THE SILVER SPOON/Серебрянная ложка

CHAPTER V SIDE-SLIPS/V. ПАСЫНКИ

English	Русский
If Providence was completely satisfied with Sapper's Row, Camden Town, Michael was not. What could justify those twin dismal rows of three-storied houses, so begrimed that they might have been collars washed in Italy? What possible attention to business could make these little ground-floor shops do anything but lose money? From the thronged and tram-lined thoroughfare so pregnantly scented with fried fish, petrol and old clothes, who would turn into this small back water for sweetness or for profit? Even the children, made with heroic constancy on its second and third floors, sought the sweets of life outside its precincts; for in Sapper's Row they could neither be run over nor stare at the outside of Cinemas. Hand-carts, bicycles, light vans which had lost their nerve and taxicabs which had lost their way, provided all the traffic; potted geraniums and spotted cats supplied all the beauty. Sapper's Row drooped and dithered.	Быть может, провидение было вполне удовлетворено улицей Сэпперс-Роу в Кэмден-Тауне, но Майкл никакого удовлетворения не испытывал. Как оправдать эти унылые однообразные ряды трехэтажных домов, таких грязных, что их можно было сравнить только с воротничками, выстиранными в Италии? Какое отношение к коммерции имеют эти жалкие лавчонки? Кому придет в голову свернуть на эти задворки с шумной, звенящей трамваями улицы, пропитанной запахом жареной рыбы, бензина и старого платья? Даже дети, которых с героическим упорством производили здесь на свет во вторых и третьих этажах, уходили искать радостей жизни подальше: ведь на Сэпперс-Роу не представлялось возможности ни попасть под колеса, ни поглазеть на афиши кино. Уличное движение здесь составляли только ручные тележки, велосипеды, фургоны, видавшие лучшие времена, да сбившиеся с дороги такси; потребность в красоте удовлетворяли только герань в горшках да пятнистые кошки. Вся улица никла, рассыпалась в прах.
Michael entered from its west end, and against his principles. Here was overcrowded England, at its most dismal, and here was he, who advocated a reduction of its population, about to visit some broken-down aliens with the view of keeping them alive. He looked into three of the little shops. Not a soul! Which was worst? Such little shops frequented, or--deserted? He came to No. 12, and, looking up, saw a face looking down. It was wax white, movingly listless, above a pair of hands sewing at a garment.	Отправляясь туда, Майкл поступал против своих принципов. Именно здесь чувствовалось, как густо населена Англия, а он проповедовал уменьшение населения и тем не менее собирался нанести визит разорившимся иностранцам и не дать им умереть. Он заглянул в две-три лавчонки. Ни души! Что хуже - битком набитая лавчонка или пустая? Перед домом N 12 Майкл остановился, поднял голову и увидел в окне лицо, бледное, восковое. Голова женщины, сидевшей у окна, была опущена над шитьем.
'That,' he thought, 'is my "obedient humble" and her needle.'	"Вот моя корреспондентка", - подумал он.
He entered the shop below, a hair-dresser's, containing a dirty basin below a dusty mirror, suspicious towels, bottles, and two dingy chairs. In his shirt-sleeves, astride one of them, reading The Daily Mail, sat a shadowy fellow with pale hollow cheeks, twisted moustache, lank hair, and the eyes, at once knowing and tragic, of a philosopher.	Он вошел в парикмахерскую в первом этаже, увидел пыльное зеркало, грязный таз, сомнительной чистоты полотенце, флаконы и два ветхих стула. На одном из этих стульев сидел верхом худой человек без пиджака и читал "Дейли мейл". Щеки у него были впалые, волосы жидкие, а глаза - философа, трагические и задумчивые.
"Hair cut, sir?"	- Волосы подстричь, сэр?
Michael shook his head.	Майкл покачал головой.
"Do Mr. and Mrs. Bergfeld live here?"	- Здесь живут мистер и миссис Бергфелд?
"Up-stairs, top floor."	- Наверху.
"How do I get up?"	- Как мне туда попасть?
"Through there."	- Вот сюда.
Passing through a curtained aperture, Michael found a stairway, and at its top, stood, hesitating. His conscience was echoing Fleur's comment on Anna Bergfeld's letter: "Yes, I dare say; but what's the good?" when the door was opened, and it seemed to him almost as if a corpse were standing there, with a face as though some one had come knocking on its grave, so eager and so white.	За занавеской Майкл увидел лестницу и, поднявшись на верхнюю площадку, остановился в нерешительности. В памяти еще живы были слова Флер, прочитавшей письмо Анны Бергфелд: "Да, конечно, но какой смысл?" В эту минуту дверь отворилась, и Майклу почудилось, что перед ним стоит мертвец, вызванный из могилы. Мертвенно бледным и таким напряженным было лицо.
"Mrs. Bergfeld? My name's Mont. You wrote to me."	- Миссис Бергфелд? Моя фамилия Монт. Вы мне писали.
The woman trembled so, that Michael thought she was going to faint.	Женщина так задрожала, что Майкл испугался, как бы она не потеряла сознания.
"Will you excuse me, sir, that I sit down?"	- Простите, сэр, я сяду.
And she dropped on to the end of the bed. The room was spotless, but, besides the bed, held only a small deal wash-stand, a pot of geranium, a tin trunk with a pair of trousers folded on it, a woman's hat on a peg, and a chair in the window covered with her sewing.	И она опустилась на край кровати. В комнате было очень чисто и пусто; кровать, деревянный умывальник, герань в горшке, у окна стул, на нем брошенное шитье, женская шляпа на гвоздике, на сундуке - аккуратно сложенные брюки; больше в комнате ничего не было.
The woman stood up again. She seemed not more than thirty, thin but prettily formed; and her oval face, without colour except in her dark eyes, suggested Rafael rather than Sapper's Row.	Женщина снова встала. На вид ей было не больше тридцати лет; худая, но сложена хорошо; овальное, бледное, без кровинки, лицо и темные глаза больше вязались с картинами Рафаэля, чем с этой улицей.
"It is like seeing an angel," she said. "Excuse me, sir."	- Словно ангела увидела, - сказала она. - Простите меня, сэр.
"Queer angel, Mrs. Bergfeld. Your husband not in?"	- Довольно странный ангел, миссис Бергфелд. Ваш муж дома?
"No, sir. Fritz has gone to walk."	- Нет, сэр. Фриц пошел погулять.
"Tell me, Mrs. Bergfeld. If I pay your passages to Germany, will you go?"	- Скажите, миссис Бергфелд, вы поедете в Германию, если я заплачу за проезд?
"We cannot hope from that now, Fritz has been here twenty years, and never back; he has lost his German nationality, sir; they do not want people like us, you know."	- Теперь мы не получим разрешения на постоянное жительство; Фриц прожил здесь двадцать лет; он уже не германский подданный, сэр. Такие люди, как мы, им не нужны.
Michael stivered up his hair.	Майкл взъерошил волосы.
"Where are you from yourself?"	- А сами вы откуда родом?
"From Salzburg."	- Из Зальцбурга.
"What about going back there?"	- Не хотите ли туда вернуться?
"I would like to, but what would we do? In Austria every one is poor now, and I have no relative left. Here at least we have my sewing."	- Я бы хотела, но что мы там будем делать? Теперь в Австрии народ беден, а родственников у меня нет. Здесь мне все-таки дают работу.
"How much is that a week?"	- Сколько вы зарабатываете в неделю?
"Sometimes a pound; sometimes fifteen shillings. It is bread and the rent."	- Иногда фунт, иногда пятнадцать шиллингов. Этого хватает на хлеб да на квартирную плату.
"Don't you get the dole?"	- Вы не получаете пособия?
"No, sir. We are not registered."	- Нет, сэр. Мы не зарегистрированы.
Michael took out a five-pound note and laid it with his card on the wash-stand.	Майкл достал пятифунтовый билет и положил его вместе со своей визитной карточкой на умывальник.
"I've got to think this over, Mrs. Bergfeld. Perhaps your husband will come and see me."	- Мне придется об этом подумать, миссис Бергфелд. Быть может, ваш муж заглянет ко мне?
He went out quickly, for the ghostly woman had flushed pink.	Призрачная женщина густо покраснела, и Майкл поспешил выйти.
Repassing through the curtained aperture, he caught the hair- dresser wiping out the basin.	Внизу за занавешенной дверью парикмахер вытирал таз.
"Find em in, sir?"	- Застали вы их дома, сэр?
"The lady."	- Только миссис Бергфелд.
"Ah! Seen better days, I should say. The 'usband's a queer customer; 'alf off his nut. Wanted to come in here with me, but I've got to give this job up."	- А! Должно быть, она видала лучшие дни. Муж ее - странный парень; как будто не в себе. Хотел стать моим компаньоном, но мне придется закрыть парикмахерскую.
"Oh! How's that?"	- В самом деле? Почему?
"I've got to have fresh air--only got one lung, and that's not very gaudy. I'll have to find something else."	- Мне нужен свежий воздух - у меня осталось одно легкое, да и то затронуто. Придется поискать другой работы.
"That's bad, in these days."	- Теперь это не так-то легко.
The hair-dresser shrugged his bony shoulders.	Парикмахер пожал костлявыми плечами.
"Ah!" he said. "I've been a hair-dresser from a boy, except for the war. Funny place this, to fetch up in after where I've been. The war knocked me out."	- Эх, - сказал он. - Всю жизнь я был парикмахером, только во время войны отошел от этого дела. Странно было возвращаться сюда после того, как я побывал на фронте. Война выбила меня из строя.
He twisted his little thin moustache.	Он закрутил свои жидкие усики.
"No pension?" said Michael.	- Пенсию получаете? - спросил Майкл.
"Not a bob. What I want to keep me alive is something in the open."	- Ни одного пенни! Сейчас мне нужна работа на свежем воздухе.
Michael took him in from head to foot. Shadowy, narrow-headed, with one lung.	Майкл осмотрел его с ног до головы. Худой, узкогрудый, с одним легким!
"But do you know anything about country life?"	- А вы имеете представление о деревенской жизни?
"Not a blessed thing. Still, I've got to find something, or peg out."	- Ни малейшего. А все-таки нужно что-нибудь найти, а то хоть помирай.
His tragic and knowing eyes searched Michael's face.	Его трагические глаза впились в лицо Майкла.
"I'm awfully sorry," said Michael. "Good-bye!"	- Печально, - сказал Майкл. - Прощайте!
The hair-dresser made a queer jerky little movement.	Парикмахер ответил судорожным кивком.
Emerging from Sapper's Row into the crowded, roaring thoroughfare, Michael thought of a speech in a play he had seen a year or two before. "The condition of the people leaves much to be desired. I shall make a point of taking up the cudgels in the House. I shall move--!" The condition of the people! What a remote thing! The sportive nightmare of a few dreaming nights, the skeleton in a well-locked cupboard, the discomforting rare howl of a hungry dog! And probably no folk in England less disturbed by it than the gallant six hundred odd who sat with him in 'that House.' For to improve the condition of the people was their job, and that relieved them of a sense of nightmare. Since Oliver Cromwell some sixteen thousand, perhaps, had sat there before them, to the same end. And was the trick done--not bee likely! Still THEY were really working for it, and other people were only looking on and telling them how to do it!	Покинув Сэпперс-Роу, Майкл вышел на людную улицу. Ему вспомнилась сценка из одной пьесы, которую он видел года два назад; кто-то из действующих лиц произносит такие слова: "Условия, в каких живет народ, оставляют желать лучшего. Я приму меры, чтобы поднять этот вопрос в палате". Условия, в каких живет народ! Кто принимает это близко к сердцу? Это только кошмар, встревоживший на несколько ночей, семейная тайна, которую тщательно скрывают, вой голодной собаки, доносящийся издалека. И, быть может, меньше всех встревожены те шестьсот человек, что заседают с ним в палате. Ибо улучшать условия, в каких живет народ, - их непосредственная задача, а сознание выполняемого долга успокаивает совесть. Со времен Оливера Кромвеля их сменилось там, верно, не менее шестнадцати тысяч, и все преследовали одну и ту же цель. Ну и что же, добились чего-нибудь? Вернее, что нет. А все-таки они-то работают, а другие только смотрят да помогают советами!
Thus was he thinking when a voice said:	Об этом он размышлял, когда раздался чей-то голос:
"Not got a job about you, sir?"	- Не найдется ли у вас работы, сэр?
Michael quickened his steps, then stood still. He saw that the man who had spoken, having cast his eyes down again, had missed this sign of weakness; and he went back to him. They were black eyes in a face round and pasty like a mince pie. Decent and shabby, quiet and forlorn, he wore an ex-Service-man's badge.	Майкл ускорил шаги, потом остановился. Он заметил, что человек, задавший этот вопрос, шел, опустив глаза, и не обратил внимания на эту попытку к бегству. Майкл подошел к нему; у этого человека были черные глаза и круглое одутловатое лицо, напоминавшее пирог с начинкой. Приличный, хоть и обтрепанный, спокойный и печальный, на груди воинский значок значок демобилизованных солдат.
"You spoke to me?" said Michael.	- Вы что-то сказали? - спросил Майкл.
"I'm sure I don't know why, sir; it just hopped out of me."	- Понятия не имею, как это у меня вырвалось, сэр.
"No work?"	- Без работы?
"No; and pretty low."	- Да; и приходится туго.
"Married?"	- Женаты?
"Widower, sir; two children."	- Вдовец, сэр; двое детей.
"Dole?"	- Пособие?
"Yes; and fair sick of it."	- Получаю; и здорово оно мне надоело.
"In the war, I see?"	- Вы были на войне?
"Yes, Mespot."	- Да, в Месопотамии.
"What sort of job do you want?"	- За какую работу возьметесь?
"Any mortal thing."	- За любую.
"Give me your name and address."	- Как фамилия? Дайте мне ваш адрес.
"Henry Boddick, 94 Waltham Buildings, Gunnersbury."	- Генри Боддик; 94, Уолтхэм-Билдингс, Геннерсбери.
Michael took it down.	Майкл записал.
"Can't promise anything," he said.	- Обещать ничего не могу, - сказал он.
"No, sir."	- Понимаю, сэр.
"Good luck, anyway. Have a cigar?"	- Ну, всего вам хорошего. Сигару хотите?
"Thank you, and good luck to you, sir."	- Очень вам благодарен, сэр. И вам всего хорошего!
Michael saluted, and resumed his progress; once out of sight of Henry Boddick, he took a taxi. A little more of this, and he would lose the sweet reasonableness without which one could not sit in 'that House'!	Майкл козырнул и пошел вперед. Отойдя подальше от Генри Боддика, он сел в такси. Еще немного - и он рисковал утратить то спокойствие духа, без которого невозможно заседать в палате.
'For Sale or to Let' recorded recurrently in Portland Place, somewhat restored his sense of balance.	На Портлэнд-Плейс часто попадались дома с табличками: "Продается или сдается внаем", и это помогло ему вновь обрести равновесие.
That same afternoon he took Francis Wilmot with him to the House, and leaving him at the foot of the Distinguished Strangers' stairway, made his way on to the floor.	В тот же день он повел Фрэнсиса Уилмота в парламент. Проводив молодого человека на галерею для знатных иностранцев, он прошел вниз.
He had never been in Ireland, so that the debate had for him little relation to reality. It seemed to illustrate, however, the obstacles in the way of agreement on any mortal subject. Almost every speech emphasized the paramount need for a settlement, but declared the impossibility of 'going back' on this, that, or the other factor which precluded such settlement. Still, for a debate on Ireland it seemed good-tempered; and presently they would all go out and record the votes they had determined on before it all began. He remembered the thrill with which he had listened to the first debates after his election; the impression each speech had given him that somebody must certainly be converted to something; and the reluctance with which he had discovered that nobody ever was. Some force was at work far stronger than any eloquence, however striking or sincere. The clothes were washed elsewhere; in here they were but aired before being put on. Still, until people put thoughts into words, they didn't know what they thought, and sometimes they didn't know afterwards. And for the hundredth time Michael was seized by a weak feeling in his legs. In a few weeks he himself must rise on them. Would the House accord him its 'customary indulgence'; or would it say: 'Young fellow--teaching your grandmother to suck eggs--shut up!'	В Ирландии Майкл никогда не был, и прения представляли для него мало интереса. Впрочем, он мог наглядно убедиться, что по каждому вопросу возникает ряд препятствий, исключающих возможность соглашения. Необходимость сговориться подчеркивал почти каждый оратор, тут же заявляя, что нельзя уступить по тому или иному пункту, и тем самым Сводя на нет все шансы на соглашение. Однако Майклу показалось, что, если принять во внимание тему, прения протекают сравнительно гладко; сейчас члены палаты выйдут из зала в разные двери, чтобы проголосовать за то, за что они решили голосовать еще до начала прений. Вспомнилось ему, какое волнение испытывал он, впервые присутствуя на заседании. Каждая речь производила на него глубокое впечатление, и казалось - каждый оратор должен был обратить слушателей в свою веру. Велика была его досада, когда он убедился, что прозелитов нет! За кулисами работает какая-то сила, куда более мощная, чем самое яркое и искреннее красноречие. Стирают белье в другом месте, здесь его только проветривают, перед тем как надеть. Но все же, пока люди не выразят своей мысли вслух, они сами не знают, о чем думают, а иногда не знают и после того, как высказались. И в сотый раз Майкл почувствовал дрожь в коленях. Через несколько недель ему самому придется выступить. Отнесется ли к нему палата с "обычным снисхождением", или же остановят его фразой: "Молодой человек, яйца курицу не учат! Замолчите!"
He looked around him.	Он огляделся по сторонам.
His fellow members were sitting in all shapes. Chosen of the people, they confirmed the doctrine that human nature did not change, or so slowly that one could not see the process--he had seen their prototypes in Roman statues, in mediaeval pictures. . . . 'Plain but pleasant,' he thought, unconsciously reproducing George Forsyte's description of himself in his palmy days. But did they take themselves seriously, as under Burke, as under Gladstone even?	Его коллеги, члены палаты, сидели в самых разнообразных позах. Казалось, на этих избранниках народа оправдывалась доктрина: человеческая природа остается неизменной, а если изменяется, то так медленно, что процесс незаметен. Прототипы этих людей он уже видел - в римских статуях, в средневековых портретах. "Просты, но обаятельны", - подумал он, бессознательно повторяя слова, которые в пору своего расцвета Джордж Форсайт говорил, бывало, о самом себе. Но принимают ли они себя всерьез, как во времена Бэрка [3] или хотя бы как во времена Гладстона?
The words 'customary indulgence' roused him from reverie; for they meant a maiden speech. Ha! yes! The member for Cornmarket. He composed himself to listen. Delivering himself with restraint and clarity, the speaker seemed suggesting that the doctrine 'Do unto others as you would they should do unto you' need not be entirely neglected, even in Ireland; but it was long--too long--Michael watched the House grow restive. 'Alas! poor brother!' he thought, as the speaker somewhat hastily sat down. A very handsome man rose in his place. He congratulated his honourable friend on his able and well-delivered effort, he only regretted that it had nothing to do with the business in hand. Exactly! Michael slipped out. Recovering his 'distinguished stranger,' he walked away with him to South Square.	Слова "с обычным снисхождением" нарушили ход его мыслей. Значит, ему предстоит выслушать первую речь одного из членов. Да, совершенно верно! Депутат от Корнмаркета. Майкл приготовился слушать. Оратор говорил сдержанно и толково; видимо, он старался внушить, что не следует пренебрегать правилом: "Поступай по отношению к другим так, как бы ты хотел, чтобы поступали по отношению к тебе"; да, этим правилом пренебрегать не нужно даже в тех случаях, когда вопрос касается Ирландии. Но речь была растянута, слишком растянута. Майкл заметил, что слушатели устали. "Эх, бедняга!" - подумал он, когда оратор поспешно сел. После него выступил очень красивый джентльмен. Он поздравил уважаемого коллегу с блестящей речью, но высказал сожаление, что она не имеет никакого отношения к разбираемому вопросу. Вот именно! Майкл покинул заседание и, отыскав своего "знатного иностранца", пошел с ним на Саут-сквер.
Francis Wilmot was in a state of some enthusiasm.	Фрэнсис Уилмот был в восторге.
"That was fine," he said. "Who was the gentleman under the curtains?"	- Замечательно! - воскликнул он. - Кто этот джентльмен под балдахином?
"The Speaker?"	- Спикер, председатель палаты.
"No; I mean the one who didn't speak."
"Exactly; he's the dignity of the House."
"They ought to feed him oxygen; it must be sleepy under there. I liked the delegate who spoke last but one.	- Следовало бы дать ему подушку с кислородом. Наверно, его клонит ко сну. Мне понравился депутат, который...
He would 'go' in America; he had big ideas."
"The idealism which keeps you out of the League of Nations, eh?" said Michael with a grin.	- Тот самый идеализм, который мешает вам вступить в Лигу наций? - усмехнулся Майкл.
Francis Wilmot turned his head rather sharply.	Фрэнсис Уилмот резко повернул голову.
"Well," he said, "we're like any other people when it comes down to bed-rock."	- Ну что же, - сказал он, - мы такие же люди, как и все остальные, если покопаться поглубже.
"Quite so," said Michael. "Idealism is just a by-product of geography--it's the haze that lies in the middle distance. The farther you are from bed-rock, the less quick you need be to see it. We're twenty sea-miles more idealistic about the European situation than the French are. And you're three thousand sea-miles more idealistic than we are. But when it's a matter of niggers, we're three thousand sea-miles more idealistic than you; isn't that so?"	- Совершенно верно, - отозвался Майкл, - идеализм - это всего-навсего отходы географии, дымка, заволакивающая даль. Чем дальше вы от сути дела - тем гуще дымка. Мы относимся к европейской ситуации на двадцать морских миль идеалистичнее, чем французы. А вы - на три тысячи миль идеалистичнее, чем мы. Что же касается негритянского вопроса, то тут мы настолько же идеалистичнее вас, не так ли?
Francis Wilmot narrowed his dark eyes.	Фрэнсис Уилмот прищурил темные глаза.
"It is," he said. "The farther North we go in the States, the more idealistic we get about the negro. Anne and I've lived all our life with darkies, and never had trouble; we love them, and they love us; but I wouldn't trust myself not to join in lynching one that laid his hands on her. I've talked that over many times with Jon. He doesn't see it that way; he says a darky should be tried like a white man; but he doesn't know the real South. His mind is still three thousand sea-miles away."	- Да, - сказал он. - В Штатах - чем дальше на север, тем идеалистичнее люди в отношении негров. Мы с Энн всю жизнь прожили среди негров - и ни одной неприятности: их любим, они нас любят; но попробуй один из них посягнуть на сестру, я, кажется, сам принял бы участие в его линчевании. Мы много раз говорили на эту тему с Джоном. Он не понимает моей точки зрения: говорит, что негра надо судить таким же судом, как и белого; но он еще не знает, что такое Юг. Умом он все еще живет за три тысячи морских миль.
Michael was silent. Something within him always closed up at mention of a name which he still spelt mentally with an h.	Майкл промолчал. Что-то в нем всегда замыкалось при упоминании этого имени.
Francis Wilmot added ruminatively:	Фрэнсис Уилмот прибавил задумчиво:
"There are a few saints in every country proof against your theory; but the rest of us, I reckon, aren't above human nature."	- В каждой стране есть несколько святых, опровергающих вашу теорию. А все остальные - самые обыкновенные представители рода человеческого.
"Talking of human nature," said Michael, "here's my father-in-law!"	- Кстати, о роде человеческом, - сказал Майкл. - Вон идет мой тесть.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты