SWAN SONG/Лебединая песня (часть вторая)

CHAPTER XII DELICIOUS NIGHT/XII. ДИВНАЯ НОЧЬ

English	Русский
Fleur sat under a groyne at Loring. There were few things with which she had less patience than the sea. It was not in her blood. The sea, with its reputation for never being in the same mood, blue, wet, unceasing, had for her a distressing sameness. And, though she sat with her face to it she turned to it the back of her mind. She had been there a week without seeing Jon again. They knew where she was, yet only Holly had been over; and her quick instinct apprehended the cause--Anne must have become aware of her. And now, as Holly had told her, there was no longer even Goodwood to look forward to. Everywhere she was baulked and with all her heart she resented it! She was indeed in a wretched state of indecision. If she had known precisely the end she wished to attain, she could have possessed her soul; but she knew it not. Even the care of Kit was no longer important. He was robust again, and employed, all day, with spade and bucket.	В Лоринге у волнореза сидела Флер. Мало что так раздражало ее, как море. Она его не чувствовала. Море, о котором говорят, что оно вечно меняется, угнетало ее своим однообразием - синее, мокрое, неотвязное. И хотя она сидела лицом к нему, мысленно она от него отворачивалась. Она прожила здесь неделю и не видала Джона. Они знали, где она, но навестила ее только Холли; и верное чутье подсказало Флер причину - должно быть, Энн поняла. А теперь она знала от Холли, что и Гудвуда ждать нечего. Не везло ни в чем, и все существо ее возмущалось. Она пребывала в грустном состоянии полной неопределенности. Знай она в точности, чего хочет, она могла бы с собой сладить; но она не знала. Даже о Ките уже не нужно было особенно заботиться: он совсем окреп и целые дни возился в песке с ведром и лопаткой.
'I can't stand it,' she thought; 'I shall go up to town. Michael will be glad of me.'	"Больше не могу, - подумала она, - поеду в город. Майкл мне обрадуется".
She went up after an early lunch, reading in the train a book of reminiscences which took away the reputations of various dead persons. Quite in the mode, it distracted her thoughts more than she had hoped from its title; and her spirits rose as the scent of oysters died out of the air. She had letters from her father and Michael in her bag, and got them out to read again.	Она позавтракала пораньше и поехала; в поезде читала мемуары, автор которых с успехом погубил репутацию ряда умерших лиц. Книга была модная и развлекла ее больше, чем она ожидала, судя по заглавию; и по мере того как все меньше ощущался в воздухе запах устриц, настроение ее поднималось. В сумочке у нее были письма от отца и от Майкла, она достала их, чтобы перечитать.
"DEAR HEART"	"Радость моя!
(ran Michael's--yes, she supposed she WAS still his dear heart)--	(Так начиналось письмо Майкла. Да, наверно, она еще и сейчас его радость.)
"I hope this finds you and Kit as it leaves me 'at the present time of speaking.' But I miss you horribly as usual, and intend to descend on you before long, unless you descend on me first. I don't know if you saw our appeal in the papers on Monday. People are already beginning to take bonds. The committee weighed in well for a send-off. The walrus put down five thousand of the best, the Marquess sent your father's Morland cheque for six hundred, and your Dad and Bart each gave two-fifty. The Squire gave five hundred; Bedwin and Sir Timothy a hundred apiece, and the Bishop gave us twenty and his blessing. So we opened with six thousand eight hundred and twenty from the committee alone--none so dusty. I believe the thing will go. The appeal has been re-printed, and is going out to everyone who ever gives to anything; and amongst other propaganda, we've got the Polytheum to promise to show a slum film if we can get one made. My Uncle Hilary is very bucked. It was funny to see your Dad--he was a long time making up his mind, and he actually went down to look at the Meads. He came back saying--he didn't know, it was a tumble-down neighbourhood, he didn't think it could be done for five hundred a house. I had my uncle to him that evening, and he knocked under to Hilary's charm. But next morning he was very grumpy--said his name would be in the papers as signing the appeal, and seemed to think it would do him harm. 'They'll think I've taken leave of my senses,' was his way of putting it. However, there he is, on the committee, and he'll get used to it in time. They're a rum team, and but for the bugs I don't think they'd hold together. We had another meeting to-day. Old Blythe's nose is properly out of joint; he says I've gone back on him and Foggartism. I haven't, of course--but, dash it, one must have something real to do!	Я здоров, "чего и вам с Китом желаю". Но скучаю без тебя ужасно, как всегда, и думаю в скором времени к тебе заявиться, если только ты не заявишься первая. Не знаю, видела ли ты в понедельник в газетах наше воззвание. Облигации уже понемножку расходятся. Комитет на прощание раскошелился. Морж выложил пять тысяч, маркиз прислал чек на шестьсот, который ему дал за Морланда твой отец, сам он и Барт дали по двести пятьдесят. "Помещик" дал пятьсот, Бедвин и сэр Тимоти по сотне, а епископ дал двадцать и свое благословение. Так что для начала у нас шесть тысяч восемьсот двадцать с одного комитета - не так уж скверно. Думаю, что дело пойдет. Воззвание отпечатано и рассылается всем, кто когда-нибудь на что-нибудь жертвует; среди прочих средств пропаганды мы имеем обещание "Полифема" показать фильм о трущобах, если мы сумеем его выпустить. Дядя Хилери настроен радужно. Забавно было наблюдать за твоим отцом - он долго думал, а потом побывал-таки в "Лугах". Вернулся, говорит - не знает; квартал весь разваливается, пятьсот фунтов на каждый дом - и то будет мало. Я в тот вечер напустил на него дядюшку, и он совсем растаял под влиянием Хилери. Но на следующее утро был сильно сердит, говорил, что, раз он подписал воззвание, его имя появится в газетах, а это будто бы может повредить ему: "Подумают, что я с ума спятил". Но в общем в комитет он вступил и со временем привыкнет. Компания, надо сказать, неважная; по-моему, их только и связывает, что мысль о клопах. Сегодня опять было собрание. Блайт зол не на шутку, говорит, что я изменил ему и фоггартизму. Конечно, это неправда, но надо же, черт возьми, заниматься чем-нибудь настоящим!
"All my love to you and Kit.	Крепко целую тебя и Кита.
"MICHAEL."	Майкл.
"I've got your drawing framed and hung above my bureau, and very jolly it looks. Your Dad was quite struck. M."	Рисунок твой окантован и висит у меня над письменным столом, очень хорошо получилось. Отец твой прямо поразился. М."
Above his bureau--"The golden apple!" How ironical! Poor Michael-- if he knew--!	Над письменным столом - "Золотое яблоко"! Вот ирония! Бедный Майкл - если б он знал!
Her father's letter was short--she had never had a long one from him.	Письмо отца было короткое, как и все его письма:
"MY DEAR CHILD,	"Дорогая моя дочь,
"Your mother has gone back to 'The Shelter,' but I am staying on at Green Street about this thing of Michael's. I don't know, I'm sure, whether there's anything in it; there's a lot of gammon talked about the slums; still, for a parson, I find his Uncle Hilary an amiable fellow, and there are some goodish names on the committee. We shall see.	Твоя мать уехала домой, а я пока остался на Гринстрит в связи с этой затеей Майкла. Право, не знаю, стоящее ли это дело; о трущобах болтают много вздора. Все же я нахожу, что его дядя Хилери приятный человек, хоть и священник, и среди членов комитета есть неплохие имена. Там посмотрим.
"I had no idea you had kept up your water-colours. The drawing has considerable merit, though the subject is not clear to me. The fruit looks too soft and rich for apples. Still, I suppose you know what you were driving at. I am glad the news of Kit is so good, and that you are feeling the better for the sea air.	Я не знал, что ты еще работаешь акварелью. Рисунок сделан очень недурно, хотя тема мне не ясна. Для яблок фрукты слишком мягкие и яркие. Ну, тебе лучше знать, что ты хотела изобразить. Я был рад услышать, что Кит хорошо поправился и что морской воздух идет тебе на пользу.
"Ever your affectionate father,	Любящий тебя отец
"S. F."	С. Ф."
Knew what she was driving at! If only she did! And if only her father didn't! That was the doubt in her mind when she tore up the letter and scattered it on Surrey through the window. He watched her like a lynx--like a lover; and she did not want to be watched just now.	Знать, что хотела изобразить! Только бы знать! И только бы не знал отец! Вот какие мысли не давали ей покоя, и она разорвала письмо и через окно разметала его по графству Сэрри. Он следил за ней, как рысь, как любовник; а ей сейчас не хотелось, чтобы за ней следили.
She had no luggage, and at Victoria took a cab for Chiswick. June would at least know something about those two; whether they were still at Wansdon, or where they were.	Багажа у нее не было, и с вокзала она в такси поехала в Чизик. Джун хоть будет знать что-нибудь об этих двоих: все ли еще они в Уонсдоне, вообще где они.
How well she remembered the little house from the one visit she had paid to it--in the days when she and Jon--!	Как ясно она помнила особнячок Джун с того единственного раза, что была в нем, когда они с Джоном...
June was in the hall, on the point of going out.	Джун была в холле, собиралась уходить.
"Oh! It's you!" she said. "You didn't come that Sunday!"	- О, это вы! - сказала она. - Вы так и не пришли тогда в воскресенье!
"No, I had too much to do before I went away."	- Да, слишком много дел набралось перед отъездом.
"Jon and Anne are staying here now. Harold is painting a beautiful thing of her. It'll be quite unique. She's a nice little thing, I think," (she was several inches taller than June, according to Fleur's recollection) "and pretty. I'm just going out to get him something he specially wants, but I shan't be a quarter of an hour. If you'll wait in the meal room till I come back, I'll take you up, and then he'll see you. He's the only man who's doing real work just now."	- Сейчас здесь живут Джон и Энн. Харолд пишет с нее прелестный портрет. Вещь получается исключительная, Она, по-моему, милая малютка (насколько помнила Флер, "она" была на несколько дюймов выше самой Джун) и хорошенькая. Сейчас мне нужно пойти купить ему кое-что необходимое, но я через четверть часа вернусь. Если хотите, подождите меня в столовой, а потом вместе пойдем наверх, и я покажу ему вас. Он единственный человек, который сейчас работает по-настоящему.
"It's so nice that there's one," said Fleur.	- Хорошо, что хоть один есть, - сказала Флер.
"Here's an album of reproductions of his pictures"--and June opened a large book on a small dining-table. "Isn't that lovely? But all his work has such quality. You look through it, and I'll come back."	- Вот репродукции с его картин, - и Джун раскрыла большой альбом, лежавший на маленьком обеденном столе. - Какая прелесть, правда? И все его работы такие. Вы посмотрите, а я сейчас вернусь.
And, with a little squeeze of Fleur's shoulder, she fled.	И, слегка тронув Флер за плечо, она умчалась.
Fleur did not look through the album, she looked through the window and round the room. How she remembered it, and that round, dim mirror of very old glass wherein she had seen herself while she waited for Jon. And the stormy little scene they had been through together in this room too small for storms, seven years ago! Jon staying here! Her heart beat, and she stared at herself again in that dim mirror. Surely she was no worse to look at than she had been then! Nay! She was better! Her face had a stamp on it now, line on the roundness of youth! Couldn't she let him know that she was here? Couldn't she see him somehow just for a minute alone! That little one-eyed fanatic--for so in her thoughts Fleur looked on June--would be back directly. And quick mind took quick decision. If Jon were in, she would find him! Touching her hair at the sides, the pearls round her neck, and flicking an almost powderless puff over her nose, she went out into the hall and listened. No sound! And slowly she began mounting the stairs. In his bedroom he would be, or in the studio--there was no other covert. On the first landing, bedroom to right of her, bedroom to left of her, bathroom in front of her, the doors open. Blank!--and blank in her heart! The studio was all there was above. And there--as well as Jon, would be the painter and that girl, his wife. Was it worth it? She took two steps down, and then retraced them. Yes! It was. Slowly, very silently, she went. The studio door was open, for she could hear the quick, familiar shuffle of a painter to his canvas and away again. She closed her eyes a moment, and then again went up. On the landing, close to the open door, she stood still. No need to go further. For, in the room directly opposite to her, was a long, broad mirror, and in it-- unseen herself--she could see. Jon was sitting on the end of a low divan with an unsmoked pipe in his hand, staring straight before him.	Флер не стала просматривать альбом, она посмотрела в окно, окинула взглядом комнату. Как она помнила ее - и это вот круглое зеркало, старинное, тусклое, в которое она смотрелась семь лет назад, поджидая Джона, и бурную сцену, происшедшую тогда между ними в этой комнате, слишком тесной для бурь! Джон живет здесь! Сердце ее громко билось. Она опять поглядела на себя в тусклое зеркало. Ведь она хороша, не хуже, чем была тогда! Даже лучше! Черты лица определились, нет прежней девичьей расплывчатости. Как бы дать ему знать, что она здесь? Как бы повидать его одного хоть минутку? Сейчас вернется эта восторженная слепая дурочка (как Флер мысленно окрестила Джун). И быстрый ум принял быстрое решение: если Джон здесь, она найдет его! Она поправила волосы на висках, жемчуг на шее, провела по носу пуховкой почти без пудры, вышла в холл и прислушалась. Ни звука! И она стала медленно подниматься по лестнице. Он может быть в своей комнате или в ателье - больше укрыться некуда. На первой площадке справа - спальня, слева - спальня, прямо - ванная; двери открыты. Пусто! И в сердце у нее тоже пусто. Наверху помещалось только ателье. Если Джон там, то там же и художник и эта девчонка, его жена. Стоит ли? Она пошла было вниз, потом вернулась. Да! Стбит! Медленно, очень тихо она пошла дальше. Дверь в ателье открыта, слышно быстрое, знакомое шарканье ног художника перед мольбертом. На минуту она закрыла глаза, потом опять пошла. На площадке у открытой двери остановилась. Дальше идти было незачем: в комнате, прямо против нее, висело широкое зеркало, и в нем, оставаясь невидимой, она увидала: в углу низкого дивана сидел Джон с незакуренной трубкой в руке и глядел в пространство.
On the dais that girl was standing, dressed in white; her hands held a long-stemmed lily whose flower reached to within an inch of her chin. Oh! she was pretty--pretty and brown, with those dark eyes and that dark hair framing her face. But Jon's expression--deepset on the mask of his visage as the eyes in his head! She had seen lion cubs look like that, seeing nothing close to them, seeing--what?--in the distance. That girl's eyes, what was it Holly had called them?--"best type of water-nymph's"--slid round and looked at him, and at once his eyes left the distance and smiled back. Fleur turned then, hurried down the stairs, and out of the house. Wait for June--hear her rhapsodise--be introduced to the painter--have to control her face in front of that girl? No! Mounting to the top of her 'bus, she saw June skimming round a corner, and thought with malicious pleasure of her disappointment-- when one had been hurt, one wanted to hurt somebody. The 'bus carried her away down the King's Road, Hammersmith, sweating in the westering sunlight, away into the big town with its myriad lives and interests, untouchable, indifferent as Fate.	На возвышении стояла его жена; она была в белом платье, в руках держала лилию на длинном стебле, цветок доставал ей почти до подбородка. О, какая хорошенькая и смуглая, глаза темные, лицо в рамке темных волос. Но лицо Джона! Что выражает оно? Мысли ушли глубоко под маску, как глубоко под брови ушли глаза. Ей вспомнилось - так иногда смотрят львята: ничего не видят вблизи, а вдали видят... что? Глаза Энн - как это Холли про них сказала: "Как у самой славной русалки" - скользнули по его лицу, и тотчас же его взгляд оторвался от пространства и улыбнулся в ответ. Тогда Флер повернулась, быстро спустилась по лестнице и выбежала на улицу. Дождаться Джун - выслушивать ее панегирики - знакомиться с художником сдерживать себя при этой девчонке? Нет! Забравшись на империал автобуса, она увидела, как из-за угла выскользнула Джун, и злобно порадовалась ее разочарованию: когда тебе сделали больно, хочется причинить боль другому. Автобус повез ее прочь, по Кингз-Род, через Хэммерсмит, потеющий под послеобеденным солнцем, прочь в большой город, с его миллионами жизней и интересов, неприступный, равнодушный, как судьба.
At Kensington Gardens she descended. If she could get her legs to ache, perhaps her heart would not. And she walked fast between the flowers and the nursemaids, the old ladies and the old gentlemen. But her legs were strong, and Hyde Park Corner came too soon for all but one old gentleman who had tried to keep pace with her because, at his age, it did him good to be attracted. She crossed to the Green Park and held on. And she despised herself while she walked. She despised herself. She--to whom the heart was such vieux jeu; who had learned, as she thought, to control or outspeed emotions!	Она сошла у Кенсингтонского сада. Может быть, если нагуляться до боли в ногах, перестанет болеть сердце. И она пошла быстро, не глядя на цветы и нянюшек, на почтенных старичков и старушек. Но ноги у нее были крепкие, и она слишком быстро дошла до угла Хайд-парка - к великой, впрочем, радости одного из старичков, который все время старался не отставать от нее, потому что в его возрасте возбуждение было ему полезно. Она пересекла улицу, вошла в Грин-парк и замедлила шаг. И на ходу презирала себя. Презирала! Она, считавшая, что сердце - это так постигшая, казалось бы, искусство сдерживать или обгонять свои чувства!
She reached home, and it was empty--Michael not in. She went upstairs, ordered herself some Turkish coffee, got into a hot bath, and lay there smoking cigarettes. She experienced some alleviation. Among her friends the recipe had long been recognized. When she could steep herself no more, she put on a wrapper and went to Michael's study. There was her "Golden Apple"-- very nicely framed. The fruit looked to her extraordinarily uneatable at that moment. The smile in Jon's eyes, answering that girl's smile! Another woman's leavings! The fruit was not worth eating. Sour apples--sour apples! Even the white monkey would refuse fruit like that. And for some minutes she stood staring instead, at the eyes of the ape in that Chinese painting--those almost human eyes that yet were not human because their owner had no sense of continuity. A modern painter could not have painted eyes like that. The Chinese artist of all those centuries ago had continuity and tradition in his blood; he had seen the creature's restlessness at a sharper angle than people could see it now, and stamped it there for ever.	Она добралась до дому, а дома было пусто - Майкла нет. Прошла наверх, велела подать себе турецкого кофе, залезла в теплую ванну и лежала, куря папиросы. Это принесло ей некоторое облегчение. Все ее друзья пользовались этим средством. Вдоволь насладившись, она надела халатик и пошла в кабинет Майкла. Вот и ее "Золотое яблоко" - очень мило окантовано. Сейчас плод казался ей особенно несъедобным. Как улыбался глазами Джон в ответ на улыбку этой женщины! Подбирать объедки! И пробовать не хочется. Зелено яблоко, зелено! Даже белая обезьяна отказалась бы от таких фруктов. И несколько минут она стояла, глядя в упор в глаза обезьяне на китайской картине - почти что человечьи глаза, и все-таки не человечьи, потому что смотрело ими создание, понятия не имевшее о логике. Современный художник не мог бы изобразить такие глаза. У китайского живописца, работавшего столько лет назад, была и логика и чувство традиции. Он увидел беспокойство зверя под более острым углом, чем то доступно людям теперь, и запечатлел его навеки.
And Fleur--charming in her jade-green wrapper--tucked a corner of her lip behind a tooth, and went back to her room to finish dressing. She put on her prettiest frock. If she could not have the wish of her heart--the wish that she felt would give her calm and continuity--let her at least have pleasure, speed, distraction, grasp it with both hands, eat it with full lips. And she sat down before her glass to make herself as perfect as she could. She manicured her hands, titivated her hair, scented her eyebrows, smoothed her lips, put on no rouge, and the merest dusting of powder, save where the seaside sun had stained her neck.	А Флер, прелестная в ярко-зеленом халатике, прикусила уголок губы и пошла в свою комнату - одеваться. Она выбрала самое красивое платье. Если заветное желание ее невыполнимо, если нельзя получить то, от чего она стала бы и спокойна и логична, пусть будет хотя бы удовольствие, быстрота, развлечение - хватать их обеими руками, пить жадным ртом! И она уселась перед зеркалом с намерением всячески себя приукрасить. Сделала маникюр, получше уложила волосы, надушила брови; губы не подкрасила и едва заметно напудрила лицо, а шею, потемневшую от приморского солнца, - побольше.
Michael found her still seated there--a modern masterpiece--almost too perfect to touch.	Там и застал ее Майкл - шедевр современного искусства, такое совершенство, что притронуться страшно.
"Fleur!" he said, and nothing more; but any more would have spoiled it.	- Флер! - сказал он, и только; но слова были бы излишни.
"I thought I deserved a night out. Dress quickly, Michael, and let's dine somewhere amusing, and do a theatre and a club afterwards. You needn't go to the House this evening, need you?"	- Я считаю, что заслужила свободный вечер. Одевайся поскорей, Майкл, и пойдем пообедаем, где позабавнее, а потом в театр и в клуб. Тебе ведь сегодня не нужно идти в палату?
He had meant to go, but there was in her voice what would have stopped him from affairs even more serious.	Он думал пойти туда, но было что-то в ее голосе, что удержало бы его и от более важных дел.
Inhaling her, he said:	Вдыхая ее аромат, он сказал:
"Delicious! I've been in the slums. Shan't be a jiffy, darling!" and he fled.	- Дивно! Я только что из трущоб. Сию секунду, родная! - и умчался.
During the jiffy she thought of him and how good he was; and while she thought, she saw the eyes and the hair and the smile of Jon.	Пока длилась секунда, она думала о нем и о том, какой он хороший. И, думая о нем, видела глаза, и волосы, и улыбку Джона.
The "somewhere amusing" was a little restaurant full of theatrical folk. Fleur and Michael knew many of them, and they came up, as they passed out of their theatres, and said:	Место "позабавнее" был ресторанчик, полный актеров. Со многими Флер и Майкл были знакомы, и перед тем как разойтись по театрам, они подходили и говорили:
"How delightful to see you!" and looked as if they meant it--so strange! But then, theatre folk were like that! They looked things so easily. And they kept saying: "Have you seen our show? Oh! You must. It's just too frightful!" or, "It's a marvellous play!" And then, over the other shoulder they would see somebody else, and call out: "Ha! How delightful to see you!" There was no boring continuity about them. Fleur drank a cocktail and two glasses of champagne. She went out with her cheeks slightly flushed. "Dat Lubly Lady" had been in progress over half-an-hour before they reached her; but this did not seem to matter, for what they saw conveyed to them no more than what they had not seen. The house was very full, and people were saying that the thing would "run for years." It had a tune which had taken the town by storm, a male dancer whose legs could form the most acute angles, and no continuity whatever. Michael and Fleur went out humming the tune, and took a taxi to the dancing club to which they belonged because it was the thing, rather than because they ever went there. It was a select club, and contained among its members a Cabinet Minister who had considered it his duty. They found a Charleston in progress, seven couples wobbling weak knees at each other in various corners of the room.	"Вот приятная встреча!" - и, что самое странное, их лица и впрямь это выражали. Но такая уж публика - актеры! У них лица что угодно выразят. И все повторяли: "Постановку нашу видели? Непременно сходите гадость ужасная!" или "Замечательная пьеса!" А потом, приметив через плечо других знакомых, восклицали: "А! Вот приятная встреча!" Их нельзя было упрекнуть в скучной логичности, Флер выпила коктейль и два бокала шампанского. Когда они вышли, щеки ее слегка горели. "Такая милашка" уже полчаса как началась, когда они до нее добрались, но это значения не имело - из того, что они увидели, они поняли не больше, чем могли бы понять из пропущенного первого акта. Театр был переполнен, в публике говорили, что "пьеса продержится много лет". В ней была песенка, которую распевал весь город, танцовщик, ноги которого могли складываться под самым острым углом, - и ни капли логики. Майкл и Флер вышли, напевая все ту же песенку, взяли такси и поехали в танцевальный клуб, где состояли членами не столько потому, что когда-либо там бывали, сколько следуя моде. Клуб был для избранных, среди членов числился и один министр, вступивший в него из чувства долга. В момент их прихода танцевали чарльстон, семь пар а разных углах комнаты пошатывались на расслабленных коленях.
"Gawd!" said Michael. "I do think it's the limit of vacuity. What's its attraction?"	- Ой-ой-ой, - сказал Майкл. - Ну, дальше в пустоту идти некуда! Что тут интересного?
"Vacuity, my dear. This is a vacuous age--didn't you know?"	- Пустота, милый! Мы живем в пустое время - разве ты не знал?
"Is there no limit?"	- И нет предела?
"A limit," said Fleur, "is what you can't go beyond; one can always become more vacuous."	- Предел, - сказала Флер, - это то, чего нельзя преступить; а пустоту можно совершенствовать до бесконечности.
The words were nothing, for, after all, cynicism was in fashion, but the tone made Michael shiver; he felt in it a personal ring. Did she, then, feel her life so vacuous; and, if so, why?	Сами по себе слова ничего не значили - цинизм, какникак, был в моде, но от тона их Майкл содрогнулся: в тоне прозвучала личная нотка. Неужели она находит, что жизнь ее так уж пуста? Почему бы?
"They say," said Fleur, "there's another American dance coming, called 'The White Beam,' that's got even less in it."	- Говорят, - сказала Флер, - скоро будут танцевать новый американский танец, называется "Белый луч", он еще менее содержателен.
"Not possible," muttered Michael; "for congenital idiocy this'll never be surpassed. Look at those two!"	- Не может быть, - сказал Майкл, - этого образчика врожденного идиотизма не превзойти. Посмотри-ка вон на ту пару!
The two in question were wobbling towards them with their knees flexed as if their souls had slipped down into them; their eyes regarded Fleur and Michael with no more expression than could have been found in four first-class marbles. A strange earnestness radiated from them below the waist, but above that line they seemed to have passed away. The music stopped, and each of the seven couples stopped also and began to clap their hands, holding them low, as though afraid of disturbing the vacuity attained above.	Пара, о которой шла речь, покачиваясь, двигалась за ним, выгнув колени так, точно в них провалились их души; в глазах, устремленных на Флер и Майкла, было не больше выражения, чем в четырех стеклянных шариках. От талии вниз они излучали странную серьезность, а выше казались просто мертвыми. Музыка кончилась, каждая из семи пар остановилась и стала хлопать в ладоши, не поднимая рук, точно боясь нарушить достигнутую выше талии пустоту.
"I refuse to believe it," said Michael, suddenly.	- Неправда, - сказал вдруг Майкл.
"What?"	- Что?
"That this represents our Age--no beauty, no joy, no skill, not even devil--just look a fool and wobble your knees."	- Что это характерно для нашего века - ни красоты, ни веселья, ни искусства, ни даже изюминки - делай глупое лицо и дрожи коленками.
"You can't do it, you see."	- Потому что ты сам не умеешь.
"D'you mean you can?"	- А ты что, умеешь?
"Of course," said Fleur; "one must keep up with things."	- Ну конечно, - сказал Флер, - нельзя же отставать.
"Well, for the land's sake, don't let me see you."	- Только ради всего святого, чтобы я тебя не видел.
At this moment the seven couples stopped clapping their hands--the band had broken into a tune to which the knee could not be flexed. Michael and Fleur began to dance. They danced together, two fox- trots and a waltz, then left.	В этот момент все семь пар перестали хлопать в ладоши, Оркестр заиграл мелодию, под которую коленки не сгибались. Флер с Майклом пошли танцевать. Протанцевали два фокстрота и вальс, потом ушли.
"After all," said Fleur, in the taxi, "dancing makes you forget yourself. That was the beauty of the canteen. Find me another job, Michael; I can bring Kit back in about a week."	- В конце концов, - говорила Флер в такси, - в танцах забываешься. В этом была вся прелесть столовой. Найди мне опять работу, Майкл; Кита я смогу привезти через неделю.
"How about joint secretaryship with me of our Slum Conversion Fund? You'd be invaluable to get up balls, bazaars, and matinees."	- Хочешь вместе со мной секретарствовать по нашему фонду перестройки трущоб? Ты была бы незаменима для устройства балов, базаров, утренников.
"I wouldn't mind. I suppose they're worth converting."	- Ну что ж! А их стоит перестраивать?
"Well, I think so. You don't know Hilary; I must get him and Aunt May to lunch; after that you can judge for yourself."	- По-моему, да. Ты не знаешь Хилери. Надо пригласить их с тетей Мэй к завтраку. После этого сама решишь.
He slipped his hand under her bare arm, and added:	Он просунул руку под ее обнаженный локоть и прибавил:
"Fleur, you're not quite tired of me, are you?"	- Флер, я тебе еще не очень надоел, а?
The tone of his voice, humble and a little anxious, touched her, and she pressed his hand with her arm.	Тон его голоса, просительный, тревожный, тронул ее, и она прижала его руку локтем.
"I should never be tired of you, Michael."	- Ты мне никогда не надоешь. Майкл.
"You mean you'd never have a feeling so definite towards me."	- Ты хочешь сказать, что никогда у тебя не будет ко мне такого определенного чувства?
It was exactly what she had meant, and she hastened to deny it.	Именно это она и хотела сказать и потому поспешила возразить:
"No, dear boy; I mean I know a good thing, and even a good person, when I've got it."	- Нет, мой хороший; я хочу сказать, что понимаю, когда у меня есть что-нибудь или даже кто-нибудь стоящий.
Michael sighed, and, taking up her hand, put it to his lips.	Майкл вздохнул, взял ее руку и поднес к губам.
"I wish," cried Fleur, "one wasn't so complex. You're lucky to be single-hearted. It's the greatest gift. Only, don't ever become serious, Michael. That'd be a misfortune."	- Если б не быть такой сложной! - воскликнула Флер. - Счастье твое, что ты - цельная натура. Это величайшее благо. Только, пожалуйста, Майкл, никогда не становись серьезным. Это было бы просто бедствие.
"No, after all, comedy's the real thing."	- Да, в конце концов все - комедия.
"Let's hope so," said Fleur, as the taxi stopped. "Delicious night!"	- Будем надеяться, - сказала Флер, и такси остановилось. - Какая дивная ночь!
And Michael, having paid the driver, looked at her lighted up in the open doorway. Delicious night! Yes--for him.	Расплатившись с шофером, Майкл взглянул на освещенную фигуру Флер в открытых дверях. Дивная ночь! Да - для него.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты