Краткая коллекция текстов на французском языке
G. Fleubert/Г. Флобер
Madame Bovary/Госпожа Бовари
Часть третья
8
| France | Русский |
| Elle se demandait tout en marchant : " Que vais-je dire ? Par où commencerai-je ? " Et, à mesure qu'elle avançait, elle reconnaissait les buissons, les arbres, les joncs marins sur la colline, le château là-bas. Elle se retrouvait dans les sensations de sa première tendresse, et son pauvre coeur comprimé s'y dilatait amoureusement. Un vent tiède lui soufflait au visage ; la neige, se fondant, tombait goutte à goutte des bourgeons sur l'herbe. | "Что ему сказать? С чего начать?" - думала она дорогой. Все ей здесь было знакомо: каждый кустик, каждое дерево, бугор, поросший дроком, усадьба вдали. Она вновь ощущала в себе первоначальную нежность, ее бедное пустовавшее сердце наполнялось влюбленностью. Теплый ветер дул ей в лицо; снег таял и по капле стекал на траву с еще не развернувшихся почек. |
| Elle entra, comme autrefois, par la petite porte du parc, puis arriva à la cour d'honneur, que bordait un double rang de tilleuls touffus. Ils balançaient, en sifflant, leurs longues branches. Les chiens au chenil aboyèrent tous, et l'éclat de leurs voix retentissait sans qu'il parût personne. | Она, как прежде, вошла в парк через калитку, оттуда во двор, окаймленный двумя рядами раскидистых лип. Их длинные ветви качались со свистом. На псарне залаяли дружно собаки, Но как они ни надрывались, на крыльцо не вышел никто. |
| Elle monta le large escalier droit, à balustres de bois, qui conduisait au corridor pavé de dalles poudreuses où s'ouvraient plusieurs chambres à la file, comme dans les monastères ou les auberges. La sienne était au bout, tout au fond, à gauche. Quand elle vint à poser les doigts sur la serrure, ses forces subitement l'abandonnèrent. Elle avait peur qu'il ne fût pas là, le souhaitait presque, et c'était pourtant son seul espoir, la dernière chance de salut. Elle se recueillit une minute, et, retrempant son courage au sentiment de la nécessité présente, elle entra. | Эмма поднялась по широкой, без поворотов, лестнице с деревянными перилами; наверху был коридор с грязным плиточным полом: туда, точно в монастыре или в гостинице, выходил длинный ряд комнат. Комната Родольфа была в самом конце, налево. Когда Эмма взялась за ручку двери, силы внезапно оставили ее. Она боялась, что не застанет Родольфа, и вместе с тем как будто бы хотела, чтобы его не оказалось дома, хотя это была ее единственная надежда, последний якорь спасения. Она сделала над собой усилие и, черпая бодрость в сознании, что это необходимо, вошла. |
| Il était devant le feu, les deux pieds sur le chambranle, en train de fumer une pipe. | Он сидел у камина, поставив ноги на решетку, и курил трубку. |
| -- Tiens ! c'est vous ! dit-il en se levant brusquement. | - Ах, это вы! - сказал он, вскакивая со стула. |
| -- Oui, c'est moi !... je voudrais, Rodolphe, vous demander un conseil. | - Да, это я!.. Родольф, я хочу с вами посоветоваться. |
| Et, malgré tous ses efforts, il lui était impossible de desserrer la bouche. | Но слова застряли у нее в горле. |
| -- Vous n'avez pas changé. Vous êtes toujours charmante ! | - А вы не изменились, все такая же очаровательная! |
| -- Oh ! reprit-elle amèrement, ce sont de tristes charmes, mon ami, puisque vous les avez dédaignés. | - Значит, не настолько уж сильны мои чары, если вы ими пренебрегли, - с горечью заметила она. |
| Alors il entama une explication de sa conduite, s'excusant en termes vagues, faute de pouvoir inventer mieux. | Родольф стал объяснять, почему он так поступил с ней, и, не сумев придумать ничего убедительного, напустил туману. |
| Elle se laissa prendre à ses paroles, plus encore à sa voix et par le spectacle de sa personne ; si bien qu'elle fit semblant de croire, ou crut-elle peut-être, au prétexte de leur rupture ; c'était un secret d'où dépendaient l'honneur et même la vie d'une troisième personne. | Эмму подкупали не столько слова Родольфа, сколько его голос и весь его облик. Она притворилась, будто верит, а может быть, и в самом деле поверила, что причиной их разрыва была некая тайна, от которой зависела честь и даже жизнь третьего лица. |
| -- N'importe ! fit-elle en le regardant tristement, j'ai bien souffert ! | - Все равно я очень страдала, - глядя на него грустными глазами, сказала она. |
| Il répondit d'un ton philosophique : | - Такова жизнь! |
| -- L'existence est ainsi ! | с видом философа изрек Родольф. |
| -- A-t-elle du moins, reprit Emma, été bonne pour vous depuis notre séparation ? | - По крайней мере, жизнь улыбалась вам с тех пор, как мы расстались? - спросила Эмма. |
| -- Oh ! ni bonne... ni mauvaise. | - Ни улыбалась, ни хмурилась... |
| -- Il aurait peut-être mieux valu ne jamais nous quitter. | - Пожалуй, нам лучше было бы не расставаться?.. |
| -- Oui..., peut-être ! | - Да, пожалуй! |
| -- Tu crois ? dit-elle en se rapprochant. | - Ты так думаешь? - придвинувшись к нему, |
| Et elle soupira : | сказала она со вздохом. |
| -- Ô Rodolphe ! Si tu savais !... je t'ai bien aimé ! | - О Родольф! Если б ты знал!.. Я тебя так любила! |
| Ce fut alors qu'elle prit sa main, et ils restèrent quelque temps les doigts entrelacés, -- comme le premier jour, aux Comices ! Par un geste d'orgueil, il se débattait sous l'attendrissement. Mais, s'affaissant contre sa poitrine, elle lui dit : | Только тут решилась она взять его за руку, и на некоторое время их пальцы сплелись - как тогда, в первый раз, на выставке. Он из самолюбия боролся с прихлынувшей к его сердцу нежностью. А Эмма, прижимаясь к его груди, говорила: |
| -- Comment voulais-tu que je vécusse sans toi ? On ne peut pas se déshabituer du bonheur ! J'étais désespérée ! J'ai cru mourir ! Je te conterai tout cela, tu verras. Et toi, tu m'as fuie !... | -- Как я могла жить без тебя! Нельзя отвыкнуть от счастья! Я была в таком отчаянии! Думала, что не переживу! Я потом все тебе расскажу. А ты... ты не хотел меня видеть!.. |
| Car, depuis trois ans, il l'avait soigneusement évitée, par suite de cette lâcheté naturelle qui caractérise le sexe fort ; et Emma continuait avec des gestes mignons de tête, plus câline qu'une chatte amoureuse : | В самом деле, все эти три года, из трусости, характерной для сильного пола, он старательно избегал ее. |
| -- Tu en aimes d'autres, avoue-le. Oh ! je les comprends, va ! je les excuse ; tu les auras séduites, comme tu m'avais séduite. Tu es un homme, toi ! tu as tout ce qu'il faut pour te faire chérir. Mais nous recommencerons, n'est-ce pas ? Nous nous aimerons ! Tiens, je ris, je suis heureuse !... parle donc ! | -- Ты любил других, признайся! -- покачивая головой и ластясь к нему, точно ласковая кошечка, говорила Эмма. -- О, я их понимаю, да! Я им прощаю. Ты, верно, соблазнил их так же, как меня. Ты -- настоящий мужчина! Ты создан для того, чтобы тебя любили. Но мы начнем сначала, хорошо? Мы опять полюбим друг друга! Смотри: я смеюсь, я счастлива... Ну, говори же! |
| Et elle était ravissante à voir, avec son regard où tremblait une larme, comme l'eau d'un orage dans un calice bleu. | В глазах у нее дрожали слезы: так после грозы в голубой чашечке цветка дрожат дождевые капли, -- в эту минуту Эммой нельзя было не залюбоваться. |
| Il l'attira sur ses genoux, et il caressait du revers de la main ses bandeaux lisses, où, dans la clarté du crépuscule, miroitait comme une flèche d'or un dernier rayon du soleil. Elle penchait le front ; il finit par la baiser sur les paupières, tout doucement, du bout de ses lèvres. | Он посадил ее к себе на колени и начал осторожно проводить тыльной стороной руки по ее гладко зачесанным волосам, по которым золотою стрелкою пробегал в сумерках последний луч заходящего солнца. Она опустила голову. Родольф едва прикоснулся губами к ее векам. |
| -- Mais tu as pleuré ! dit-il. Pourquoi ? | - Ты плачешь! - проговорил он. - О чем? |
| Elle éclata en sanglots. Rodolphe crut que c'était l'explosion de son amour ; comme elle se taisait, il prit ce silence pour une dernière pudeur, et alors il s'écria : | Эмма разрыдалась. Родольф подумал, что это взрыв накопившихся чувств. Когда же она затихла, он принял это за последний приступ стыдливости. |
| -- Ah ! pardonne-moi ! tu es la seule qui me plaise. J'ai été imbécile et méchant ! Je t'aime, je t'aimerai toujours ! Qu'as-tu ? dis-le donc ! | - О, прости меня! - воскликнул он. - Ты - моя единственная. Я был глуп и жесток! Я люблю тебя и буду любить всегда!.. Скажи мне, что с тобой? |
| Il s'agenouillait. | Он стал на колени. |
| -- Eh bien !... je suis ruinée, Rodolphe ! Tu vas me prêter trois mille francs ! | - Ну так вот... Я разорилась, Родольф! Дай мне взаймы три тысячи франков! |
| -- Mais... mais..., dit-il en se relevant peu à peu, tandis que sa physionomie prenait une expression grave. | - Но... но... - уже с серьезным лицом начал он, медленно вставая с колен. |
| -- Tu sais, continuait-elle vite, que mon mari avait placé toute sa fortune chez un notaire ; il s'est enfui. Nous avons emprunté ; les clients ne payaient pas. Du reste la liquidation n'est pas finie ; nous en aurons plus tard. Mais, aujourd'hui, faute de trois mille francs, on va nous saisir ; c'est à présent, à l'instant même ; et comptant sur ton amitié, je suis venue. | -- Понимаешь, - быстро продолжала она, -- мой муж поместил все свои деньги у нотариуса, а тот сбежал. Мы наделали долгов, пациенты нам не платили. Впрочем, ликвидация еще не кончена, деньги у нас будут. Но пока что не хватает трех тысяч, нас описали, описали сегодня, сейчас, и я, в надежде на твое дружеское участие, пришла к тебе. |
| -- Ah ! pensa Rodolphe, qui devint très pâle tout à coup, c'est pour cela qu'elle est venue ! | "Ах, так вот зачем она пришла!" -- мгновенно побледнев, подумал Родольф. |
| Enfin il dit d'un air très calme : | А вслух совершенно спокойно сказал: |
| -- Je ne les ai pas, chère madame. | -- У меня нет таких денег, сударыня. |
| Il ne mentait point. Il les eût eus qu'il les aurait donnés, sans doute, bien qu'il soit généralement désagréable de faire de si belles actions : une demande pécuniaire, de toutes les bourrasques qui tombent sur l'amour, étant la plus froide et la plus déracinante. | Он говорил правду. Будь они у него, он бы, конечно, дал, хотя вообще делать такие широкие жесты не очень приятно: из всех злоключений, претерпеваемых любовью, самое расхолаживающее, самое убийственное -- это денежная просьба. |
| Elle resta d'abord quelques minutes à le regarder. | Некоторое время она смотрела на него не отрываясь. |
| -- Tu ne les as pas ! | - У тебя таких денег нет! |
| Elle répéta plusieurs fois : | Она несколько раз повторила: |
| -- Tu ne les as pas !... J'aurais dû m'épargner cette dernière honte. Tu ne m'as jamais aimée ! Tu ne vaux pas mieux que les autres ! | - У тебя таких денег нет!.. Зачем же мне еще это последнее унижение? Ты никогда не любил меня! Ты ничем не лучше других. |
| Elle se trahissait, elle se perdait. | Она выдавала, она губила себя. |
| Rodolphe l'interrompit, affirmant qu'il se trouvait " gêné lui-même " . | Родольф, прервав ее, начал доказывать, что он сам "в стесненных обстоятельствах". |
| -- Ah ! je te plains ! dit Emma. Oui, considérablement !... | - Мне жаль тебя! - сказала Эмма. - Да, очень жаль!.. |
| Et, arrêtant ses yeux sur une carabine damasquinée qui brillait dans la panoplie : | На глаза ей попался блестевший на щите карабин с насечкой. |
| -- Mais, lorsqu'on est si pauvre, on ne met pas d'argent à la crosse de son fusil ! On n'achète pas une pendule avec des incrustations d'écailles ! continuait-elle en montrant l'horloge de Boulle ; ni des sifflets de vermeil pour ses fouets -- elle les touchait ! -- ni des breloques pour sa montre ! Oh ! rien ne lui manque ! jusqu'à un porte-liqueurs dans sa chambre ; car tu t'aimes, tu vis bien, tu as un château, des fermes, des bois ; tu chasses à courre, tu voyages à Paris... Eh ! quand ce ne serait que cela, s'écria-t-elle en prenant sur la cheminée ses boutons de manchettes, que la moindre de ces niaiseries ! on en peut faire de l'argent !... Oh ! je n'en veux pas ! garde-les. | - Но бедный человек не отделывает ружейный приклад серебром! Не покупает часов с перламутровой инкрустацией! - продолжала она, указывая на булевские часы. - Не заводит хлыстов с золочеными рукоятками! - Она потрогала хлысты. - Не вешает брелоков на цепочку от часов! О, у него все есть! Даже погребец! Ты за собой ухаживаешь, живешь в свое удовольствие, у тебя великолепный дом, фермы, лес, псовая охота, ты ездишь в Париж... Ну вот хотя бы это! -- беря с камина запонки, воскликнула Эмма. -- Здесь любой пустяк можно превратить в деньги!.. Нет, мне их не надо! Оставь их себе! |
| Et elle lança bien loin les deux boutons, dont la chaîne d'or se rompit en cognant contre la muraille. | И тут она с такой силой швырнула запонки, что когда они ударились об стену, то порвалась золотая цепочка. |
| -- Mais, moi, je t'aurais tout donné, j'aurais tout vendu, j'aurais travaillé de mes mains, j'aurais mendié sur les routes, pour un sourire, pour un regard, pour t'entendre dire : " Merci ! " Et tu restes là tranquillement dans ton fauteuil, comme si déjà tu ne m'avais pas fait assez souffrir ? Sans toi, sais-tu bien, j'aurais pu vivre heureuse ! Qui t'y forçait ? Etait-ce une gageure ? Tu m'aimais cependant, tu le disais... Et tout à l'heure encore... Ah ! il eût mieux valu me chasser ! J'ai les mains chaudes de tes baisers, et voilà la place, sur le tapis, où tu jurais à mes genoux une éternité d'amour. Tu m'y as fait croire : tu m'as, pendant deux ans, traînée dans le rêve le plus magnifique et le plus suave !... Hein ? nos projets de voyage, tu te rappelles ? Oh ! ta lettre, ta lettre ! elle m'a déchiré le coeur ! Et puis, quand je reviens vers lui, vers lui, qui est riche, heureux, libre ! pour implorer un secours que le premier venu rendrait, suppliante et lui rapportant toute ma tendresse, il me repousse, parce que ça lui coûterait trois mille francs ! | - А я бы отдала тебе все, я бы все продала, я бы работала на тебя, пошла бы милостыню просить за одну твою улыбку, за один взгляд, только за то, чтобы услышать от тебя спасибо. А ты спокойно сидишь в кресле, как будто еще мало причинил мне горя! Знаешь, если б не ты, я бы еще могла быть счастливой! Кто тебя просил? Или, чего доброго, ты бился об заклад? Но ведь ты же любил меня, ты сам мне говорил... Только сейчас... Ах, лучше бы ты выгнал меня! У меня еще руки не остыли от твоих поцелуев. Вот здесь, на этом ковре, ты у моих ног клялся мне в вечной любви. И ты меня уверил. Ты целых два года погружал меня в сладкий, волшебный сон!.. А наши планы путешествия ты позабыл? Ах, твое письмо, твое письмо! И как только сердце у меня не разорвалось от горя!.. А теперь, когда я прихожу к нему - к нему, богатому, счастливому, свободному - и молю о помощи, которую оказал бы мне первый встречный, когда я заклинаю его и вновь приношу ему в дар всю свою любовь, он меня отвергает, оттого что это ему обойдется в три тысячи франков! |
| -- Je ne les ai pas ! répondit Rodolphe avec ce calme parfait dont se recouvrent, comme d'un bouclier, les colères résignées. | -- У меня таких денег нет! -- проговорил Родольф с тем невозмутимым спокойствием, которое словно щитом прикрывает сдержанную ярость. |
| Elle sortit. Les murs tremblaient, le plafond l'écrasait ; et elle repassa par la longue allée, en trébuchant contre les tas de feuilles mortes que le vent dispersait. Enfin elle arriva au saut-de-loup devant la grille ; elle se cassa les ongles contre la serrure, tant elle se dépêchait pour l'ouvrir. Puis, cent pas plus loin, essoufflée, près de tomber, elle s'arrêta. Et alors, se détournant, elle aperçut encore une fois l'impassible château, avec le parc, les jardins, les trois cours, et toutes les fenêtres de la façade. | Эмма вышла. Стены качались, потолок давил ее. Потом она бежала по длинной аллее, натыкаясь на кучи сухих листьев, разлетавшихся от ветра. Вот и канава, вот и калитка. Второпях отворяя калитку, Эмма обломала себе ногти о засов. Она прошла еще шагов сто, совсем задохнулась, чуть не упала и поневоле остановилась. Ей захотелось оглянуться, и она вновь охватила взглядом равнодушный дом, парк, сады, три двора в окна фасада. |
| Elle resta perdue de stupeur, et n'ayant plus conscience d'elle-même que par le battement de ses artères, qu'elle croyait entendre s'échapper comme une assourdissante musique qui emplissait la campagne. Le sol, sous ses pieds, était plus mou qu'une onde, et les sillons lui parurent d'immenses vagues brunes, qui déferlaient. Tout ce qu'il y avait dans sa tête de réminiscences, d'idées, s'échappait à la fois, d'un seul bond, comme les mille pièces d'un feu d'artifice. Elle vit son père, le cabinet de Lheureux, leur chambre là-bas, un autre paysage. La folie la prenait, elle eut peur, et parvint à se ressaisir, d'une manière confuse, il est vrai ; car elle ne se rappelait point la cause de son horrible état, c'est-à-dire la question d'argent. Elle ne souffrait que de son amour, et sentait son âme l'abandonner par ce souvenir, comme les blessés, en agonisant, sentent l'existence qui s'en va par leur plaie qui saigne. | Она вся точно окаменела; она чувствовала, что еще жива, только по сердцебиению, которое казалось ей громкой музыкой, разносившейся далеко окрест. Земля у нее под ногами колыхалась, точно вода, борозды вставали перед ней громадными бушующими бурыми волнами. Все впечатления, все думы, какие только были у нее в голове, вспыхнули разом, точно огни грандиозного фейерверка. Она увидела своего отца, кабинет Лере, номер в гостинице "Булонь", другую местность. Она чувствовала, что сходит с ума; ей стало страшно, в она попыталась переломить себя, но это ей удалось только отчасти: причина ее ужасного состояния - деньги - выпала у нее из памяти. Она страдала только от своей любви, при одном воспоминании о ней душа у нее расставалась с телом - так умирающий чувствует, что жизнь выходит из него через кровоточащую рану. |
| La nuit tombait, des corneilles volaient. | Ложились сумерки, кружились вороны. |
| Il lui sembla tout à coup que des globules couleur de feu éclataient dans l'air comme des balles fulminantes en s'aplatissant, et tournaient, tournaient, pour aller se fondre dans la neige, entre les branches des arbres. Au milieu de chacun d'eux, la figure de Rodolphe apparaissait. Ils se multiplièrent, et ils se rapprochaient, la pénétraient ; tout disparut. Elle reconnut les lumières des maisons, qui rayonnaient de loin dans le brouillard. | Вдруг ей почудилось, будто в воздухе взлетают огненные шарики, похожие на светящиеся пули; потом они сплющивались, вертелись, вертелись, падали в снег, опушивший ветви деревьев, и гасли. На каждом из них возникало лицо Родольфа. Их становилось все больше, они вились вокруг Эммы, пробивали ее навылет. Потом все исчезло. Она узнала мерцавшие в тумане далекие огни города. |
| Alors sa situation, telle qu'un abîme, se représenta. Elle haletait à se rompre la poitrine. Puis, dans un transport d'héroisme qui la rendait presque joyeuse, elle descendit la côte en courant, traversa la planche aux vaches, le sentier, l'allée, les halles, et arriva devant la boutique du pharmacien. | И тут правда жизни разверзлась перед ней, как пропасть. Ей было мучительно больно дышать. Затем, в приливе отваги, от которой ей стало почти весело, она сбежала с горы, перешла через речку, миновала тропинку, бульвар, рынок и очутилась перед аптекой. |
| Il n'y avait personne. Elle allait entrer ; mais, au bruit de la sonnette, on pouvait venir ; et, se glissant par la barrière, retenant son haleine, tâtant les murs, elle s'avança jusqu'au seuil de la cuisine, où brûlait une chandelle posée sur le fourneau. Justin, en manches de chemise, emportait un plat. | Там было пусто. Ей хотелось туда проникнуть, но на звонок кто-нибудь мог выйти. Затаив дыхание, держась за стены, она добралась до кухонной двери - в кухне на плите горела свеча. Жюстен, в одной рубашке, нес в столовую блюдо. |
| -- Ah ! ils dînent. Attendons. | "А, они обедают! Придется подождать". |
| Il revint. Elle frappa contre la vitre. Il sortit. | Жюстен вернулся. Она постучала в окно. Он вышел к ней. |
| -- La clef ! celle d'en haut, où sont les... | - Ключ! От верха, где... |
| -- Comment ! | - Что вы говорите? |
| Et il la regardait, tout étonné par la pâleur de son visage, qui tranchait en blanc sur le fond noir de la nuit. | Жюстен был поражен бледностью ее лица - на фоне темного вечера оно вырисовывалось белым пятном. |
| Elle lui apparut extraordinairement belle, et majestueuse comme un fantôme ; sans comprendre ce qu'elle voulait, il pressentait quelque chose de terrible. | Ему показалось, что она сейчас как-то особенно хороша собой, величественна, точно видение. Он еще не понимая, чего она хочет, во уже предчувствовал что-то ужасное. |
| Mais elle reprit vivement, à voix basse, d'une voix douce, dissolvante : | А она, не задумываясь, ответила ему тихим, нежным, завораживающим голосом: |
| -- Je la veux ! Donne-la-moi. | -- Мне нужно! Дай ключ! |
| Comme la cloison était mince, on entendait le cliquetis des fourchettes sur les assiettes dans la salle à manger. Elle prétendit avoir besoin de tuer les rats qui l'empêchaient de dormir. | Сквозь тонкую переборку из столовой доносился стук вилок. Она сказала, что ей не дают спать крысы и что ей необходима отрава. |
| -- Il faudrait que j'avertisse monsieur. | - Надо бы спросить хозяина! |
| -- Non ! reste ! | - Нет, нет, не ходи туда! - встрепенулась |
| Puis, d'un air indifférent : | Эмма и тут же хладнокровно добавила: |
| -- Eh ! ce n'est pas la peine, je lui dirai tantôt. Allons, éclaire-moi ! | - Не стоит! Я потом сама ему скажу. Посвети мне! |
| Elle entra dans le corridor où s'ouvrait la porte du laboratoire. Il y avait contre la muraille une clef étiquetée capharnaum . | Она вошла в коридор. Из коридора дверь вела в лабораторию. На стене висел ключ с ярлычком: "От склада". |
| -- Justin ! cria l'apothicaire, qui s'impatientait. | - Жюстен! - раздраженно крикнул аптекарь. |
| - Montons ! | - Идем! |
| Et il la suivit. | Жюстен пошел за ней. |
| La clef tourna dans la serrure, et elle alla droit vers la troisième tablette, tant son souvenir la guidait bien, saisit le bocal bleu, en arracha le bouchon, y fourra sa main, et, la retirant pleine d'une poudre blanche, elle se mit à manger à même. | Ключ повернулся в замочной скважине, и, руководимая безошибочной памятью, Эмма подошла прямо к третьей полке, схватила синюю банку, вытащила пробку, засунула туда руку и, вынув горсть белого порошка, начала тут же глотать. |
| -- Arrêtez ! s'écria-t-il en se jetant sur elle. | -- Что вы делаете? -- кидаясь к ней, крикнул Жюстен. |
| -- Tais-toi ! on viendrait... | -- Молчи! А то придут... |
| Il se désespérait, voulait appeler. | Он был в отчаянии, он хотел звать на помощь. |
| -- N'en dis rien, tout retomberait sur ton maître ! | -- Не говори никому, иначе за все ответит твой хозяин! |
| Puis elle s'en retourna subitement apaisée, et presque dans la sérénité d'un devoir accompli. | И, внезапно умиротворенная, почти успокоенная сознанием исполненного долга, Эмма удалилась. |
| Quand Charles, bouleversé par la nouvelle de la saisie, était rentré à la maison, Emma venait d'en sortir. Il cria, pleura, s'évanouit, mais elle ne revint pas : où pouvait-elle être ? Il envoya Félicité chez Homais, chez M. Tuvache, chez Lheureux, au Lion d'Or partout ; et, dans les intermittences de son angoisse, il voyait sa considération anéantie, leur fortune perdue, l'avenir de Berthe brisé ! Par quelle cause !... pas un mot ! il attendit jusqu'à six heures du soir. Enfin, n'y pouvant plus tenir, et imaginant qu'elle était partie pour Rouen, il alla sur la grande route, fit une demi-lieue, ne rencontra personne, attendit encore et s'en revint. | Когда Шарль, потрясенный вестью о том, что у него описали имущество, примчался домой, Эмма только что вышла. Он кричал, плакал, он потерял сознание, а она все не приходила. Где же она могла быть? Он посылал Фелисите к Оме, к Тювашу, к Лере, в "Золотой лев", всюду. Как только душевная боль утихала, к нему тотчас же возвращалась мысль о том, что он лишился прежнего положения, потерял состояние, что будущее дочери погублено. Из-за чего? Полная неясность. Он прождал до шести вечера. Наконец, вообразив, что Эмма уехала в Руан, он почувствовал, что не может больше сидеть на месте, вышел на большую дорогу, прошагал с полмили, никого не встретил, подождал еще и вернулся. |
| Elle était rentrée. | Она была уже дома. |
| -- Qu'y avait-il ?... Pourquoi ?... Explique-moi ?... | -- Как это случилось?.. Почему? Объясни!.. |
| Elle s'assit à son secrétaire, et écrivit une lettre qu'elle cacheta lentement, ajoutant la date du jour et l'heure. Puis elle dit d'un ton solennel : | Эмма села за свой секретер, написала письмо и, проставив день и час, медленно запечатала. |
| -- Tu la liras demain ; d'ici là, je t'en prie, ne m'adresse pas une seule question !... Non, pas une ! | - Завтра ты это прочтешь, - торжественно заговорила она. - А пока, будь добр, не задавай мне ни одного вопроса!.. Ни одного! |
| -- Mais... | - Но... |
| -- Oh ! laisse-moi ! | - Оставь меня! |
| Et elle se coucha tout du long sur son lit. | С этими словами она вытянулась на постели. |
| Une saveur âcre qu'elle sentait dans sa bouche la réveilla. Elle entrevit Charles et referma les yeux. Elle s'épiait curieusement, pour discerner si elle ne souffrait pas. Mais non ! rien encore. Elle entendait le battement de la pendule, le bruit du feu, et Charles, debout près de sa couche, qui respirait. | Ее разбудил терпкий вкус во рту. Она увидела Шарля, потом снова закрыла глаза. Она с любопытством наблюдала за собой, старалась уловить тот момент, когда начнутся боли. Нет, пока еще нет! Она слышала тиканье часов, потрескиванье огня и дыханье Шарля, стоявшего у ее кровати. |
| -- Ah ! c'est bien peu de chose, la mort ! pensait-elle : je vais m'endormir, et tout sera fini ! | "Ах, умирать совсем не страшно! - подумала она. - Я сейчас засну, и все будет кончено". |
| Elle but une gorgée d'eau et se tourna vers la muraille. | Она выпила воды и повернулась лицом к стене. |
| Cet affreux goût d'encre continuait. | Отвратительный чернильный привкус все не проходил. |
| -- J'ai soif !... oh ! j'ai bien soif ! soupira-t-elle. | - Хочу пить!.. Ах, как я хочу пить! - со вздохом вымолвила она. |
| -- Qu'as-tu donc ? dit Charles, qui lui tendait un verre. | - Что с тобой? - подавая ей стакан воды, спросил Шарль. |
| -- Ce n'est rien !... Ouvre la fenêtre... j'étouffe ! | - Ничего!.. Открой окно... Мне душно. |
| Et elle fut prise d'une nausée si soudaine, qu'elle eut à peine le temps de saisir son mouchoir sous l'oreiller. | И тут ее затошнило - так внезапно, что она едва успела вытащить из-под подушки носовой платок. |
| -- Enlève-le ! dit-elle vivement ; jette-le ! | - Унеси! Выбрось! - быстро проговорила она. |
| Il la questionna ; elle ne répondit pas. Elle se tenait immobile, de peur que la moindre émotion ne la fit vomir. Cependant, elle sentait un froid de glace qui lui montait des pieds jusqu'au coeur. | Шарль стал расспрашивать ее - она не отвечала. Боясь, что от малейшего движения у нее опять может начаться рвота, она лежала пластом. И в то же время чувствовала, как от ног к сердцу идет пронизывающий холод. |
| -- Ah ! voilà que ça commence ! murmura-t-elle. | - Ага! Началось! - прошептала она. |
| -- Que dis-tu ? | - Что ты сказала? |
| Elle roulait sa tête avec un geste doux, plein d'angoisse, et tout en ouvrant continuellement les mâchoires, comme si elle eût porté sur sa langue quelque chose de très lourd. A huit heures, les vomissements reparurent. | Эмма томилась; она медленно вертела головой, все время раскрывая рот, точно на языке у нее лежало что-то очень тяжелое. В восемь часов ее опять затошнило. |
| Charles observa qu'il y avait au fond de la cuvette une sorte de gravier blanc, attaché aux parois de la porcelaine. | Шарль обратил внимание, что к стенкам фарфорового таза пристали какие-то белые крупинки. |
| -- C'est extraordinaire ! c'est singulier ! répéta-t-il. | - Странно! Непонятно! - несколько раз повторил он. |
| Mais elle dit d'une voix forte : | Но она громко произнесла: |
| -- Non, tu te trompes ! | - Нет, ты ошибаешься! |
| Alors, délicatement et presque en la caressant, il lui passa la main sur l'estomac. Elle jeta un cri aigu. Il se recula tout effrayé. | Тогда он осторожно, точно гладя, дотронулся до ее живота. Она дико закричала. Он в ужасе отскочил. |
| Puis elle se mit à geindre, faiblement d'abord. Un grand frisson lui secouait les épaules, et elle devenait plus pâle que le drap où s'enfonçaient ses doigts crispés. Son pouls, inégal, était presque insensible maintenant. | Потом она начала стонать, сперва еле слышно. Плечи у нее ходили ходуном, а сама она стала белее простыни, в которую впивались ее сведенные судорогой пальцы. Ее неровный пульс был теперь почти неуловим. |
| Des gouttes suintaient sur sa figure bleuâtre, qui semblait comme figée dans l'exhalaison d'une vapeur métallique. Ses dents claquaient, ses yeux agrandis regardaient vaguement autour d'elle, et à toutes les questions, elle ne répondait qu'en hochant la tête ; même elle sourit deux ou trois fois. Peu à peu, ses gémissements furent plus forts. Un hurlement sourd lui échappa ; elle prétendit qu'elle allait mieux et qu'elle se lèverait tout à l'heure. Mais les convulsions la saisirent ; elle s'écria : | При взгляде на посиневшее лицо Эммы, все в капельках пота, казалось, что оно покрыто свинцовым налетом. Зубы у нее стучали, расширенные зрачки, должно быть, неясно различали предметы, на все вопросы она отвечала кивками; впрочем, нашла в себе силы несколько раз улыбнуться. Между тем кричать она стала громче. Внезапно из груди у нее вырвался глухой стон. После этого она объявила, что ей хорошо, что она сейчас встанет. Но тут ее схватила судорога. |
| -- Ah ! c'est atroce, mon Dieu ! | - Ах, боже мой, как больно! - крикнула она. |
| Il se jeta à genoux contre son lit. | Шарль упал перед ней на колени. |
| -- Parle ! qu'as tu mangé ? Réponds, au nom du ciel ! | - Скажи, что ты ела? Ответь мне, ради всего святого! |
| Et il la regardait avec des yeux d'une tendresse comme elle n'en avait jamais vu. | Он смотрел на нее с такой любовью, какой она никогда еще не видела в его глазах. |
| -- Eh bien, là... là !... dit-elle d'une voix défaillante. | - Ну, там... там!.. - сдавленным голосом проговорила она. |
| Il bondit au secrétaire, brisa le cachet et lut tout haut ! Qu'on n'accuse personne... Il s'arrêta, se passa la main sur les yeux, et relut encore. | Он бросился к секретеру, сорвал печать, прочитал вслух: "Прошу никого не винить..." - остановился, провел рукой по глазам, затем прочитал еще раз. |
| -- Comment ! Au secours ! A moi ! | - Что такое?.. На помощь! Сюда! |
| Et il ne pouvait que répéter ce mot : " Empoisonnée ! empoisonnée ! " . Félicité courut chez Homais, qui l'exclama sur la place ; madame Lefrançois l'entendit au Lion d'Or ; quelques-uns se levèrent pour l'apprendre à leurs voisins, et toute la nuit le village fut en éveil. | Он без конца повторял только одно слово: "Отравилась! Отравилась!" Фелисите побежала за фармацевтом - у него невольно вырвалось это же самое слово, в "Золотом льве" его услышала г-жа Лефрансуа, жители вставали и с тем же словом на устах бежали к соседям, - городок не спал всю ночь. |
| Eperdu, balbutiant, près de tomber, Charles tournait dans la chambre. Il se heurtait aux meubles, s'arrachait les cheveux, et jamais le pharmacien n'avait cru qu'il pût y avoir de si épouvantable spectacle. | Спотыкаясь, бормоча, Шарль как потерянный метался по комнате. Он натыкался на мебель, рвал на себе волосы -- аптекарю впервые пришлось быть свидетелем такой душераздирающей сцены. |
| Il revint chez lui pour écrire à M. Canivet et au docteur Larivière. Il perdait la tête ; il fit plus de quinze brouillons. Hippolyte partit à Neufchâtel, et Justin talonna si fort le cheval de Bovary, qu'il le laissa dans la côte du Bois-Guillaume, fourbu et aux trois quarts crevé. | Потом Шарль прошел к себе в кабинет и сел писать г-ну Каниве и доктору Ларивьеру. Но мысли у него путались - он переписывал не менее пятнадцати раз. Ипполит поехал в Невшатель, а Жюстен загнал лошадь Бовари по дороге в Руан и бросил ее, околевающую, на горе Буа-Гильом. |
| Charles voulut feuilleter son dictionnaire de médecine ; il n'y voyait pas, les lignes dansaient. | Шарль перелистывал медицинский справочник, но ничего не видел: строчки прыгали у него перед глазами. |
| -- Du calme ! dit l'apothicaire. Il s'agit seulement d'administrer quelque puissant antidote. Quel est le poison ? | -- Не волнуйтесь! -- сказал г-н Оме. -- Нужно только ей дать какое-нибудь сильное противоядие. Чем она отравилась? |
| Charles montra la lettre. C'était de l'arsenic. | Шарль показал письмо -- мышьяком. |
| -- Eh bien reprit Homais, il faudrait en faire l'analyse. | -- Ну так надо сделать анализ, -- заключил Оме. |
| Car il savait qu'il faut, dans tous les empoisonnements, faire une analyse ; et l'autre, qui ne comprenait pas, répondit : | Он знал, что при любом случае отравления рекомендуется делать анализ. Шарль машинально подхватил: |
| -- Ah ! faites ! faites ! sauvez-la... | -- Сделайте, сделайте! Спасите ее... |
| Puis, revenu près d'elle, il s'affaissa par terre sur le tapis, et il restait la tête appuyée contre le bord de sa couche à sangloter. | Он опять подошел к ней, опустился на ковер и, уронив голову на кровать, разрыдался. |
| -- Ne pleure pas ! lui dit-elle. Bientôt je ne te tourmenterai plus ! | -- Не плачь! -- сказала она. -- Скоро я перестану тебя мучить! |
| -- Pourquoi ? Qui t'a forcée ? | - Зачем? Что тебя толкнуло? |
| Elle répliqua : | - Так надо, друг мой, |
| -- Il le fallait, mon ami. | - возразила она. |
| -- N'étais-tu pas heureuse ? Est-ce ma faute ? J'ai fait tout ce que j'ai pu, pourtant ! | - Разве ты не была со мной счастлива? Чем я виноват? Я делал все, что мог! |
| -- Oui..., c'est vrai..., tu es bon, toi ! | - Да... правда... ты - добрый! |
| Et elle lui passait la main dans les cheveux, lentement. La douceur de cette sensation surchargeait sa tristesse ; il sentait tout son être s'écrouler de désespoir à l'idée qu'il fallait la perdre, quand, au contraire, elle avouait pour lui plus d'amour que jamais ; et il ne trouvait rien ; il ne savait pas, il n'osait, l'urgence d'une résolution immédiate achevant de le bouleverser. | Она медленно провела рукой по его волосам. От этой ласки ему стало еще тяжелее. Он чувствовал, как весь его внутренний мир рушится от одной нелепой мысли, что он ее теряет - теряет, как раз когда она особенно с ним нежна; он ничего не мог придумать, не знал, как быть, ни на что не отваживался, необходимость принять решительные меры повергала его в крайнее смятение. |
| Elle en avait fini, songeait-elle avec toutes les trahisons, les bassesses et les innombrables convoitises qui la torturaient. Elle ne haissait personne, maintenant ; une confusion de crépuscule s'abattait en sa pensée, et de tous les bruits de la terre Emma n'entendait plus que l'intermittente lamentation de ce pauvre coeur, douce et indistincte, comme le dernier écho d'une symphonie qui s'éloigne. | А она в это время думала о том, что настал конец всем обманам, всем подлостям, всем бесконечным вожделениям, которые так истомили ее. Теперь она уже ни к кому не питала ненависти, мысль ее окутывал сумрак, из всех звуков земли она различала лишь прерывистые, тихие, невнятные жалобы своего бедного сердца, замиравшие, точно последние затихающие аккорды. |
| -- Amenez-moi la petite, dit-elle en se soulevant du coude. | - Приведите ко мне дочку, - приподнявшись на локте, сказала она. |
| -- Tu n'es pas plus mal, n'est-ce pas ? demanda Charles. | - Тебе уже не больно? - спросил Шарль. |
| -- Non ! non ! | - Нет, нет! |
| L'enfant arriva sur le bras de sa bonne, dans sa longue chemise de nuit, d'où sortaient ses pieds nus, sérieuse et presque rêvant encore. Elle considérait avec étonnement la chambre tout en désordre, et clignait des yeux, éblouie par les flambeaux qui brûlaient sur les meubles. Ils lui rappelaient sans doute les matins du jour de l'an ou de la mi-carême, quand, ainsi réveillée de bonne heure à la clarté des bougies, elle venait dans le lit de sa mère pour y recevoir ses étrennes, car elle se mit à dire : | Няня принесла хмурую со сна девочку в длинной ночной рубашке, из-под которой выглядывали босые ножки. Берта обводила изумленными глазами беспорядок, царивший в комнате, и жмурилась от огня свечей, горевших на столах. Все это, вероятно, напоминало ей Новый год или середину поста, когда ее тоже будили при свечах, раным-рано, и несли в постель к матери, а та ей что-нибудь дарила. |
| -- Où est-ce donc, maman ? | - Где же игрушки, мама? - спросила Берта. |
| Et, comme tout le monde se taisait : | Все молчали. |
| -- Mais je ne vois pas mon petit soulier. | - Я не вижу моего башмачка! |
| Félicité la penchait vers le lit, tandis qu'elle regardait toujours du côté de la cheminée. | Фелисите поднесла Берту к кровати, а она продолжала смотреть в сторону камина. |
| -- Est-ce nourrice qui l'aurait pris ? demanda-t-elle. Et, à ce nom, qui la reportait dans le souvenir de ses adultères et de ses calamités, madame Bovary détourna sa tête, comme au dégoût d'un autre poison plus fort qui lui remontait à la bouche. Berthe, cependant, restait posée sur le lit. | - Его кормилица взяла? - спросила девочка. Слово "кормилица" привело г-же Бовари на память все ее измены, все ее невзгоды, и с таким видом, точно к горлу ей подступила тошнота от еще более сильного яда, она отвернулась. Берта сидела теперь на кровати. |
| -- Oh ! comme tu as de grands yeux, maman ! comme tu es pâle ! comme tu sues !... | - Какие у тебя большие глаза, мама! Какая ты бледная! Ты вся в поту! |
| Sa mère la regardait. | Мать смотрела на нее. |
| -- J'ai peur ! dit la petite en se reculant. | - Я боюсь! - сказала девочка и отстранилась. |
| Emma prit sa main pour la baiser ; elle se débattait. | Эмма взяла ее руку и хотела поцеловать. Берта начала отбиваться. |
| -- Assez ! qu'on l'emmène ! s'écria Charles, qui sanglotait dans l'alcôve. | - Довольно! Унесите ее! - крикнул Шарль, рыдавшей в алькове. |
| Puis les symptômes s'arrêtèrent un moment ; elle paraissait moins agitée ; et, à chaque parole insignifiante, à chaque souffle de sa poitrine un peu plus calme, il reprenait espoir. Enfin, lorsque Canivet entra, il se jeta dans ses bras en pleurant. | Некоторое время никаких последствий отравления не наблюдалось. Эмма стала спокойнее. Каждое ее слово, хотя бы и ничего не значащее, каждый ее более легкий вздох вселяли в Шарля надежду. Когда приехал Каниве, он со слезами кинулся ему на шею. |
| -- Ah ! c'est vous ! merci ! vous êtes bon ! Mais tout va mieux. Tenez, regardez-la... | - Ах, это вы! Благодарю вас! Какой вы добрый! Но ей уже лучше. Вы сейчас сами увидите... |
| Le confrère ne fut nullement de cette opinion, et, n'y allant pas, comme il le disait lui-même, par quatre chemins , il prescrivit de l'émétique, afin de dégager complètement l'estomac. | У коллеги, однако, сложилось иное мнение, и так как он, по его собственному выражению, не любил гадать на кофейной гуще, то, чтобы как следует очистить желудок, велел дать Эмме рвотного. |
| Elle ne tarda pas à vomir du sang. Ses lèvres se serrèrent davantage. Elle avait les membres crispés, le corps couvert de taches brunes, et son pouls glissait sous les doigts comme un fil tendu, comme une corde de harpe près de se rompre. | Эмму стало рвать кровью. Губы ее вытянулись в ниточку. Руки и ноги сводила судорога, по телу пошли бурые пятна, пульс напоминал Дрожь туго натянутой нитки, дрожь струны, которая вот-вот порвется. |
| Puis elle se mettait à crier, horriblement. Elle maudissait le poison, l'invectivait, le suppliait de se hâter, et repoussait de ses bras raidis tout ce que Charles, plus agonisant qu'elle, s'efforçait de lui faire boire. Il était debout, son mouchoir sur les lèvres, râlant, pleurant et suffoqué par des sanglots qui le secouaient jusqu'aux talons ; Félicité courait çà et là dans la chambre ; Homais, immobile, poussait de gros soupirs, et M. Canivet, gardant toujours son aplomb, commençait néanmoins à se sentir troublé. | Немного погодя она начала дико кричать. Она проклинала яд, бранила его, потом просила, чтобы он действовал быстрее, отталкивала коченеющими руками все, что давал ей выпить Шарль, переживавший не менее мучительную агонию, чем она. Прижимая платок к губам, он стоял у постели больной и захлебывался слезами, все его тело, с головы до ног, сотрясалось от рыданий. Фелисите бегала туда-сюда. Оме стоял как вкопанный и тяжело вздыхал, а г-н Каниве хотя и не терял самоуверенности, однако в глубине души был озадачен. |
| -- Diable !... cependant... elle est purgée, et, du moment que la cause cesse... | - Черт возьми!.. Ведь... ведь желудок очищен, а раз устранена причина... |
| -- L'effet doit cesser, dit Homais ; c'est évident. | - Ясно, что должно быть устранено и следствие, - подхватил Оме. |
| -- Mais sauvez-la ! s'exclamait Bovary. | - Да спасите же ее! - крикнул Бовари. |
| Aussi, sans écouter le pharmacien qui hasardait encore cette hypothèse : " C'est peut-être un paroxysme salutaire ", Canivet allait administrer de la thériaque, lorsqu'on entendit le claquement d'un fouet ; toutes les vitres frémirent, et une berline de poste, qu'enlevaient à plein poitrail trois chevaux crottés jusqu'aux oreilles, débusqua d'un bond au coin des halles. C'était le docteur Larivière. | Каниве, не слушая аптекаря, который пытался обосновать гипотезу: "Быть может, это спасительный кризис", - только хотел было дать ей териаку, но в это мгновение за окном раздалось щелканье бича, все стекла затряслись, и из-за крытого рынка вымахнула взмыленная тройка, впряженная в почтовый берлин. Приехал доктор Ларивьер. |
| L'apparition d'un dieu n'eût pas causé plus d'émoi. Bovary leva les mains, Canivet s'arrêta court, et Homais retira son bonnet grec bien avant que le docteur fût entré. | Если бы в доме Бовари появился бог, то все же это произвело бы не такое сильное впечатление. Шарль взмахнул руками, Каниве замер на месте, а Оме задолго до прихода доктора снял феску. |
| Il appartenait à la grande école chirurgicale sortie du tablier de Bichat, à cette génération, maintenant disparue, de praticiens philosophes qui, chérissant leur art d'un amour fanatique, l'exerçaient avec exaltation et sagacité ! Tout tremblait dans son hôpital quand il se mettait en colère, et ses élèves le vénéraient si bien, qu'ils s'efforçaient, à peine établis, de l'imiter le plus possible ; de sorte que l'on retrouvait sur eux, par les villes d'alentour, sa longue douillette de mérinos et son large habit noir, dont les parements déboutonnés couvraient un peu ses mains charnues, de fort belles mains, et qui n'avaient jamais de gants, comme pour être plus promptes à plonger dans les misères. Dédaigneux des croix, des titres et des académies, hospitalier, libéral, paternel avec les pauvres et pratiquant la vertu sans y croire, il eût presque passé pour un saint si la finesse de son esprit ne l'eût fait craindre comme un démon. Son regard, plus tranchant que ses bistouris, vous descendait droit dans l'âme et désarticulait tout mensonge à travers les allégations et les pudeurs. Et il allait ainsi, plein de cette majesté débonnaire que donnent la conscience d'un grand talent, de la fortune, et quarante ans d'une existence laborieuse et irréprochable. | Ларивьер принадлежал к хирургической школе великого Биша (*49), к уже вымершему поколению врачей-философов, которые любили свое искусство фанатической любовью и отличались вдохновенной прозорливостью. Когда Ларивьер гневался, вся больница дрожала; ученики боготворили его и, как только устраивались на место, сейчас же начинали во всем ему подражать. Дело доходило до того, что в Руанском округе врачи носили такое же, как у него, стеганое пальто с мериносовым воротником и такой же, как у него, широкий черный фрак с расстегнутыми манжетами, причем у самого Ларивьера всегда были видны его пухлые, очень красивые руки, не знавшие перчаток, как бы в любую минуту готовые погрузиться в глубь человеческих мук. Он презирал чины, кресты, академии, славился щедростью и радушием, для бедных был родным отцом, в добродетель не верил, а сам на каждом шагу делал добрые дела и, конечно, был бы признан святым, если бы не его дьявольская проницательность, из-за которой все его боялись пуще огня. Взгляд у него был острее ланцета, он проникал прямо в душу; удаляя обиняки и прикрасы, Ларивьер вылущивал ложь. Так шел он по жизни, исполненный того благодушного величия, которое порождают большой талант, благосостояние и сорокалетняя непорочная служба. |
| Il fronça les sourcils dès la porte, en apercevant la face cadavéreuse d'Emma étendue sur le dos, la bouche ouverte. Puis, tout en ayant l'air d'écouter Canivet, il se passait l'index sous les narines et répétait : | Еще у дверей, обратив внимание на мертвенный цвет лица Эммы, лежавшей с раскрытым ртом на спине, он нахмурил брови. Потом, делая вид, что слушает Каниве, и потирая пальцем нос, несколько раз повторил: |
| -- C'est bien, c'est bien. | - Хорошо, хорошо! |
| Mais il fit un geste lent des épaules. Bovary l'observa : | Но при этом медленно повел плечами. Бовари наблюдал за ним. |
| Ils se regardèrent ; et cet homme, si habitué pourtant à l'aspect des douleurs, ne put retenir une larme qui tomba sur son jabot. | Глаза их встретились, и у Ларивьера, привыкшего видеть страдания, скатилась на воротничок непрошеная слеза. |
| Il voulut emmener Canivet dans la pièce voisine. Charles le suivit. | Он увел Каниве в соседнюю комнату, Шарль пошел за ними. |
| -- Elle est bien mal, n'est-ce pas ? Si l'on posait des sinapismes ? je ne sais quoi ! Trouvez donc quelque chose, vous qui en avez tant sauvé ! | -- Она очень плоха, да? А если поставить горчичники? Я не знаю, что нужно делать. Придумайте что-нибудь! Вы же стольких людей спасли! |
| Charles lui entourait le corps de ses deux bras, et il le contemplait d'une manière effarée, suppliante, à demi pâmé contre sa poitrine. | Шарль обхватил его обеими руками и, почти повиснув на нем, смотрел на него растерянным, умоляющим взглядом. |
| -- Allons, mon pauvre garçon, du courage ! Il n'y a plus rien à faire. | -- Мужайтесь, мой дорогой! Тут ничего поделать нельзя. |
| Et le docteur Larivière se détourna. | И с этими словами доктор Ларивьер отвернулся. |
| -- Vous partez ? | -- Вы уходите? |
| -- Je vais revenir. | -- Я сейчас приду. |
| Il sortit, comme pour donner un ordre au postillon, avec le sieur Canivet, qui ne se souciait pas non plus de voir Emma mourir entre ses mains. | Вместе с Каниве, который тоже не сомневался, что Эмма протянет недолго, он вышел якобы для того, чтобы отдать распоряжения кучеру. |
| Le pharmacien les rejoignit sur la place. Il ne pouvait, par tempérament, se séparer des gens célèbres. Aussi conjura-t-il M. Larivière de lui faire cet insigne honneur d'accepter à déjeuner. | На площади их догнал фармацевт. Отлипнуть от знаменитостей - это было выше его сил. И он обратился к г-ну Ларивьеру с покорнейшей просьбой почтить его своим посещением и позавтракать у него. |
| On envoya bien vite prendre des pigeons au Lion d'Or , tout ce qu'il y avait de côtelettes à la boucherie, de la crème chez Tuvache, des oeufs chez Lestiboudois, et l'apothicaire aidait lui-même aux préparatifs, tandis que madame Homais disait, en tirant les cordons de sa camisole : | Супруги Оме нимало не медля послали в "Золотой лев" за голубями, скупили в мясной лавке мясо на котлеты, какое там еще оставалось, у Тювашей - весь запас сливок, у Лестибудуа - весь запас яиц. Аптекарь помогал накрывать на стол, а г-жа Оме, теребя завязки своей кофты, говорила: |
| -- Vous ferez excuse, monsieur ; car, dans notre malheureux pays, du moment qu'on n'est pas prévenu la veille... | - Вы уж нас извините, сударь. В нашем захолустье если накануне не предупредить... |
| -- Les verres à pattes ! ! ! souffla Homais. | - Рюмки!!! - шипел Оме. |
| -- Au moins, si nous étions à la ville, nous aurions la ressource des pieds farcis. | - В городе мы на худой конец всегда могли бы приготовить фаршированные ножки. |
| -- Tais-toi !... A table, docteur ! | - Замолчи!.. Пожалуйте к столу, доктор. |
| Il jugea bon, après les premiers morceaux, de fournir quelques détails sur la catastrophe : | Когда все съели по кусочку, аптекарь счел уместным сообщить некоторые подробности несчастного случая: |
| -- Nous avons eu d'abord un sentiment de siccité au pharynx, puis des douleurs intolérables à l'épigastre, superpurgation, coma. | - Сперва появилось ощущение сухости в горле, потом начались нестерпимые боли в надчревной области, рвота, коматозное состояние. |
| -- Comment s'est-elle donc empoisonnée ? | - А как она отравилась? |
| -- Je l'ignore, docteur, et même je ne sais pas trop où elle a pu se procurer cet acide arsénieux. | - Не знаю, доктор. Ума не приложу, где она могла достать мышьяковистой кислоты. |
| Justin, qui apportait alors une pile d'assiettes, fut saisi d'un tremblement. | В эту минуту вошел со стопкой тарелок в руках Жюстен и, услыхав это название, весь затрясся. |
| - Qu'as-tu ? dit le pharmacien. | - Что с тобой? - спросил фармацевт. |
| Le jeune homme, à cette question, laissa tout tomber par terre, avec un grand fracas. | Вместо ответа юнец грохнул всю стопку на пол. |
| -- Imbécile ! s'écria Homais, maladroit ! lourdaud ! fichu âne ! | - Болван! - крикнул Оме. - Ротозей! Увалень! Осел! |
| Mais, soudain, se maîtrisant : | Но тут же овладел собой. |
| - J'ai voulu, docteur, tenter une analyse, et primo , j'ai délicatement introduit dans un tube... | - Я, доктор, решил произвести анализ и, primo [прежде всего (лат.)], осторожно ввел в трубочку... |
| -- Il aurait mieux valu, dit le chirurgien, lui introduire vos doigts dans la gorge. | - Лучше бы вы ввели ей пальцы в глотку, - заметил хирург. |
| Son confrère se taisait, ayant tout à l'heure reçu confidentiellement une forte semonce à propos de son émétique, de sorte que ce bon Canivet, si arrogant et verbeux lors du pied bot, était très modeste aujourd'hui ; il souriait sans discontinuer, d'une manière approbative. | Его коллега молчал; Ларивьер только что, оставшись с ним один на один, закатил ему изрядную проборку за рвотное, и теперь почтенный Каниве, столь самоуверенный и речистый во время истории с искривлением стопы, сидел скромненько, в разговор не встревал и только одобрительно улыбался. |
| Homais s'épanouissait dans son orgueil d'amphitryon, et l'affligeante idée de Bovary contribuait vaguement à son plaisir, par un retour égoiste qu'il faisait sur lui-même. Puis la présence du Docteur le transportait. Il étalait son érudition, il citait pêle-mêle les cantharides, l'upas, le mancenillier, la vipère... | Оме был преисполнен гордости амфитриона, а от грустных мыслей о Бовари он бессознательно приходил в еще лучшее расположение духа, едва лишь, повинуясь чисто эгоистическому чувству, обращал мысленный взор на себя. Присутствие хирурга вдохновляло его. Он блистал эрудицией, сыпал всякими специальными названиями, вроде шпанских мушек, анчара, манцениллы, змеиного яда. |
| -- Et même j'ai lu que différentes personnes s'étaient trouvées intoxiquées, docteur, et comme foudroyées par des boudins qui avaient subi une trop véhémente fumigation ! Du moins, c'était dans un fort beau rapport, composé par une de nos sommités pharmaceutiques, un de nos maîtres, l'illustre Cadet de Gassicourt ! | - Я даже читал, доктор, что были случаи, когда люди отравлялись и падали, как пораженные громом, от самой обыкновенной колбасы, которая подвергалась слишком сильному копчению. Узнал я об этом из великолепной статьи, написанной одним из наших фармацевтических светил, одним из наших учителей, знаменитым Каде де Гасикуром (*50). |
| Madame Homais réapparut, portant une de ces vacillantes machines que l'on chauffe avec de l'esprit-de-vin ; car Homais tenait à faire son café sur la table, l'ayant, d'ailleurs, torréfié lui-même, porphyrisé lui-même, mixtionné lui-même. | Госпожа Оме принесла шаткую спиртовку - ее супруг требовал, чтобы кофе варилось тут же, за столом; мало того: он сам обжаривал зерна, сам молол, сам смешивал. |
| -- Saccharum , docteur, dit-il en offrant du sucre. | - Saccharum, доктор! - сказал он, предлагая сахар. |
| Puis il fit descendre tous ses enfants, curieux d'avoir l'avis du chirurgien sur leur constitution. | Затем созвал всех своих детей, - ему было интересно, что скажет хирург об их телосложении. |
| Enfin, M. Larivière allait partir, quand madame Homais lui demanda une consultation pour son mari. Il s'épaississait le sang à s'endormir chaque soir après le dîner. | Господин Ларивьер уже собрался уходить, но тут г-жа Оме обратилась к нему за советом относительно своего мужа. Ему вредно раздражаться, а он, вспылив, прямо с ума сходит. |
| -- Oh ! ce n'est pas le sens qui le gêne. | - Да не с чего ему сходить! |
| Et, souriant un peu de ce calembour inaperçu, le docteur ouvrit la porte. Mais la pharmacie regorgeait de monde, et il eut grand-peine à pouvoir se débarrasser du sieur Tuvache, qui redoutait pour son épouse une fluxion de poitrine, parce qu'elle avait coutume de cracher dans les cendres ; puis de M. Binet, qui éprouvait parfois des fringales, et de madame Caron, qui avait des picotements ; de Lheureux, qui avait des vertiges ; de Lestiboudois, qui avait un rhumatisme ; de madame Lefrançois, qui avait des aigreurs. Enfin les trois chevaux détalèrent, et l'on trouva généralement qu'il n'avait point montré de complaisance. | Слегка улыбнувшись этому прошедшему незамеченным каламбуру, доктор отворил дверь. Но в аптеке было полно народу. Хирург еле-еле отделался от г-на Тюваша, который боялся, что у его жены воспаление легких, так как она имеет обыкновение плевать в камин; потом от г-на Бине, который иногда никак не мог наесться; от г-жи Карон, у которой покалывало в боку; от Лере, который страдал головокружениями; от Лестибудуа, у которого был ревматизм; от г-жи Лефрансуа, у которой была кислая отрыжка. Наконец тройка умчалась, и все в один голос сказали, что доктор вел себя неучтиво. |
| L'attention publique fut distraite par l'apparition de M. Bournisien, qui passait sous les halles avec les saintes huiles. | Но тут внимание ионвильцев обратил на себя аббат Бурнизьен - он шел по рынку, неся сосуд с миром. |
| Homais, comme il le devait à ses principes, compara les prêtres à des corbeaux qu'attire l'odeur des morts ; la vue d'un ecclésiastique lui était personnellement désagréable, car la soutane le faisait rêver au linceul, et il exécrait l'une un peu par épouvante de l'autre. | Оме, верный своим убеждениям, уподобил священников воронам, которых привлекает трупный запах. Он не мог равнодушно смотреть на духовных особ: дело в том, что сутана напоминала ему саван, а савана он боялся и отчасти поэтому не выносил сутану. |
| Néanmoins, ne reculant pas devant ce qu'il appelait sa mission , il retourna chez Bovary en compagnie de Canivet, que M. Larivière, avant de partir, avait engagé fortement à cette démarche ; et même, sans les représentations de sa femme, il eût emmené avec lui ses deux fils, afin de les accoutumer aux fortes circonstances, pour que ce fût une leçon, un exemple, un tableau solennel qui leur restât plus tard dans la tête. | Однако Оме, неуклонно выполняя то, что он называл своей "миссией", вернулся к Бовари вместе с Каниве, которого очень просил сходить туда г-н Ларивьер. Фармацевт хотел было взять с собой своих сыновей, дабы приучить их к тяжелым впечатлениям, показать им величественную картину, которая послужила бы им уроком, назиданием, навсегда врезалась бы в их память, но мать решительно воспротивилась. |
| La chambre, quand ils entrèrent, était toute pleine d'une solennité lugubre. Il y avait sur la table à ouvrage, recouverte d'une serviette blanche, cinq ou six petites boules de coton dans un plat d'argent, près d'un gros crucifix, entre deux chandeliers qui brûlaient. Emma, le menton contre sa poitrine, ouvrait démesurément les paupières : et ses pauvres mains se traînaient sur les draps, avec ce geste hideux et doux des agonisants qui semblent vouloir déjà se recouvrir du suaire. Pâle comme une statue, et les yeux rouges comme des charbons, Charles, sans pleurer, se tenait en face d'elle au pied du lit, tandis que le prêtre, appuyé sur un genou, marmottait des paroles basses. | В комнате, где умирала Эмма, на всем лежал отпечаток мрачной торжественности. На рабочем столике, накрытом белой салфеткой, у большого распятья с двумя зажженными свечами по бокам стояло серебряное блюдо с комочками хлопчатой бумаги. Эмма, уронив голову на грудь, смотрела перед собой неестественно широко раскрытыми глазами, а ее ослабевшие руки ползали по одеялу -- неприятное, бессильное движение всех умирающих, которые точно заранее натягивают на себя саван! Бледный, как изваяние, с красными, как горящие угли, глазами, Шарль уже не плача стоял напротив Эммы, у изножья кровати, а священник, опустившись на одно колено, шептал себе под нос молитвы. |
| Elle tourna sa figure lentement, et parut saisie de joie à voir tout à coup l'étole violette, sans doute retrouvant au milieu d'un apaisement extraordinaire la volupté perdue de ses premiers élancements mystiques, avec des visions de béatitude éternelle qui commençaient. | Эмма медленно повернула голову и, увидев лиловую епитрахиль, явно обрадовалась: в нечаянном успокоении она, наверное, вновь обрела утраченную сладость своих первых мистических порывов, это был для нее прообраз вечного блаженства. |
| Le prêtre se releva pour prendre le crucifix ; alors elle allongea le cou comme quelqu'un qui a soif, et, collant ses lèvres sur le corps de l'Homme-Dieu, elle y déposa de toute sa force expirante le plus grand baiser d'amour qu'elle eût jamais donné. Ensuite il récita le Misereratur et l'Indulgentiam , trempa son pouce droit dans l'huile et commença les onctions : d'abord sur les yeux, qui avaient tant convoité toutes les somptuosités terrestres ; puis sur les narines, friandes de brises tièdes et de senteurs amoureuses ; puis sur la bouche, qui s'était ouverte pour le mensonge, qui avait gémi d'orgueil et crié dans la luxure ; puis sur les mains, qui se délectaient aux contacts suaves, et enfin sur la plante des pieds, si rapides autrefois quand elle courait à l'assouvissance de ses désirs, et qui maintenant ne marcheraient plus. | Священник встал и взял распятье. Эмма вытянула шею, как будто ей хотелось пить, припала устами к телу богочеловека и со всей уже угасающей силой любви запечатлела на нем самый жаркий из всех своих поцелуев. После этого священник прочел Misereatur ["Да смилуется" (лат.)] и Indulgentiam ["Отпущение" (лат.)], обмакнул большой палец правой руки в миро и приступил к помазанию: умастил ей сперва глаза, еще недавно столь жадные до всяческого земного великолепия; затем - ноздри, с упоением вдыхавшие теплый ветер и ароматы любви; затем - уста, откуда исходила ложь, вопли оскорбленной гордости и сладострастные стоны; затем - руки, получавшие наслаждение от нежных прикосновений, и, наконец, подошвы ног, которые так быстро бежали, когда она жаждала утолить свои желания, и которые никогда уже больше не пройдут по земле. |
| Le curé s'essuya les doigts, jeta dans le feu les brins de coton trempés d'huile, et revint s'asseoir près de la moribonde pour lui dire qu'elle devait à présent joindre ses souffrances à celles de Jésus-Christ et s'abandonner à la miséricorde divine. | Священник вытер пальцы, бросил в огонь замасленные комочки хлопчатой бумаги, опять подсел к умирающей и сказал, что теперь ей надлежит подумать не о своих муках, а о муках Иисуса Христа и поручить себя милосердию божию. |
| En finissant ses exhortations, il essaya de lui mettre dans la main un cierge bénit, symbole des gloires célestes dont elle allait tout à l'heure être environnée. Emma, trop faible, ne put fermer les doigts, et le cierge, sans M. Bournisien, serait tombé à terre. | Кончив напутствие, он попытался вложить ей в руки освященную свечу - символ ожидающего ее неземного блаженства, но Эмма от слабости не могла ее держать, и если б не аббат, свеча упала бы на пол. |
| Cependant elle n'était plus aussi pâle, et son visage avait une expression de sérénité, comme si le sacrement l'eût guérie. | Эмма между тем слегка порозовела, и лицо ее приняло выражение безмятежного спокойствия, словно таинство исцелило ее. |
| Le prêtre ne manqua point d'en faire l'observation ; il expliqua même à Bovary que le Seigneur, quelquefois, prolongeait l'existence des personnes lorsqu'il le jugeait convenable pour leur salut ; et Charles se rappela un jour où, ainsi près de mourir, elle avait reçu la communion. | Священнослужитель не преминул обратить на это внимание Шарля. Он даже заметил, что господь в иных случаях продлевает человеку жизнь, если так нужно для его спасения. Шарль припомнил, что однажды она уже совсем умирала и причастилась. |
| -- Il ne fallait peut-être pas se désespérer, pensa-t-il. | "Может быть, еще рано отчаиваться", - подумал он. |
| En effet, elle regarda tout autour d'elle, lentement, comme quelqu'un qui se réveille d'un songe, puis, d'une voix distincte, elle demanda son miroir, et elle resta penchée dessus quelque temps jusqu'au moment où de grosses larmes lui découlèrent des yeux. Alors elle se renversa la tête en poussant un soupir et retomba sur l'oreiller. | В самом деле: Эмма, точно проснувшись, медленно обвела глазами комнату, затем вполне внятно попросила подать ей зеркало и, нагнувшись, долго смотрелась, пока из глаз у нее не выкатились две крупные слезы. Тогда она вздохнула и откинулась на подушки. |
| Sa poitrine aussitôt se mit à haleter rapidement. La langue tout entière lui sortit hors de la bouche ; ses yeux, en roulant, pâlissaient comme deux globes de lampe qui s'éteignent, à la croire déjà morte, sans l'effrayante accélération de ses côtes, secouées par un souffle furieux, comme si l'âme eût fait des bonds pour se détacher. Félicité s'agenouilla devant le crucifix, et le pharmacien lui-même fléchit un peu les jarrets, tandis que M. Canivet regardait vaguement sur la place. Bournisien s'était remis en prière, la figure inclinée contre le bord de la couche, avec sa longue soutane noire qui traînait derrière lui dans l'appartement. Charles était de l'autre côté, à genoux, les bras étendus vers Emma. Il avait pris ses mains et il les serrait, tressaillant à chaque battement de son coeur, comme au contrecoup d'une ruine qui tombe. A mesure que le râle devenait plus fort, l'ecclésiastique précipitait ses oraisons : elles se mêlaient aux sanglots étouffés de Bovary, et quelquefois tout semblait disparaître dans le sourd murmure des syllabes latines, qui tintaient comme un glas de cloche. | В ту же минуту она начала задыхаться. Язык вывалился наружу, глаза закатились под лоб и потускнели, как абажуры на гаснущих лампах; от учащенного дыхания у нее так страшно ходили бока, точно из тела рвалась душа, а если б не это, можно было бы подумать, что Эмма уже мертва. Фелисите опустилась на колени перед распятьем; фармацевт - и тот слегка подогнул ноги; г-н Каниве невидящим взглядом смотрел в окно. Бурнизьен, нагнувшись к краю постели, опять начал молиться; его длинная сутана касалась пола. Шарль стоял на коленях по другую сторону кровати и тянулся к Эмме. Он сжимал ей руки, вздрагивая при каждом биении ее сердца, точно отзываясь на грохот рушащегося здания. Чем громче хрипела Эмма, тем быстрее священник читал молитвы. Порой слова молитв сливались с приглушенными рыданиями Бовари, а порой все тонуло в глухом рокоте латинских звукосочетаний, гудевших, как похоронный звон. |
| Tout à coup, on entendit sur le trottoir un bruit de gros sabots, avec le frôlement d'un bâton ; et une voix s'éleva, une voix rauque, qui chantait : | Внезапно на тротуаре раздался топот деревянных башмаков, стук палки, и хриплый голос запел: |
| Souvent la chaleur d'un beau jour | Девчонке в жаркий летний день |
| Fait rêver fillette à l'amour. | Мечтать о миленьком не лень. |
| Emma se releva comme un cadavre que l'on galvanise, les cheveux dénoués, la prunelle fixe, béante. | Эмма, с распущенными волосами, уставив в одну точку расширенные зрачки, приподнялась, точно гальванизированный труп. |
| Pour amasser diligemment | За жницей только поспевай! |
| Les épis que la faux moissonne, | Нанетта по полю шагает |
| Ma Nanette va s'inclinant | И, наклоняясь то и знай, |
| Vers le sillon qui nous les donne. | С земли колосья подбирает" |
| -- L'aveugle ! s'écria-t-elle. | - Слепой! - крикнула Эмма |
| Et Emma se mit à rire, d'un rire atroce, frénétique, désespéré, croyant voir la face hideuse du misérable, qui se dressait dans les ténèbres éternelles comme un épouvantement. | и вдруг залилась ужасным, безумным, исступленным смехом - ей привиделось безобразное лицо нищего, пугалом вставшего перед нею в вечном мраке. |
| Il souffla bien fort ce jour-là. | Вдруг ветер налетел на дол |
| Et le jupon court s'envola ! | И мигом ей задрал подол. |
| Une convulsion la rabattit sur le matelas. Tous s'approchèrent. Elle n'existait plus | Судорога отбросила Эмму на подушки. Все обступили ее. Она скончалась. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
