SWAN SONG/Лебединая песня (часть первая)

CHAPTER VII MICHAEL HAS QUALMS/VII. МАЙКЛ ТЕРЗАЕТСЯ

English	Русский
During the eight days of the General Strike Michael's somewhat hectic existence was relieved only by the hours spent in a House of Commons so occupied in meditating on what it could do, that it could do nothing. He had formed his own opinion of how to settle the matter, but as no one else had formed it, the result was inconspicuous. He watched, however, with a very deep satisfaction the stock of British character daily quoted higher at home and abroad; and with a certain uneasiness the stock of British intelligence becoming almost unsaleable. Mr. Blythe's continual remark: "What the bee aitch are they all about?" met with no small response in his soul. What WERE they about? He had one conversation with his father-in-law on the subject.	За те восемь дней, что длилась генеральная стачка, в несколько горячечном существовании Майкла отдыхом были только часы, проведенные в палате общин, столь поглощенной измышлениями, что бы такое предпринять, что она не предпринимала ничего. У него сложилось свое мнение, как уладить конфликт; но поскольку оно сложилось только у него, результат этого никак не ощущался. Все же Майкл отмечал с глубоким удовлетворением, что день ото дня акции британского характера котируются все выше как а Англии, так и за границей, и с некоторой тревогой - что акции британских умственных способностей упали почти до пуля. Постоянная фраза мистера Блайта: "И о чем только эти... думают?" - неизменно встречала отклик у него в душе. О чем они в самом деле думают? Со своим тестем он имел на эту тему только один разговор.
Over his egg Soames had said:	Сомс взял яйцо и сказал:
"Well, the Budget's dished."	- Ну, государственный бюджет провалился.
Over his marmalade Michael answered:	Майкл взял варенья и ответил:
"Used you to have this sort of thing in your young days, sir?"	- А когда вы были молоды, сэр, тогда тоже происходили такие вещи?
"No," said Soames; "no Trade Unionism then, to speak of."	- Нет, - сказал Сомс, - тогда профсоюзного движения, собственно говоря, и не было.
"People are saying this'll be the end of it. What's your opinion of the strike as a weapon, sir?"	- Многие говорят, что теперь ему конец. Что вы скажете о стачке как о средстве борьбы, сэр?
"For the purposes of suicide, perfect. It's a wonder they haven't found that out long ago."	- Для самоубийства - идеально. Поразительно, как они раньше не додумались.
"I rather agree, but what's the alternative?"	- Я, пожалуй, согласен, но что же тогда делать?
"Well," said Soames, "they've got the vote."	- Ну как же, - сказал Сомс, - ведь у них есть право голоса.
"Yes, that's always said. But somehow Parliament seems to matter less and less; there's a directive sense in the country now, which really settles things before we get down to them in Parliament. Look at this strike, for instance; we can do nothing about it."	- Да, так всегда говорят. Но роль парламента, помоему, все уменьшается: в стране сейчас есть какое-то направляющее чувство, которое и решает все вопросы раньше, чем мы успеваем добраться до них в парламенте. Возьмите хоть эту забастовку: мы здесь бессильны.
"There must be government," said Soames.	- Без правительства нельзя, - сказал Сомс.
"Administration--of course. But all we seem able to do in Parliament is to discuss administration afterwards without much effect. The fact is, things swoop around too quick for us nowadays."	- Без управления - безусловно. Но в парламенте мы только и делаем, что обсуждаем меры управления задним числом и без видимых результатов. Дело в том, что в наше время все слишком быстро меняется - не уследишь.
"Well," said Soames, "you know your own business best. Parliament always was a talking shop."	- Ну, вам виднее, - сказал Сомс. - Парламент всегда был говорильней.
And with that unconscious quotation from Carlyle--an extravagant writer whom he curiously connected with revolution--he looked up at the Goya, and added:	И в полном неведении, что процитировал Карлейля - слишком экспансивный писатель, который в его представлении почему-то всегда ассоциировался с революцией, - он взглянул на картину Гойи и добавил:
"I shouldn't like to see Parliament done away with, though. Ever heard any more of that red-haired young woman?"	- Мне все-таки не хотелось бы увидеть Англию без парламента. Слышали вы что-нибудь об этой рыжей молодой женщине?
"Marjorie Ferrar? Oddly enough, I saw her yesterday in Whitehall. She told me she was driving for Downing Street."	- Марджори Феррар? Очень странно, как раз вчера я встретил ее на Уайтхолл. Сказала мне, что водит правительственную машину.
"She spoke to you?"	- Она с вами говорила?
"Oh, yes. No ill-feeling."	- О да. Мы друзья.
"H'm!" said Soames. "I don't understand this generation. Is she married?"	- Гм, - сказал Сомс, - не понимаю нынешнего поколения. Она замужем?
"No."	- Нет.
"That chap MacGown had a lucky escape--not that he deserved it. Fleur doesn't miss her evenings?"	- Этот Мак-Гаун дешево отделался, хоть и зря - не заслужил. Флер не скучает без своих приемов?
Michael did not answer. He did not know. Fleur and he were on such perfect terms that they had no real knowledge of each other's thoughts. Then, feeling his father-in-law's grey eye gimletting into him, he said hastily:	Майкл не ответил. Он не знал. Они с Флер были в таких прекрасных отношениях, что мало были осведомлены о мыслях друг друга. И чувствуя, как его сверлят серые глаза тестя, он поспешил сказать:
"Fleur's all right, sir."	- Флер молодцом, сэр.
Soames nodded.	Сомс кивнул.
"Don't let her overdo this canteen."	- Не давайте ей переутомляться с этой столовой.
"She's thoroughly enjoying it--gives her head a chance."	- Она работает с большим удовольствием - есть случай приложить свои способности.
"Yes," said Soames, "she's got a good little head, when she doesn't lose it." He seemed again to consult the Goya, and added:	- Да, - сказал Сомс, - голова у нее хорошая, когда она ее не теряет. - Он словно опять посоветовался с картиной Гойи, потом добавил:
"By the way, that young Jon Forsyte is over here--they tell me-- staying at Green Street, and stoking an engine or something. A boy-and-girl affair; but I thought you ought to know."	- Между прочим, этот молодой Джон Форсайт опять здесь, мне говорили живет пока на Грин-стрит, работает кочегаром или что-то в этом роде. Детское увлечение... но я думал, вам не мешает знать.
"Oh!" said Michael, "thanks. I hadn't heard he was back."	- О, - сказал Майкл, - спасибо. Я не знал.
"I don't suppose she's heard, either," said Soames guardedly; "I told them not to tell her. D'you remember, in America, up at Mount Vernon, when I was taken ill?"	- Она, вероятно, тоже не знает, - осторожно сказал Сомс, - я просил не говорить ей. Вы помните, в Америке, в Маунт-Вернон, когда мне стало плохо?
"Yes, sir; very well."	- Да, сэр. Отлично помню.
"Well, I wasn't. Fact is, I saw that young man and his wife talking to you on the stairs. Thought it better that Fleur shouldn't run up against them. These things are very silly, but you never can tell."	- Ну, так я не был болен. Просто я увидел, что этот молодой человек и его жена беседуют с вами на лестнице. Решил, что Флер лучше с ними не встречаться. Все это очень глупо, но никогда нельзя знать...
"No," said Michael, drily; "you never can tell. I remember liking the look of him a good deal."	- Да, - сказал Майкл сухо, - никогда нельзя знать. Я помню, он мне очень понравился.
"H'm!" muttered Soames: "He's the son of his father, I expect."	- Гм, - пробормотал Сомс, - сын своего отца, я полагаю.
And, from the expression on his face, Michael formed the notion that this was a doubtful advantage.	И по выражению его лица Майкл решил, что преимущество это сомнительное.
No more was said, because of Soames' lifelong conviction that one did not say any more than one need say; and of Michael's prejudice against discussing Fleur seriously, even with her father. She had seemed to him quite happy lately. After five-and-a-half years of marriage, he was sure that mentally Fleur liked him, that physically she had no objection to him, and that a man was not sensible if he expected much more. She consistently declined, of course, to duplicate Kit, but only because she did not want to be put out of action again for months at a time. The more active, the happier she was--over this canteen for instance, she was in her glory. If, indeed, he had realised that Jon Forsyte was being fed there, Michael would have been troubled; as it was, the news of the young man's reappearance in England made no great impression. The Country held the field of one's attention those strenuous days. The multiple evidence of patriotism exhilarated him--undergraduates at the docks, young women driving cars, shopfolk walking cheerfully to their work, the swarm of 'specials,' the general 'carrying-on.' Even the strikers were good-humoured. A secret conviction of his own concerning England was being reinforced day by day, in refutation of the pessimists. And there was no place so un-English at the moment, he felt, as the House of Commons, where people had nothing to do but pull long faces and talk over 'the situation.'	Больше ничего не было сказано, так как Сомс всю жизнь считал, что говорить нужно только самое необходимое, а Майкл предпочитал не разбирать поведения Флер всерьез даже с ее отцом. Последнее время она казалась ему вполне довольной. После пяти с половиной лет брака он был уверен, что как человек он нравится Флер, что как мужчина он ей не неприятен и что неразумен тот, кто надеется на большее. Правда, она упорно отказывалась от второго издания Кита, но только потому, что не хотела еще раз выйти из строя на несколько месяцев. Чем больше у нее дела, тем она довольнее - столовая, например, дала ей повод развернуться вовсю. Знай он, правда, что там кормится Джон Форсайт, Майкл встревожился бы; а так известие о приезде молодого человека в Англию не произвело на него большого впечатления. В те напряженные дни его внимание целиком поглощала Англия. Его бесконечно радовали все проявления патриотизма - студенты, работающие в порту, девушки за рулем автомобилей, продавцы и продавщицы, бодро шагающие пешком к месту работы, великое множество добровольческой полиции, общее стремление "продержаться". Даже бастующие были добродушны. Его заветные взгляды относительно Англии изо дня в день подтверждались в пику всем пессимистам. И он чувствовал, что нет сейчас столь неанглийского места, как палата общин, где людям ничего не оставалось, как строить грустные физиономии да обсуждать "создавшееся положение".
The news of the General Strike's collapse caught him as he was going home after driving Fleur to the canteen. A fizz and bustle in the streets, and the words: "Strike Over" scrawled extempore at street corners, preceded the "End of the Strike--Official" of the hurrying news-vendors. Michael stopped his car against the curb and bought a news-sheet. There it was! For a minute he sat motionless with a choky feeling, such as he had felt when the news of the Armistice came through. A sword lifted from over the head of England! A source of pleasure to her enemies dried up! People passed and passed him, each with a news-sheet, or a look in the eye. They were taking it almost as soberly as they had taken the strike itself. 'Good old England! We're a great people when we're up against it!' he thought, driving his car slowly on into Trafalgar Square. A group of men, who had obviously been strikers, stood leaning against the parapet. He tried to read their faces. Glad, sorry, ashamed, resentful, relieved? For the life of him he could not tell. Some defensive joke seemed going the round of them.	Известие о провале генеральной стачки застигло его, когда он только что отвез Флер в столовую и ехал домой. Шум и толкотня на улицах и слова "Стачка окончена", наскоро нацарапанные на всех углах, появились еще раньше, чем газетчики стали торопливо выкрикивать: "Конец стачки - официальные сообщения!" Майкл затормозил у тротуара и купил газету. Вот оно! С минуту он сидел не двигаясь, горло у него сдавило, как в тот день, когда узнали о перемирии. Исчез меч, занесенный над головой Англии! Иссяк источник радости для ее врагов! Люди шли и шли мимо него, у каждого была в руках газета, глаза глядели необычно. К этой новости относились почти так же трезво, как отнеслись к самой стачке. "Добрая старая Англия! Мы великий народ, когда есть с чем бороться", - думал он, медленно направляя машину к Трафальгар-сквер. Прислонившись к казенной ограде, стояла группа мужчин, без сомнения участвовавших в стачке. Он попытался прочесть что-нибудь у них на лицах. Радость, сожаление, стыд, обида, облегчение? Хоть убей, не разобрать. Они балагурили, перебрасывались шутками.
'No wonder we're a puzzle to foreigners!' thought Michael: 'The least understood people in the world!'	"Не удивительно, что мы - загадка для иностранцев, - подумал Майкл. Самый непонятый народ в мире".
He moved on slowly round the square, into Whitehall. Here were some slight evidences of feeling. The block was thick around the Cenotaph and the entrance to Downing Street; and little cheers kept breaking out. A 'special' was escorting a lame man across the street. As he came back, Michael saw his face. Why, it was Uncle Hilary! His mother's youngest brother, Hilary Charwell, Vicar of St. Augustine's-in-the-Meads.	Держась края площади, он медленно проехал на Уайтхолл. Здесь можно было уловить легкие признаки волнения. Вокруг памятника неизвестному солдату и у поворота на Даунинг-стрит густо толпился народ; там и сям покрикивали "ура". Доброволец-полисмен переводил через улицу хромого; когда он повернул обратно, Майкл увидел его лицо. Ба, да это дядя Хилери! Младший брат его матери, Хилери Черрел, викарий прихода св. Августина в "Лугах".
"Hallo, Michael!"	- Алло, Майкл!
"You a 'special,' Uncle Hilary? Where's your cloth?"	- Вы в полиции, дядя Хилери? А ваш сан?
"My dear! Are you one of those who think the Church debarred from mundane pleasure? You're not getting old-fashioned, Michael?"	- Голубчик, разве ты из тех, которые считают, что для служителей церкви не существует мирских радостей? Ты не становишься ли консервативен, Майкл?
Michael grinned. He had a real affection for Uncle Hilary, based on admiration for his thin, long face, so creased and humorous, on boyish recollection of a jolly uncle, on a suspicion that in Hilary Charwell had been lost a Polar explorer, or other sort of first- rate adventurer.	Майкл широко улыбнулся. Его непритворная любовь к дяде Хилери складывалась из восхищения перед его худощавым и длинным лицом, морщинистым и насмешливым; из детских воспоминаний о весельчаке-дядюшке; из догадки, что в Хилери Черреле пропадал полярный исследователь или еще какой-нибудь интереснейший искатель приключений.
"That reminds me, Michael; when are you coming round to see us? I've got a topping scheme for airing 'The Meads'."	- Кстати, Майкл, когда ты заглянешь к нам? У меня есть превосходный план, как прочистить "Луга".
"Ah!" said Michael; "overcrowding's at the bottom of everything, even this strike."	- А, - сказал Майкл, - все упирается в перенаселение, даже стачка.
"Right you are, my son. Come along, then, as soon as you can. You fellows in Parliament ought always to see things at first hand. You suffer from auto-intoxication in that House. And now pass on, young man, you're impeding the traffic."	- Правильно, сын мой. Так вот, заходи поскорее. Вам, парламентским господам, нужно узнавать жизнь из первых рук. Вы там, в палате, страдаете от самоотравления. А теперь проезжайте, молодой человек, не задерживайте движение.
Michael passed on, grinning. Good old Uncle Hilary! Humanising religion, and living dangerously--had climbed all the worst peaks in Europe; no sense of his own importance and a real sense of humour. Quite the best type of Englishman! They had tried to make him a dignitary, but he had jibbed at the gaiters and hat-ropes. He was what they called a 'live wire' and often committed the most dreadful indiscretions; but everybody liked him, even his own wife. Michael dwelt for a moment on his Aunt May. Forty--he supposed-- with three children and fourteen hundred things to attend to every day; shingled, and cheerful as a sandboy. Nice-looking woman, Aunt May!	Майкл проехал, не переставая улыбаться. Милый дядя Хилери! Очеловечивание религии и жизнь, полная опасностей, - лазил на самые трудные горные вершины Европы - никакого самомнения и неподдельное чувство юмора. Лучший тип англичанина! Ему предлагали высокие посты, но он сумел от них отвертеться. Он был, что называется, непоседа и часто грешил отчаянной бестактностью; но все любили его, даже собственная жена. На минуту Майкл задумался о своей тете Мэй. Лет сорок, трое ребят и тысяча дел на каждый день; стриженая, и веселая как птица. Приятная женщина тетя Мэй!
Having garaged his car, he remembered that he had not lunched. It was three o'clock. Munching a biscuit, he drank a glass of sherry, and walked over to the House of Commons. He found it humming in anticipation of a statement. Sitting back, with his legs stretched out, he had qualms. What things had been done in here! The abolitions of Slavery and of Child Labour, the Married Woman's Property Act, Repeal of the Corn Laws; but could they be done nowadays? And if not--was it a life? He had said to Fleur that you couldn't change your vocation twice and survive. But did he want to survive? Failing Foggartism--and Foggartism hadn't failed only because it hadn't started--what did he really care about?	Поставив машину в гараж, он вспомнил, что не завтракал. Было три часа. Он выпил стакан хереса, закусывая печеньем, и пошел в палату общин. Палата гудела в ожидании официального заявления. Он откинулся на спинку скамьи, вытянул вперед ноги и стал терзаться праздными мыслями. Какие тут вершились когда-то дела! Запрещение работорговли и детского труда, закон о собственности замужней женщины, отмена хлебных законов? Но возможно ли такое и теперь? А если нет, то что это за жизнь? Он сказал как-то Флер, что нельзя два раза переменить призвание и остаться в живых. Но хочется ли ему остаться в живых? Если отпадает фоггартизм - а фоггартизм отпал не только потому, что никогда не начинался, - чем он по существу интересуется?
Leaving the world better than he found it? Sitting there, he couldn't help perceiving a certain vagueness about such an aspiration, even when confined to England. It was the aspiration of the House of Commons; but in the ebb and flow of Party, it didn't seem to make much progress. Better to fix on some definite bit of administrative work, stick to it, and get something done. Fleur wanted him to concentrate on Kenya for the Indians. Again rather remote, and having little to do with England. What definite work was most needed in connection with England? Education? Bunkered again! How tell what was the best direction into which to turn education? When they brought in State Education, for instance, they had thought the question settled. Now people were saying that State education had ruined the State. Emigration? Attractive, but negative. Revival of agriculture? Well, the two combined were Foggartism, and he knew by now that nothing but bitter hardship would teach those lessons; you might talk till you were blue in the face without convincing anyone but yourself.	Уходя, оставить мир лучшим, чем ты застал его? Сидя здесь, он без труда усматривал в этом замысле некоторый недостаток четкости, даже если ограничить его Англией. Это была мечта палаты общин; но" захлебываясь в смене партий, она что-то медленно приближалась к ее осуществлению. Лучше наметить себе какой-то участок административной работы, крепко держаться его и чего-то добиться. Флер хочет, чтобы он занялся Кенией и индийцами. Опять что-то отвлеченное и не связанное непосредственно с Англией. Какой определенный вид работы всего нужнее Англии? Просвещение? Опять неясность! Как знать, в какое русло лучше всего направить просвещение? Вот, например, когда было введено всеобщее обучение за счет государства - казалось, что вопрос решен. Теперь говорят, что оно оказалось гибельным для самого государства. Эмиграция? Заманчиво, но не созидательно. Возрождение сельского хозяйства? Но сочетание того и другого сводилось к фоггартизму, а он успел усвоить, что только крайняя нужда убедит людей в закономерности его; можно говорить до хрипоты и все-таки не убедить никого, кроме самого себя.
What then?	Так что же?
"I've got a topping scheme for airing 'The Meads'." The Meads was one of the worst slum parishes in London. 'Clear the slums!' thought Michael; 'that's practical anyway!' You could smell the slums, and feel them. They stank and bit and bred corruption. And yet the dwellers therein loved them; or at least preferred them to slums they knew not of! And slum-dwellers were such good sorts! Too bad to play at shuttlecock with them! He must have a talk with Uncle Hilary. Lots of vitality in England still--numbers of red- haired children! But the vitality got sooted as it grew up--like plants in a back garden. Slum clearance, smoke abolition, industrial peace, emigration, agriculture, and safety in the air! 'Them's my sentiments!' thought Michael. 'And if that isn't a large enough policy for any man, I'm--!'	"У меня есть превосходный план, как прочистить "Луга", - "Луга" были одним из самых скверных трущобных приходов Лондона. "Заняться трущобами, - подумал Майкл, - это хоть конкретно". Трущобы кричат о себе даже запахами. От них идет вонь, и дикость, и разложение. А между тем, живущие там привязаны к ним; или, во всяком случае, предпочитают их другим, еще неизвестным трущобам. А трущобные жители такой славный народ! Жаль ими швыряться. Надо поговорить с дядей Хилери. В Англии еще столько энергии, такая уйма рыжих ребятишек! Но, подрастая, энергия покрывается копотью, как растения на заднем дворе. Перестройка трущоб, устранение дыма, мир в промышленности, эмиграция, сельское хозяйство и безопасность в воздухе. "Вот моя вера, - подумал Майкл. - И черт меня побери, если такая программа хоть для кого не достаточно обширна!"
He turned his face towards the Statement, and thought of his uncle's words about this 'House.' Were they all really in a state of auto-intoxication here--continual slow poisoning of the tissues? All these chaps around him thought they were doing things. And he looked at the chaps. He knew most of them, and had great respect for many, but collectively he could not deny that they looked a bit dazed. His neighbour to the right was showing his front teeth in an asphyxiated smile. 'Really,' he thought; 'it's heroic how we all keep awake day after day!'	Он повернулся к министерской скамье и вспомнил слова Хилери об этой палате. Неужели все они действительно в состоянии самоотравления - медленного и непрерывного проникновения яда в ткани? Все эти окружающие его господа воображают, что заняты делом. И он оглядел "господ". С большинством из них он был знаком и к многим относялся с большим уважением, но все скопом - что и говорить, они выглядели несколько растерянно. У его соседа справа передние зубы обнажились в улыбке утопленника. "Право же, - подумал Майкл, - прямо геройство, как это мы все день за днем сидим здесь и не засыпаем!"

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты