THE SILVER SPOON/Серебрянная ложка (часть вторая)

CHAPTER X PHOTOGRAPHY/X. ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ СНИМКИ

English	Русский
Summoned to the annual Christmas covert-shooting at Lippinghall, Michael found there two practical politicians, and one member of the Government.	Сэр Лоренс предложил Майклу провести рождество в Липпингхолле и принять участие в охоте. В числе приглашенных были два политика-практика и один министр.
In the mullion-windowed smoking-room, where men retired, and women too sometimes, into chairs old, soft, leathery, the ball of talk was lightly tossed, and naught so devastating as Foggartism mentioned. But in odd minutes and half-hours Michael gained insight into political realities, and respect for practical politicians. Even on this holiday they sat up late, got up early, wrote letters, examined petitions, dipped into Blue Books. They were robust, ate heartily, took their liquor like men, never seemed fatigued. They shaved clean, looked healthy, and shot badly with enjoyment. The member of the Government played golf instead, and Fleur went round with him.	В курительной, куда удалялись мужчины, а иногда и женщины, гости, отдыхая в старых мягких кожаных креслах, перебрасывались словами, словно мячом, и никто не затрагивал таких опасных тем, как фоггартизм. Впрочем, бывали моменты, когда Майкл имел возможность постичь самую "сущность" политики и проникнуться уважением к ее практикам. Даже в эти праздничные дни они вставали рано, спать ложились поздно, писали письма, просматривали прошения, заглядывали в "синие книги". Оба были люди здоровые, ели с аппетитом, много пили и, казалось, никогда не уставали. Они часто брились, стреляли с увлечением, но плохо. Министр предпочитал играть в гольф с Флер.
Michael learned the lesson: Have so much on your mind that you have practically nothing in it; no time to pet your schemes, fancies, feelings. Carry on, and be careful that you don't know to what end.	Майкл понял их систему: нужно доотказа загрузить свой ум; не оставлять себе времени на планы, чувства, фантазии. Действовать и отнюдь не ставить себе никакой цели.
As for Foggartism, they didn't--a la Evening Sun--pooh-pooh it; they merely asked, as Michael had often asked himself:	Что касается фоггартизма, то, не в пример газете "ИВНИНГ Сан", они не высмеивали его, а только задавали Майклу вопросы, которые он не раз задавал себе сам.
"Yes, but how are you going to work it? Your scheme might be very good, if it didn't hit people's pockets. Any addition to the price of living is out of the question--the country's taxed up to the hilt. Your Foggartism's going to need money in every direction. You may swear till you're blue in the face that ten or twenty years hence it'll bring fivefold return; nobody will listen. You may say: 'Without it we're all going to the devil'; but we're accustomed to that--some people think we're there already, and they resent its being said. Others, especially manufacturers, believe what they want to. They can't bear any one who cries 'stinking fish,' whatever his object. Talk about reviving trade, and less taxation, or offer more wages and talk of a capital levy, and, according to Party, we shall believe you've done the trick--until we find you haven't. But you're talking of less trade and more taxation in the present with a view to a better future. Great Scott! In politics you can shuffle the cards, but you mustn't add or subtract. People only react to immediate benefit, or, as in the war, to imminent danger. You must cut out sensationalism."	- Прекрасно, но как вы думаете провести это в жизнь? Ваш план не плох, но он бьет людей по карману. Сделать жизнь дороже - думать нечего, страна и так изнемогает. А ваш фоггартизм требует денег, денег и еще денег! Можете кричать до хрипоты, что через десять или двадцать лет вы им вернете впятеро больше, - никто не станет слушать; можете сказать: "Без этого мы все скатимся в пропасть", но это для нас не ново; многие думают, что мы уже в нее скатились, но не любят, когда об этом говорят. Другие, особенно промышленники, верят в то, во что хотят верить. Они терпеть не могут, когда кто-нибудь "прибедняется", будь то хоть с самой благой целью. Обещайте возрождение торговли, снижение налогов, высокую заработную плату или налог на капитал, и мы вам будем верить, пока не убедимся, что и вы бессильны. Но вы хотите сократить торговлю и повысить налоги ради лучшего будущего. Разве можно! В политике тасуют карты, а заниматься сложением и вычитанием не принято. Люди реагируют, только если выгода налицо или если грозит конкретная опасность, как во время войны. На сенсацию рассчитывать не приходится.
In short, they were intelligent, and completely fatalistic.	Короче говоря, они показали себя неглупыми, но законченными фаталистами.
After these quiet talks, Michael understood, much better than before, the profession of politics. He was greatly attracted by the member of the Government; his personality was modest, his manner pleasant, he had Departmental ideas, and was doing his best with his own job according to those ideas; if he had others he kept them to himself. He seemed to admire Fleur, and he listened better than the other two. He said, too, some things they hadn't.	После этих бесед профессия политика стала Майклу много яснее. Ему очень нравился министр; он держал себя скромно, был любезен, имел определенные идеи о работе своего министерства и старался проводить их в жизнь; если у него были и другие идеи, он их умело скрывал. Он явно восхищался Флер, умел слушать лучше, чем те двое, и к их словам добавил еще кое-что:
"Of course, what we're able to do may be found so inadequate that there'll be a great journalistic outcry, and under cover of it we may bring in some sweeping measures that people will swallow before they know what they're in for."	- Конечно, то, что мы сумеем сделать, может показаться ничтожным, и газеты поднимут крик; вот тут-то нам, пожалуй, удастся провести под шумок ряд серьезных мероприятий, которые публика заметит только тогда, когда будет поставлена перед совершившимся фактом.
"The Press," said Michael; "I don't see them helping."	- Плохо я что-то верю в помощь прессы, - сказал Майкл.
"Well! It's the only voice there is. If you could get fast hold of the vociferous papers, you might even put your Foggartism over. What you're really up against is the slow town growth of the last hundred and fifty years, an ingrained state of mind which can only see England in terms of industrialism and the carrying trade. And in the town-mind, of course, hope springs eternal. They don't like calamity talk. Some genuinely think we can go on indefinitely on the old lines, and get more and more prosperous into the bargain. Personally, I don't. It's possible that much of what old Foggart advocates may be adopted bit by bit, even child emigration, from sheer practical necessity; but it won't be called Foggartism. Inventor's luck! HE'LL get no credit for being the first to see it. And," added the Minister, gloomily, "by the time it's adopted, it'll probably be too late."	- Ну, знаете, другого рупора у нас нет. При поддержке самых громогласных газет вы даже свой фоггартизм могли бы протащить в жизнь. Что вам действительно мешает - это замедленный рост городов за последние полтора века, косные умы, для которых судьба Англии непреложно связана с промышленностью, и морские перевозки. И еще - неискоренимый оптимизм и страх перед неприятными темами. Многие искренне верят, что мы можем отстаивать старую политику и при этом еще благоденствовать. Я лично не разделяю этой точки зрения. Пожалуй, можно постепенно провести в жизнь то, что проповедует старый Фоггарт; пожалуй, нужда заставит прибегнуть даже к переселению детей, - но тогда это не будет называться фоггартизмом. Судьба изобретателя! Нет, его не прославят за то, что он первый изобрел способ борьбы. И знаете ли, - мрачно добавил министр, - когда его теория получит признание, будет, пожалуй, слишком поздно.
Receiving the same day a request for an interview from a Press Syndicate whose representative would come down to suit his convenience, Michael made the appointment, and prepared an elaborate exposition of his faith. The representative, however, turned out to be a camera, and a photograph entitled: 'The Member for Mid-Bucks expounding Foggartism to our Representative,' became the only record of it. The camera was active. It took a family group in front of the porch: 'Right to Left, Mr. Michael Mont, M. P., Lady Mont, Mrs. Michael Mont, Sir Lawrence Mont, Bt.' It took Fleur: 'Mrs. Michael Mont, with Kit and Dandie.' It took the Jacobean wing. It took the Minister, with his pipe, 'enjoying a Christmas rest.' It took a corner of the walled garden: 'In the grounds.' It then had lunch. After lunch it took the whole house- party: 'At Sir Lawrence Mont's, Lippinghall Manor, Bucks'; with the Minister on Lady Mont's right and the Minister's wife on Sir Lawrence's left. This photograph would have turned out better, if the Dandie, inadvertently left out, had not made a sudden onslaught on the camera's legs. It took a photograph of Fleur alone: 'Mrs. Michael Mont--a charming young Society hostess.' It understood that Michael was making an interesting practical experiment--could it take Foggartism in action? Michael grinned and said: Yes, if it would take a walk, too.	В этот день один газетный синдикат запросил о разрешении прислать интервьюера, и Майкл, назначив день и час, приготовился изложить свой символ веры. Но журналист оказался фотографом, и символ вылился в снимок: "Депутат от Мид-Бэкса разъясняет нашему корреспонденту принципы фоггартизма". Фотограф был человек проворный. Он снял семейную группу перед домом: "Справа налево: мистер Майкл Монт - член парламента, леди Монт, миссис Майкл Монт, сэр Лоренс Монт, баронет". Он снял Флер: "Миссис Майкл Монт с сыном Китом и собачкой Дэнди". Он снял крыло дома, построенное при Иакове I. Он снял министра с трубкой в зубах, "наслаждающегося рождественским отдыхом". Он снял уголок сада - "Старинное поместье". Потом он завтракал. После завтрака он снял всех гостей и хозяев: "В гостях у сэра Лоренса Монта, Липпингхолл"; министр сидел справа от леди Монт, жена министра - слева от сэра Лоренса. Этот снимок вышел бы удачнее, если бы Дэнди, которого случайно не включили в группу, не произвел внезапной атаки на штатив. Он снял Флер одну: "Миссис Майкл Монт, очаровательная хозяйка лондонского салона". Он слышал, что Майкл проводит интересный опыт, - нельзя ли снять фоггартизм в действии? Майкл усмехнулся и предупредил, что это связано с прогулкой.
They departed for the coppice. The colony was in its normal state-- Boddick, with two of the contractor's men cheering him on, was working at the construction of the incubator-house; Swain, smoking a cigarette, was reading The Daily Mall; Bergfeld was sitting with his head in his hands, and Mrs. Bergfeld was washing up.	Они направились к роще. В колонии жизнь протекала нормально: Боддик с двумя рабочими занимался постройкой инкубатора; Суэн курил папиросу и читал "Дэйли Мэйл"; Бергфелд сидел, подперев голову руками, а миссис Бергфелд мыла посуду.
The camera took three photographs. Michael, who had noted that Bergfeld had begun shaking, suggested to the camera that it would miss its train. It at once took a final photograph of Michael in front of the hut, two cups of tea at the Manor, and its departure.	Фотограф сделал три снимка. Бергфелд начал трястись, и Майкл, заметив это, намекнул, что до поезда остается мало времени. Тогда фотограф сделал последний снимок: снял Майкла перед домиком, затем выпил две чашки чая и отправился восвояси.
As Michael was going up-stairs that night, the butler came to him.	Вечером, когда Майкл поднимался к себе в спальню, его окликнул дворецкий:
"The man Boddick's in the pantry, Mr. Michael; I'm afraid something's happened, sir."	- Мистер Майкл, Боддик ожидает вас в кладовой. Кажется, что-то случилось, сэр.
"Oh!" said Michael, blankly.	- Да? - тупо сказал Майкл.
Where Michael had spent many happy hours, when he was young, was Boddick, his pale face running with sweat, and his dark eyes very alive.	В кладовой, где Майкл в детстве провел много счастливых минут, стоял Боддик; по его бледному лицу струился пот, темные глаза блестели.
"The German's gone, sir."	- Немец умер, сэр.
"Gone?"	- Умер?
"Hanged hisself. The woman's in an awful state. I cut him down, and sent Swain to the village."	- Повесился. Жена в отчаянии. Я его вынул из петли, а Суэна послал в деревню.
"Good God! Hanged! But why?"	- О господи! Повесился! Но почему?
"He's been very funny these last three days; and that camera upset him properly. Will you come, sir?"	- Очень он был странный эти последние три дня, а фотограф окончательно его доконал. Вы пойдете со мной, сэр?
They set out with a lantern, Boddick telling his tale.	Они взяли фонарь и отправились в путь. Дорогой Боддик рассказывал:
"As soon as ever you was gone this afternoon he started to shake and carry on about having been made game of. I told 'im not to be a fool, and went out to get on with it. But when I came in to tea, he was still shakin', and talkin' about his honour and his savin's; Swain had got fed-up and was jeerin' at him, and Mrs. Bergfeld was as white as a ghost in the corner. I told Swain to shut his head; and Fritz simmered down after a bit, and sat humped up as he does for hours together. Mrs. Bergfeld got our tea. I had some chores to finish, so I went out after. When I come in at seven, they was at it again hammer and tongs, and Mrs. Bergfeld cryin' fit to bust her heart. 'Can't you see,' I said, 'how you're upsettin' your wife?' 'Henry Boddick,' he said, 'I've nothing against YOU, you've always been decent to me. But this Swain,' he said, ''is name is Swine!' and he took up the bread-knife. I got it away from him, and spoke him calm. 'Ah!' he said, 'but YOU'VE no pride.' Swain was lookin' at him with that sort o' droop in his mouth he's got. 'Pride,' he says, 'you silly blighter, what call 'ave YOU to 'ave any pride?' Well, I see that while we was there he wasn't goin' to get any better, so I took Swain off for a glass at the pub. When we came back at ten o'clock, Swain went straight to bed, and I went into the mess-room, where I found his wife alone. 'Has he gone to bed?' I said. 'No,' she said, 'he's gone out to cool his head. Oh! Henry Boddick,' she said, 'I don't know what to do with him!' We sat there a bit, she tellin' me about 'im brooding, and all that--nice woman she is, too; till suddenly she said: 'Henry Boddick,' she said, 'I'm frightened. Why don't he come?' We went out to look for him, and where d'you think he was, sir? You know that big tree we're just goin' to have down? There's a ladder against it, and the guidin' rope all fixed. He'd climbed up that ladder in the moonlight, put the rope round his neck, and jumped off; and there he was, six feet from the ground, dead as a duck. I roused up Swain, and we got him in, and--Well, we 'ad a proper time! Poor woman, I'm sorry for her, sir--though really I think it's just as well he's gone--he couldn't get upsides with it anyhow. That camera chap would have given something for a shot at what we saw there in the moonlight."	- Как только вы от нас сегодня ушли, он вдруг весь затрясся и стал говорить, что его выставляют на посмешище. Я ему посоветовал не валять дурака и снова приняться за работу, но когда я вернулся к чаю, он все еще трясся и говорил о своей чести и своих сбережениях; Суэн над ним издевался, а миссис Бергфелд сидела в углу, бледная как полотно. Я посоветовал Суэну заткнуть глотку, и Фриц понемножку успокоился. Миссис Бергфелд налила нам чаю, а потом я пошел кончать работу. Когда я вернулся к семи часам, они опять спорили, а миссис Бергфелд плакала навзрыд. "Что же вы, - говорю, - жену-то не пожалеете?" - "Генри Боддик, - ответил он, - против вас я ничего не имею, вы всегда были со мной вежливы, но этот Суэн - не Суэн, а свинья!" - и схватил со стола нож. Нож я у него отнял и стал его успокаивать. "Ах, - говорит он, - у вас нет самолюбия!" А Суэн посмотрел на него и скривил рот: "А вы-то какое право имеете говорить о самолюбии?" Я понял, что так он не успокоится, и увел Суэна в трактир. Вернулись мы часов в десять, и Суэн лег спать, а я пошел в кухню. Там сидела миссис Бергфелд. "А он лег спать?" - спрашиваю я. "Нет, - говорит она, - он вышел подышать воздухом. Ах, Генри Боддик, что мне с ним делать?" Мы с ней потолковали о нем; славная она женщина. Вдруг она говорит: "Генри Боддик, мне страшно. Почему он не возвращается?" Мы отправились на поиски, и как вы думаете, сэр, где мы его нашли? Знаете то большое дерево, которое мы собирались срубить? К дереву была приставлена лестница, на сук наброшена веревка. Светила луна. Он влез по лестнице, надел петлю на шею и спрыгнул. Так он и висел на шесть футов от земли. Я разбудил Суэна, и мы его вынули из петли, внесли в дом - ох и намучились! Бедная женщина, жаль ее, сэр, хотя я-то считаю, что оно и к лучшему, - не умел он приспособиться. Этот красавец с аппаратом дорого бы дал, чтобы снять то, что мы видели.
'Foggartism in action!' thought Michael, bitterly. 'So endeth the First Lesson!'	"Фоггартизм в действии! - горько подумал Майкл. - Первый урок окончен".
The hut looked lonely in the threading moonlight and the bitter wind. Inside, Mrs. Bergfeld was kneeling beside the body placed on the deal table, with a handkerchief over its face. Michael put a hand on her shoulder. She gave him a wild look, bowed her head again, and her lips began moving. 'Prayer!' thought Michael. 'Catholic--of course!' He took Boddick aside.	Домик уныло хмурился в тусклом свете луны, на холодном ветру. В комнате миссис Бергфелд стояла на коленях перед телом мужа; его лицо было накрыто платком. Майкл положил ей руку на плечо; она посмотрела на него безумными глазами и снова опустила голову. Он отвел Боддика в сторону.
"Don't let her see Swain. I'll talk to him."	- Не подпускайте к ней Суэна. Я с ним поговорю.
When the police and the doctor came in, he buttonholed the hair- dresser, whose shadowy face looked ghastly in the moonlight. He seemed much upset.	Когда явилась полиция и доктор, Майкл подозвал парикмахера, который при лунном свете походил на призрак и казался очень расстроенным.
"You'd better come down to the house for the night, Swain."	- Вы можете переночевать у нас, Суэн.
"All right, sir. I never meant to hurt the poor beggar. But he did carry on so, and I've got my own trouble. I couldn't stand 'im monopolisin' misfortune the way he does. When the inquest's over, I'm off. If I can't get some sun soon, I'll be as dead as 'im."	- Хорошо, сэр. Я не хотел обижать беднягу, но он так задирал нос, а у меня тоже есть свои заботы. Будто уж он один был такой несчастный. Когда следствие будет закончено, я отсюда уеду. Если я не попаду на солнце, я и сам скоро сдохну.
Michael was relieved. Boddick would be left alone.	Майкл почувствовал облегчение: теперь Боддик останется один.
When at last he got back to the house with Swain, Fleur was asleep. He did not wake her to tell her the news, but lay a long time trying to get warm, and thinking of that great obstacle to all salvation--the human element. And, mingled with his visions of the woman beside that still, cold body were longings for the warmth of the young body close to him.	Когда он наконец вернулся домой с Суэном, Флер спала. Он не стал будить ее, но долго лежал, стараясь согреться, и думал о великой преграде на пути ко всякому спасению - о человеческой личности. И, не в силах отогнать образ женщины, склонившейся над неподвижным, холодным телом, тянулся к теплу молодого тела на соседней кровати.
The photographs were providential. For three days no paper could be taken up which did not contain some allusion, illustrated, to "The Tragedy on a Buckinghamshire Estate"; "German actor hangs himself"; "The drama at Lippinghall"; "Tragic end of an experiment"; "Right to Left: Mr. Michael Mont, Member for Mid- Bucks; Bergfeld, the German actor who hanged himself; Mrs. Bergfeld."	Фотографические снимки пришлись ко времени. Три дня не было ни одной газеты, которая не поместила бы статейки, озаглавленной: "Трагедия в Букингемширской усадьбе", "Самоубийство немецкого актера" или "Драма в Липпингхолле". Статейку оживлял снимок: "Справа налево: мистер Майкл Монт - депутат от Мид-Бэкса, Бергфелд - немецкий актер, который повесился, миссис Бергфелд".
The Evening Sun wrote more in sorrow than in anger:	"Ивнинг Сан" поместила статью, скорее скорбную, чем гневную:
"The suicide of a German actor on Sir Lawrence Mont's estate at Lippinghall has in it a touch of the grotesquely moral. The unfortunate man seems to have been one of three 'out-of-works' selected by the young Member for Mid-Bucks, recently conspicuous for his speech on 'Foggartism,' for a practical experiment in that peculiar movement. Why he should have chosen a German to assist the English people to return to the Land is not perhaps very clear; but, largely speaking, the incident illustrates the utter unsuitability of all amateur attempts to solve this problem, and the futility of pretending to deal with the unemployment crisis while we still tolerate among us numbers of aliens who take the bread out of the mouths of our own people." The same issue contained a short leader entitled: "The Alien in our Midst." The inquest was well attended. It was common knowledge that three men and one woman lived in the hut, and sensational developments were expected. A good deal of disappointment was felt that the evidence disclosed nothing at all of a sexual character.	"Самоубийство немецкого актера в имении сэра Лоренса Монта Липпингхолле до известной степени гротескно и поучительно. Этот несчастный был одним из трех безработных, которых наметил для своих экспериментов молодой депутат от Мид-Бэкса, недавно обративший на себя внимание речью в защиту фоггартизма. Почему, проповедуя возвращение англичан "к земле", он остановил свой выбор на немце, остается неясным. Этот инцидент подчеркивает бесплодность - всех дилетантских попыток разрешить проблему и изжить безработицу, пока мы все еще терпим в своей среде иностранцев, вырывающих кусок хлеба у наших соотечественников". В том же номере газеты была короткая передовица: "Иностранцы в Англии". Следствие собрало много народу. Было известно, что в домике жило трое мужчин и одна женщина, все ждали сенсационных разоблачений и были разочарованы, когда выяснилось, что любовный элемент ни При чем.
Fleur, with the eleventh baronet, returned to town after it was over. Michael remained for the funeral--in a Catholic cemetery some miles away. He walked with Henry Boddick behind Mrs. Bergfeld. A little sleet was drifting out of a sky the colour of the gravestones, and against that whitish sky the yew-trees looked very stark. He had ordered a big wreath laid on the grave, and when he saw it thus offered up, he thought: 'First human beings, then rams, now flowers! Progress! I wonder!'	Флер с одиннадцатым баронетом вернулась в Лондон, а Майкл остался на похороны. Он шел на кладбище с Генри Боддиком, впереди шла миссис Бергфелд. Мелкий дождь моросил из туч, серых, как могильная плита; тисовые деревья стояли голые, темные. Майкл заказал большой венок и, когда его возложили на могилу, подумал: "Жертвоприношения! Сначала людей, потом агнцов, теперь вот цветы! И это прогресс?"
Having arranged that Norah Curfew should take Mrs. Bergfeld as cook in Bethnal Green, he drove her up to London in the Manor car. During that long drive he experienced again feelings that he had not had since the war. Human hearts, dressed-up to the nines in circumstance, interests, manners, accents, race, and class, when stripped by grief, by love, by hate, by laughter were one and the same heart. But how seldom were they stripped! Life was a clothed affair! A good thing too, perhaps--the strain of nakedness was too considerable! He was, in fact, infinitely relieved to see the face of Norah Curfew, and hear her cheerful words to Mrs. Bergfeld:	Нора Кэрфью согласилась принять миссис Бергфелд кухаркой в Бетнел-Грин, и Майкл отвез ее в Лондон на автомобиле. Во время этой поездки к нему вернулись мысли, забытые со времени войны. Человеческое сердце, одетое, застегнутое на все пуговицы обстановки, интересов, манер, условностей, расы и классов, остается тем же сердцем, если его обнажит горе, любовь, ненависть или смех. Но как редко оно обнажается! Какие все в жизни одетые! Оно, пожалуй, и лучше - нагота обязывает к огромному напряжению. Он вздохнул свободно, когда увидел Нору Кэрфью, услышал ее бодрые слова, обращенные к миссис Бергфелд:
"Come in, my dear, and have some tea!"	- Входите, дорогая моя, и выпейте чаю!
She was the sort who stripped to the heart without strain or shame.	Она была из тех, в ком сердечная нагота не вызывает ни стыда, ни напряжения.
Fleur was in the drawing-room when he got home, furred up to her cheeks, which were bright as if she had just come in from the cold.	Когда он приехал домой. Флер была в гостиной. Над пушистым мехом щеки ее горели, словно она только что вернулась с мороза.
"Been out, my child?"	- Выходила, детка?
"Yes. I--" She stopped, looked at him rather queerly, and said: "Well, have you finished with that business?"	- Да, я... - Она запнулась, посмотрела на него как-то странно и спросила: - Ну что, покончил с этим делом?
"Yes; thank God. I've dropped the poor creature on Norah Curfew."	- Да, слава богу! Я отвез бедняжку к Норе Кэрфью,
Fleur smiled.	Флер улыбнулась.
"Ah! Yes, Norah Curfew! SHE lives for everybody but herself, doesn't she?"	- А, Нора Кэрфью! Женщина, которая живет для других и забывает о себе, не так ли?
"She does," said Michael, rather sharply.	- Совершенно верно, - резко сказал Майкл.
"The new woman. One's getting clean out of fashion."	- Новая женщина. Я делаюсь окончательно старомодной.
Michael took her cheeks between his hands.	Майкл взял ее за подбородок.
"What's the matter, Fleur?"	- Что с тобой, Флер?
"Nothing."	- Ничего.
"There is."	- Нет, что-то случилось.
"Well, one gets a bit fed up with being left out, as if one were fit for nothing but Kit, and looking appetising."	- Видишь ли, надоедает оставаться за бортом, словно я гожусь только для того, чтобы возиться с Китом и быть пикантной.
Michael dropped his hands, hurt and puzzled. Certainly he had not consulted her about his 'down and outs'; had felt sure it would only bore or make her laugh--No future in it! And had there been?	Майкл, обиженный и недоумевающий, опустил руку. Действительно, он не советовался с ней по поводу своих безработных; он был уверен, что она его высмеет, скажет: "К чему это?" И в самом деле, к чему это привело?
"Any time you like to go shares in any mortal thing, Fleur, you've only to say so."	- Если тебя что-нибудь интересует. Флер, ты всегда можешь меня спросить.
"Oh! I don't want to poke into your affairs. I've got my own. Have you had tea?"	- О, я не хочу совать нос в твои дела! У меня и своих дел достаточно. Ты пил чай?
"Do tell me what's the matter?"	- Но скажи, что случилось?
"My dear boy, you've already asked me that, and I've already told you--nothing."	- Дорогой мой, ты уже спрашивал, а я тебе ответила: ничего.
"Won't you kiss me?"	- Ты меня не поцелуешь?
"Of course. And there's Kit's bath--would you like to go up?"	- Конечно, поцелую. Сейчас купают Кита. Не хочешь ли посмотреть?
Each short stab went in a little farther. This was a spiritual crisis, and he did not know in the least how to handle it. Didn't she want him to admire her, to desire her? What did she want? Recognition that she was as interested as he in--in the state of the Country? Of course! Only--was she?	Каждый укол причинял боль. Она переживала какой-то кризис, а он не знал, что ему делать. Разве ей не приятно, что он ею восхищается, тянется к ней? Чего ей нужно? Чтобы он признал, что она интересуется положением страны не меньше, чем он? Но - так ли это?
"Well," she said, "_I_ want tea, anyway. Is the new woman dramatic?"	- Ну, а я буду пить чай, - заявила она, - Эта новая женщина производит потрясающее впечатление?
Jealousy? The notion was absurd. He said quietly:	Ревность? Нелепо! Он ответил спокойно:
"I don't quite follow you."	- Я не совсем тебя понимаю.
Fleur looked up at him with very clear eyes.	Флер посмотрела на него очень ясными глазами.
"Good God!" said Michael, and left the room.	- О господи! - сказал Майкл и вышел из комнаты.
He went up-stairs and sat down before 'The White Monkey.' In that strategic position he better perceived the core of his domestic moment. Fleur had to be first--had to take precedence. No object in her collection must live a life of its own! He was appalled by the bitterness of that thought. No, no! It was only that she had a complex--a silver spoon, and it had become natural in her mouth. She resented his having interests in which she was not first; or rather, perhaps, resented the fact that they were not her interests too. And that was to her credit, when you came to think of it. She was vexed with herself for being egocentric. Poor child! 'I've got to mind my eye,' thought Michael, 'or I shall make some modern-novel mess of this in three parts.' And his mind strayed naturally to the science of dishing up symptoms as if they were roots--ha! He remembered his nursery governess locking him in; he had dreaded being penned up ever since. The psychoanalysts would say that was due to the action of his governess. It wasn't--many small boys wouldn't have cared a hang; it was due to a nature that existed before that action. He took up the photograph of Fleur that stood on his desk. He loved the face, he would always love it. If she had limitations--well! So had he--lots! This was comedy, one mustn't make it into tragedy! Surely she had a sense of humour, too! Had she? Had she not? And Michael searched the face he held in his hands. . . .	У себя в кабинете он сел перед "Белой обезьяной". Эта стратегическая позиция помогала ему проникнуть в глубь его семейных отношений. Флер всегда должна быть первой, хочет играть главную роль. Люди, которых она коллекционирует, не смеют жить своей жизнью! Эта мучительная догадка его испугала. Нет, нет! Просто-напросто она привыкла держать во рту серебряную ложку и не может с ней расстаться. Она недовольна, что он интересуется не только ею. Вернее, недовольна собой, потому что не может разделять его интересы. В конце концов это только похвально. Она возмущена своим эгоцентризмом. Бедная девочка! "Надо последить за собой, - думал Майкл, - а то, чего доброго, изобразишь современный роман в трех частях". И он задумался о научном течении, которое утверждает, что по симптомам можно определить причину всякого явления. Он вспомнил, как в детстве гувернантка запирала его в комнате, - с тех пор он ненавидел всякое посягательство на свою свободу. Психоаналитик сказал бы, что причина в гувернантке. Это неверно - для другого мальчика это могло бы пройти бесследно. Причина в характере, который наметился раньше, чем появилась гувернантка. Он взял с письменного стола фотографию Флер. Он любит это лицо, никогда не разлюбит. Если у нее есть недостатки - что ж, а у него их разве мало? Все это комедия, нечего вносить в нее трагический элемент. И у Флер есть чувство юмора. Или нет? И Майкл всматривался в лицо на фотографии...
But, as is usual with husbands, he had diagnosed without knowledge of all the facts.	Но, подобно многим мужьям, он ставил диагноз, не зная фактов.
Fleur had been bored at Lippinghall, even collection of the Minister had tried her. She had concealed her boredom from Michael. But self-sacrifice takes its revenge. She reached home in a mood of definite antagonism to public affairs. Hoping to feel better if she bought a hat or two, she set out for Bond Street. At the corner of Burlington Street, a young man bared his head.	Флер смертельно скучала в Липпингхолле. Даже коллекционировать министра ей надоело. Она скрывала свою скуку от Майкла, но самопожертвование обходится не дешево. В Лондон она вернулась враждебно настроенная к общественной деятельности. В надежде, что одна-две новые шляпы поднимут ее настроение, она отправилась на Бондстрит. На углу Бэрлингтон-стрит какой-то молодой человек остановился, приподнял шляпу.
"Fleur!"	- Флер!
Wilfrid Desert! Very lean and very brown!	Уилфрид Дезерт! Какой худой, загорелый!
"You!"	- Вы!
"Yes. I'm just back. How's Michael?"	- Да. Я только что вернулся. Как Майкл?
"Very well. Only he's in Parliament."	- Хорошо. Только он член парламента.
"Great Scott! And how are you?"	- Ой-ой-ой! А вы?
"As you see. Did you have a good time?"	- Как видите. Хорошо провели время?
"Yes. I'm only perching. The East has got me!"	- Да. Я здесь только проездом. Восток затягивает.
"Are you coming to see us?"	- Зайдете к нам?
"I think not. The burnt child, you know."	- Вряд ли. Кто раз обжегся...
"Yes; you ARE brown!"	- Да, обгорели вы основательно!
"Well, good-bye, Fleur! You look just the same, only more so. I'll see Michael somewhere."	- Ну, прощайте, Флер. Вы совсем не изменились. С Майклом я где-нибудь увижусь.
"Good-bye!" She walked on without looking back, and then regretted not having found out whether Wilfrid had done the same.	- Прощайте! - Она пошла дальше, не оглядываясь, а потом пожалела, что не знает, оглянулся ли он.
She had given Wilfrid up for--well, for Michael, who--who had forgotten it! Really she was too self-sacrificing!	Она отказалась от Уилфрида ради Майкла, который... который об этом забыл! Право же, она слишком самоотверженна!
And then at three o'clock a note was brought her:	А в три часа ей подали записку.
"By hand, ma'am; answer waiting."	- Посыльный ждет ответа, мэм.
She opened an envelope, stamped 'Cosmopolis Hotel.'	Она вскрыла конверт со штампом "Отель "Космополис".
"MADAM,	"Сударыня,
"We apologise for troubling you, but are in some perplexity. Mr. Francis Wilmot, a young American gentleman, who has been staying in this hotel since early October, has, we are sorry to say, contracted pneumonia. The doctor reports unfavourably on his condition. In these circumstances we thought it right to examine his effects, in order that we might communicate with his friends; but the only indication we can find is a card of yours. I venture to ask you if you can help us in the matter.	Просим прощения за причиняемое Вам беспокойство, но мы поставлены в затруднительное положение. Мистер Фрэнсис Уилмот, молодой американец, с начала октября проживающий в нашем отеле, заболел воспалением легких. Доктор считает его состояние очень серьезным. Учитывая это обстоятельство, мы сочли нужным осмотреть его вещи, чтобы иметь возможность поставить в известность его друзей. Но никаких указаний мы не нашли, за исключением Вашей визитной карточки. Осмеливаемся вас просить, не можете ли Вы нам помочь в этом деле.
"Believe me to be, Madam,
"Your faithful servant,	Готовый к услугам
"(for the Management)."	(подпись заведующего)".
Fleur stared at an illegible signature, and her thoughts were bitter. Jon had dumped Francis on her as a herald of his happiness; her enemy had lifted him! Well, then, why didn't that Cat look after him herself? Oh! well, poor boy! Ill in a great hotel--without a soul!	Флер всматривалась в неразборчивую подпись и думала горькие думы. Джон прислал к ней Фрэнсиса словно для того, чтобы известить о своем счастье; а ее враг этого вестника перехватил! Но почему же эта дрянь сама за ним не ухаживает? Ах, вздор! Бедный мальчик! Лежит больной в отеле! Один-одинешенек!
"Call me a taxi, Coaker."	- Позовите такси, Кокер.
On her way to the Hotel she felt slight excitement of the 'ministering angel' order.
Giving her name at the bureau, she was taken up to Room 209. A chambermaid was there. The doctor, she said, had ordered a nurse, who had not yet come.	Приехав в отель. Флер назвала себя, и ее проводили в номер 209. Там сидела горничная. Доктор, сообщила она, вызвал сиделку, но та еще не пришла.
Francis Wilmot, very flushed, was lying back, propped up; his eyes were closed.	Фрэнсис с пылающим лицом лежал на спине, обложенный подушками; глаза его были закрыты.
"How long has he been ill like this?"	- Давно он в таком состоянии?
"I've noticed him looking queer, ma'am; but we didn't know how bad he was until to-day. I think he's just neglected it. The doctor says he's got to be packed. Poor gentleman, it's very sad. You see, he's hardly there!"	- Я замечала, что ему нездоровится, мэм, но слег он только сегодня. Должно быть, запустил болезнь. Доктор говорит, придется обернуть его мокрыми простынями. Бедный джентльмен! Он без сознания.
Francis Wilmot's lips were moving; he was evidently on the verge of delirium.	Фрэнсис Уилмот что-то шептал, видимо, бредил.
"Go and make some lemon tea in a jug as weak and hot as you can; quick!"	- Принесите чаю с лимоном, жидкого и как можно горячее.
When the maid had gone, she went up and put her cool hand to his forehead.	Когда горничная вышла, Флер подошла к нему и положила руку на его горячий лоб.
"It's all right, Francis. Much pain?"	- Ну как, Фрэнсис? Что у вас болит?
Francis Wilmot's lips ceased to move; he looked up at her and his eyes seemed to burn.	Фрэнсис Уилмот перестал шептать, открыл глаза и посмотрел на нее.
"If you cure me," he said, "I'll hate you. I just want to get out, quick!"	- Если вы меня вылечите, - прошептал он, - я вас возненавижу. Я хочу умереть, скорей!
She changed her hand on his forehead, whose heat seemed to scorch the skin of her palm. His lips resumed their almost soundless movement. The meaningless, meaningful whispering frightened her, but she stood her ground, constantly changing her hand, till the maid came back with the tea.	Лоб его жег ей ладонь. Он снова начал шептать. Этот бессмысленный шепот пугал ее, но она оставалась на своем посту, освежая его лоб то одной, то другой рукой, пока горничная не вернулась с кружкой чая.
"The nurse has come, miss; she'll be up in a minute."	- Сиделка пришла, мэм.
"Pour out the tea. Now, Francis, drink!"	- Дайте кружку. Ну, Фрэнсис, пейте!
His lips sucked, chattered, sucked. Fleur handed back the cup, and stood away. His eyes had closed again.	Зубы у него стучали, он сделал несколько глотков и опять закрыл глаза.
"Oh! ma'am," whispered the maid, "he IS bad! Such a nice young gentleman, too."	- О, как ему плохо, - прошептала горничная. - Такой хороший джентльмен!
"What was his temperature; do you know?"	- Вы не знаете, какая у него температура?
"I did hear the doctor say nearly 105. Here is the nurse, ma'am."	- Я слышала, доктор сказал - около ста пяти [21]. Вот сиделка.
Fleur went to her in the doorway.	Флер пошла ей навстречу и сказала:
"It's not just ordinary, nurse--he WANTS to go. I think a love- affair's gone wrong. Shall I stop and help you pack him?"	- Это не совсем обычная история... видите ли, он хочет умереть. Я думаю, на него повлияла какая-нибудь любовная неудача. Помочь вам обернуть его?
When the pneumonia jacket had been put on, she lingered, looking down at him. His eyelashes lay close and dark against his cheeks, long and innocent, like a little boy's.	Перед уходом она еще раз взглянула на Фрэнсиса. Ресницы у него были длинные и темные; он был похож на маленького мальчика.
Outside the door, the maid touched her arm.	Когда она вышла за дверь, горничная коснулась ее руки:
"I found this letter, ma'am; ought I to show it to the doctor?"	- Я нашла это письмо, мэм. Показать его доктору?
Fleur read:	Флер прочла:
"MY POOR DEAR BOY,	"Мой бедный мальчик!
"We were crazy yesterday. It isn't any good, you know. Well, I haven't got a breakable heart; nor have you really, though you may think so when you get this. Just go back to your sunshine and your darkies, and put me out of your thoughts. I couldn't stay the course. I couldn't possibly stand being poor. I must just go through it with my Scotsman and travel the appointed road. What is the good of thinking we can play at children in the wood, when one of them is "Your miserable (at the moment)	Вчера мы были сумасшедшими. Ничего из этого не выйдет. Я - не из тех, что умирают от разбитого сердца, да и Вы не из этой породы, хотя сейчас, быть может, будете мне возражать. Возвращайтесь на Юг, к Вашему солнышку и к Вашим неграм, и забудьте обо мне. Я бы не выдержала. Я не могу быть бедной. Придется мне взять моего шотландца и идти намеченным путем. Не стоит мечтать об идиллии, для которой не создана ваша несчастная (в данный момент)
"MARJORIE.	Марджори.
"I mean this--I mean it. Don't come and see me any more, and make it worse for yourself. M."	Я это твердо решила. Больше ко мне не приходите - не нужно себя растравлять. М.".
"Exactly!" said Fleur. "I've told the nurse. Keep it and give it him back if he gets well. If he doesn't, burn it. I shall come to-morrow." And, looking at the maid with a faint smile, she added: "_I_ am not that lady!"	- Так я и думала, - сказала Флер, - я и сиделке сказала. Спрячьте это письмо и верните, если он выздоровеет. А если не выздоровеет - сожгите. Завтра я зайду. - И, слабо улыбнувшись, она добавила: - Это не я написала.
"Oh! no, ma'am--miss--no, I'm sure! Poor young gentleman! Isn't there nothing to be done?"	- О, конечно, конечно, мэм... мисс... я и не думала! Бедный молодой джентльмен! Неужели нельзя ничем ему помочь?
"I don't know. I should think not. . . ."	- Не знаю. Думаю, что нельзя...
She had kept all these facts from Michael with a sudden retaliatory feeling. He couldn't have private--or was it public--life all to himself!	Все это Флер скрыла от Майкла и испытала приятное чувство мести. Не он один умалчивает о своих личных, то есть общественных, делах.
After he had gone out with his 'Good God!' she went to the window.	Когда он вышел, нетерпеливо бросив: "О господи! ", она отошла к окну.
Queer to have seen Wilfrid again! Her heart had not fluttered, but it tantalised her not to know whether she could attract him back. Out in the square it was as dark as when last she had seen him before he fled to the East--a face pressed to this window that she was touching with her fingers. 'The burnt child!' No! She did not want to reduce him to that state again; nor to copy Marjorie Ferrar, who had copied her. If, instead of going East, Wilfrid had chosen to have pneumonia like poor Francis! What would she have done? Let him die for want of her? And what ought she to do about Francis, having seen that letter? Tell Michael? No, he thought her frivolous and irresponsible. Well! She would show him! And that sister--who had married Jon? Ought she to be cabled to? But this would have a rapid crisis, the nurse had said, and to get over from America in time would be impossible! Fleur went back to the fire. What kind of girl was this wife of Jon's? Another in the new fashion--like Norah Curfew; or just one of those Americans out for her own way and the best of everything? But they would have the new kind of woman in America, too--even though it didn't come from Paris. Anne Forsyte!--Fleur gave a little shiver in front of the hot fire.	Странно было встретить Уилфрида! Сердце ее не дрогнуло, но досадно было не знать, сохранила ли она свою власть над ним. За окнами было так же темно, как в тот последний раз, что она его видела перед бегством на Восток, - лицо, прижатое к стеклу, которого она касалась рукой. "Кто раз обжегся..." Нет, она не хочет опять его мучить, не хочет подражать Марджори Феррар. Что, если бы Уилфрид не уехал на Восток, а заболел воспалением легких, как бедный Фрэнсис? Что бы она сделала? Дала бы ему умереть от тоски? И что делать теперь, когда она прочла это письмо? Рассказать обо всем Майклу? Нет, он считает ее легкомысленной, неответственной за свои поступки. Ну, что ж! Она его проучит. А как быть с сестрой Фрэнсиса, которая вышла замуж за Джона? Послать ей телеграмму? Но сиделка сказала, что на днях должен быть кризис. Невозможно приехать из Америки вовремя. Флер подошла к камину. Что представляет собой жена Джона? Тоже "новая женщина", вроде Норы Кэрфью, или просто веселящаяся американка? Но моды у них в Америке, наверно, те же, хоть и не исходят из Парижа. Энн Форсайт! - Перед пылающим камином Флер передернулась, как от холода.
She went up-stairs, took off her hat, and scrutinised her image. Her face was coloured and rounded, her eyes were clear, her brow unlined, her hair rather flattened. She fluffed it out, and went across into the nursery.	Она прошла к себе, сняла шляпу, вгляделась в свое изображение в зеркале. Лицо свежее, румяное, глаза ясные, лоб гладкий, волосы немножко примяты. Она взбила их и пошла через коридор в детскую.
The eleventh baronet, asleep, was living his private life with a very determined expression on his face; at the foot of his cot lay the Dandie, with his chin pressed to the floor, and at the table the nurse was sewing. In front of her lay an illustrated paper with the photograph inscribed: "Mrs. Michael Mont, with Kit and Dandie."	Одиннадцатый баронет спал и во сне имел вид энергичный и решительный. Возле кроватки, уткнувшись носом в пол, лежал Дэнди; няня что-то шила у стола. Перед ней лежал иллюстрированный номер газеты; под одним из снимков была подпись: "Миссис Майкл Монт с сыном Китом и собачкой Дэнди".
"What do you think of it, nurse?"	- Как вам нравится, няня?
"I think it's horrible, ma'am; it makes Kit look as if he hadn't any sense--giving him a stare like that!"	- Совсем не нравится, мэм; Кит вышел таким, точно он ничего не соображает, вытаращил глаза.
Fleur took up the paper; her quick eyes had seen that it concealed another. There on the table was a second effigy of herself: "Mrs. Michael Mont, the pretty young London hostess, who, rumour says, will shortly be defendant in a Society lawsuit." And, above, yet another effigy, inscribed: "Miss Marjorie Ferrar, the brilliant granddaughter of the Marquis of Shropshire, whose engagement to Sir Alexander MacGown, M. P., is announced."	Флер взяла номер и заметила, что под ним лежит другая газета; увидела снимок: "Миссис Майкл Мэнт, очаровательная хозяйка лондонского салона, которая, по слухам, скоро должна выступить в качестве ответчицы в одном великосветском процессе". Выше был еще снимок: "Мисс Марджори Феррар, прелестная внучка маркиза Шропшир, невеста сэра Александра Мак-Гауна, члена парламента".
Fleur dropped paper back on paper.	Флер по одной положила газеты обратно на стол.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты