SWAN SONG/Лебединая песня (часть вторая)

CHAPTER XIII "ALWAYS"/XIII. "ВЕЧНО"

English	Русский
The announcement by Michael on the following Monday that Fleur would be bringing Kit home the next morning, caused Soames to say:	В следующий понедельник, узнав от Майкла, что наутро Флер с Китом приезжают домой, Сомс сказал:
"I'd like to have a look at that part of the world. I'll take the car down this afternoon and drive them up to-morrow. Don't say anything to Fleur. I'll let her know when I get down to Nettlefold. There's an hotel there, I'm told."	- Я давно хотел познакомиться с этой частью света. Нынче к вечеру поеду туда на автомобиле и завтра привезу их. Флер ничего не говорите. Я извещу ее из Нетлфолда. Там, я слышал, есть отель.
"Quite a good one," said Michael. "But it'll be full for Goodwood."	- И очень неплохой, - сказал Майкл. - Но он, наверно, будет переполнен - ведь завтра начало скачек.
"I'll telephone. They must find a room for me."	- Я предупрежу по телефону. Для меня номер найдется.
He did, and they found for him a room which somebody else lost. He started about five--Riggs having informed him that it was a two- and-a-half hours' drive. The day had been somewhat English in character, but by the time he reached Dorking had become fine enough to enjoy. He had seen little of the England that lay beyond the straight line between his river home and Westminster, for many years; and this late afternoon, less preoccupied than usual, he was able to give it a somewhat detached consideration. It was certainly a variegated and bumpy land, incorrigibly green and unlike India, Canada, and Japan. They said it had been jungle, heath and marsh not fifteen hundred years ago. What would it be fifteen hundred years hence? Jungle, heath and marsh again, or one large suburb--who could say? He had read somewhere that people would live underground, and come up to take the air in their flying machines on Sundays. He thought it was unlikely. The English would still want their windows down and a thorough draught, and so far as he could see, it would always be stuffy to play with a ball underground, and impossible to play with a ball up in the air. Those fellows who wrote prophetic articles and books, were always forgetting that people had passions. He would make a bet that the passions of the English in 3400 A.D. would still be: playing golf, cursing the weather, sitting in draughts, and revising the prayer- book.	Он позвонил, и номер для него нашелся - кто-то другой его не получил. Выехал он часов в пять, узнав от Ригза, что ехать предстоит два с половиной часа. С утра погода была типично английская, но к тому времени, как они достигли Доркинга, прояснилось, стало приятно. В течение многих лет Сомс почти не заглядывал в ту часть Англии, которая лежала за прямой линией, соединяющей его имение на реке с центром Лондона; и так как в этот день он был менее обычного озабочен, то мог даже заняться более или менее объективными наблюдениями. Местность, конечно, пестрая и бугристая, неисправимо зеленая и совсем не похожа на Индию, Канаду или Японию. Говорят, меньше чем полторы тысячи лет тому назад здесь были чащи, вереск, болота. Что тут будет еще через полторы тысячи лет? Опять чащи, вереск, болота или сплошной громадный пригород - как знать? Где-то он читал, что люди будут жить под землей, а по воскресеньям вылезать на поверхность и дышать воздухом, летая на собственных аэропланах. Что-то не верится. Англичане не смогут прожить без открытых окон и хорошего сквозняка, и, по его мнению, играть в мяч под землей всегда будет душно, а в воздухе - невозможно. Те, что пишут пророческие статьи и книги, всегда забывают, что у людей есть страсти. Он пари готов держать, что и в 3400 году страстью англичанина будет: играть в гольф, ругать погоду, сидеть на сквозняках и изменять текст молитвенников.
And that reminded him that old Gradman was getting very old; he must look out for somebody who could take his place. There was nothing to do in the family trusts now--the only essential was perfect honesty. And where was he going to find it? Even if there was some about, it could only be tested by prolonged experiment. Must be a youngish man, too, because he himself couldn't last very much longer. And, moving at forty miles an hour along the road to Billingshurst, he recalled being fetched by old Gradman at six miles an hour from Paddington Station to Park Lane in a growler with wet straw on the floor--over sixty years ago--when old Gradman himself was only a boy of twenty, trying to grow side-whiskers and writing round-hand all day. "Five Oaks" on a signpost; he couldn't see the oaks! What a pace that chap Riggs was going! One of these days he would bring the whole thing to grief, and be sorry for it. But it was somehow infra dig. to pull him up for speed when there wasn't a woman in the car; and Soames sat the stiller, with a slightly contemptuous expression as a kind of insurance against his own sensations. Through Pulborough, down a twisting hill, across a little bridge, a little river, into a different kind of country-- something new to him--flat meadows all along, that would be marsh in the winter, he would wager, with large, dark red cattle, and black-and-white, and strawberry roan cattle; and over away to the south, high rising downs of a singularly cool green, as if they were white inside. Chalk--out-cropping here and there, and sheep up on those downs, no doubt--his father had always sworn by Southdown mutton.	И тут он вспомнил, что старый Грэдмен сильно постарел; надо подыскивать ему заместителя. По управлению имуществом семьи делать, в сущности, нечего - нужна только абсолютная честность. А где ее найдешь? Если она и существует, установить это можно только путем длительных экспериментов. К тому же человек должен быть молодой - сам он вряд ли долго протянет. И, подъезжая к Биллингсхерсту со скоростью сорока миль в час, он вспомнил, как старый Грэдмен вез его со скоростью шести миль с вокзала Пэддингтон на Парк-Лейн; ехали в наемной карете, в ногах была постелена мокрая солома, и было это лет шестьдесят назад, когда сам старый Грэдмен был двадцатилетним юнцом, пытался отрастить баки и целые дни писал круглым канцелярским почерком. Столб, на нем дощечка: "Пять дубов"; ни одного дуба не видно! Ну и гонит этот Ригз! Не сегодня-завтра опрокинет машину - сам жалеть будет. Но велеть ему ехать тише как будто и недостойно, в автомобиле нет ни одной женщины; и Сомс сидел неподвижно, лицо его выражало легкое презрение - своего рода страховка от собственных ощущений. Через Пулбсро, зигзагами вниз, по мостику, через речку, в совсем незнакомую местность. Непривычный вид - справа и слева плоские луга, зимой тут, конечно, будет болото; на лугах - темно-рыжий скот, и черный с белым, и розовопегий; а дальше к югу - высокие холмы необычного голубовато-зеленого оттенка, будто внутри они белые; выходы мела то тут, то там; и наверно, на холмах есть овцы - он всегда почтительно отзывался о южноанглийской баранине.
A very pretty light, a silvery look, a nice prospect altogether, that made you feel thinner at once and lighter in the head! So this was the sort of country his nephew had got hold of, and that young fellow Jon Forsyte. Well! It might have been worse--very individual; he didn't remember anything just like it. And a sort of grudging fairness, latent in Soames' nature, applauded slightly. How that chap Riggs was banging the car up this hill--the deuce of a hill, too, past chalk-pits and gravel- pits, and grassy down and dipping spurs of covert, past the lodge of a park, into a great beech-wood. Very pretty--very still--no life but trees, spreading trees, very cool, very green! Past a monstrous great church thing, now, and a lot of high walls and towers--Arundel Castle, he supposed; huge, great place; would look better, no doubt, the further you got from it; then over another river and up another hill, banging along into this Nettlefold and the hotel, and the sea in front of you!	Очень хорошее освещение, все серебрится, красивая в общем местность, здесь чувствуешь, будто тело становится легче, и голова не такая тяжелая. Так вот где обосновался его племянник и этот молодой человек, Джон Форсайт. Ну что ж, бывает хуже - очень своеобразно; точно такой местности он как будто не видел. И нехотя, из присущего его натуре чувства справедливости. Сомс одобрил их выбор. Как этот Ригз бьет машину на подъеме, а подъем трудный; мелькают разработки мела и разработки гравия, поросшие травой холмы и полоски леса в низинах, сторожка у ворот парка, потом большой буковый лес. Очень красиво, очень тихо" живого - только деревья, развесистые деревья, очень тенистые, очень зеленые. Дальше какая-то большущая церковь и нагромождение высоких стен и башен - по-видимому, замок Эрендл, мрачный, тяжелый; чем дальше от него отъедешь, тем, наверно, красивее он выглядит; потом опять через реку, и опять в гору, и дальше во весь дух в Нетлфолд, и вот отель, и впереди - море!
Soames got out.	Сомс вышел из машины.
"What time's dinner?"	- Когда обедают?
"Dinner is on, sir."	- Уже начали, сэр.
"Do they dress?"	- Одеваться полагается?
"Yes, sir. There's a fancy dress dance, sir, this evening, before Goodwood."	- Да, сэр. Сегодня бал-маскарад, сэр, по случаю скачек.
"What a thing to have! Get me a table; I'll be down directly."	- Тоже затея! Оставьте мне столик; я сейчас приду.
He had once read in a Victorian novel that the mark of a gentleman was being able to dress for dinner in ten minutes, tying his own tie. He had never forgotten it. He was down in twelve. Most people had nearly finished, but there was no one in fancy dress. Soames ate leisurely, contemplating a garden with the sea beyond. He had not, like Fleur, an objection to the sea--had he not once lived at Brighton for seven years, going up and down to his work in town? That was the epoch when he had been living down the disgrace of being deserted by his first wife. Curious how the injured party was always the one in disgrace! People admired immorality, however much they said they didn't. The deserted husband, the deserted wife, were looked on as poor things. Was it due to some thing still wild in human nature, or merely to reaction against the salaried morality of judges and parsons, and so forth? Morality you might respect, but salaried morality--no! He had seen it in people's eyes after his own trouble; he had seen it in the Marjorie Ferrar case. The fact was, people took the protection of the law and secretly disliked it because it was protective. The same thing with taxes--you couldn't do without them, but you avoided paying them when you could.	Когда-то он вычитал в старинном романе, что отличительный признак джентльмена - умение одеться к обеду в десять минут, и притом самому завязать себе галстук. Он это твердо запомнил. Через двенадцать минут он сидел за столом. Уже кончали обедать, одеты все были как обычно. Сомс ел не спеша, поглядывая в окно на сад и расстилавшееся за ним море. Он не питал неприязни к морю - не то что Флер; недаром он семь лет прожил в Брайтоне и каждый день ездил на работу в Лондон. То было время, когда его покинула первая жена и он старался забыть свой позор. Странно, почему это позор всегда достается в удел тому, кто обижен? Людей восхищает безнравственность, сколько бы они ни утверждали обратное. Покинутый муж, покинутая жена вызывают пренебрежение. Что это - остаток дикости в человеческой природе или просто реакция против официальной нравственности судей, я духовенства и так далее? Нравственность иногда уважают, но официальную нравственность - нет! Он читал это во взглядах людей после своего несчастья; убедился в этом во время процесса против Марджори Феррар. Выходит, что люди прибегают к защите закона, но втайне недолюбливают его, так как он обязывает. Та же история и с налогами: без них не обойтись, но когда есть возможность не заплатить - отчего же?
Having finished dinner, he sat with his cigar in a somewhat deserted lounge, turning over weekly papers full of ladies with children or dogs, ladies with clothes in striking attitudes, ladies with no clothes in still more striking attitudes; men with titles, men in aeroplanes, statesmen in trouble, racehorses; large houses prefaced with rows of people with the names printed clearly for each, and other evidences of the millennium. He supposed his fellow-guests were "dolling up" (as young Michael would put it) for this ball--fancy dressing up at their age! But people WERE weak- minded--no question of that!--Fleur would be surprised when he dropped in on her to-morrow early. Soon she would be coming down to him on the river--its best time of year--and perhaps he could take her for a motor trip into the west somewhere; it might divert her thoughts from this part of the country and that young man. He had often promised himself a visit to where the old Forsytes came from; only he didn't suppose she would care to look at anything so rustic as genuine farmland. The magazine dropped from his fingers, and he sat staring out of the large windows at the flowers about to sleep. He hadn't so many more years before him now, he supposed. They said that people lived longer than they used to, but how he was going to outlive the old Forsytes, he didn't know--the ten of them had averaged eighty-seven years--a monstrous age! And yet he didn't feel it would be natural to die in another sixteen years, with the flowers growing like that out there, and his grandson coming along nicely. With age one suffered from the feeling that one might have enjoyed things more. Cows, for instance, and rooks, and good smells. Curious how the country grew on you as you got older! But he didn't know that it would ever grow on Fleur--she wanted people about her; still she might lose that when she found out once for all that there was so little in them.	После обеда он сидел в почти пустом салоне, курил сигару и просматривал иллюстрированные журналы: дамы о детьми или собаками, разодетые дамы в невероятных позах, раздетые дамы в еще более невероятных позах; титулованные мужчины, мужчины на аэропланах, государственные мужи в неприятных ситуациях, скаковые лошади; большие дома и люди, выстроившиеся перед ними в ряд, и тут же напечатанные имена их, и прочие признаки царства небесного на земле. Остальные гости, верно, "расфуфыривались" для бала (как сказал бы Майкл); подумать только - в их возрасте, и рядиться! Но дураков на свете много - это он давно знал! Флер удивится, когда он нагрянет к нам завтра утром. Скоро она приедет к нему на Темзу - сейчас там самое лучшее время, - и, может быть, ему удастся уговорить ее поехать с ним в автомобиле куда-нибудь на Запад и отвлечь ее мысли от этой части Англии и этого молодого человека. Он часто сам себе обещал поездку на родину старых Форсайтов; только вряд ли Флер заинтересует такая примитивная картина, как владения бедных фермеров. Журнал выпал у него из рук, и он загляделся в широкое окно на засыпающие цветы. Немного уж, верно, лет ему осталось прожить. Говорят, теперь живут дольше, чем раньше, но как прожить дольше старых Форсайтов, он, право, не знал. В среднем десятеро их прожили по восемьдесят семь лет - чудовищный возраст! А между тем как будто и странно будет умереть через пятнадцать лет, когда, вот как сейчас, цветут цветы и внук так хорошо подрастает. В старости начинаешь страдать от чувства, что недостаточно всем насладился - Вот например, коровы, и грачи, и хорошие запахи. Почему это, когда стареешь, так близка и нужна становится природа? Впрочем, Флер она, вероятно, никогда не будет нужна - ей нужны люди; хотя это у нее, может быть, и пройдет, когда она раз навсегда убедится, как мало в них интересного.
The light faded on the garden and his reverie. There were lots of people out on the sea front, and a band had begun to play. A band was playing behind him, too, in the hotel somewhere. They must be dancing! He might have a look at that before he went up. On his trip round the world with Fleur he had often put his nose out and watched the dancing on deck--funny business nowadays, shimmying, bunnyhugging, didn't they call it?--dreadful! He remembered the academy of dancing where he had been instructed as a small boy in the polka, the mazurka, deportment and calisthenics. And a pale grin spread over his chaps--that little old Miss Shears, who had taught him and Winifred, what wouldn't she have died of if she had lived to see these modern dances! People despised the old dances, and when he came to think of it, he had despised them himself, but compared with this modern walking about and shaking at the knees, they had been dances, after all. Look at the Highland schottische, where you spun round and howled, and the old galop to the tune "D'ye ken John Peel"--some stingo in them; and you had to change your collar. No changing collars nowadays--they just dawdled. For an age that prided itself on enjoying life, they had a funny idea of it. He remembered once, before his first marriage, going--by accident--to one of those old dancing clubs, the Athenians, and seeing George Forsyte and his cronies waltzing and swinging the girls round and round clean off their feet. The girls at those clubs, then, were all professional lights-o'-love. Very different now, he was told; but there it was--people posed nowadays, they posed as viveurs, and all the rest of it, but they didn't vive; they thought too much about how to.	Сумерки окутали сад и раздумья Сомса. На набережной было людно, играл оркестр. Оркестр играл и за его спиной, где-то в отеле. Наверно, танцуют! Пойти посмотреть - а потом спать. Во время кругосветного путешествия с Флер он часто высовывал нос на палубу и смотрел, как танцуют; странное это занятие в наше время: шимми, чарльстон - так, кажется, ужас! Он вспомнил танцкласс, где маленьким мальчиком его обучали польке, мазурке, манерам и гимнастике. И бледная улыбка поползла у него по щекам. Мисс Шире, маленькая старушка, обучавшая его и Уинифрид, - да она умерла бы на месте, доведись ей дожить до современных танцев! Старые танцы теперь презирают; он, по правде говоря, и сам их раньше презирал, но по сравнению с теперешними - ходить взад и вперед и дрожать в коленях - это все-таки были танцы. Взять хоть шотландский матлот, где надо было вертеться и подвывать, или старый галоп под песню "Джон Пиль молодец" забористые были танцы, приходилось менять воротничок. Теперь воротничков не меняют - знай себе прохлаждаются. Странный способ наслаждаться жизнью в эпоху, когда только об этом и кричат. Он вспомнил, как еще до первого брака забрел как-то случайно в один из старых танцевальных клубов "Атенсй" и видел, как Джордж Форсайт и его приятели кружат своих дам в вальсе так, что у тех ноги пола не касаются. В то время девушки в этих клубах все были профессиональные ночные бабочки. Сейчас, говорят, совсем не так. Но верно одно: люди притворяются - притворяются прожигателями жизни и все такое, а жить не живут; все только думают, как бы пожить.
The music--all jazz--died behind him and rose again, and he, too, rose. He would just have a squint and go to bed.	Музыка джаза смолкла, потом опять зазвучала, оп встал. Взглянуть одним глазом - и спать.
The ball-room was somewhat detached, and Soames went down a corridor. At its end he came on a twirl of sound and colour. They were hard at it, "dolled up" to the nines--Mephistopheleses, ladies of Spain, Italian peasants, Pierrots. His bewildered eyes with difficulty took in the strutting, wheeling mass; his bewildered ears decided that the tune was trying to be a waltz. He remembered that the waltz was in three-time, remembered the waltz of olden days--too well--that dance at Roger's, and Irene, his own wife, waltzing in the arms of young Bosinney; to this day remembered the look on her face, the rise and fall of her breast, the scent of the gardenias she was wearing, and that fellow's face when she raised to his her dark eyes--lost to all but themselves and their guilty enjoyment; remembered the balcony on which he had refuged from that sight, and the policeman down below him on the strip of red carpet from house to street.	Зал был расположен где-то в стороне. Сомс пошел коридором. В конце его вихрем кружились звуки и краски. Танцевали "расфуфыренные" на совесть Мефистофели, испанки, итальянские крестьяне, пьеро. Ошалелый взгляд с трудом охватывал расхаживающую, вертящуюся толпу; ошалелый слух решил, что мелодия пытается изобразить вальс. Он вспомнил, что вальс идет на счет три, вспомнил, как танцевали вальс в прежнее время, слишком ясно вспомнил бал у Роджера и Ирэн, свою жену, вальсирующую в объятиях Босини; до сих пор он не забыл выражения ее лица, и как волновалась ее грудь, и запах гардений, приколотых к ее платью, и лицо этого человека, когда она поднимала на него свои темные глаза, и как ничего для них не существовало, кроме их преступного счастья; вспомнил балкон, на который он бежал от этого зрелища, и полисмена внизу, на красной дорожке, постеленной через тротуар.
"'Always'--good tune!" said someone behind his ears.	- "Вечно" - хороший вальс! - сказал кто-то у него за спиной.
Not bad, certainly--a sort of sweetness in it. His eyes, from behind the neck of a large lady who seemed trying to be a fairy, roved again among the dancers. What! Over there! Fleur! Fleur in her Goya dress, grape-coloured--"La Vendimia--the Vintage"-- floating out from her knees, with her face close to the face of a sheik, and his face close to hers. Fleur! And that sheik, that Moor in a dress all white and flowing! In Soames a groan was converted to a cough. THOSE TWO! So close--so--so lost--it seemed to him! As Irene with Bosinney, so she with that young Jon! They passed, not seeing him behind the fairy's competent bulk. Soames' eyes tracked them through the shifting, yawing throng. Round again they came--her eyes so nearly closed that he hardly knew them; and young Jon's over her fichued shoulder, deep-set and staring. Where was the fellow's wife? And just then Soames caught sight of her, dancing, too, but looking back at them--a nymph all trailing green, the eyes surprised, and jealous. No wonder, since under her very gaze was Fleur's swinging skirt, the rise and falling of her breast, the languor in her eyes! "Always!" Would they never stop that cursed tune, stop those two, who with every bar seemed to cling closer and closer! And, fearful lest he should be seen, Soames turned away and mounted slowly to his room. He had had his squint. It was enough!	И правда неплохой, такой нежный. Из-за плеча крупной дамы, пытающейся, по-видимому, изобразить из себя фею, он опять стал разглядывать танцующих. Что это? Вот там! Флер! Флер в своем костюме с картины Гойи! Виноградного цвета платье, сбор винограда, - разлетается от колен, лицо почти касается лица шейха. Флер! И этот шейх, этот мавр в широком белом одеянии! Чтобы не застонать. Сомс закашлялся. Эта пара! Так близко, и словно ничего для них не существует. Как Ирэн с Босини, так она с этим Джоном! Они миновали его и не заметили за внушительной фигурой. Сомс старался не потерять их в движущейся, снующей толпе. Вот они опять близко, глаза ее почти закрыты, он еле узнал их; а над легкой косынкой, прикрывающей ее плечи, - глаза Джона, глубокие, напряженные! А жена его где? И в то же мгновение Сомс увидел ее - она тоже танцевала, но все оглядывалась на них - русалка в чем-то длинном, зеленом, с удивленными ревнивыми глазами. И понятно, когда у нее перед носом плывет юбка Флер, волнуется ее грудь, излучают томление глаза! "Вечно!" Неужели никогда не кончится эта проклятая мелодия, не кончат танцевать эти двое, которые с каждым тактом словно все теснее прижимаются друг к другу! И из боязни быть замеченным Сомс повернул прочь и стал медленно подниматься к себе в номер. Взглянул одним глазом. Довольно!
The band had ceased to play on the sea front, people were deserting, lights going out; by the sound out there, the tide must be rising. Soames touched himself where he was sore, beneath his starched shirt, and stood still. "Always!" Incalculable consequences welled in on his consciousness, like the murmuring tide of that sea. Daughter exiled, grandson lost to him; memories deflowered; hopes in the dust! "Always!" Forsooth! Not if he knew it--not for Joe! And all that grim power of self-containment which but twice or three times in his life had failed him, and always with disastrous consequence, again for a moment failed him, so that to any living thing present in the dim and austere hotel bedroom, he would have seemed like one demented. The paroxysm passed. No use to rave! Worse than no use--far; would only make him ill, and he would want all his strength. For what? For sitting still; for doing nothing; for waiting to see! Venus! Touch not the goddess--the hot, the jealous one with the lost dark eyes! He had touched her in the past, and she had answered with a blow. Touch her not! Possess his sore and anxious heart! Nothing to do but wait and see!	Оркестр на набережной перестал играть, публика расходилась, огни гасли. За окном шумело - должно быть, подходил прилив. Сомс тронул рукой крахмальную сорочку, там, где болело; и замер на месте. "Вечно!" Страх перед неисчислимыми последствиями заливал его сознание, как рокочущий морской прилив. Дочь отверженная; внука у него отняли; память о прошлом отравлена; надежды пошли прахом! "Вечно!" Как бы не так! Не допустит он! Никогда! И мрачное самообладание, которое только два или три раза в жизни изменяло ему, и всегда с плачевным результатом, опять изменило ему на мгновение, так что всякий, кто вошел бы сейчас в полутемный голый номер отеля, счел бы его за безумного. Припадок прошел. Что толку лезть на стену! Еще хуже: только заболеешь, а ему нужны все его силы. Для чего? Чтобы сидеть смирно, ничего не делать; чтобы ждать, что будет. Венера! Не прикасаться к богине - злобной, ревнивой, с пустыми темными глазами! Он прикоснулся к ней в прошлом, и она ответила ударом. Не прикасаться! Владеть наболевшим, тревожным сердцем! И просто ждать, что будет!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты