SWAN SONG/Лебединая песня (часть вторая)

CHAPTER I SON OF SLEEPING DOVE/I. СЫН ГОЛУБКИ

English	Русский
Whether or not the character of Englishmen in general is based on chalk, it is undeniably present in the systems of our jockeys and trainers. Living for the most part on Downs, drinking a good deal of water, and concerned with the joints of horses, they are almost professionally calcareous, and at times distinguished by bony noses and chins.	Трудно сказать, лежит ли мел в основе характера всех вообще англичан, но присутствие его в организме наших жокеев и тренеров - факт неопровержимый. Живут они по большей части среди меловых холмов Южной Англии, пьют много воды, имеют дело с лошадиными суставами, и известковый элемент стал для них чуть ли не профессиональным признаком; они часто отличаются костлявыми носами и подбородками.
The chin of Greenwater, the retired jockey in charge of Val Dartie's stable, projected, as if in years of race-riding it had been bent on prolonging the efforts of his mounts and catching the judge's eye. His thin, commanding nose dominated a mask of brown skin and bone, his narrow brown eyes glowed slightly, his dark hair was smooth and brushed back; he was five feet seven inches in height, and long seasons, during which he had been afraid to eat, had laid a look of austerity over such natural liveliness, as may be observed in--say--a water-wagtail. A married man with two children, he was endeared to his family by the taciturnity of one who had been intimate with horses for thirty-five years. In his leisure hours he played the piccolo. No one in England was more reliable.	Подбородок Гринуотера, отставного жокея, ведавшего конюшней Вала Дарти, выступал вперед так, словно все долгие годы участия в скачках он использовал его, чтобы помочь усилиям своих коней и привлечь внимание судьи. Его тонкий с горбинкой нос украшал собой маску из темнокоричневой кожи и костей, узкие карие глаза горели ровным огоньком, гладкие черные волосы были зачесаны назад; росту он был пяти футов и семи дюймов, и за долгие сезоны, в течение которых он боялся есть, аскетическое выражение легло на его лицо поверх природной живости того порядка, какая наблюдается, скажем, у трясогузки. Он был женат, имел двух детей и относился к семье с молчаливой нежностью человека, тридцать пять лет прожившего в непосредственном общении с лошадьми. В свободное время он играл на флейте. Во всей Англии не было более надежного человека.
Val, who had picked him up on his retirement from the pig-skin in 1921, thought him an even better judge of men than of horses, incapable of trusting them further than he could see them, and that not very far. Just now it was particularly necessary to trust no one, for there was in the stable a two-year-old colt, Rondavel, by Kaffir out of Sleeping Dove, of whom so much was expected, that nothing whatever had been said about him. On the Monday of Ascot week Val was the more surprised, then, to hear his trainer remark:	Вэл, заполучивший его в 1921 году, когда тот только что вышел в отставку, считал, что в людях Гринуотер разбирается еще лучше, чем в лошадях, ибо верит только тому, что видит в них, а видит не слишком много. Сейчас явилась особенная необходимость никому не доверять, так как в конюшне рос двухлетний жеребенок Роадавель, сын Кафира и Голубки, от которого ждали так много, что говорить о нем вообще не полагалось. Тем более удивился Вэл, когда в понедельник на Аскотской неделе [13] его тренер заметил:
"Mr. Dartie, there was a son of a gun watching the gallop this morning."	- Мистер Дарти, тут сегодня какой-то сукин сын смотрел лошадей на галопе.
"The deuce there was!"	- Еще недоставало!
"Someone's been talking. When they come watching a little stable like this--something's up. If you take my advice, you'll send the colt to Ascot and let him run his chance on Thursday--won't do him any harm to smell a racecourse. We can ease him after, and bring him again for Goodwood."	- Кто-то проболтался. Раз начинают следить за такой маленькой конюшней - значит, дело неладно. Послушайте моего совета - пошлите Рондавеля в Аскот и пускайте его в четверг, пусть попробует свои силы, а понюхать ипподрома ему не вредно. Потом дадим ему отдохнуть, а к Гудвуду [14] опять подтянем.
Aware of his trainer's conviction that the English race-horse, no less than the English man, liked a light preparation nowadays, Val answered:	Зная мнение своего тренера, что в Англии в наше время скаковая лошадь, так же как и человек, не любит слишком долгих приготовлений, Вэл ответил:
"Afraid of overdoing him?"	- Боитесь переработать его?
"Well, he's fit now, and that's a fact. I had Sinnet shake him up this morning, and he just left 'em all standing. Fit to run for his life, he is; wish you'd been there."	- Сейчас он в полном порядке, ничего не скажешь. Сегодня утром я велел Синнету попробовать его, так он ушел от остальных, как от стоячих. Поскачет как миленький; жаль, что вас не было.
"Oho!" said Val, unlatching the door of the box. "Well, my beauty?"	- Ого! - сказал Вэл, отпирая дверь стойла. - Ну, красавец?
The Sleeping Dove colt turned his head, regarding his owner with a certain lustrous philosophy. A dark grey, with one white heel and a star, he stood glistening from his morning toilet. A good one! The straight hocks and ranginess of St. Simon crosses in his background! Scope, and a rare shoulder for coming down a hill. Not exactly what you'd call a 'picture'--his lines didn't quite 'flow,' but great character. Intelligent as a dog, and game as an otter! Val looked back at his trainer's intent face.	Сын Голубки повернул голову и оглядел хозяина блестящим глазом философа. Темно-серый, с одним белым чулком и белой звездой на лбу, он весь лоснился после утреннего туалета. Чудо, а не конь! Прямые ноги и хорошая мускулатура - результат повторения кровей Сент-Саймока в дальних поколениях его родословной. Редкие плечи для езды под гору. Не "картинка", как говорится, - линии недостаточно плавны, - но масса стиля. Умен, как человек, резв, как гончая. Вал оглянулся на серьезное лицо тренера.
"All right, Greenwater. I'll tell the missus--we'll go in force. Who can you get to ride at such short notice?"	- Хорошо, Гринуотер. Я скажу хозяйке - поедем все, м домом. С кем из жокеев вы сумеете сговориться в такой короткий срок?
"Young Lamb."	- С Лэмом.
"Ah!" said Val, with a grin; "you've got it all cut and dried, I see."	- А, - ухмыльнулся Вал, - да вы, я вижу, уже все подготовили.
Only on his way back to the house did he recollect a possible 'hole in the ballot' of secrecy. . . . Three days after the General Strike collapsed, before Holly and young Jon and his wife had returned, he had been smoking a second pipe over his accounts, when the maid had announced:	Только по дороге к дому он додумался наконец до возможного ответа на вопрос: "Кто мог узнать?" Через три дня после окончания генеральной стачки, еще до приезда Холли и Джона с женой, он сидел как-то над счетами, докуривая вторую трубку, когда горничная доложила:
"A gentleman to see you, sir."	- К вам джентльмен, сэр.
"What name?"	- Как фамилия?
"Stainford, sir."	- Стэйнфорд, сэр.
Checking the impulse to say, "And you left him in the hall!" Val passed hurriedly into that part of the house.	Едва не сказав: "И вы оставили его одного в холле!" - Бэл поспешил туда сам.
His old college pal was contemplating a piece of plate over the stone hearth.	Его старый университетский товарищ разглядывал висящую над камином медаль.
"Hallo!" said Val.	- Алло! - сказал Вэл.
His unemotional visitor turned round.	Невозмутимый посетитель обернулся.
Less threadbare than in Green Street, as if something had restored his credit, his face had the same crow's-footed, contemptuous calm.	Менее потертый, чем на Грин-стрит, словно он обрел новые возможности жить в долг, но те же морщинки на лице, то же презрительное спокойствие.
"Ah, Dartie!" he said. "Joe Lightson, the bookie, told me you had a stable down here. I thought I'd look you up on my way to Brighton. How has your Sleeping Dove yearling turned out?"	- А, Дарти! - сказал он. - Джо Лайтсон, букмекер, рассказал мне, что у тебя здесь есть конюшня. Я и решил заглянуть по дороге в Брайтон. Как поживает твой жеребенок от Голубки?
"So-so," said Val.	- Ничего, - сказал Вэл.
"When are you going to run him? I thought, perhaps, you'd like me to work your commission. I could do it much better than the professionals."	- Когда думаешь пускать его? Может, хочешь, я буду у тебя посредником? Я бы справился куда лучше профессионалов.
Really, the fellow's impudence was sublime!	Нет, он прямо-таки великолепен в своей наглости!
"Thanks very much; but I hardly bet at all."	- Премного благодарен; но я почти не играю.
"Is that possible? I say, Dartie, I didn't mean to bother you again, but if you could let me have a 'pony,' it would be a great boon."	- Да неужели? Знаешь, Дарти, я не собирался опять надоедать тебе, но если б ты мог ссудить меня двадцатью пятью фунтами, они бы мне очень пригодились.
"Sorry, but I don't keep 'ponies' about me down here."	- Прости, но таких сумм я здесь не держу.
"A cheque--"	- Может быть, чек...
Cheque--not if he knew it!	Чек - ну нет, извините!
"No," said Val firmly. "Have a drink?"	- Нет, - твердо сказал Вэл. - Выпить хочешь?
"Thanks very much!"	- Премного благодарен.
Pouring out the drink at the sideboard in the dining-room, with one eye on the stilly figure of his guest, Val took a resolution.	Наливая рюмки у буфета в столовой и одним глазом поглядывая на неподвижную фигуру гостя, Вэл принял решение.
"Look here, Stainford--" he began, then his heart failed him. "How did you get here?"	- Послушай, Стэйнфорд, - начал он, но тут мужество ему изменило. Как ты попал сюда?
"By car, from Horsham. And that reminds me. I haven't a sou with me to pay for it."	- Автомобилем из Хоршэма. Да, кстати. У меня с собой ни пенни, платить шоферу нечем.
Val winced. There was something ineffably wretched about the whole thing.	Вэла передернуло. Было во всем этом что-то бесконечно жалкое.
"Well," he said, "here's a fiver, if that's any use to you; but really I'm not game for any more." And, with a sudden outburst, he added: "I've never forgotten, you know, that I once lent you all I had at Oxford when I was deuced hard pressed myself, and you never paid it back, though you came into shekels that very term."	- Вот, - сказал он, - возьми, если хочешь, пятерку, но на большее, пожалуйста, не рассчитывай. - И он вдруг разразился: - Знаешь, я ведь не забыл, как в Оксфорде я раз дал тебе взаймы все свои деньги, когда мне и самому до черта туго приходилось, а ты их так и не вернул, хотя в том же триместре получил немало.
The well-shaped hand closed on the fiver; a bitter smile opened the thin lips.	Изящные пальцы сомкнулись над банкнотом; тонкие губы приоткрылись в горькой улыбке.
"Oxford! Another life! Well, good-bye, Dartie--I'll get on; and thanks! Hope you'll have a good season."	- Оксфорд! Другая жизнь. Ну, Дарти, до свидания, пора двигаться; и спасибо. Желаю тебе удачного сезона.
He did not hold out his hand. Val watched his back, languid and slim, till it was out of sight. . . .	Руки он не протянул. Вэл смотрел ему в спину, узкую и томную, пока она не скрылась за дверью.
Yes! That memory explained it! Stainford must have picked up some gossip in the village--not likely that they would let a 'Sleeping Dove' lie! It didn't much matter; since Holly would hardly let him bet at all. But Greenwater must look sharp after the colt. Plenty of straight men racing; but a lot of blackguards hanging about the sport. Queer how horses collected blackguards--most beautiful creatures God ever made! But beauty was like that--look at the blackguards hanging round pretty women! Well, he must let Holly know. They could stay, as usual, at old Warmson's Inn, on the river; from there it was only a fifteen-mile drive to the course. . . .	Да! Вспомнив это, он понял. Стэйнфорд, очевидно, подслушал в деревне какие-то сплетни - уж, конечно, там не молчат об его конюшнях. В конце концов не так важно - Холли все равно не даст ему играть. Но не мешает Гринуотеру получше присматривать за этим жеребенком. В мире скачек достаточно честных людей, но сколько мерзавцев примазывается со стороны! Почему это лошади так притягивают к себе мерзавцев? Ведь красивее нет на земле создания! Но с красотой всегда так - какие мерзавцы увиваются около хорошеньких женщин! Ну, надо рассказать Холли. Остановиться можно, как всегда, в гостинице Уормсона, на реке; оттуда всего пятнадцать миль до ипподрома...
The 'Pouter Pigeon' stood back a little from the river Thames, on the Berkshire side, above an old-fashioned garden of roses, stocks, gillyflowers, poppies, phlox drummondi, and sweet-williams. In the warm June weather the scents from that garden and from sweetbriar round the windows drifted into an old brick house painted cream- colour. Late Victorian service in Park Lane under James Forsyte, confirmed by a later marriage with Emily's maid Fifine, had induced in Warmson, indeed, such complete knowledge of what was what, that no river inn had greater attractions for those whose taste had survived modernity. Spotless linen, double beds warmed with copper pans, even in summer; cider, homemade from a large orchard, and matured in rum casks--the inn was a veritable feather-bed to all the senses. Prints of "Mariage a la Mode," "Rake's Progress," "The Nightshirt Steeplechase," "Run with the Quorn," and large functional groupings of Victorian celebrities with their names attached to blank faces on a key chart, decorated the walls. Its sanitation and its port were excellent. Pot-pourri lay in every bedroom, old pewter round the coffee room, clean napkins at every meal. And a poor welcome was assured to earwigs, spiders, and the wrong sort of guest . . . Warmson, one of those self-contained men who spread when they take inns, pervaded the house, with a red face set in small, grey whiskers, like a sun of just sufficient warmth.	"Зобастый голубь" стоял немного отступя от Темзы, на Беркширском берегу, в старомодном цветнике, полном роз, левкоев, маков, гвоздики, флоксов и резеды. В теплый июньский день аромат из сада и от цветущего под окнами шиповника струился в старый кирпичный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет. Служба на Парк-Лейн, в доме Джемса Форсайта, в последний период царствования Виктории, подкрепленная последующим браком с горничной Эмили - Фифин, дала Уормсону возможность так досконально изучить, что к чему, что ни одна гостиница на реке не представлялась более заманчивой для тех, чьи вкусы устояли перед современностью. Идеально чистое белье, двуспальные кровати, в которые даже летом клали медные грелки, сидр из яблок собственного сада, выдержанный в бочках от рома, поистине отдых для всех чувств. Стены украшали гравюры "Модный брак", "Карьера повесы" [15], "Скачки в ночных сорочках", "Охота на лисицу" и большие групповые портреты знаменитых государственных деятелей времен Виктории, имена которых значились на объяснительной таблице. Гостиница могла похвастаться как санитарным состоянием, так и портвейном. В каждой спальне лежали душистые саше, кофе пили из старинной оловянной посуды, салфетки меняли после каждой еды. И плохо приходилось здесь паукам, уховерткам и неподходящим постояльцам. Уормсон, независимый по натуре, один из тех людей, которые расцветают, когда становятся хозяевами гостиниц, с красным лицом, обрамленным небольшими седыми - баками, проникал во все поры дома, как теплое, но не жгучее солнце.
To young Anne Forsyte all was "just too lovely." Never in her short life, confined to a large country, had she come across such defiant cosiness--the lush peace of the river, the songs of birds, the scents of flowers, the rustic arbour, the drifting lazy sky, now blue, now white, the friendly fat spaniel, and the feeling that to-morrow and to-morrow and to-morrow would for ever be the same as yesterday.	Энн Форсайт нашла, что все это восхитительно. За всю свою короткую жизнь, прожитую в большой стране, она еще никогда не встречала такого самодовольного уюта - покойная гладь реки, пение птиц, запах цветов, наивная беседка в саду, небо то синее, то белое от проплывающих облаков, толстый, ласковый сеттер, и чувство, что завтра, и завтра, и завтра будет нескончаемо похоже на вчера.
"It's a poem, Jon."	- Просто поэма, Джон!
"Slightly comic. When everything's slightly comic, you don't tire."	- Слегка комическая. Когда есть комический элемент, не чувствуешь скуки.
"I'd certainly never tire of this."	- Здесь я бы никогда не соскучилась.
"We don't grow tragedy in England, Anne."	- У нас, в Англии, Энн, трагедия не в ходу.
"Why?"	- Почему?
"Well, tragedy's extreme; and we don't like extremes. Tragedy's dry and England's damp."	- Как тебе сказать, трагедия - это крайность; а мы не любим крайностей. Трагедия суха, а в Англии сыро.
She was leaning her elbows on the wall at the bottom of the garden, and, turning her chin a little in her hand, she looked round and up at him.	Она стояла, облокотившись на стену, в нижнем конце сада; чуть повернув подбородок, опирающийся на ладонь, она оглянулась на него.
"Fleur Mont's father lives on the river, doesn't he? Is that far from here?"	- Отец Флер Монг живет на реке, да? Это далеко отсюда?
"Mapledurham? I should think about ten miles."	- Мейплдерхем? Миль десять, кажется.
"I wonder if we shall see her at Ascot. I think she's lovely."	- Интересно, увидим ли мы ее на скачках? По-моему, она очаровательна.
"Yes," said Jon.	- Да, - сказал Джон.
"I wonder you didn't fall in love with her, Jon."	- Как это ты не влюбился в нее, Джон?
"We were kids when I knew her."	- Мы же были чуть не детьми, когда я с ней познакомился.
"I think she fell in love with you."	- Она в тебя влюбилась, по-моему.
"Why?"	- Почему ты думаешь?
"By the way she looks at you. . . . She isn't in love with Mr. Mont; she just likes him."	- По тому, как она смотрит на тебя. Она не любит мистера Монта; просто хорошо к нему относится.
"Oh!" said Jon.	- О! - сказал Джон.
Since in the coppice at Robin Hill Fleur had said "Jon!" in so strange a voice, he had known queer moments. There was that in him which could have caught her, balanced there on the log with her hands on his shoulders, and gone straight back into the past with her. There was that in him which abhorred the notion. There was that in him which sat apart and made a song about them both, and that in him which said: Get to work and drop all these silly feelings! He was, in fact, confused. The past, it seemed, did not die, as he had thought, but lived on beside the present, and sometimes, perhaps, became the future. Did one live for what one had not got? There was a wrinkling in his soul, and feverish draughts crept about within him. The whole thing was on his conscience--for if Jon had anything, he had a conscience.	С тех пор как в роще Робин Хилла Флер таким странным голосом сказала "Джон! ", он испытал разнообразные ощущения. В нем было и желание схватить ее - такую, какой она стояла, покачиваясь, на упавшем дереве, положив руки ему на плечи, - и унести с собой прямо в прошлое. В нем было и отвращение перед этим желанием. В нем было и чувство, что можно отойти в сторону и сложить песенку про них обоих, и еще что-то, что говорило: "Выбрось всю эту дурь из головы и принимайся за дело!" Признаться, он запутался. Выходит, что прошлое не умирает, как он думал, а продолжает жить, наряду с настоящим, а порой, может быть, превращается в будущее. Можно ли жить ради того, чего нет? В душе его царило смятение, лихорадочные сквознячки пронизывали его. Все это тяжело лежало у него на совести, ибо если что было у Джона, так это совесть.
"When we get our place," he said, "we'll have all these old- fashioned flowers. They're much the sweetest!"	- Когда мы заживем своим домом, - сказал он, - заведем у себя все эти старомодные цветы. Ничего нет лучше их.
"Ah! Yes, do let's get a home, Jon. Only are you sure you want one? Wouldn't you like to travel and write poetry?"	- Ах да, Джон, пожалуйста, поселимся своим домом. Но ты уверен, что тебе хочется? Тебя не тянет путешествовать и писать стихи?
"It's not a job. Besides, my verse isn't good enough. You want the mood of Hatteras J. Hopkins:	- Это не работа. Да и стихи мои недостаточно хороши, Тут надо настроение Гатераса Дж. Хопкинса:
"'Now, severed from my kind by my contempt, I live apart and beat my lonely drum.'"	Презреньем отделенный от людей, Живу один и в песнях одинок.
"I wish you weren't modest, Jon."	- Напрасно ты скромничаешь, Джон.
"It's not modesty, Anne; it's a sense of the comic."	- Это не скромность, Энн; это чувство юмора.
"Couldn't we get a swim before dinner? It would be fine."	- Нельзя ли нам выкупаться до обеда? Вот было бы хорошо.
"I don't know what the regulations are here."	- Не знаю, какие тут порядки.
"Let's bathe first and find out afterwards."	- А мы сначала выкупаемся, а потом спросим.
"All right. You go and change. I'll get this gate open."	- Хорошо. Беги переоденься. Я попробую открыть эту калитку.
A fish splashed, a long white cloud brushed the poplar tops beyond the water. Just such an evening, six years ago, he had walked the towing-path with Fleur, had separated from her, waited to see her look back and wave her hand. He could see her still--that special grace, which gave her movements a lingering solidity within the memory. And now--it was Anne! And Anne in water was a dream! . . .	Плеснула рыба, длинное белое облако задело верхушки тополей за рекой. В точно такой вечер, шесть лет назад, он шел по берегу с Флер, простился с ней, подождал, пока она не оглянулась, не помахала ему рукой. Он и сейчас ее видел, полную того особого изящества, благодаря которому все ее движения надолго сохранялись в памяти. А теперь вот - Энн! А Энн в воде неотразима!..
Above the 'Pouter Pigeon' the sky was darkening; cars in their garages were still; no boats passed, only the water moved, and the river wind talked vaguely in the rushes and among the leaves. All within was cosy. On their backs lay Warmson and his Fifine, singing a little through their noses. By a bedside light Holly read 'The Worst Journey in the World,' and beside her Val dreamed that he was trying to stroke a horse's nose, shortening under his hand to the size of a leopard's. And Anne slept with her eyes hidden against Jon's shoulder, and Jon lay staring at the crannies through which the moonlight eddied.	Небо над "Зобастым голубем" темнело; в гаражах затихли машины; все лодки стояли на причале; только вода не стояла, да ветер вел тихие разговоры в камышах и листьях. В доме царил уют. Лежа на спине, чуть похрапывали Уормсон и Фифин. У Холли на тумбочке горела лампа, и при свете ее она читала "Худшее в мире путешествие", а рядом с ней Вэлу снилось, что он хочет погладить лошадиную морду, а она под его рукой становится короткая, как у леопарда. И спала Энн, уткнувшись лицом в плечо Джону, а Джон широко раскрытыми глазами смотрел на щели в ставнях, через которые пробивался лунный свет.
And in his stable at Ascot the son of Sleeping Dove, from home for the first time, pondered on the mutability of equine affairs, closing and opening his eyes, and breathing without sound in the strawy dark, above the black cat he had brought to bear him company.	А в своем стойле в Аскоте сын Голубки, впервые покинувший родные края, размышлял о превратностях лошадиной жизни, открывал и закрывал глаза и бесшумно дышал в пахнущую соломой тьму - на черную кошку, которую он захватил с собой, чтобы не было скучно.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты