыхавшись, поравнялся с ним и заговорил о бегстве, он сказал: - Никогда! - и тотчас же занял оборонительную позицию. Я объяснил, что отнюдь не хотел сказать, будто он бежит от меня. |
|
"From no man--from not a single man on earth," he affirmed with a stubborn mien. |
- Ни от кого... ни от кого на свете, - заявил он упрямо. |
|
I forbore to point out the one obvious exception which would hold good for the bravest of us; I thought he would find out by himself very soon. He looked at me patiently while I was thinking of something to say, but I could find nothing on the spur of the moment, and he began to walk on. I kept up, and anxious not to lose him, I said hurriedly that I couldn't think of leaving him under a false impression of my--of my--I stammered. The stupidity of the phrase appalled me while I was trying to finish it, but the power of sentences has nothing to do with their sense or the logic of their construction. My idiotic mumble seemed to please him. He cut it short by saying, with courteous placidity that argued an immense power of self-control or else a wonderful elasticity of spirits-- |
Я удержался и не сказал ему об одном-единственном исключении из этого правила - исключении, приемлемом для самых храбрых из нас. Думалось, что он и сам скоро это поймет. Он терпеливо смотрел на меня, пока я придумывал, что бы ему сказать, но в тот момент мне ничего не приходило на ум, и он снова зашагал вперед. Я не отставал и, не желая отпускать его, торопливо заговорил о том, что мне бы не хотелось оставлять его под ложным впечатлением моего... моего... Я запнулся. Глупость этой фразы испугала меня, пока я пытался ее закончить, но могущество фраз ничего общего не имеет с их смыслом или с логикой их конструкций. Мой идиотский лепет, видимо, ему понравился. Он оборвал его, сказав с вежливым спокойствием, свидетельствовавшим о безграничном самообладании или же удивительной эластичности настроения: |
|
"Altogether my mistake." |
- Всецело моя ошибка... |
|
I marvelled greatly at this expression: he might have been alluding to some trifling occurrence. Hadn't he understood its deplorable meaning? |
Я подивился этому выражению: казалось, он намекал на какой-то пустячный случай. Неужели он не понял его позорного значения? |
|
"You may well forgive me," he continued, and went on a little moodily, "All these staring people in court seemed such fools that--that it might have been as I supposed." |
- Вы должны простить меня, - продолжал он и хмуро добавил: - Все эти люди, таращившие на меня глаза там, в суде, казались такими дураками, что... что могло быть и так, как я предположил. |
|
'This opened suddenly a new view of him to my wonder. I looked at him curiously and met his unabashed and impenetrable eyes. |
Эта фраза изумила меня. Он предстал в новом свете. Я посмотрел на него с любопытством и встретил его взгляд, непроницаемый и нимало не смущенный. |
|
"I can't put up with this kind of thing," he said, very simply, "and I don't mean to. In court it's different; I've got to stand that--and I can do it too." |
- С подобными выходками я не могу примириться, - сказал он очень просто, - и не хочу. В суде иное дело; там мне приходится это выносить - и я выношу. |
|
'I don't pretend I understood him. The views he let me have of himself were like those glimpses through the shifting rents in a thick fog--bits of vivid and vanishing detail, giving no connected idea of the general aspect of a country. They fed one's curiosity without satisfying it; they were no good for purposes of orientation. Upon the whole he was misleading. That's how I summed him up to myself after he left me late in the evening. I had been staying at the Malabar House for a few days, and on my pressing invitation he dined with me there.' |
Не могу сказать, чтобы я его понимал. То, что он мне показывал, походило на проблески света в прорывах густого тумана, через которые видишь яркие и ускользающие детали, не дающие полного представления о данной местности. Они питают любопытство человека, не удовлетворяя его; ориентироваться по ним нельзя. В общем он сбивал с толку. Вот к какому выводу я пришел, когда мы расстались поздно вечером. Я остановился на несколько дней в отеле "Малабар", и он принял мое настойчивое приглашение пообедать вместе. |
