|
English |
Русский |
CHAPTER 5 |
5 |
|
'Oh yes. I attended the inquiry,' he would say, 'and to this day I haven't left off wondering why I went. I am willing to believe each of us has a guardian angel, if you fellows will concede to me that each of us has a familiar devil as well. I want you to own up, because I don't like to feel exceptional in any way, and I know I have him--the devil, I mean. I haven't seen him, of course, but I go upon circumstantial evidence. He is there right enough, and, being malicious, he lets me in for that kind of thing. What kind of thing, you ask? Why, the inquiry thing, the yellow-dog thing--you wouldn't think a mangy, native tyke would be allowed to trip up people in the verandah of a magistrate's court, would you?--the kind of thing that by devious, unexpected, truly diabolical ways causes me to run up against men with soft spots, with hard spots, with hidden plague spots, by Jove! and loosens their tongues at the sight of me for their infernal confidences; as though, forsooth, I had no confidences to make to myself, as though--God help me!--I didn't have enough confidential information about myself to harrow my own soul till the end of my appointed time. And what I have done to be thus favoured I want to know. |
- О да! Я был на судебном следствии, - говорил он, - и по сей день не перестаю удивляться, зачем я пошел. Я готов поверить, что каждый из нас имеет своего ангела-хранителя, но в таком случае и вы должны согласиться со мной - к каждому из нас приставлен черт. Я требую, чтобы вы это признали, ибо не хочу быть исключением, а я знаю, что он у меня есть - я имею в виду черта. Конечно, я его не видел, но косвенные улики у меня имеются. Он при мне состоит, а так как по природе своей он зол, то и втягивает меня в подобные истории. Какие истории, спрашиваете вы? Ну, скажем, - следствие, история с желтой собакой... Вы считаете невероятным, чтобы шелудивой туземной собаке разрешили подвертываться людям под ноги на веранде того дома, в котором находится суд? Вот какими путями - извилистыми, неожиданными, поистине дьявольскими - заставляет он меня наталкиваться на людей с уязвимыми и неуязвимыми местечками, со скрытыми пятнами проказы. Клянусь богом, при виде меня языки развязываются и начинаются признания: словно мне самому не в чем себе признаться, словно у меня - да поможет мне бог! - не найдется таких признаний, над которыми я могу терзаться до конца дней моих. Хотел бы я знать, чем я заслужил такую милость. |
|
I declare I am as full of my own concerns as the next man, and I have as much memory as the average pilgrim in this valley, so you see I am not particularly fit to be a receptacle of confessions. Then why? Can't tell--unless it be to make time pass away after dinner. Charley, my dear chap, your dinner was extremely good, and in consequence these men here look upon a quiet rubber as a tumultuous occupation. They wallow in your good chairs and think to themselves, "Hang exertion. Let that Marlow talk." |
Довожу до вашего сведения, что у меня забот не меньше, чем у всякого другого, а воспоминаний столько же, сколько у рядового паломника в этой долине. Как видите, я не особенно пригоден для выслушивания признаний. Так в чем же дело? Не могу сказать... быть может, это нужно лишь для того, чтобы провести время после обеда, Чарли, дорогой мой, ваш обед был чересчур хорош, и, в результате, этим господам спокойный роббер кажется утомительным и шумным занятием. Они развалились в ваших удобных креслах и думают: "К черту всякое усилие! Пусть Марлоу рассказывает". |
|
'Talk? So be it. And it's easy enough to talk of Master Jim, after a good spread, two hundred feet above the sea-level, with a box of decent cigars handy, on a blessed evening of freshness and starlight that would make the best of us forget we are only on sufferance here and got to pick our way in cross lights, watching every precious minute and every irremediable step, trusting we shall manage yet to go out decently in the end--but not so sure of it after all--and with dashed little help to expect from those we touch elbows with right and left. Of course there are men here and there to whom the whole of life is like an after-dinner hour with a cigar; easy, pleasant, empty, perhaps enlivened by some fable of strife to be forgotten before the end is told--before the end is told--even if there happens to be any end to it. |
Рассказывать! Да будет так. И довольно легко говорить о мистере Джиме после хорошего обеда, находясь на высоте двухсот футов над уровнем моря, имея под рукой ящик с приличными сигарами, в тихий прохладный вечер, при звездном свете. Это может заставить даже лучших из нас позабыть о том, что здесь мы находимся лишь на испытании и должны пробивать себе дорогу под перекрестным огнем, следя за каждой драгоценной минутой, за каждым непоправимым шагом, веря, что в конце концов нам все-таки удастся выпутаться прилично. Однако подлинной уверенности в этом нет, и чертовски мало помощи могут нам оказать те, с кем мы сталкиваемся! Конечно, повсюду встречаются люди, для которых вся жизнь похожа на послеобеденный час с сигарой - легкий, приятный, пустой, - быть может, оживленный какой-нибудь небылицей о борьбе; о ней забываешь раньше, чем рассказан конец... если только конец у нее имеется. |
|
'My eyes met his for the first time at that inquiry. You must know that everybody connected in any way with the sea was there, because the affair had been notorious for days, ever since that mysterious cable message came from Aden to start us all cackling. I say mysterious, because it was so in a sense though it contained a naked fact, about as naked and ugly as a fact can well be. The whole waterside talked of nothing else. First thing in the morning as I was dressing in my state-room, I would hear through the bulkhead my Parsee Dubash jabbering about the Patna with the steward, while he drank a cup of tea, by favour, in the pantry. No sooner on shore I would meet some acquaintance, and the first remark would be, |
Впервые я встретился с ним взглядом на этом судебном следствии. Вам следует знать, что все, в какой-либо мере связанные с морем, находились там - в суде, ибо уже очень давно вокруг этого дела поднялся шум - с того самого дня, как пришла таинственная телеграмма из Адена, заставившая всех нас раскудахтаться. Я говорю таинственная, так как до известной степени она была таковой, хотя и преподносила всего лишь голый факт - такой голый и безобразный, каким могут быть только факты. Все побережье ни о чем ином не говорило. Прежде всего, одеваясь утром в своей каюте, я услыхал через переборку, как мой парс Дубаш, получив разрешение выпить чашку чая в буфетной, лопотал со стюардом о "Патне". Не успел я сойти на берег, как уже встретил знакомых, и вот что я прежде всего услышал: |
|
"Did you ever hear of anything to beat this?" |
- Слыхали вы когда о чем-нибудь более поразительном? |
|
and according to his kind the man would smile cynically, or look sad, or let out a swear or two. Complete strangers would accost each other familiarly, just for the sake of easing their minds on the subject: every confounded loafer in the town came in for a harvest of drinks over this affair: you heard of it in the harbour office, at every ship-broker's, at your agent's, from whites, from natives, from half-castes, from the very boatmen squatting half naked on the stone steps as you went up--by Jove! There was some indignation, not a few jokes, and no end of discussions as to what had become of them, you know. This went on for a couple of weeks or more, and the opinion that whatever was mysterious in this affair would turn out to be tragic as well, began to prevail, when one fine morning, as I was standing in the shade by the steps of the harbour office, I perceived four men walking towards me along the quay. I wondered for a while where that queer lot had sprung from, and suddenly, I may say, I shouted to myself, "Here they are!" |
...В зависимости от натуры, они цинично улыбались, принимали грустный вид или разражались ругательствами. Люди совершенно незнакомые фамильярно заговаривали для того только, чтобы выложить свои соображения по этому вопросу; бродяга являлся на набережную в надежде, что его угостят рюмочкой за разговором об этом деле; те же речи вы слышали и в Управлении порта, и от каждого судового маклера, от вашего агента, от белых, от туземцев, от полукровок, даже от полуголых лодочников, на корточках сидящих на каменных ступенях мола. Да, небом клянусь! Иные негодовали, многие шутили, и все без конца обсуждали вопрос, что могло с ними случиться. Так продолжалось недели две, если не больше, и все стали склоняться к тому мнению, что все таинственное в этом деле обернется трагической стороной. И тут, в одно прекрасное утро, стоя в тени у ступеней Управления порта, я заметил четверых человек, шедших мне навстречу по набережной. Я подивился, откуда взялась такая странная компания, и вдруг - если можно так выразиться - заорал мысленно: "Да ведь это они!" |
|
'There they were, sure enough, three of them as large as life, and one much larger of girth than any living man has a right to be, just landed with a good breakfast inside of them from an outward-bound Dale Line steamer that had come in about an hour after sunrise. There could be no mistake; I spotted the jolly skipper of the Patna at the first glance: the fattest man in the whole blessed tropical belt clear round that good old earth of ours. Moreover, nine months or so before, I had come across him in Samarang. His steamer was loading in the Roads, and he was abusing the tyrannical institutions of the German empire, and soaking himself in beer all day long and day after day in De Jongh's back-shop, till De Jongh, who charged a guilder for every bottle without as much as the quiver of an eyelid, would beckon me aside, and, with his little leathery face all puckered up, declare confidentially, |
Да, действительно, это были они - трое рослых мужчин, а один такой толстый, каким человеку быть не подобает; после сытного завтрака они только что высадились с идущего за границу парохода Северной линии, который вошел в гавань час спустя после восхода солнца. Ошибки быть не могло; с первого же взгляда я узнал веселого шкипера "Патны" - самого толстого человека на тропиках, поясом обвивающих нашу добрую старушку землю. Кроме того, месяцев девять назад я повстречался с ним в Самаранге. Пароход его грузился на рейде, а он ругал тиранические учреждения германской империи и по целым дням накачивался пивом в задней комнате при лавке Де Джонга; наконец Де Джонг, который, и глазом не моргнув, сдирал гульден за бутылку, отозвал меня в сторону и, сморщив свое маленькое личико, туго обтянутое кожей, конфиденциально объявил: |
|
"Business is business, but this man, captain, he make me very sick. Tfui!" |
- Торговля торговлей, капитан, но от этого человека меня тошнит. Тьфу! |
|
'I was looking at him from the shade. He was hurrying on a little in advance, and the sunlight beating on him brought out his bulk in a startling way. He made me think of a trained baby elephant walking on hind-legs. He was extravagantly gorgeous too--got up in a soiled sleeping-suit, bright green and deep orange vertical stripes, with a pair of ragged straw slippers on his bare feet, and somebody's cast-off pith hat, very dirty and two sizes too small for him, tied up with a manilla rope-yarn on the top of his big head. You understand a man like that hasn't the ghost of a chance when it comes to borrowing clothes. Very well. On he came in hot haste, without a look right or left, passed within three feet of me, and in the innocence of his heart went on pelting upstairs into the harbour office to make his deposition, or report, or whatever you like to call it. |
Стоя в тени, я смотрел на него. Он слегка опередил своих спутников, и солнечный свет, ударяя прямо в него, особенно резко подчеркивал его толщину. Он напомнил мне дрессированного слоненка, разгуливающего на задних ногах. Костюм его был экстравагантно красочный: запачканная пижама с ярко-зелеными и густо-оранжевыми полосами, рваные соломенные туфли на босу ногу и чей-то очень грязный и выброшенный за ненадобностью пробковый шлем; шлем был ему на два номера меньше, чем следовало, и удерживался на большой его голове с помощью манильской веревки. Вы понимаете, что такому человеку не посчастливится, если дело дойдет до переодевания в чужое платье. Отлично. Итак, он стремительно несся вперед, не глядя ни направо, ни налево, прошел в трех шагах от меня и, в неведении своем, штурмом взял лестницу, ведущую в Управление порта, чтобы сделать свой доклад или донесение - называйте, как хотите. |
|
'It appears he addressed himself in the first instance to the principal shipping-master. Archie Ruthvel had just come in, and, as his story goes, was about to begin his arduous day by giving a dressing-down to his chief clerk. Some of you might have known him--an obliging little Portuguese half-caste with a miserably skinny neck, and always on the hop to get something from the shipmasters in the way of eatables--a piece of salt pork, a bag of biscuits, a few potatoes, or what not. One voyage, I recollect, I tipped him a live sheep out of the remnant of my sea-stock: not that I wanted him to do anything for me--he couldn't, you know--but because his childlike belief in the sacred right to perquisites quite touched my heart. It was so strong as to be almost beautiful. The race--the two races rather--and the climate . . . However, never mind. I know where I have a friend for life. |
Видимо, он прежде всего обратился к главному инспектору по найму судовых команд. Арчи Рутвел только что явился в Управление и, как он впоследствии рассказывал, готов был начать свой трудовой день с нагоняя главному своему клерку. Кое-кто из вас должен знать этого клерка - услужливого маленького португальца-полукровку с жалкой тощей шеей, вечно старающегося выудить у шкиперов что-нибудь по части съедобного - кусок солонины, мешок сухарей, картофеля или что другое. Помню, один раз я подарил ему живую овцу, оставшуюся от судовых моих запасов; не то чтобы я ждал от него услуги, - как вам известно, он ничего не мог сделать, - но меня растрогала его детская вера в священное право на побочные доходы. По силе своей это чувство было едва ли не прекрасно. Черта расовая - дух рас, пожалуй, - да и климат... Однако это к делу не относится. Во всяком случае, я знаю, где мне искать истинного друга. |
|
'Well, Ruthvel says he was giving him a severe lecture--on official morality, I suppose--when he heard a kind of subdued commotion at his back, and turning his head he saw, in his own words, something round and enormous, resembling a sixteen-hundred-weight sugar-hogshead wrapped in striped flannelette, up-ended in the middle of the large floor space in the office. He declares he was so taken aback that for quite an appreciable time he did not realise the thing was alive, and sat still wondering for what purpose and by what means that object had been transported in front of his desk. The archway from the ante-room was crowded with punkah-pullers, sweepers, police peons, the coxswain and crew of the harbour steam-launch, all craning their necks and almost climbing on each other's backs. Quite a riot. |
Итак, Рутвел говорит, что читал ему суровую лекцию, - полагаю, на тему о морали должностных лиц, - когда услышал за своей спиной какие-то заглушенные шаги и, повернув голову, увидел что-то круглое и огромное, похожее на сахарную голову, завернутую в полосатую фланель и возвышающуюся посередине просторной канцелярии. Рутвел был до такой степени ошеломлен, что очень долго не мог сообразить - живое ли перед ним существо, и дивился, для чего и каким образом этот предмет очутился перед его письменным столом. За аркой, в передней, толпились слуги, приводившие в движение пунку, метельщики, туземцы-полицейские, боцман и команда парового катера гавани - все они вытягивали шеи и готовы были лезть друг другу на спину. Сущее столпотворение! |
|
By that time the fellow had managed to tug and jerk his hat clear of his head, and advanced with slight bows at Ruthvel, who told me the sight was so discomposing that for some time he listened, quite unable to make out what that apparition wanted. It spoke in a voice harsh and lugubrious but intrepid, and little by little it dawned upon Archie that this was a development of the Patna case. He says that as soon as he understood who it was before him he felt quite unwell--Archie is so sympathetic and easily upset--but pulled himself together and shouted |
Тем временем толстяк ухитрился сорвать с головы шлем и с легким поклоном приблизился к Рутвелу, на которого это зрелище так подействовало, что он слушал и долго не мог понять, чего хочет это привидение. Оно вещало голосом хриплым и замогильным, но держалось неустрашимо, и мало-помалу Арчи стал понимать, что дело о "Патне" вступает в новую фазу. Как только он сообразил, кто перед ним стоит, ему сделалось не по себе: Арчи такой чувствительный - его легко сбить с толку, - но он взял себя в руки и крикнул: |
|
"Stop! I can't listen to you. You must go to the Master Attendant. I can't possibly listen to you. Captain Elliot is the man you want to see. This way, this way." |
- Довольно! Я не могу вас выслушать. Вы должны идти к моему помощнику. Я не могу... Капитана Эллиота - вот кого вам нужно. Сюда, сюда! |
|
He jumped up, ran round that long counter, pulled, shoved: the other let him, surprised but obedient at first, and only at the door of the private office some sort of animal instinct made him hang back and snort like a frightened bullock. |
Он вскочил, обежал вокруг длинной конторки и стал подталкивать толстяка; тот, удивленный, сначала повиновался, и только у двери кабинета какой-то животный инстинкт заставил его упереться и зафыркать, словно испуганного быка: |
|
"Look here! what's up? Let go! Look here!" |
- Послушайте! В чем дело? Пустите меня! Послушайте! |
|
Archie flung open the door without knocking. |
Арчи без стука распахнул дверь. |
|
"The master of the Patna, sir," he shouts. "Go in, captain." |
- Капитан "Патны", сэр! - крикнул он. - Входите, капитан. |
|
He saw the old man lift his head from some writing so sharp that his nose-nippers fell off, banged the door to, and fled to his desk, where he had some papers waiting for his signature: but he says the row that burst out in there was so awful that he couldn't collect his senses sufficiently to remember the spelling of his own name. Archie's the most sensitive shipping-master in the two hemispheres. He declares he felt as though he had thrown a man to a hungry lion. No doubt the noise was great. I heard it down below, and I have every reason to believe it was heard clear across the Esplanade as far as the band-stand. Old father Elliot had a great stock of words and could shout--and didn't mind who he shouted at either. He would have shouted at the Viceroy himself. As he used to tell me: |
Он видел, как старик, что-то писавший, так резко поднял голову, что пенсне его упало; Арчи захлопнул дверь и бросился к своему столу, где его ждали бумаги, принесенные на подпись. Но, по его словам, шум, поднявшийся за дверью, был столь ужасен, что он не мог прийти в себя и вспомнить, как пишется его собственное имя. Арчи - самый чувствительный инспектор по найму судовых команд в обоих полушариях. Он утверждает, что чувствовал себя так, словно впихнул человека в логовище голодного льва. Несомненно, шум поднялся страшный. Крики я слышал внизу и не сомневаюсь, что они были слышны на другом конце эспланады, у эстрады для оркестра. Старый папаша Эллиот имел богатый запас слов, умел кричать - и не думал о том, на кого кричит. Он стал бы кричать и на самого вице-короля. Частенько он мне говаривал: |
|
"I am as high as I can get; my pension is safe. I've a few pounds laid by, and if they don't like my notions of duty I would just as soon go home as not. I am an old man, and I have always spoken my mind. All I care for now is to see my girls married before I die." |
- Более высокий пост я занять не могу. Пенсия мне обеспечена. Кое-что я отложил, и если им не нравится мое понятие о долге, я охотно уеду на родину. Я - старик, и всю свою жизнь я говорил все, что было у меня на уме. Теперь я хочу только одного: чтобы дочери мои вышли замуж, пока я жив. |
|
He was a little crazy on that point. His three daughters were awfully nice, though they resembled him amazingly, and on the mornings he woke up with a gloomy view of their matrimonial prospects the office would read it in his eye and tremble, because, they said, he was sure to have somebody for breakfast. However, that morning he did not eat the renegade, but, if I may be allowed to carry on the metaphor, chewed him up very small, so to speak, and--ah! ejected him again. |
Он был слегка помешан на этом пункте. Три его дочери были очень хорошенькие, хотя удивительно походили на него. Иногда, проснувшись утром, он приходил к безнадежным выводам относительно их замужества, и вся канцелярия, по глазам угадав его мрачные мысли, трепетала, ибо, по словам служащих, в такие дни он непременно требовал себе кого-нибудь на завтрак. Однако в то утро он не съел ренегата, но - если разрешите мне продолжить метафору - разжевал его основательно и... выплюнул. |
|
'Thus in a very few moments I saw his monstrous bulk descend in haste and stand still on the outer steps. He had stopped close to me for the purpose of profound meditation: his large purple cheeks quivered. He was biting his thumb, and after a while noticed me with a sidelong vexed look. The other three chaps that had landed with him made a little group waiting at some distance. There was a sallow-faced, mean little chap with his arm in a sling, and a long individual in a blue flannel coat, as dry as a chip and no stouter than a broomstick, with drooping grey moustaches, who looked about him with an air of jaunty imbecility. The third was an upstanding, broad-shouldered youth, with his hands in his pockets, turning his back on the other two who appeared to be talking together earnestly. He stared across the empty Esplanade. A ramshackle gharry, all dust and venetian blinds, pulled up short opposite the group, and the driver, throwing up his right foot over his knee, gave himself up to the critical examination of his toes. |
Через несколько минут я увидел, как чудовищный толстяк торопливо спустился по лестнице и остановился на ступенях подъезда - остановился подле меня, погруженный в глубокие размышления; его толстые пурпурные щеки дрожали. Он кусал большой палец, вскоре заметил меня и искоса бросил раздраженный взгляд. Остальные трое, высадившиеся вместе с ним на берег, ждали поодаль. У одного из них - желтолицего, вульгарного человечка, рука была на перевязи, другой - долговязый, в синем фланелевом пиджаке, с седыми свисающими вниз усами, сухой, как щепка, и худой, как палка, озирался по сторонам с видом самодовольно-глупым. Третий - стройный, широкоплечий юноша - засунул руки в карманы и повернулся спиной к двум другим, которые серьезно о чем-то разговаривали. Он смотрел на пустынную эспланаду. Ветхая запыленная гхарри с деревянными жалюзи остановилась как раз против этой группы; извозчик, положив правую ногу на колено, критически разглядывал на ней пальцы. |
|
The young chap, making no movement, not even stirring his head, just stared into the sunshine. This was my first view of Jim. He looked as unconcerned and unapproachable as only the young can look. There he stood, clean-limbed, clean-faced, firm on his feet, as promising a boy as the sun ever shone on; and, looking at him, knowing all he knew and a little more too, I was as angry as though I had detected him trying to get something out of me by false pretences. He had no business to look so sound. I thought to myself--well, if this sort can go wrong like that . . . and I felt as though I could fling down my hat and dance on it from sheer mortification, as I once saw the skipper of an Italian barque do because his duffer of a mate got into a mess with his anchors when making a flying moor in a roadstead full of ships. I asked myself, seeing him there apparently so much at ease--is he silly? is he callous? He seemed ready to start whistling a tune. And note, I did not care a rap about the behaviour of the other two. Their persons somehow fitted the tale that was public property, and was going to be the subject of an official inquiry. |
Молодой человек, не двигаясь, даже не поворачивая головы, смотрел прямо перед собой на озаренную солнцем эспланаду. Так я впервые увидел Джима. Он выглядел таким равнодушным и неприступным, какими бывают только юноши. Стройный, чистенький, он твердо стоял на ногах - один из самых многообещающих мальчиков, каких мне когда-либо приходилось видеть; и, глядя на него, зная все, что знал он, и еще кое-что ему неизвестное, я почувствовал злобу, словно он притворялся, чтобы этим притворством чего-то от меня добиться. Он не имел права выглядеть таким чистым и честным! Мысленно я сказал себе: что же, если и такие мальчики могут сбиться с пути, тогда... от обиды я готов был швырнуть свою шляпу и растоптать ее, как поступил однажды на моих глазах шкипер итальянского барка, когда его болван помощник запутался с якорями, собираясь швартоваться на рейде, где стояло много судов. Я спрашивал себя, видя его таким спокойным: глуп он, что ли? или груб до бесчувствия? Казалось, он вот-вот начнет насвистывать. И заметьте - меня нимало не занимало поведение двух других. Они как-то соответствовали рассказу, который сделался достоянием всех и должен был лечь в основу официального следствия. |
|
"That old mad rogue upstairs called me a hound," said the captain of the Patna. I can't tell whether he recognised me--I rather think he did; but at any rate our glances met. He glared--I smiled; hound was the very mildest epithet that had reached me through the open window. |
- Этот старый негодяй там, наверху, назвал меня подлецом, - сказал капитан "Патны". Не могу сказать, узнал ли он меня - думаю, что да; во всяком случае, взгляды наши встретились. Он сверкал глазами - я улыбался; "подлец" был самым мягким эпитетом, какой, вылетев в открытое окно, коснулся моего слуха. |
|
"Did he?" I said from some strange inability to hold my tongue. He nodded, bit his thumb again, swore under his breath: then lifting his head and looking at me with sullen and passionate impudence-- |
- Неужели? - сказал я, почему-то не сумев удержать язык за зубами. Он кивнул, снова укусил себя за палец и вполголоса выругался; потом, подняв голову, посмотрел на меня с угрюмым бесстыдством и воскликнул: |
|
"Bah! the Pacific is big, my friendt. You damned Englishmen can do your worst; I know where there's plenty room for a man like me: I am well aguaindt in Apia, in Honolulu, in . . . |
- Ба! Тихий океан велик, мой друг. Вы, проклятые англичане, поступайте, как вам угодно. Я знаю, где есть место такому человеку, как я; меня хорошо знают в Апиа, в Гонолулу, в... |
|
" He paused reflectively, while without effort I could depict to myself the sort of people he was "aguaindt" with in those places. I won't make a secret of it that I had been "aguaindt" with not a few of that sort myself. There are times when a man must act as though life were equally sweet in any company. I've known such a time, and, what's more, I shan't now pretend to pull a long face over my necessity, because a good many of that bad company from want of moral--moral--what shall I say?--posture, or from some other equally profound cause, were twice as instructive and twenty times more amusing than the usual respectable thief of commerce you fellows ask to sit at your table without any real necessity--from habit, from cowardice, from good-nature, from a hundred sneaking and inadequate reasons. |
Он приумолк, размышляя; а я без труда мог себе представить, какие люди знают его в тех местах. Скрывать не стану - я сам был знаком с этой породой. Бывает время, когда человек должен поступать так, словно жизнь равно приятна во всякой компании. Я это пережил и теперь не намерен с гримасой вспоминать об этой необходимости. Многие из той дурной компании - за неимением ли моральных... моральных... как бы это сказать?.. моральных устоев или по иным, не менее веским причинам - вдвое поучительнее и в двадцать раз занимательнее, чем те обычные респектабельные коммерческие воры, которых вы, господа, сажаете за свой стол, хотя подлинной необходимости так поступать у вас нет: вами руководит привычка, трусость, добродушие и сотня других скрытых и мелких побуждений. |
|
'"You Englishmen are all rogues," went on my patriotic Flensborg or Stettin Australian. I really don't recollect now what decent little port on the shores of the Baltic was defiled by being the nest of that precious bird. "What are you to shout? Eh? You tell me? You no better than other people, and that old rogue he make Gottam fuss with me." |
- Вы, англичане, все - негодяи, - продолжал патриот-австралиец из Фленсборга или Штеттина. Право, сейчас я не припомню, какой приличный маленький порт у берегов Балтики осквернил себя, сделавшись гнездом этой редкой птицы. - Чего вы кричите? А? Скажите мне? Ничуть вы не лучше других народов, а этот старый плут, черт знаете как на меня разорался. |
|
His thick carcass trembled on its legs that were like a pair of pillars; it trembled from head to foot. |
Вся его туша тряслась, а ноги походили на две колонны, он трясся с головы до пят. |
|
"That's what you English always make--make a tam' fuss--for any little thing, because I was not born in your tam' country. Take away my certificate. Take it. I don't want the certificate. A man like me don't want your verfluchte certificate. I shpit on it." |
- Вот так вы, англичане, всегда поступаете! Поднимаете шум из-за всякого пустяка, потому только, что я не родился в вашей проклятой стране. Забирайте мое свидетельство! Берите его! Не нужно мне свидетельства. Такой человек, как я, не нуждается в вашем проклятом свидетельстве. Плевать мне на него! |
|
He spat. |
Он плюнул. |
|
"I vill an Amerigan citizen begome," he cried, fretting and fuming and shuffling his feet as if to free his ankles from some invisible and mysterious grasp that would not let him get away from that spot. |
- Я приму американское подданство! - крикнул он с пеной у рта, беснуясь и шаркая ногами, словно пытался высвободить свои лодыжки из каких-то невидимых и таинственных тисков, которые не позволяли ему сойти с места. |
|
He made himself so warm that the top of his bullet head positively smoked. Nothing mysterious prevented me from going away: curiosity is the most obvious of sentiments, and it held me there to see the effect of a full information upon that young fellow who, hands in pockets, and turning his back upon the sidewalk, gazed across the grass-plots of the Esplanade at the yellow portico of the Malabar Hotel with the air of a man about to go for a walk as soon as his friend is ready. That's how he looked, and it was odious. I waited to see him overwhelmed, confounded, pierced through and through, squirming like an impaled beetle--and I was half afraid to see it too--if you understand what I mean. Nothing more awful than to watch a man who has been found out, not in a crime but in a more than criminal weakness. The commonest sort of fortitude prevents us from becoming criminals in a legal sense; it is from weakness unknown, but perhaps suspected, as in some parts of the world you suspect a deadly snake in every bush--from weakness that may lie hidden, watched or unwatched, prayed against or manfully scorned, repressed or maybe ignored more than half a lifetime, not one of us is safe. |
Он так разгорячился, что макушка его круглой головы буквально дымилась. Не какие-либо таинственные силы мешали мне уйти - меня удерживало любопытство, самое понятное из всех чувств. Я хотел знать, как примет новость тот молодой человек, который, засунув руки в карманы и повернувшись спиной к тротуару, глядел поверх зеленых клумб эспланады на желтый портал отеля "Малабар", - глядел с видом человека, собравшегося на прогулку, как только его друг к нему присоединится. Вот какой он имел вид, и это было отвратительно. Я ждал, я думал, что он будет ошеломлен, потрясен, уничтожен, будет корчиться, как насаженный на булавку жук... И в то же время я почти боялся это увидеть... Не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать. Нет ничего ужаснее, как следить за человеком, уличенным не в преступлении, но в слабости более чем преступной. Сила духа, самая обычная, препятствует вам совершать уголовные преступления; но от слабости неведомой, а быть может, лишь подозреваемой - так в иных уголках земли вы на каждом шагу подозреваете присутствие ядовитой змеи, - от слабости скрытой, за которой следишь или не следишь, вооружаешься против нее или мужественно ее презираешь, подавляешь ее или не ведаешь о ней чуть ли не в течение доброй половины жизни, - от этой слабости ни у кого из нас нет защиты. |
|
We are snared into doing things for which we get called names, and things for which we get hanged, and yet the spirit may well survive--survive the condemnation, survive the halter, by Jove! And there are things--they look small enough sometimes too--by which some of us are totally and completely undone. |
Нас втягивают в западню, и мы совершаем поступки, за которые нас ругают, поступки, за которые нас вешают, и, однако, дух может выжить - пережить осуждение и, клянусь небом, пережить петлю! А бывают поступки, - иной раз они кажутся совсем незначительными, - которые кое-кого из нас губят окончательно. |
|
I watched the youngster there. I liked his appearance; I knew his appearance; he came from the right place; he was one of us. He stood there for all the parentage of his kind, for men and women by no means clever or amusing, but whose very existence is based upon honest faith, and upon the instinct of courage. I don't mean military courage, or civil courage, or any special kind of courage. I mean just that inborn ability to look temptations straight in the face--a readiness unintellectual enough, goodness knows, but without pose--a power of resistance, don't you see, ungracious if you like, but priceless--an unthinking and blessed stiffness before the outward and inward terrors, before the might of nature and the seductive corruption of men--backed by a faith invulnerable to the strength of facts, to the contagion of example, to the solicitation of ideas. Hang ideas! They are tramps, vagabonds, knocking at the back-door of your mind, each taking a little of your substance, each carrying away some crumb of that belief in a few simple notions you must cling to if you want to live decently and would like to die easy! |
Я следил за этим юношей; мне нравилась его внешность; таких, как он, я знал; устои у него были хорошие, он был одним из нас. Он как бы являлся представителем всех сродных ему людей - мужчин и женщин, о которых не скажешь, что они умны или занимательны, но вся жизнь их основана на честной вере и инстинктивном мужестве. Я имею в виду не военное, гражданское или какое-либо особое мужество; я говорю о врожденной способности смело смотреть в лицо искушению - о готовности отнюдь не рассудочной и не искусственной - о силе сопротивляемости, неизящной, если хотите, но ценной, - о безумном и блаженном упорстве перед ужасами в самом себе и наступающими извне, перед властью природы и соблазнительным развратом людей... Такое упорство зиждется на вере, которой не сокрушат ни факты, ни дурной пример, ни натиск идей. К черту идеи! Это - бродяги, которые стучатся в заднюю дверь вашей души, и каждая идея уносит с собой частичку вас самих, крупицу той веры в немногие простые истины, какой вы должны держаться, если хотите жить пристойно и умереть легко! |
|
'This has nothing to do with Jim, directly; only he was outwardly so typical of that good, stupid kind we like to feel marching right and left of us in life, of the kind that is not disturbed by the vagaries of intelligence and the perversions of--of nerves, let us say. He was the kind of fellow you would, on the strength of his looks, leave in charge of the deck--figuratively and professionally speaking. I say I would, and I ought to know. Haven't I turned out youngsters enough in my time, for the service of the Red Rag, to the craft of the sea, to the craft whose whole secret could be expressed in one short sentence, and yet must be driven afresh every day into young heads till it becomes the component part of every waking thought--till it is present in every dream of their young sleep! The sea has been good to me, but when I remember all these boys that passed through my hands, some grown up now and some drowned by this time, but all good stuff for the sea, I don't think I have done badly by it either. Were I to go home to-morrow, I bet that before two days passed over my head some sunburnt young chief mate would overtake me at some dock gateway or other, and a fresh deep voice speaking above my hat would ask: |
Все это прямого отношения к Джиму не имеет; но внешность его была так типична для тех добрых глуповатых малых, бок о бок с которыми чувствуешь себя приятно, - людей, не волнуемых причудами ума и, скажем, развращенностью нервов. Такому парню вы по одному его виду доверили бы палубу - говорю образно и как профессионал. Я бы доверил, а кому это знать, как не мне! Разве я в свое время не обучал юношей уловкам моря, - уловкам, весь секрет которых можно выразить в одной короткой фразе, и, однако, каждый день нужно заново внедрять его в молодые головы, пока он не сделается составной частью всякой мысли наяву - пока не будут им окрашены все их юношеские сновидения! Море было великодушно ко мне, но когда я вспоминаю всех этих мальчиков, прошедших через мои руки, - иные теперь уже взрослые, иные утонули, но все они были добрыми моряками, - тогда мне кажется, что и я не остался в долгу у моря. Вернись я завтра на родину, - ручаюсь, что и двух дней не пройдет, как какой-нибудь загорелый молодой штурман поймает меня в воротах дока и свежий, низкий голос прозвучит над моей головой: |
|
"Don't you remember me, sir? Why! little So-and-so. Such and such a ship. It was my first voyage." |
- Помните меня, сэр? Как! Да ведь я - такой-то. Был юнцом на таком-то судне. То было первое мое плавание. |
|
And I would remember a bewildered little shaver, no higher than the back of this chair, with a mother and perhaps a big sister on the quay, very quiet but too upset to wave their handkerchiefs at the ship that glides out gently between the pier-heads; or perhaps some decent middle-aged father who had come early with his boy to see him off, and stays all the morning, because he is interested in the windlass apparently, and stays too long, and has got to scramble ashore at last with no time at all to say good-bye. The mud pilot on the poop sings out to me in a drawl, |
И я вспомню ошеломленного юнца, ростом не выше спинки этого стула; мать и, быть может, старшая сестра стоят на пристани, стоят тихие, но слишком удрученные, чтобы помахать платком вслед судну, плавно скользящему к выходу из дока, или же отец средних лет раненько пришел проводить своего мальчика, остается здесь все утро, так как его, по-видимому, заинтересовало устройство брашпиля, мешкает слишком долго и в самую последнюю минуту сходит на берег, когда уже нет времени попрощаться. Боцман с кормы кричит мне протяжно: |
|
"Hold her with the check line for a moment, Mister Mate. There's a gentleman wants to get ashore. . . . Up with you, sir. Nearly got carried off to Talcahuano, didn't you? Now's your time; easy does it. . . . All right. Slack away again forward there." |
- Подождите секунду, мистер помощник. Тут один джентльмен хочет сойти на берег... Пожалуйте, сэр. Чуть было не отправились в Талькагуано. Пора уходить; потихоньку... Отлично. Эй, отдавайте канаты! |
|
The tugs, smoking like the pit of perdition, get hold and churn the old river into fury; the gentleman ashore is dusting his knees--the benevolent steward has shied his umbrella after him. All very proper. He has offered his bit of sacrifice to the sea, and now he may go home pretending he thinks nothing of it; and the little willing victim shall be very sea-sick before next morning. By-and-by, when he has learned all the little mysteries and the one great secret of the craft, he shall be fit to live or die as the sea may decree; and the man who had taken a hand in this fool game, in which the sea wins every toss, will be pleased to have his back slapped by a heavy young hand, and to hear a cheery sea-puppy voice: |
Буксирные пароходы, дымя, словно адские трубы, завладевают судном и сбивают в пену старую реку; джентльмен на берегу смахивает с колен пыль; сострадательный стюард швырнул ему его зонтик. Все в порядке. Он принес свою маленькую жертву морю и теперь может отправляться домой, притворяясь, что нимало об этом не думает. А не пройдет и суток, как маленькая добровольная жертва будет жестоко страдать от морской болезни. Со временем, когда мальчик выучит все маленькие тайны и познает один великий секрет мастерства, он сумеет жить или умереть - в зависимости от того, что повелит ему море; а человек, который принял участие в этой безумной игре, - в игре, где всегда выигрывает море, - почувствует удовольствие, когда тяжелая молодая рука хлопнет его по спине и беззаботный голос юного моряка скажет: |
|
"Do you remember me, sir? The little So-and-so." |
- Помните меня, сэр? Я такой-то. Был юнцом... |
|
'I tell you this is good; it tells you that once in your life at least you had gone the right way to work. I have been thus slapped, and I have winced, for the slap was heavy, and I have glowed all day long and gone to bed feeling less lonely in the world by virtue of that hearty thump. Don't I remember the little So-and-so's! I tell you I ought to know the right kind of looks. I would have trusted the deck to that youngster on the strength of a single glance, and gone to sleep with both eyes--and, by Jove! it wouldn't have been safe. There are depths of horror in that thought. He looked as genuine as a new sovereign, but there was some infernal alloy in his metal. How much? The least thing--the least drop of something rare and accursed; the least drop!--but he made you--standing there with his don't-care-hang air--he made you wonder whether perchance he were nothing more rare than brass. |
Уверяю вас, приятно это испытать. Вы чувствуете, что хоть однажды в жизни правильно подошли к работе. Да, меня хлопали по спине, и я морщился, ибо рука была тяжелая, и целый день у меня было легко на душе и спать я ложился, чувствуя себя менее одиноким благодаря этому дружескому удару по спине. Помню ли я юнца такого-то! Говорю вам, мне полагается распознавать людей по виду. Раз взглянув на того юношу, я доверил бы ему палубу и заснул бы сладким сном. А оказывается, это было бы не безопасно. Жутко становилось от этой мысли. Он так же внушал доверие, как новенький соверен; однако в его металле была какая-то адская лигатура. Сколько же? Совсем чуть-чуть, крохотная капелька чего-то редкого и проклятого - крохотная капелька! Однако, когда он стоял там с видом "на все наплевать!" - вы начинали думать, уж не вылит ли он весь из меди. |
|
'I couldn't believe it. I tell you I wanted to see him squirm for the honour of the craft. The other two no-account chaps spotted their captain, and began to move slowly towards us. They chatted together as they strolled, and I did not care any more than if they had not been visible to the naked eye. They grinned at each other--might have been exchanging jokes, for all I know. I saw that with one of them it was a case of a broken arm; and as to the long individual with grey moustaches he was the chief engineer, and in various ways a pretty notorious personality. They were nobodies. They approached. The skipper gazed in an inanimate way between his feet: he seemed to be swollen to an unnatural size by some awful disease, by the mysterious action of an unknown poison. |
Я не мог этому поверить. Говорю вам, я хотел видеть, как он будет корчиться, - ведь есть же профессиональная честь! Двое других - не идущие в счет парни - заметили своего капитана и начали медленно к нему приближаться. Они переговаривались на ходу, а я их не замечал, словно они были невидимы невооруженному глазу. Они усмехались, - быть может, обменивались шутками. Я убедился, что у одного из них сломана рука, другой - долговязый субъект с седыми усами - был старший механик, личность во многих отношениях замечательная. Для меня они были ничто. Они приблизились. Шкипер тупо уставился в землю; казалось, от какой-то страшной болезни, таинственного действия неведомого яда он распух, принял неестественные размеры. |
|
He lifted his head, saw the two before him waiting, opened his mouth with an extraordinary, sneering contortion of his puffed face--to speak to them, I suppose--and then a thought seemed to strike him. His thick, purplish lips came together without a sound, he went off in a resolute waddle to the gharry and began to jerk at the door-handle with such a blind brutality of impatience that I expected to see the whole concern overturned on its side, pony and all. The driver, shaken out of his meditation over the sole of his foot, displayed at once all the signs of intense terror, and held with both hands, looking round from his box at this vast carcass forcing its way into his conveyance. The little machine shook and rocked tumultuously, and the crimson nape of that lowered neck, the size of those straining thighs, the immense heaving of that dingy, striped green-and-orange back, the whole burrowing effort of that gaudy and sordid mass, troubled one's sense of probability with a droll and fearsome effect, like one of those grotesque and distinct visions that scare and fascinate one in a fever. |
Он поднял голову, увидел этих двоих, остановившихся перед ним, и, презрительно скривив свое раздутое лицо, открыл рот, - должно быть, чтобы с ними заговорить. Но тут какая-то мысль пришла ему в голову. Толстые лиловатые губы беззвучно сжались, решительно зашагал он, переваливаясь, к гхарри и начал дергать дверную ручку с таким зверским нетерпением, что, казалось, все сооружение вместе с пони повалится набок. Извозчик, оторванный от исследования своей ступни, проявил все признаки крайнего ужаса и, уцепившись обеими руками за козлы, обернулся и стал смотреть, как огромная туша влезала в его повозку. Маленькая гхарри с шумом раскачивалась и тряслась, а розовая складка на опущенной шее, огромные напрягшиеся ляжки, широченная полосатая спина, оранжевая и зеленая, и мучительные усилия этой пестрой отвратительной туши производили впечатление чего-то нереального, смешного и жуткого, как те гротескные и яркие видения, которые пугают и дурманят во время лихорадки. |
|
He disappeared. I half expected the roof to split in two, the little box on wheels to burst open in the manner of a ripe cotton-pod--but it only sank with a click of flattened springs, and suddenly one venetian blind rattled down. His shoulders reappeared, jammed in the small opening; his head hung out, distended and tossing like a captive balloon, perspiring, furious, spluttering. He reached for the gharry-wallah with vicious flourishes of a fist as dumpy and red as a lump of raw meat. He roared at him to be off, to go on. Where? Into the Pacific, perhaps. |
Он исчез. Я ждал, что крыша расколется надвое, маленький ящик на колесах лопнет, словно коробка хлопка, но он только осел, зазвенели приплюснутые пружины, и внезапно опустились жалюзи. Показались плечи шкипера, протиснутые в маленькое отверстие, голова его пролезла наружу, огромная, раскачивающаяся, словно шар на привязи, - потная, злобная, фыркающая. Он замахнулся на возницу толстым кулаком, красным, как кусок сырого мяса. Он заревел на него, приказывая ехать, трогаться в путь. Куда? В Тихий океан? |
|
The driver lashed; the pony snorted, reared once, and darted off at a gallop. Where? To Apia? To Honolulu? He had 6000 miles of tropical belt to disport himself in, and I did not hear the precise address. A snorting pony snatched him into "Ewigkeit" in the twinkling of an eye, and I never saw him again; and, what's more, I don't know of anybody that ever had a glimpse of him after he departed from my knowledge sitting inside a ramshackle little gharry that fled round the corner in a white smother of dust. He departed, disappeared, vanished, absconded; and absurdly enough it looked as though he had taken that gharry with him, for never again did I come across a sorrel pony with a slit ear and a lackadaisical Tamil driver afflicted by a sore foot. The Pacific is indeed big; but whether he found a place for a display of his talents in it or not, the fact remains he had flown into space like a witch on a broomstick. The little chap with his arm in a sling started to run after the carriage, bleating, |
Извозчик ударил хлыстом; пони захрапел, поднялся было на дыбы, затем галопом понесся вперед. Куда? В Апиа? В Гонолулу? Шкипер мог располагать шестью тысячами миль тропического пояса, а точного адреса я не слыхал. Храпящий пони в одно мгновение унес его в "вечность", и больше я его не видал. Этого мало: я не встречал никого, кто бы видел его с тех пор, как он исчез из поля моего зрения, сидя в ветхой маленькой гхарри, которая завернула за угол, подняв белое облако пыли. Он уехал, исчез, испарился; и нелепым казалось то, что он словно прихватил с собой и гхарри, ибо ни разу не встречал я с тех пор гнедого пони с разорванным ухом и томного извозчика тамила, разглядывающего свою больную ступню. Тихий океан и в самом деле велик; но нашел ли шкипер арену для развития своих талантов, или нет, - факт остается фактом: он унесся в пространство, словно ведьма на помеле. Маленький человечек, с рукой на перевязи, бросился было за экипажем, блея на бегу: |
|
"Captain! I say, Captain! I sa-a-ay!"--but after a few steps stopped short, hung his head, and walked back slowly. At the sharp rattle of the wheels the young fellow spun round where he stood. He made no other movement, no gesture, no sign, and remained facing in the new direction after the gharry had swung out of sight. |
- Капитан! Послушайте, капитан! Послушайте! - но, пробежав несколько шагов, остановился, понурил голову и медленно побрел назад. Когда задребезжали колеса, молодой человек круто повернулся. Больше никаких движений и жестов он не делал и снова застыл на месте, глядя вслед исчезнувшей гхарри. |
|
'All this happened in much less time than it takes to tell, since I am trying to interpret for you into slow speech the instantaneous effect of visual impressions. Next moment the half-caste clerk, sent by Archie to look a little after the poor castaways of the Patna, came upon the scene. He ran out eager and bareheaded, looking right and left, and very full of his mission. It was doomed to be a failure as far as the principal person was concerned, but he approached the others with fussy importance, and, almost immediately, found himself involved in a violent altercation with the chap that carried his arm in a sling, and who turned out to be extremely anxious for a row. He wasn't going to be ordered about--"not he, b'gosh." He wouldn't be terrified with a pack of lies by a cocky half-bred little quill-driver. He was not going to be bullied by "no object of that sort," if the story were true "ever so"! He bawled his wish, his desire, his determination to go to bed. |
Все это произошло значительно быстрее, чем я рассказываю, так как я пытаюсь медлительными словами передать вам мгновенные зрительные впечатления. Через секунду на сцене появился клерк-полукровка, посланный Арчи присмотреть за бедными моряками с потерпевшей крушение "Патны". Преисполненный рвения, он выбежал с непокрытой головой, озираясь направо и налево, горя желанием исполнить свою мысль. Она была обречена на неудачу, поскольку дело касалось главной заинтересованной особы; однако он суетливо приблизился к оставшимся и почти тотчас же впутался в словопрение с парнем, у которого рука была на перевязи; оказывается, этот субъект горел желанием затеять ссору. Он заявил, что не намерен выслушивать приказания, - э, нет черт возьми! Его не запугаешь враками, какие преподносит этот дерзкий писака-полукровка. Он не потерпит грубости от "подобной личности", даже если тот и не врет. Твердое его решение - лечь в постель. |
|
"If you weren't a God-forsaken Portuguee," I heard him yell, "you would know that the hospital is the right place for me." |
- Если вы бы не были проклятым португальцем, - услышал я его рев, - вы бы поняли, что госпиталь - единственное подходящее для меня место. |
|
He pushed the fist of his sound arm under the other's nose; a crowd began to collect; the half-caste, flustered, but doing his best to appear dignified, tried to explain his intentions. I went away without waiting to see the end. |
Он поднес здоровый кулак к носу своего собеседника; начала собираться толпа; клерк растерялся, но, делая все возможное, чтобы поддержать свое достоинство, пытался объяснить свои намерения. Я ушел, не дожидаясь конца. |
|
'But it so happened that I had a man in the hospital at the time, and going there to see about him the day before the opening of the Inquiry, I saw in the white men's ward that little chap tossing on his back, with his arm in splints, and quite light-headed. To my great surprise the other one, the long individual with drooping white moustache, had also found his way there. I remembered I had seen him slinking away during the quarrel, in a half prance, half shuffle, and trying very hard not to look scared. He was no stranger to the port, it seems, and in his distress was able to make tracks straight for Mariani's billiard-room and grog-shop near the bazaar. |
Случилось так, что в то время в госпитале лежал один из моих матросов; зайдя проведать его, за день до начала следствия, я увидел в палате для белых того самого маленького человечка; он метался, бредил, и рука его была в лубке. К величайшему моему изумлению, долговязый субъект с обвислыми усами также пробрался в госпиталь. Помню, я обратил внимание, как он улизнул во время ссоры - ушел, не то волоча ноги, не то подпрыгивая и стараясь не казаться испуганным. Видимо, он не был новичком в порту и, в своем отчаянии, направил стопы прямехонько в бильярдную и распивочную Мариани, находившуюся неподалеку от базара. |
|
That unspeakable vagabond, Mariani, who had known the man and had ministered to his vices in one or two other places, kissed the ground, in a manner of speaking, before him, and shut him up with a supply of bottles in an upstairs room of his infamous hovel. It appears he was under some hazy apprehension as to his personal safety, and wished to be concealed. However, Mariani told me a long time after (when he came on board one day to dun my steward for the price of some cigars) that he would have done more for him without asking any questions, from gratitude for some unholy favour received very many years ago--as far as I could make out. He thumped twice his brawny chest, rolled enormous black-and-white eyes glistening with tears: |
Этот не поддающийся описанию бродяга Мариани был знаком с долговязым субъектом и где-то в другом порту имел случай потворствовать его порочным наклонностям; теперь он встретил его раболепно и, снабдив запасом бутылок, запер в верхней комнате своего гнусного вертепа. По-видимому, долговязый субъект опасался преследования и желал спрятаться. Много времени спустя Мариани, явившись как-то на борт моего судна, чтобы получить со стюарда деньги за сигары, сообщил мне, что для этого человека готов был сделать и большее, ни о чем не расспрашивая, в благодарность за какую-то гнусную услугу, давным-давно оказанную ему долговязым субъектом, - по крайней мере так я его понял. Он дважды ударил себя кулаком в смуглую грудь, выкатил огромные черные глаза - в них блеснули слезы - и воскликнул: |
|
"Antonio never forget--Antonio never forget!" |
- Антонио никогда не забудет. Антонио никогда не забудет! |
|
What was the precise nature of the immoral obligation I never learned, but be it what it may, he had every facility given him to remain under lock and key, with a chair, a table, a mattress in a corner, and a litter of fallen plaster on the floor, in an irrational state of funk, and keeping up his pecker with such tonics as Mariani dispensed. This lasted till the evening of the third day, when, after letting out a few horrible screams, he found himself compelled to seek safety in flight from a legion of centipedes. He burst the door open, made one leap for dear life down the crazy little stairway, landed bodily on Mariani's stomach, picked himself up, and bolted like a rabbit into the streets. The police plucked him off a garbage-heap in the early morning. At first he had a notion they were carrying him off to be hanged, and fought for liberty like a hero, but when I sat down by his bed he had been very quiet for two days. |
Что это была за грязная услуга, я так в точности и не узнал. Как бы то ни было, но он предоставил ему возможность обретаться под замком в комнате, где стоял стол, стул, на полу лежал матрац, в углу куча обвалившейся штукатурки; долговязый субъект, отдавшийся безрассудному страху, мог поддерживать свой дух теми напитками, какими располагал Мариани. Так продолжалось до тех пор, пока к вечеру третьего дня субъект, испустив несколько отчаянных воплей, не почувствовал необходимости обратиться в бегство от легиона сороконожек. Он взломал дверь, одним прыжком слетел с шаткой маленькой лестницы, упал прямо на живот Мариани, затем вскочил и, как кролик, метнулся на улицу. Рано поутру полиция подобрала его на куче мусора. Сначала ему взбрело в голову, что его тащат на виселицу, и он геройски сражался за свою жизнь; когда же я присел к его кровати, он лежал очень спокойно, и в таком состоянии пребывал уже два дня. |
|
His lean bronzed head, with white moustaches, looked fine and calm on the pillow, like the head of a war-worn soldier with a child-like soul, had it not been for a hint of spectral alarm that lurked in the blank glitter of his glance, resembling a nondescript form of a terror crouching silently behind a pane of glass. He was so extremely calm, that I began to indulge in the eccentric hope of hearing something explanatory of the famous affair from his point of view. |
Его худое бронзовое лицо с белыми усами выглядело красивым и спокойным на фоне подушки; оно походило на лицо истомленного воина с детской душой, если бы не странная тревога, светившаяся в его как будто стеклянных блестящих глазах, словно чудовище, молчаливо притаившееся за застекленной рамой. Он был так удивительно спокоен, что у меня родилась нелепая надежда услышать от него какое-нибудь объяснение этого нашумевшего дела. |
|
Why I longed to go grubbing into the deplorable details of an occurrence which, after all, concerned me no more than as a member of an obscure body of men held together by a community of inglorious toil and by fidelity to a certain standard of conduct, I can't explain. You may call it an unhealthy curiosity if you like; but I have a distinct notion I wished to find something. Perhaps, unconsciously, I hoped I would find that something, some profound and redeeming cause, some merciful explanation, some convincing shadow of an excuse. I see well enough now that I hoped for the impossible--for the laying of what is the most obstinate ghost of man's creation, of the uneasy doubt uprising like a mist, secret and gnawing like a worm, and more chilling than the certitude of death--the doubt of the sovereign power enthroned in a fixed standard of conduct. It is the hardest thing to stumble against; it is the thing that breeds yelling panics and good little quiet villainies; it's the true shadow of calamity. Did I believe in a miracle? and why did I desire it so ardently? |
Не могу сказать, почему мне так хотелось разбираться в позорных деталях происшествия, которое в конце концов касалось меня лишь как члена известной корпорации; членов ее связывает лишь бесславный труд да кое-какие нормы поведения. Называйте это, если хотите, нездоровым любопытством; как бы то ни было, я, несомненно, хотел что-то разузнать. Быть может, подсознательно я надеялся найти какую-то тайную искупающую причину, благодетельное объяснение, хотя бы тень смягчающих обстоятельств. Теперь я понимаю, что надежда моя была несбыточна, ибо я надеялся одолеть самого стойкого призрака, созданного человеком, - гнетущее сомнение, обволакивающее, как туман, скрытое и гложущее, словно червь, более жуткое, чем неизбежность смерти, - сомнение в верховной власти твердо установленных норм. С ним тяжело бывает сталкиваться; оно-то и порождает панику или толкает на маленькие подлости; в нем кроется погибель. Верил ли я в чудо? И почему я так страстно его желал? |
|
Was it for my own sake that I wished to find some shadow of an excuse for that young fellow whom I had never seen before, but whose appearance alone added a touch of personal concern to the thoughts suggested by the knowledge of his weakness--made it a thing of mystery and terror--like a hint of a destructive fate ready for us all whose youth--in its day--had resembled his youth? |
Быть может, ради самого себя я искал хотя бы тени оправдания для этого молодого человека, которого никогда раньше не видал, но одна его внешность придавала особую окраску моим мыслям, - теперь, когда я знал об его слабости, и эта слабость казалась мне таинственной и ужасной, словно свидетельствовала о судьбе-разрушительнице, подстерегающей всех нас, - тех, кто в молодости был похож на него. |
|
I fear that such was the secret motive of my prying. I was, and no mistake, looking for a miracle. The only thing that at this distance of time strikes me as miraculous is the extent of my imbecility. I positively hoped to obtain from that battered and shady invalid some exorcism against the ghost of doubt. I must have been pretty desperate too, for, without loss of time, after a few indifferent and friendly sentences which he answered with languid readiness, just as any decent sick man would do, I produced the word Patna wrapped up in a delicate question as in a wisp of floss silk. I was delicate selfishly; I did not want to startle him; I had no solicitude for him; I was not furious with him and sorry for him: his experience was of no importance, his redemption would have had no point for me. He had grown old in minor iniquities, and could no longer inspire aversion or pity. He repeated Patna? interrogatively, seemed to make a short effort of memory, and said: |
Боюсь, что таков был тайный мотив моего выслеживания. Да, несомненно, я ждал чуда. Единственное, что кажется мне теперь, по прошествии многих лет, чудесным, это - безграничная моя глупость. Я действительно ждал от этого пришибленного и подозрительного инвалида какого-то заклятия против духа сомнений. И, должно быть, я был на грани отчаяния, если, не теряя времени, после нескольких дружелюбных фраз, на которые тот отвечал с вялой готовностью, как и подобает всякому порядочному больному, я произнес слово "Патна", облачив его в деликатный вопрос, - словно опутав шелком. Деликатным я был умышленно: я не хотел его испугать. До него мне не было дела; к нему я не чувствовал ни злобы, ни жалости: его переживания не имели на малейшего значения, его искупление меня не касалось. Он построил свою жизнь на мелких подлостях и больше уже не мог внушать ни отвращения, ни жалости. Он повторил вопросительно: - "Патна"? - затем, казалось, напряг память и сказал: |
|
"Quite right. I am an old stager out here. I saw her go down." |
- Правильно. Я здесь старожил. Я видел, как она пошла ко дну. |
|
I made ready to vent my indignation at such a stupid lie, when he added smoothly, |
Услыхав такую нелепую ложь, я готов был дать исход своему негодованию, но тут он спокойно добавил: |
|
"She was full of reptiles." |
- Она кишела пресмыкающимися. |
|
'This made me pause. What did he mean? The unsteady phantom of terror behind his glassy eyes seemed to stand still and look into mine wistfully. |
Я призадумался. Что он хотел этим сказать? В стеклянных его глазах, устрашающе серьезно смотревших в мои глаза, казалось, застыл ужас. |
|
"They turned me out of my bunk in the middle watch to look at her sinking," he pursued in a reflective tone. |
- Они подняли меня с койки в среднюю вахту посмотреть, как она тонет, - продолжал он задумчивым тоном. |
|
His voice sounded alarmingly strong all at once. I was sorry for my folly. There was no snowy-winged coif of a nursing sister to be seen flitting in the perspective of the ward; but away in the middle of a long row of empty iron bedsteads an accident case from some ship in the Roads sat up brown and gaunt with a white bandage set rakishly on the forehead. Suddenly my interesting invalid shot out an arm thin like a tentacle and clawed my shoulder. |
Голос его вдруг устрашающе окреп. Я раскаивался в своей глупости. Не видно было в палате белоснежного чепца сиделки; передо мной тянулся длинный ряд незанятых железных кроватей; лишь на одной из них сидел тощий и смуглый человек с белой повязкой на лбу, - жертва несчастного случая, происшедшего где-то на рейде. Вдруг мой занятный больной протянул руку, тонкую, как щупальце, и вцепился в мое плечо. |
|
"Only my eyes were good enough to see. I am famous for my eyesight. That's why they called me, I expect. None of them was quick enough to see her go, but they saw that she was gone right enough, and sang out together--like this." . . . |
- Я один мог разглядеть. Все знают, какой у меня зоркий глаз. Вот, должно быть, зачем они меня позвали. Никто из них не видал, как она тонула, но они видели, как она скрылась под водой, а тогда все заорали... вот так... |
|
A wolfish howl searched the very recesses of my soul. |
Дикий вопль заставил меня содрогнуться. |
|
"Oh! make 'im dry up," whined the accident case irritably. |
- Ох, да заткните ему глотку! - раздраженно завизжала жертва несчастного случая. |
|
"You don't believe me, I suppose," went on the other, with an air of ineffable conceit. "I tell you there are no such eyes as mine this side of the Persian Gulf. Look under the bed." |
- Должно быть, вы мне не верите, - продолжал тот с безграничным высокомерием. - Говорю вам, по эту сторону Персидского залива не найдется ни одного человека с таким зрением, как у меня. Посмотрите под кровать. |
|
'Of course I stooped instantly. I defy anybody not to have done so. |
Конечно, я тотчас же наклонился. Хотел бы я знать, кто бы этого не сделал! |
|
"What can you see?" he asked. |
- Что вы там видите? - спросил он. |
|
"Nothing," I said, feeling awfully ashamed of myself. |
- Ничего, - сказал я, ужасно пристыженный. |
|
He scrutinised my face with wild and withering contempt. |
Он смотрел на меня уничтожающим, презрительным взглядом. |
|
"Just so," he said, "but if I were to look I could see--there's no eyes like mine, I tell you." |
- Вот именно, - сказал он. - А если бы поглядел я - я бы увидел. Говорю вам, ни у кого нет таких глаз, как у меня. |
|
Again he clawed, pulling at me downwards in his eagerness to relieve himself by a confidential communication. |
Снова он вцепился в мое плечо и притянул меня к себе, желая сделать какое-то конфиденциальное сообщение. |
|
"Millions of pink toads. There's no eyes like mine. Millions of pink toads. It's worse than seeing a ship sink. I could look at sinking ships and smoke my pipe all day long. Why don't they give me back my pipe? I would get a smoke while I watched these toads. The ship was full of them. They've got to be watched, you know." |
- Миллионы розовых жаб. Ни у кого нет таких глаз, как у меня. Это хуже, чем смотреть на тонущее судно. Миллионы розовых жаб. Я могу смотреть на тонущие суда и целый день курить трубку. Почему мне не отдают моей трубки? Я бы курил и следил за этими жабами. Судно кишело ими. Знаете ли, за ними нужно следить. |
|
He winked facetiously. The perspiration dripped on him off my head, my drill coat clung to my wet back: the afternoon breeze swept impetuously over the row of bedsteads, the stiff folds of curtains stirred perpendicularly, rattling on brass rods, the covers of empty beds blew about noiselessly near the bare floor all along the line, and I shivered to the very marrow. The soft wind of the tropics played in that naked ward as bleak as a winter's gale in an old barn at home. |
Он шутливо подмигнул. Пот капал у меня со лба; тиковая тужурка прилипла к мокрой спине; вечерний ветерок стремительно проносился над рядом незанятых кроватей, жесткие складки занавесей шевелились, стуча кольцами о медные прутья, одеяла на кроватях развевались, бесшумно приподнимаясь над полом, а я продрог до мозга костей. Мягкий ветерок тропиков играл в пустынной палате, как зимний ветер, разгуливающий по старой риге на моей родине. |
|
"Don't you let him start his hollering, mister," hailed from afar the accident case in a distressed angry shout that came ringing between the walls like a quavering call down a tunnel. The clawing hand hauled at my shoulder; he leered at me knowingly. |
- Не давайте ему орать, мистер! - крикнула издали жертва несчастного случая; этот отчаянный сердитый крик пронесся по палате, словно трепетный зов в туннеле. Цепкая рука тянула меня за плечо; он многозначительно подмигнул. |
|
"The ship was full of them, you know, and we had to clear out on the strict Q.T.," he whispered with extreme rapidity. "All pink. All pink--as big as mastiffs, with an eye on the top of the head and claws all round their ugly mouths. Ough! Ough!" |
- Знаете ли, судно так и кишело ими, и нам пришлось убраться потихоньку, - быстро залепетал он. - Все розовые. Розовые - и огромные, как мастифы. На лбу один глаз, а вокруг пасти отвратительные когти. Уф! Уф! |
|
Quick jerks as of galvanic shocks disclosed under the flat coverlet the outlines of meagre and agitated legs; he let go my shoulder and reached after something in the air; his body trembled tensely like a released harp-string; and while I looked down, the spectral horror in him broke through his glassy gaze. Instantly his face of an old soldier, with its noble and calm outlines, became decomposed before my eyes by the corruption of stealthy cunning, of an abominable caution and of desperate fear. He restrained a cry-- |
Он задергался, словно через него пропустили гальванический ток, под одеялом обрисовались худые ноги; потом он выпустил мое плечо и стал ловить что-то в воздухе; тело его трепетало, как ненатянутая струна арфы. И вдруг ужас, таившийся в стеклянных глазах, прорвался наружу. Его лицо - спокойное, благородное лицо старого вояки - исказилось на моих глазах: оно сделалось отвратительно хитрым, настороженным, безумно испуганным. Он сдержал вопль. |
|
"Ssh! what are they doing now down there?" he asked, pointing to the floor with fantastic precautions of voice and gesture, whose meaning, borne upon my mind in a lurid flash, made me very sick of my cleverness. |
- Шш... Что они там сейчас делают? - спросил он, украдкой указывая на пол и из предосторожности понижая голос. Я понял значение этого жеста, и мне стала противна моя собственная проницательность. |
|
"They are all asleep," I answered, watching him narrowly. That was it. That's what he wanted to hear; these were the exact words that could calm him. |
- Они все спят, - ответил я, приглядываясь к нему. Правильно. Этого-то он и ждал; именно эти слова и могли его успокоить. |
|
He drew a long breath. |
Он перевел дыхание. |
|
"Ssh! Quiet, steady. I am an old stager out here. I know them brutes. Bash in the head of the first that stirs. There's too many of them, and she won't swim more than ten minutes." |
- Шш... Тише, тише. Я здесь старожил. Знаю этих тварей. Надо размозжить голову первой, которая пошевелится. Слишком их много, и судно не продержится дольше десяти минут. |
|
He panted again. |
Он снова заохал. |
|
"Hurry up," he yelled suddenly, and went on in a steady scream: "They are all awake--millions of them. They are trampling on me! Wait! Oh, wait! I'll smash them in heaps like flies. Wait for me! Help! H-e-elp!" |
- Живей! - закричал он вдруг, и крик его перешел в протяжный вопль. - Они все проснулись... их миллионы! Ползут по мне! Подождите! Подождите! Я их буду давить, как мух! Да подождите же меня! На помощь! На по-о-омощь! |
|
An interminable and sustained howl completed my discomfiture. I saw in the distance the accident case raise deplorably both his hands to his bandaged head; a dresser, aproned to the chin showed himself in the vista of the ward, as if seen in the small end of a telescope. I confessed myself fairly routed, and without more ado, stepping out through one of the long windows, escaped into the outside gallery. The howl pursued me like a vengeance. I turned into a deserted landing, and suddenly all became very still and quiet around me, and I descended the bare and shiny staircase in a silence that enabled me to compose my distracted thoughts. Down below I met one of the resident surgeons who was crossing the courtyard and stopped me. |
Несмолкающий вой завершил мое поражение. Я видел, как жертва несчастного случая в отчаянии воздела обе руки к забинтованной голове; фельдшер в халате, доходившем ему до подбородка, появился в дальнем конце палаты - маленькая фигурка, словно видимая в телескоп. Я признал себя побежденным и, не теряя времени, выскочил в одну из застекленных дверей на галерею. Вой преследовал меня, словно мщение. Я очутился на пустынной площадке, и вдруг все вокруг затихло; я спустился по блестящим, не покрытым ковровой дорожкой ступеням в тишине, давшей мне возможность собраться с мыслями. Внизу я встретил одного из врачей госпиталя; он шел по двору и остановил меня. |
|
"Been to see your man, Captain? I think we may let him go to-morrow. These fools have no notion of taking care of themselves, though. I say, we've got the chief engineer of that pilgrim ship here. A curious case. D.T.'s of the worst kind. He has been drinking hard in that Greek's or Italian's grog-shop for three days. What can you expect? Four bottles of that kind of brandy a day, I am told. Wonderful, if true. Sheeted with boiler-iron inside I should think. The head, ah! the head, of course, gone, but the curious part is there's some sort of method in his raving. I am trying to find out. Most unusual--that thread of logic in such a delirium. Traditionally he ought to see snakes, but he doesn't. Good old tradition's at a discount nowadays. Eh! His--er--visions are batrachian. Ha! ha! No, seriously, I never remember being so interested in a case of jim-jams before. He ought to be dead, don't you know, after such a festive experiment. Oh! he is a tough object. Four-and-twenty years of the tropics too. You ought really to take a peep at him. Noble-looking old boozer. Most extraordinary man I ever met--medically, of course. Won't you?" |
- Зашли проведать своего матроса, капитан? Думаю, мы можем завтра его выписать, хотя эти молодцы понятия не имеют о том, что следует беречь здоровье. Знаете ли, к нам попал старший механик с того паломнического судна. Любопытный случай. Один из худших видов delirium tremens. Три дня он пил запоем в трактире этого грека или итальянца. Результаты налицо. Говорят, в день он выпивал по четыре бутылки бренди. Изумительно, если это только правда. Можно подумать, что внутренности его выстланы листовым железом. Ну, голова-то, конечно, не выдержала, но любопытнее всего то, что в бреду его замечается некая система. Я пытаюсь выяснить. Необычное явление - нить логики при delirium tremens. По традиции, ему следовало бы видеть змей, но он их не видит. В наше время добрые, старые традиции не в почете. Его преследуют видения... э... лягушечьи... Ха-ха-ха! Нет, серьезно, я еще не встречал такого интересного субъекта среди запойных пьяниц. Видите ли, после такого возлияния ему полагается умереть. О, это здоровенный парень. А ведь двадцать четыре года прожил под тропиками. Право же, вам следует взглянуть на него. И вид у этого старого пьянчужки благородный. Самый замечательный человек, какого я когда-либо встречал... конечно, с медицинской точки зрения. Хотите посмотреть? |
|
'I have been all along exhibiting the usual polite signs of interest, but now assuming an air of regret I murmured of want of time, and shook hands in a hurry. |
Я слушал его, проявляя из вежливости надлежащий интерес, но потом с сожалением прошептал, что у меня нет времени, и поспешил пожать ему руку. |
|
"I say," he cried after me; "he can't attend that inquiry. Is his evidence material, you think?" |
- Послушайте, - крикнул он мне вслед, - он не может явиться на суд. Как вы думаете, его показание было бы существенно важно? |
|
'"Not in the least," I called back from the gateway.' |
- Нисколько, - отозвался я, подходя к воротам. |
