| English | Русский |
| DEAR PHILLIPS, | Любезный Филипс! |
| In my last I treated you with a high flavoured dish, in the character of the Scotch lieutenant, and I must present him once more for your entertainment. It was our fortune to feed upon him the best part of three days; and I do not doubt that he will start again in our way before we shall have finished our northern excursion. | В последнем моем письме я предложил вам такое вкусное блюдо, как шотландский лейтенант, и теперь я еще раз попотчую вас им для вашего увеселения. Судьбе угодно было, чтобы мы угощались им добрых три дня, и я не сомневаюсь, что он еще объявится на нашем пути, прежде чем мы закончим предпринятую нами поездку на север. |
| The day after our meeting with him at Durham proved so tempestuous that we did not choose to proceed on our journey; and my uncle persuaded him to stay till the weather should clear up, giving him, at the same time, a general invitation to our mess. The man has certainly gathered a whole budget of shrewd observations, but he brings them forth in such an ungracious manner as would be extremely disgusting, if it was not marked by that characteristic oddity which never fails to attract the attention -- He and Mr Bramble discoursed, and even disputed, on different subjects in war, policy, the belles lettres, law, and metaphysics; and sometimes they were warmed into such altercation as seemed to threaten an abrupt dissolution of their society; but Mr Bramble set a guard over his own irascibility, the more vigilantly as the officer was his guest; and when, in spite of all his efforts, he began to wax warm, the other prudently cooled in the same proportion. | На следующий день после встречи нашей с ним в Дархеме погода была такая ненастная, что мы не пожелали продолжать путешествие, и дядюшка уговорил лейтенанта подождать, пока не минует ненастье, а также предложил ему разделять с нами наши трапезы. Этот шотландец, без сомнения, собрал целый короб любопытных наблюдений, но повествует он о них столь неизящно, что это вызывало бы даже чувство отвращения, если бы не присущая ему чудаковатость, которая неизменно привлекает внимание. Он и мистер Брамбл беседовали и спорили о всевозможных предметах, о войне, о политике, об изящной литературе, о законоведении и метафизике; иной раз они вступали в такие жаркие пререкания, которые грозили прервать их знакомство, но мистер Брамбл обуздывал свою раздражительность, памятуя, что лейтенант его гость, а когда, несмотря на все усилия, начинал горячиться, собеседник его из благоразумия в такой же мере остывал. |
| Mrs Tabitha chancing to accost her brother by the familiar diminutive of Matt, | Случилось как-то, что мисс Табита назвала своего брата уменьшительным именем "Мэт". |
| 'Pray, sir (said the lieutenant), 'is your name Matthias?' | - Разрешите спросить, сэр, - вмешался лейтенант, - ваше имя Матиас? |
| You must know it is one of our uncle's foibles to be ashamed of his name Matthew, because it is puritanical; and this question chagrined him so much, that he answered, | Да будет вам известно, что дядюшка имеет слабость стыдиться своего имени Мэтью как имени пуританского и этот вопрос столь не понравился ему, что он очень резко и с досадой ответил: |
| 'No, by G-d!' in a very abrupt tone of displeasure. -- The Scot took umbrage at the manner of his reply, and bristling up, | - Черт возьми, нет! Шотландец был обижен таким ответом и сказал в сердцах: |
| 'If I had known (said he) that you did not care to tell your name, I should not have asked the question -- The leddy called you Matt, and I naturally thought it was Matthias: -- perhaps, it may be Methuselah, or Metrodorus, or Metellus, or Mathurinus, or Malthinnus, or Matamorus, or | - Если бы я знал, что вы не желаете назвать свое имя, я бы и спрашивать вас не стал. Леди назвала вас Мэт, вот я и подумал, не зовут ли вас Матиас, а может быть, Мафусаил, или Метродор, или Метел, или Матурин, или Малтин, или Матамор, или... |
| --' 'No (cried my uncle laughing), it is neither of those, captain: my name is Matthew Bramble, at, your service. -- The truth is, have a foolish pique at the name of Matthew, because it favours of those canting hypocrites, who, in Cromwell's time, christened all their children by names taken from the scripture.' | - Нет, нет! - со смехом воскликнул дядюшка. - Вы не угадали, лейтенант. Зовут меня Мэтью Брамбл, с вашего позволения. По правде сказать, я питаю глупейшую неприязнь к имени Мэтью, потому что оно отзывается этими лицемерными ханжами, которые во времена Кромвеля давали всем своим детям имена из Библии. |
| 'A foolish pique indeed. (cried Mrs Tabby), and even sinful, to fall out with your name because it is taken from holy writ. -- I would have you to know, you was called after great-uncle Matthew ap Madoc ap Meredith, esquire, of Llanwysthin, in Montgomeryshire, justice of the quorum, and crusty ruttleorum, a gentleman of great worth and property, descended in a strait line, by the female side, from Llewellyn, prince of Wales.' | - И в самом деле, очень глупо и даже грешно ненавидеть свое имя, потому что оно взято из Священного писания! - вмешалась мисс Табби. - Вам следовало бы знать, что вас назвали в честь вашего двоюродного деда Мэтью ап Мэдок ап Мередит, эсквайра, из Лланустина в Монтгомершире, судьи, джентльмена весьма почтенного и богатого, который с материнской стороны происходил по прямой линии от Ллевелина, принца Уэльского. |
| This genealogical anecdote seemed to make some impression upon the North-Briton, who bowed very low to the descendant of Llewellyn, and observed that he himself had the honour of a scriptural nomination. The lady expressing a desire of knowing his address, he said, he designed himself Lieutenant Obadiah Lismahago; and in order to assist her memory, he presented her with a slip of paper inscribed with these three words, which she repeated with great emphasis, declaring, it was one of the most noble and sonorous names she had ever heard. | Этот анекдот из родословной произвел, казалось, впечатление на шотландца, который отвесил низкий поклон потомкам Ллевелина и сообщил, что и сам он имеет честь носить библейское имя. Когда тетушка выразила желание его узнать, он сказал, что зовут его лейтенант Обадия Лисмахаго, и, дабы помочь ей запомнить, подал клочок бумаги, на котором были написаны эти три слова, которые она повторила весьма выразительно, объявив, что это одно из самых благородных и благозвучных имен, когда-либо ею слышанных. |
| He observed that Obadiah was an adventitious appellation, derived from his great- grandfather, who had been one of the original covenanters; but Lismahago was the family surname, taken from a place in Scotland so called. He likewise dropped some hints about the antiquity of his pedigree, adding, with a smile of self-denial, Sed genus et proavos, et quoe non fecimus ipsi, vix ea nostra voco, which quotation he explained in deference to the ladies; and Mrs Tabitha did not fail to compliment him on his modesty in waving the merit of his ancestry, adding, that it was the less necessary to him, as he had such a considerable fund of his own. She now began to glew herself to his favour with the grossest adulation. | Лейтенант объяснил, что Обадия - имя адвентистское, так звали его прадеда, одного из первых ковенанторов, а Лисмахаго происходит от местечка в Шотландии, носящего это название. Он упомянул также о древности своего рода, прибавив со смиренною улыбкою: "Sed genus et proavos, et quoe non fecimus, ipsi, vix ea nostra voco" {Но едва ли мы можем назвать своими род и предков и то, что мы сами свершить не могли. Овидий (лат.).}, - каковое изречение перевел в угоду нашим леди, а мисс Табита не преминула похвалить его за скромность, с которой он не приписывает себе заслуг своих предков, и добавила, что он в них и не нуждается, ибо у него немало собственных заслуг. |
| -- She expatiated upon the antiquity and virtues of the Scottish nation, upon their valour, probity, learning, and politeness. She even descended to encomiums on his own personal address, his gallantry, good sense, and erudition. -- She appealed to her brother, whether the captain was not the very image of our cousin governor Griffith. She discovered a surprising eagerness to know the particulars of his life, and asked a thousand questions concerning his atchievements in war; all which Mr Lismahago answered with a sort of jesuitical reserve, affecting a reluctance to satisfy her curiosity on a subject that concerned his own exploits. | Тут тетушка начала донимать его самой грубой лестью. Она заговорила о древнем происхождении и добродетелях шотландского народа, об их доблести, честности, учености и вежливости. Она даже принялась восхвалять его собственное обхождение, учтивость, здравый ум и глубокие познания. Своего брата она просила подтвердить, что лейтенант как две капли воды похож на нашего родственника губернатора Грифита. Она обнаружила горячее желание знать все обстоятельства его жизни и задавала тысячу вопросов о воинских его подвигах. На все эти вопросы мистер Лисмахаго отвечал с какой-то иезуитской скромностью, притворяясь, будто неохотно удовлетворяет ее любопытство, коли речь идет о собственных его деяниях. |
| By dint of her interrogations, however, we learned, that he and ensign Murphy had made their escape from the French hospital at Montreal, and taken to the woods, in hope of reaching some English settlement; but mistaking their route, they fell in with a party of Miamis, who carried them away in captivity. The intention of these Indians was to give one of them as an adopted son to a venerable sachem, who had lost his own in the course of the war, and to sacrifice the other according to the custom of the country. Murphy, as being the younger and handsomer of the two, was designed to fill the place of the deceased, not only as the son of the sachem, but as the spouse of a beautiful squaw, to whom his predecessor had been betrothed; but in passing through the different whigwhams or villages of the Miamis, poor Murphy was so mangled by the women and children, who have the privilege of torturing all prisoners in their passage, that, by the time they arrived at the place of the sachem's residence, he was rendered altogether unfit for the purposes of marriage: | Однако благодаря ее вопросам мы узнали, что Лисмахаго с прапорщиком Морфи бежали из французского госпиталя в Монреале и скрылись в лесах, надеясь добраться до какого-нибудь английского поселения, но они заблудились и встретились с отрядом индейцев миами, которые захватили их в плен. Индейцы эти хотели отдать одного из них в приемные сыновья почтенному главному вождю, чей родной сын был убит на войне, а другого по обычаям своей страны принести в жертву. Морфи, как более молодой и красивый, должен был заместить умершего и занять место не только сына вождя, но и супруга прекрасной сквау, с которой был помолвлен его предшественник. Однако же, когда их вели мимо вигвамов миами, женщины и дети, которым дано право мучить проходящих пленных, так изувечили беднягу Морфи, что к тому времени, как они прибыли к месту жительства вождя, он оказался совсем непригодным для бракосочетания. |
| it was determined therefore, in the assembly of the warriors, that ensign Murphy should be brought to the stake, and that the lady should be given to lieutenant Lismahago, who had likewise received his share of torments, though they had not produced emasculation. -- A joint of one finger had been cut, or rather sawed off with a rusty knife; one of his great toes was crushed into a mash betwixt two stones; some of his teeth were drawn, or dug out with a crooked nail; splintered reeds had been thrust up his nostrils and other tender parts; and the calves of his legs had been blown up with mines of gunpowder dug in the flesh with the sharp point of the tomahawk. | По сей причине на собрании воинов порешили привязать к столбу и пытать прапорщика Морфи, а индейскую леди отдать лейтенанту Лисмахаго, который также претерпел свою долю мучений, по не утратил мужской силы. Ему отрубили, или, вернее, отпилили, заржавленным ножом сустав одного пальца на руке, размозжили между двумя камнями большой палец на ноге, вырвали или выковыряли кривым гвоздем несколько зубов, проткнули расщепленным тростником ноздри и другие чувствительные места, а в икры ног загнали острым концом томагавка порох, который потом подожгли. |
| The Indians themselves allowed that Murphy died with great heroism, singing, as his death song, the Drimmendoo, in concert with Mr Lismahago, who was present at the solemnity. After the warriors and the matrons had made a hearty meal upon the muscular flesh which they pared from the victim, and had applied a great variety of tortures, which he bore without flinching, an old lady, with a sharp knife, scooped out one of his eyes, and put a burning coal in the socket. The pain of this operation was so exquisite that he could not help bellowing, upon which the audience raised a shout of exultation, and one of the warriors stealing behind him, gave him the coup de grace with a hatchet. | Что касается Морфи, то сами индейцы признали, что он умер весьма героически, распевая, вместо предсмертной песни, "Дрименду" вкупе с мистером Лисмахаго, который присутствовал при этом торжестве. После того как воины и матроны досыта поели жилистого мяса, отрезанного от их жертвы, и подвергли Морфи всевозможным пыткам, которые он стойко переносил, некая старая леди выковыряла ему острым ножом один глаз, а в орбиту вставила горящий уголек. Боль была столь мучительна, что Морфи не мог удержаться и взвыл, а зрители разразились ликующими криками, и один из воинов, подкравшись к несчастному сзади, нанес ему топором coup de grace {Последний удар, которым добивают, чтобы прекратить мучения (франц.).}. |
| Lismahago's bride, the squaw Squinkinacoosta, distinguished herself on this occasion. -- She shewed a great superiority of genius in the tortures which she contrived and executed with her own hands. -- She vied with the stoutest warrior in eating the flesh of the sacrifice; and after all the other females were fuddled with dram-drinking, she was not so intoxicated but that she was able to play the game of the platter with the conjuring sachem, and afterwards go through the ceremony of her own wedding, which was consummated that same evening. The captain had lived very happily with this accomplished squaw for two years, during which she bore him a son, who is now the representative of his mother's tribe; but, at length, to his unspeakable grief, she had died of a fever, occasioned by eating too much raw bear, which they had killed in a hunting excursion. | При сем случае отличилась невеста Лисмахаго, сквау Скуинкинакуста. Она проявила удивительные способности в изобретении пыток и пытала пленника собственноручно. Мясо жертвы она поедала взапуски с сильнейшими воинами, а когда все прочие женщины охмелели от спиртного, она была настолько трезва, что могла еще исполнить обряд своего бракосочетания, которое совершилось в тот же вечер. С этой примерной сквау лейтенант прожил счастливо два года, в течение которых она принесла ему сына, и сей отпрыск теперь возглавляет племя своей матери. Но в конце концов, к неизреченной его печали, она умерла от горячки, объевшись сырым мясом убитого ими на охоте медведя. |
| By this time, Mr Lismahago was elected sachem, acknowledged first warrior of the Badger tribe, and dignified with the name or epithet of Occacanastaogarora, which signifies nimble as a weasel; but all these advantages and honours he was obliged to resign, in consequence of being exchanged for the orator of the community, who had been taken prisoner by the Indians that were in alliance with the English. At the peace, he had sold out upon half pay, and was returned to Britain, with a view to pass the rest of his life in his own country, where he hoped to find some retreat where his slender finances would afford him a decent subsistence. | К тому времени мистер Лисмахаго был выбран главным вождем племени Барсуков и был удостоен носить имя или прозвище Оккаканастаогарора, что значит "проворен, как ласка", но от всех этих преимуществ и почестей он принужден был отказаться, потому что его обменяли на глашатая общины, захваченного в плен индейцами, которые находились в союзе с англичанами. По заключении мира он продал свой патент, вышел в отставку на половинном жалованье и вернулся в Англию, намереваясь провести остаток дней своих на родине, в надежде найти такое пристанище, где бы при скудных своих средствах мог жить безбедно. |
| Such are the outlines of Mr Lismahago's history, to which Tabitha did seriously incline her ear; -- indeed, she seemed to be taken with the same charms that captivated the heart of Desdemona, who loved the Moor for the dangers he had past. | Такова вкратце история мистера Лисмахаго, коей Табита "с серьезностью внимала"; в самом деле она, кажется, пленилась теми же чарами, которые покорили сердце Дездемоны, полюбившей мавра "за муки, перенесенные им". |
| The description of poor Murphy's sufferings, which threw my sister Liddy into a swoon, extracted some sighs from the breast of Mrs Tabby: when she understood he had been rendered unfit for marriage, she began to spit, and ejaculated, | Описание пыток бедного Морфи, заставившее мою сестру Лидди лишиться чувств, исторгло несколько вздохов из груди мисс Табби; когда же она узнала, что его сделали неспособным к супружеской жизни, то начала плеваться и воскликнула: |
| 'Jesus, what cruel barbarians!' | - Боже мой, какие жестокие дикари! |
| and she made wry faces at the lady's nuptial repast; but she was eagerly curious to know the particulars of her marriage-dress; whether she wore high-breasted stays or bodice, a robe of silk or velvet, and laces of Mechlin or minionette -- she supposed, as they were connected with the French, she used rouge, and had her hair dressed in the Parisian fashion. | Слушая рассказ о свадебном пире индейской леди, она корчила гримасы, однако же любопытствовала узнать, каков был наряд невесты, была ли она в высоком корсете или в корсаже, платье на ней было шелковое или бархатное, а кружева мехлинские или миньонет. Она полагалае что поскольку это племя находилось в союзе с французами, то невеста была нарумянена, а волосы убрала по французской моде. |
| The captain would have declined giving a catagorical explanation of all these particulars, observing, in general, that the Indians were too tenacious of their own customs to adopt the modes of any nation whatsoever; he said, moreover, that neither the simplicity of their manners nor the commerce of their country, would admit of those articles of luxury which are deemed magnificence in Europe; and that they were too virtuous and sensible to encourage the introduction of any fashion which might help to render them corrupt and effeminate. | Лейтенант желал уклониться от подробного ответа и заметил, что индейцы слишком привержены к своим собственным обычаям, чтобы перенимать моды у других народов. Потом он присовокупил, что простота нравов и состояние торговли в их стране препятствуют появлению у них вещей, которые в Европе почитаются предметами роскоши, и к тому же они слишком добродетельны и благоразумны, чтобы потворствовать тем модам, какие могли бы их развратить и изнежить. |
| These observations served only to inflame her desire of knowing the particulars about which she had enquired; and, with all his evasion, he could not help discovering the following circumstances -- that his princess had neither shoes, stockings, shift, nor any kind of linen -- that her bridal dress consisted of a petticoat of red bays, and a fringed blanket, fastened about her shoulders with a copper skewer; but of ornaments she had great plenty. -- Her hair was curiously plaited, and interwoven with bobbins of human bone -- one eye-lid was painted green, and the other yellow; the cheeks were blue, the lips white, the teeth red, and there was a black list drawn down the middle of the forehead as far as the tip of the nose -- a couple of gaudy parrot's feathers were stuck through the division of the nostrils -- there was a blue stone set in the chin, her ear-rings consisted of two pieces of hickery, of the size and shape of drum-sticks -- her arms and legs were adorned with bracelets of wampum -- her breast glittered with numerous strings of glass beads -- she wore a curious pouch, or pocket of woven grass, elegantly painted with various colours -- about her neck was hung the fresh scalp of a Mohawk warrior, whom her deceased lover had lately slain in battle -- and, finally, she was anointed from head to foot with bear's grease, which sent forth a most agreeable odour. | Эти замечания только разожгли желание мисс Табиты получить подробные ответы на все ее вопросы, и, как ни увертывался мистер Лисмахаго, пришлось ему поведать, что у принцессы не было ни башмаков, ни чулок, ни рубашки или другого белья, что подвенечным нарядом служила ей красная байковая юбка и одеяло с бахромой, наброшенное на плечи и скрепленное медной булавкой, но всяких украшений было у нее великое множество. В косы ее были искусно вплетены суставы человеческих костей, одно веко выкрашено зеленой краской, другое желтой; щеки были синие, губы белые, зубы красные, поперек лба и до кончика носа проведена черная черта, ноздри проткнуты двумя пестрыми перьями попугая, в подбородок вставлен синий камень. Серьгами служили ей два сучка орешника, величиной и формой напоминавшие барабанные палочки; руки и ноги были украшены браслетами из ракушек, на груди сверкали стеклянные бусы, а на шее висел свежий скальп воина-могаука, убитого в бою ее покойным женихом. В довершение всего она была с ног до головы вымазана медвежьим жиром, распространявшим приятнейший аромат. |
| One would imagine that these paraphernalia would not have been much admired by a modern fine lady; but Mrs Tabitha was resolved to approve of all the captains connexions. -- She wished, indeed, the squaw had been better provided with linen; but she owned there was much taste and fancy in her ornaments; she made no doubt, therefore, that madam Squinkinacoosta was a young lady of good sense and rare accomplishments, and a good christian at bottom. Then she asked whether his consort had been high church or low-church, presbyterian or anabaptist, or had been favoured with any glimmering of the new light of the gospel? When he confessed that she and her whole nation were utter strangers to the christian faith, she gazed at him with signs of astonishment, and Humphry Clinker, who chanced to be in the room, uttered a hollow groan. | Казалось бы, такое убранство не могло привести в восхищение изящную модницу, но мисс Табита решила одобрять все, что имело касательство к лейтенанту. Правда, она пожалела, что у сквау не было белья, однако ж признала, что много было вкуса и фантазии в ее украшениях. Поэтому она не сомневалась, что мадам Скуинкинакуста была весьма рассудительной молодой леди, наделенной редкими достоинствами, и доброй христианкой в душе. Потом она спросила, была ли его супруга привержена Высокой или Низкой церкви, была она пресвитерианкой, или анабаптисткой, а может быть, ее осенил новый свет евангельской веры? Когда же он объявил, что и она и все ее племя не имели понятия о христианской вере, она с изумлением вытаращила на пего глаза, а Хамфри Клинкер, случайно присутствовавший при этом разговоре, испустил глухой стон. |
| After some pause, | После недолгого молчания она воскликнула: |
| 'In the name of God, captain Lismahago (cried she), what religion do they profess?' | - СкажитЙ, ради бога, лейтенант Лисмахаго, какую же веру они исповедуют? |
| 'As to religion, madam (answered the lieutenant), it is among those Indians a matter of great simplicity -- they never heard of any Alliance between Church and State. -- They, in general, worship two contending principles; one the Fountain of all Good, the other the source of all evil. The common people there, as in other countries, run into the absurdities of superstition; but sensible men pay adoration to a Supreme Being, who created and sustains the universe.' | - Что касается до веры, мадам, - отвечал лейтенант, - то у этих индейцев религия очень простоя - о соединении церкви с государством они и не слыхивали. В общем, они чтут два противоборствующих начала: одно есть источник всякого добра, другое - источник всякого зла. Как и в других странах, простой народ предан там нелепым суевериям, но люди разумные поклоняются высшему существу, которое создало и охраняет вселенную. |
| 'O! what pity (exclaimed the pious Tabby), that some holy man has not been inspired to go and convert these poor heathens!' | - О, какая жалость, что ни одного праведного мужа не осенило пойти и обратить в истинную веру этих бедных язычников! - воскликнула благочестивая Табби. |
| The lieutenant told her, that while he resided among them, two French missionaries arrived, in order to convert them to the catholic religion; but when they talked of mysteries and revelations, which they could neither explain nor authenticate, and called in the evidence of miracles which they believed upon hearsay; when they taught that the Supreme Creator of Heaven and Earth had allowed his only Son, his own equal in power and glory, to enter the bowels of a woman, to be born as a human creature, to be insulted, flagellated, and even executed as a malefactor; when they pretended to create God himself, to swallow, digest, revive, and multiply him ad infinitum, by the help of a little flour and water, the Indians were shocked at the impiety of their presumption. | Лейтенант поведал ей, что покуда он жил с индейцами, туда пришли два французских миссионера с намерением привести их в лоно католической церкви. Однако ж когда они заговорили о таинствах и откровениях, коих не могли ни объяснить, ни подкрепить доказательствами, и ссылались на чудеса, в которые верили понаслышке, когда они стали поучать, что творец неба и земли позволил своему единственному сыну, равному ему по силе и славе, войти во чрево женщины, а потом родиться человеком, которого поносили, бичевали и даже казнили, как злодея, когда они объявили, что могут создавать самого бога, глотать его, переваривать и размножать ad infiniturn {До бесконечности (лат.).} с помощью муки и воды, - тогда индейцы возмутились их кощунственной самонадеянности. |
| -- They were examined by the assembly of the sachems who desired them to prove the divinity of their mission by some miracle. -- They answered, that it was not in their power. | Миссионеров допрашивали на собрании вождей, которые потребовали, чтобы они доказали каким-нибудь чудом божественность своего учения. Те отвечали, что это не в их власти. |
| -- 'If you were really sent by Heaven for our conversion (said one of the sachems), you would certainly have some supernatural endowments, at least you would have the gift of tongues, in order to explain your doctrine to the different nations among which you are employed; but you are so ignorant of our language, that you cannot express yourselves even on the most trifling subjects.' | - Если бы вас в самом деле послало небо для нашего обращения в другую веру, - сказал один из вождей, - вы, конечно, были бы наделены какой-нибудь сверхъестественной силой, по крайней мере, обладали бы даром говорить на многих языках, чтобы объяснять ваше учение разным народам, среди которых проповедуете; но вы так плохо знаете наш язык, что не можете толковать даже о самых простых вещах. |
| In a word, the assembly were convinced of their being cheats, and even suspected them of being spies: they ordered them a bag of Indian corn apiece, and appointed a guide to conduct them to the frontiers; but the missionaries having more zeal than discretion, refused to quit the vineyard. -- They persisted in saying mass, in preaching, baptizing, and squabbling with the conjurers, or priests of the country, till they had thrown the whole community into confusion. -- Then the assembly proceeded to try them as impious impostors, who represented the Almighty as a trifling, weak, capricious being, and pretended to make, unmake, and reproduce him at pleasure; they were, therefore, convicted of blasphemy and sedition, and condemned to the stale, where they died singing Salve regina, in a rapture of joy, for the crown of martyrdom which they had thus obtained. | Словом, собрание убедилось в том, что они обманщики, и даже заподозрило их в шпионстве. Приказано было дать каждому из них по мешку с индейским зерном и проводника, который довел бы их до границы. Но миссионеры, наделенные не столько благоразумием, сколько рвением, отказались покинуть вертоград. Они упрямо служили мессы, проповедовали, крестили и препирались с колдунами, сиречь жрецами, покуда не привели в смятение всю общину. Тогда собрание решило судить их как богохульников и обманщиков, которые изображают всемогущего каким-то ничтожным, слабым, привередливым существом и говорят, будто по своему желанию могут его создавать, уничтожать и снова производить. Посему их осудили за кощунство и бунт и приговорили к пыткам, для чего привязали к столбу, где они и умерли, распевая "Salve regina" {Хвала тебе, царица небесная (лат.).}, ликуя и радуясь венцу мученическому, который себе стяжали. |
| In the course of this conversation, lieutenant Lismahago dropt some hints by which it appeared he himself was a free-thinker. Our aunt seemed to be startled at certain sarcasms he threw out against the creed of saint Athanasius -- He dwelt much upon the words, reason, philosophy, and contradiction in terms -- he bid defiance to the eternity of hell-fire; and even threw such squibs at the immortality of the soul, as singed a little the whiskers of Mrs Tabitha's faith; for, by this time she began to look upon Lismahago as a prodigy of learning and sagacity. -- In short, he could be no longer insensible to the advances she made towards his affection; and although there was something repulsive in his nature, he overcame it so far as to make some return to her civilities. -- Perhaps, he thought it would be no bad scheme, in a superannuated lieutenant on half-pay, to effect a conjunction with an old maid, who, in all probability, had fortune enough to keep him easy and comfortable in the fag-end of his days | В продолжение этой беседы лейтенант Лисмахаго бросал некоторые намеки, из коих явствовало, что сам он был вольнодумцем. Тетушка наша была как будто поражена саркастическими его замечаниями о вере святого Афанасия. Он частенько повторял такие слова, как "разум", "философия" и "противоречие в определениях", отказывался верить в вечный огонь адский и даже бросал такие петарды в бессмертие души, что слегка опалил веру мисс Табиты, ибо к тому времени она уже взирала на Лисмахаго, как на чудо учености и проницательности. Короче, он не мог долее оставаться нечувствительным к ее попыткам завоевать его расположение и, хотя по природе своей он несколько грубоват, однако пересилил себя настолько, что стал отвечать на ее любезности. Может быть, он рассудил, что совсем не худо для старого лейтенанта, вышедшего в отставку на половинном жалованье, заключить союз с престарелой девицей, которая, по всей вероятности, имеет достаточно денег, чтобы покоить и холить его на склоне лет. |
| -- An ogling correspondence forthwith commenced between this amiable pair of originals -- He began to sweeten the natural acidity of his discourse with the treacle of compliment and commendation -- He from time to time offered her snuff, of which he himself took great quantities, and even made her a present of a purse of silk grass, woven by the hands of the amiable Squinkinacoosta, who had used it as a shot-pouch in her hunting expeditions. | И вот эти славные чудаки начали делать друг другу глазки. Свои обычно желчные речи лейтенант подслащивал патокой любезностей и похвал. Время от времени он потчевал ее нюхательным табаком, который потреблял в большом количестве, и даже преподнес ей кошелек из шелковистой травы, сплетенный руками прекрасной Скуинкинакусты, которая носила в нем порох, когда хаживала на охоту. |
| From Doncaster northwards, all the windows of all the inns are scrawled with doggeral rhimes, in abuse of the Scotch nation; and what surprised me very much, I did not perceive one line written in the way of recrimination -- Curious to hear what Lismahago would say on this subject, I pointed out to him a very scurrilous epigram against his countrymen, which was engraved on one of the windows of the parlour where we sat. -- He read it with the most starched composure; and when I asked his opinion of the poetry, | К северу от Донкестера во всех гостиницах нацарапаны на окнах скверные вирши в поношение шотландской нации; а еще более подивился я тому, что не приметил ни одной строки, отвечающей на такие оскорбления. Любопытствуя узнать, что скажет об этом Лисмахаго, я указал ему на непристойную эпиграмму на его соотечественников, вырезанную на оконном стекле в гостиной, где мы сидели. Он прочитал ее с невозмутимейшим видом, а когда я пожелал узнать его мнение об этом стишке, сказав; |
| 'It is vara terse and vara poignant (said he); but with the help of a wat dish-clout, it might be rendered more clear and parspicuous. -- I marvel much that some modern wit has not published a collection of these essays under the title of the Glaziers Triumph over Sawney the Scot -- I'm persuaded it would be a vara agreeable offering to the patriots of London and Westminster.' | - Очень выразительно и очень остро, но было бы яснее и виднее, если бы протереть стекло мокрой салфеткой. Дивлюсь, что какой-нибудь нынешний остроумец не издал собрания таковых стишков под заглавием: "Торжество стекольщика над простофилей-шотландцем". Я убежден, что это подношение было бы весьма приятно лондонским и вестминстерским патриотам. |
| When I expressed some surprize that the natives of Scotland, who travel this way, had not broke all the windows upon the road, | Когда же я выразил удивление, почему уроженцы Шотландии, проезжающие этой дорогой, не выбьют всех окон, лейтенант возразил: |
| 'With submission (replied the lieutenant), that were but shallow policy -- it would only serve to make the satire more cutting and severe; and I think it is much better to let it stand in the window, than have it presented in the reckoning.' | - Плохая бы это была политика, с вашего разрешения! Она привела бы только к тому, что сатира сделалась бы более резкой и язвительной. Думаю, гораздо лучше оставлять ее на окнах, чем платить за стекла. |
| My uncle's jaws began to quiver with indignation. -- He said, the scribblers of such infamous stuff deserved to be scourged at the cart's tail for disgracing their country with such monuments of malice and stupidity. | У дядюшки подбородок задрожал от негодования. Писаки, сочиняющие столь постыдный вздор, заслуживают, по его словам, чтобы их привязали к повозке и высекли за то, что они позорят родину своей злобой и тупостью. |
| -- 'These vermin (said he) do not consider, that they are affording their fellow subjects, whom they abuse, continual matter of self-gratulation, as well as the means of executing the most manly vengeance that can be taken for such low, illiberal attacks. For my part, I admire the philosophic forbearance of the Scots, as much as I despise the insolence of those wretched libellers, which is akin to the arrogance of the village cock, who never crows but upon his own dunghill.' | - Эти твари, - сказал он, - не понимают, что своим согражданам, ими оскорбляемым, они доставляют повод превозноситься, равно как и возможность отомстить достойнейшим образом за такие подлые, дурацкие нападки. Что до меня, то я восхищаюсь философической терпеливостью шотландцев столько же, сколько презираю наглость этих жалких клеветников, каковая сходна с чванливостью деревенского петуха, который кричит кукареку не иначе, как взобравшись на свою собственную навозную кучу. |
| The captain, with an affectation of candour, observed, that men of illiberal minds were produced in every soil; that in supposing those were the sentiments of the English in general, he should pay too great a compliment to is own country, which was not of consequence enough to attract the envy of such a flourishing and powerful people. | Лейтенант с притворным чистосердечием заметил, что во всех землях найдутся подлые людишки; предположив же, что такие чувства разделяют все англичане, он тем самым слишком превознес бы свою родную страну, которая не стоит того, чтобы вызывать зависть у столь процветающего и могущественного народа. |
| Mrs Tabby broke forth again in praise of his moderation, and declared that Scotland was the soil which produced every virtue under heaven. When Lismahago took his leave for the night, she asked her brother if the captain was not the prettiest gentleman he had ever seen; and whether there was not something wonderfully engaging in his aspect? -- Mr Bramble having eyed her sometime in silence, | Мисс Табби снова начала восхвалять его скромность и объявила, что шотландская земля изобилует всеми возможными добродетелями. Когда Лисмахаго, распрощавшись, пошел спать, она спросила своего брата, не находит ли он, что лейтенант самый красивый джентльмен из всех им виденных и что в лице его есть нечто неизъяснимо приятное. Сначала мистер Брамбл молча посмотрел на нее, а потом сказал: |
| 'Sister (said he), the lieutenant is, for aught I know, an honest man and a good officer -- he has a considerable share of understanding, and a title to more encouragement than he seems to have met with in life; but I cannot, with a safe conscience, affirm, that he is the prettiest gentleman I ever saw; neither can I descern any engaging charm in his countenance, which, I vow to God, is, on the contrary, very hard-favoured and forbidding.' | - Сестра, насколько мне известно, лейтенант - честный человек и славный офицер; он наделен недюжинным умом и достоин счастья большего, чем то, какое выпало ему на долю, но я не могу, по чистой совести, сказать, что это красивейший джентльмен из всех мною виденных и что есть нечто приятное в его лице, ибо, клянусь богом, оно очень некрасивое и даже отталкивающее. |
| I have endeavoured to ingratiate myself with this North-Briton, who is really a curiosity; but he has been very shy of my conversation ever since I laughed at his asserting that the English tongue was spoke with more propriety at Edinburgh than at London. Looking at me with a double squeeze of souring in his aspect, | Я постарался втереться в милость к этому северному бритту, который поистине великий чудак, но он стал избегать беседы со мной с той поры, как я рассмеялся в ответ на уверения, будто в Эдинбурге говорят на английском языке лучше, чем в Лондоне. Посмотрев на меня с сугубо кислой миной, он сказал: |
| 'If the old definition be true (said he), that risibility is the distinguishing characteristic of a rational creature, the English are the most distinguished for rationality of any people I ever knew.' | - Если справедливо старое суждение, что способность смеяться есть отличительный признак разумного существа, то англичане разумнее всех известных мне народов. |
| I owned, that the English were easily struck with any thing that appeared ludicrous, and apt to laugh accordingly; but it did not follow, that, because they were more given to laughter, they had more rationality than their neighbours: I said, such an inference would be an injury to the Scots, who were by no means defective in rationality, though generally supposed little subject to the impressions of humour. | Я признал, что англичане быстро подмечают все, что может показаться забавным, а потому и склонны посмеяться, но, хотя они и любят смех, отсюда еще не следует, будто они более разумны, чем их соседи. Такое заключение, сказал я, было бы оскорбительно для шотландцев, которые, как принято считать, не очень восприимчивы к смешному, однако же умом отнюдь не обижены. |
| The captain answered, that this supposition must have been deduced either from their conversation or their compositions, of which the English could not possibly judge with precision, as they did not understand the dialect used by the Scots in common discourse, as well as in their works of humour. When I desired to know what those works of humour were, he mentioned a considerable number of pieces, which he insisted were equal in point of humour to any thing extant in any language dead or living -- He, in particular, recommended a collection of detached poems, in two small volumes, intituled, The Ever-Green, and the works of Allan Ramsay, which I intend to provide myself with at Edinburgh. | Лейтенант отвечал, что такое предположение должно быть основано либо на их разговорах, либо на писаниях, о которых англичане не могут судить правильно, ибо не понимают диалекта, к которому прибегают шотландцы в обычной беседе, ровно как и в своих юмористических сочинениях. Когда же я полюбопытствовал, каковы эти юмористические сочинения, он мне назвал немало книг, которые, по его уверению, не менее остроумны, чем все, что когда-либо было написано на языках живых и мертвых. В особенности расхваливал он собрание стихов в двух небольших томах, озаглавленное "Дерево", и сочинения Аллана Рамсея, каковые я намерен купить в Эдинбурте. |
| -- He observed, that a North-Briton is seen to a disadvantage in an English company, because he speaks in a dialect that they can't relish, and in a phraseology which they don't understand. -- He therefore finds himself under a restraint, which is a great enemy to wit and humour. -- These are faculties which never appear in full lustre, but when the mind is perfectly at ease, and, as an excellent writer says, enjoys her elbow-room. | Лейтенант заметил, что в обществе англичан северный бритт представляется в невыгодном свете, ибо говорит на диалекте, прелесть которого они не могут постигнуть, и пользуется оборотами речи, им не попятными. Поэтому он чувствует себя скованным, а скованность есть великий враг остроумия и шутливости. Эти способности обнаруживаются во всем блеске, когда ум совершенно свободен и, по словам некоего превосходного писателя, "может развернуться на просторе". |
| He proceeded to explain his assertion that the English language was spoken with greater propriety at Edinburgh than in London. He said, what we generally called the Scottish dialect was, in fact, true, genuine old English, with a mixture of some French terms and idioms, adopted in a long intercourse betwixt the French and Scotch nations; that the modern English, from affectation and false refinement, had weakened, and even corrupted their language, by throwing out the guttural sounds, altering the pronunciation and the quantity, and disusing many words and terms of great significance. In consequence of these innovations, the works of our best poets, such as Chaucer, Spenser, and even Shakespeare, were become, in many parts, unintelligible to the natives of South Britain, whereas the Scots, who retain the antient language, understand them without the help of a glossary. | Тут он стал пояснять свое утверждение, почему в Эдинбурге говорят по-английски лучше, чем в Лондоне. По его словам, то, что принято у нас называть шотландским диалектом, есть подлинный, чистый, старый английский язык с примесью некоторых французских слов и выражений, вошедших в обиход благодаря долговременному общению шотландцев с французами. Нынешние англичане вследствие жеманства и ложной изысканности лишили свой язык присущей ему силы и даже исковеркали его, выбросив гортанные звуки, изменив их произношение, сократив их количество и перестав употреблять многие весьма важные слова и обороты. По причине таких новшеств творения наших лучших поэтов, как, например, Чосера, Спенсера и даже Шекспира, стали во многих местах непонятны для уроженцев южной Британии, тогда как шотландцы, сохранившие древний язык, понимают их без помощи толкового словаря. |
| 'For instance (said he), how have your commentators been puzzled by the following expression in the Tempest -- He's gentle and not fearful: as if it was a paralogism to say, that being gentle, he must of course be courageous: but the truth is, one of the original meanings, if not the sole meaning, of that word was, noble, high-minded; and to this day, a Scotch woman, in the situation of the young lady in the Tempest, would express herself nearly in the same terms | - Вот, например, - сказал он, - как ломали себе головы ваши толкователи над следующим выражением в "Буре": "Он кроток и не ведает страха", усматривая здесь ложное умозаключение, ибо выходило так, что "кроткий" должен быть храбрым; но суть в том, что первоначальное, если не единственное, значение этого слова - благородный, гордый, и по сей день шотландская женщина при тех же обстоятельствах, что и молодая леди в "Буре", выразит свою мысль почти теми же словами: |
| -- Don't provoke him; for being gentle, that is, high-spirited, he won't tamely bear an insult. Spenser, in the very first stanza of his Fairy Queen, says, | "Не раздражайте его: он кроток (то есть смел) и не снесет оскорбления". Спенсер в первой же строфе своей "Волшебной королевы" говорит: |
| A gentle knight was pricking on the plain; | "Кроткий рыцарь мчится по равнине", |
| which knight, far from being tame and fearful, was so stout that | каковой рыцарь был отнюдь не смиренным и трусливым, но столь отважным, что |
| Nothing did he dread, but ever was ydrad. | "ничего он не страшился, но его всегда страшились". |
| To prove that we had impaired the energy of our language by false refinement, he mentioned the following words, which, though widely different in signification, are pronounced exactly in the same manner wright, write, right, rite; but among the Scots, these words are as different in pronunciation, as they are in meaning and orthography; and this is the case with many others which he mentioned by way of illustration. -- He, moreover, took notice, that we had (for what reason he could never learn) altered the sound of our vowels from that which is retained by all the nations in Europe; an alteration which rendered the language extremely difficult to foreigners, and made it almost impracticable to lay down general rules for orthography and pronunciation. Besides, the vowels were no longer simple sounds in the mouth of an Englishman, who pronounced both i and u as dipthongs. Finally, he affirmed, that we mumbled our speech with our lips and teeth, and ran the words together without pause or distinction, in such a manner, that a foreigner, though he understood English tolerably well, was often obliged to have recourse to a Scotchman to explain what a native of England had said in his own language. | В доказательство того, что мы ложной изысканностью отняли у языка нашего силу, он назвал следующие слова, которые совсем различны по значению, но произносятся совершенно одинаково, - wright, write, right, rite {Работник, писать, право, обряд (англ.).}, тогда как у шотландцев эти слова столь же не сходны по произношению, сколь несходны они по смыслу и написанию. Этот пример, как и многие другие, он привел в доказательство своих утверждений. Затем он указал, что мы (по причине ему неведомой) выговариваем наши гласные совсем не так, как все европейские народы, и это изменение сделало наш язык крайне трудным для чужестранцев и привело к тому, что почти невозможно установить правила произношения и правописания. Вдобавок гласные перестали быть простыми звуками в устах англичанина, который произносит "i" и "и" как двугласные. Наконец он объявил, что мы губами нашими и зубами искажаем нашу речь и бросаем слова одно за другим безостановочно и невнятно, так что чужестранец, неплохо знающий английский язык, частенько принужден бывает обращаться к шотландцу за объяснением, что сказал на своем родном языке уроженец Англии. |
| The truth of this remark was confirmed by Mr Bramble from his own experience; but he accounted for it on another principle. He said, the same observation would hold in all languages; that a Swiss talking French was more easily understood than a Parisian, by a foreigner who had not made himself master of the language; because every language had its peculiar recitative, and it would always require more pains, attention, and practice, to acquire both the words and the music, than to learn the words only; and yet no body would deny, that the one was imperfect without the other: he therefore apprehended, that the Scotchman and the Swiss were better understood by learners, because they spoke the words only, without the music, which they could not rehearse. | Справедливость этого наблюдения подтвердил, основываясь на собственном опыте, мистер Брамбл, но он нашел иную причину. По его словам, то же замечание относится ко всем языкам: чужестранец, знающий язык не в совершенстве, легче поймет швейцарца, говорящего по-французски, нежели парижанина, ибо каждый язык имеет свою особую напевность, и всегда требуется больше труда, внимания и навыка, чтобы усвоить и слова и музыку, нежели только одни слова; однако никто не станет отрицать, что одно без другого несовершенно. Потому дядюшка предполагал, что начинающий изучать язык легче поймет шотландца и швейцарца, так как они произносят только слова, но не умеют передать напевности. |
| One would imagine this check might have damped the North Briton; but it served only to agitate his humour for disputation. | Казалось бы, такая препона должна была охладить пыл северного бритта, но она лишь подстрекнула его к спору. |
| -- He said, if every nation had its own recitative or music, the Scots had theirs, and the Scotchman who had not yet acquired the cadence of the English, would naturally use his own in speaking their language; therefore, if he was better understood than the native, his recitative must be more intelligible than that of the English; of consequence, the dialect of the Scots had an advantage over that of their fellow-subjects, and this was another strong presumption that the modern English had corrupted their language in the article of pronunciation. | Если в языке каждого народа, сказал он, есть своя напевность или музыка, то она есть и у шотландцев, и шотландец, еще не усвоивший английской каденции, натурально будет пользоваться своею собственной, говоря по-английски. Стало быть, если его понимают лучше, чем природного англичанина, значит, его напевность более понятна, чем английская; поэтому шотландский диалект имеет преимущество перед английским, и такова еще одна веская причина полагать, что современные англичане произношением своим испортили свой язык. |
| The lieutenant was, by this time, become so polemical, that every time he opened his mouth out flew a paradox, which he maintained with all the enthusiasm of altercation; but all his paradoxes favoured strong of a partiality for his own country. He undertook to prove that poverty was a blessing to a nation; that oatmeal was preferable to wheat-flour; and that the worship of Cloacina, in temples which admitted both sexes, and every rank of votaries promiscuously, was a filthy species of idolatry that outraged every idea of delicacy and decorum. I did not so much wonder at his broaching these doctrines, as at the arguments, equally whimsical and ingenious, which he adduced in support of them. | К тому времени препирательства столь разгорячили лейтенанта, что стоило ему раскрыть рот, как уже вылетая парадокс, который он и защищал в пылу спора; но все его парадоксы были сильно приправлены пристрастием к его отечеству. Он вздумал доказывать, что бедность - благо для народа, что овсяная мука предпочтительнее пшеничной и что поклонение Очистительнице в храмах, куда допускались молящиеся обоего пола и без всякого разбора, было гнусным идолопоклонством, оскорбляющим всякое понятие деликатности и благопристойности. Дивился я не столько тому, что он касается этих предметов, сколько доводам, как забавным, так и хитроумным, которые он приводил в доказательство. |
| In fine, lieutenant Lismahago is a curiosity which I have not yet sufficiently perused; and therefore I shall be sorry when we lose his company, though, God knows, there is nothing very amiable in his manner or disposition. -- As he goes directly to the south-west division of Scotland, and we proceed in the road to Berwick, we shall part tomorrow at a place called Feltonbridge; and, I dare say, this separation will be very grievous to our aunt Mrs Tabitha, unless she has received some flattering assurance of his meeting her again. | Короче сказать, лейтенант Лисмахаго - диковинка, которую я еще плохо разглядел, а потому жаль будет, когда мы лишимся его общества, хотя, бог свидетель, ничего приятного нет ни в обхождении его, ни в характере. Так как едет он в юго-западную часть Шотландии, мы же держим путь на Беруик, то завтра мы с ним расстанемся в местечке, называемом Фелтонбридж. Полагаю я, что разлука будет весьма горестна для нашей тетушки мисс Табиты, разве что она получит от него лестное уверение в новой встрече. |
| If I fail in my purpose of entertaining you with these unimportant occurrences, they will at least serve as exercises of patience, for which you are indebted to | Если не достиг я цели поразвлечь вас малопримечательными новостями, то, по крайней мере, они послужат вам уроком терпеливости, за что вы должны быть обязаны |
| Yours always, J. MELFORD MORPETH, July 13. | всегда вашему Дж. Мелфорду. Морпет, 13 июля |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
