THE SILVER SPOON/Серебрянная ложка

CHAPTER II CHANGE/II. ПЕРЕМЕНА

English	Русский
But more than the death of a dog had caused the regarnishing of Fleur's Chinese room. On the evening of her twenty-second birth- day Michael had come home saying:	Не только смерть собаки побудила Флер по-новому обставить китайскую комнату. В тот день, когда Флер исполнилось двадцать два года, Майкл, вернувшись домой, объявил:
"Well, my child, I've chucked publishing. With old Danby always in the right--it isn't a career."	- Ну, дитя мое, я покончил с издательским делом. Старый Дэнби всегда так безнадежно прав, что на этом карьеры не сделаешь.
"Oh! Michael, you'll be bored to death."	- О Майкл! Ты будешь смертельно скучать.
"I'll go into Parliament. It's quite usual, and about the same screw."	- Я пройду в парламент. Дело несложное, а заработок примерно тот же.
He had spoken in jest. Six days later it became apparent that she had listened in earnest.	Эти слова были сказаны в шутку. Через шесть дней обнаружилось, что Флер приняла их всерьез.
"You were absolutely right, Michael. It's the very thing for you. You've got ideas."	- Ты был совершенно прав, Майкл. Это дело самое для тебя подходящее. У тебя есть мысли в голове.
"Other people's."	- Чужие.
"And the gift of the gab. We're frightfully handy for the House, here."	- И говоришь ты прекрасно. А живем мы в двух шагах от парламента.
"It costs money, Fleur."	- Это будет стоить денег. Флер.
"Yes; I've spoken to father. It was rather funny--there's never been a Forsyte, you know, anywhere near Parliament. But he thinks it'll be good for me; and that it's all baronets are fit for."	- Да, я говорила с папой. Знаешь, это очень забавно - ведь ни один Форсайт не имел никакого отношения к парламенту. Но папа считает, что мне это пойдет на пользу, а баронеты только для этого и годятся.
"One has to have a Seat, unfortunately."	- К сожалению, раньше нужно пройти в выборах.
"Well, I've sounded your father, too. He'll speak to people. They want young men."	- Я и с твоим отцом посоветовалась. Он кое с кем переговорит. Им нужны молодые люди.
"Ah! And what are my politics?"	- Так. А каковы мои политические убеждения?
"My dear boy, you must know--at thirty."	- Дорогой мой, пора бы уже знать - в тридцать-то лет!
"I'm not a Liberal. But am I Labour or Tory?"	- Я не либерал. Но кто я - консерватор или лейборист?
"You can think it out before the next election!"	- У тебя есть время решить этот вопрос до выборов.
Next day, while he was shaving, and she was in her bath, he cut himself slightly and said:	На следующий день, пока Майкл брился, а Флер принимала ванну, он слегка порезался и сказал:
"The land and this unemployment is what I really care about. I'm a Foggartist."	- Земля и безработица - вот что меня действительно интересует. Я фоггартист.
"What?"	- Что это такое?
"Old Sir James Foggart's book, that he published after all. You read it."	- Ведь ты же читала книгу сэра Джемса Фоггарта.
"No."	- Нет.
"Well, you said so."	- А говорила, что читала.
"So did others."	- Все так говорили.
"Never mind--his eyes are fixed on 1944, and his policy's according. Safety in the Air, the Land, and Child Emigration; adjustment of Supply and Demand within the Empire; cut our losses in Europe; and endure a worse Present for the sake of a better Future. Everything, in fact, that's unpopular, and said to be impossible."	- Ну все равно. Он весь в будущем и программу свою строит, имея в виду тысяча девятьсот сорок четвертый год. Безопасность в воздухе, развитие земледелия, детская эмиграция; урегулировать спрос и предложение внутри империи; покончить с нашими убытками в делах с Европой; идти на жертвы ради лучшего будущего. В сущности, он проповедует то, что никакой популярностью не пользуется и считается невыполнимым.
"Well, you could keep all that to yourself till you get in. You'll have to stand as a Tory."	- Эти взгляды ты можешь держать при себе, пока не пройдешь в парламент. Ты должен выставить свою кандидатуру по спискам тори.
"How lovely you look!"	- Какая ты сейчас красивая!
"If you get in, you can disagree with everybody. That'll give you a position from the start."	- Потом, когда ты уже пройдешь на выборах, можно заявить и о своих взглядах. Таким образом ты с самого начала займешь видное положение.
"Some scheme!" murmured Michael.	- План недурен, - сказал Майкл.
"You can initiate this--this Foggartism. He isn't mad, is he?"	- И тогда можешь проводить программу этого Фоггарта, Он не сумасшедший?
"No, only too sane, which is much the same thing, of course. You see we've got a higher wage-scale than any other country except America and the Dominions; and it isn't coming down again; we really group in with the new countries. He's for growing as much of our food as we can, and pumping British town children, before they're spoiled, into the Colonies, till Colonial demand for goods equals our supply. It's no earthly, of course, without whole- hearted co-operation between the Governments within the Empire."	- Нет, но он слишком трезв и рассудителен, а это приближается к сумасшествию. Видишь ли, заработная плата у нас выше, чем во всех других странах, за исключением Америки и доминионов; и понижения не предвидится. Мы идем в ногу с молодыми странами. Фоггарт стоит за то, чтобы Англия производила как можно больше продовольствия; детей из английских городов он предлагает отправлять в колонии, пока спрос колоний на наши товары не сравняется с нашим ввозом. Разумеется, из этого ничего не выйдет, если все правительства империи не будут действовать вполне единодушно.
"It sounds very sensible."	- Все это как будто разумно.
"We published him, you know, but at his own expense. It's a 'faith and the mountain' stunt. He's got the faith all right, but the mountain shows no signs of moving up to now."	- Как тебе известно, мы его издали, но за его счет. Это старая история - "вера горами двигает". Вера-то у него есть, но гора все еще стоит на месте.
Fleur stood up.	Флер встала.
"Well," she said, "that's settled. Your father says he can get you a nomination as a Tory, and you can keep your own views to yourself. You'll get in on the human touch, Michael."	- Итак, решено! - сказала она. - Твой отец говорит, что сумеет провести тебя по спискам тори, а свои убеждения ты держи при себе. Тебе нетрудно будет завоевать симпатии, Майкл.
"Thank you, ducky. Can I help dry you?" . . .	- Благодарю, тебя, милочка. Дай я помогу тебе вытереться...
Before redecorating her Chinese room, however, Fleur had waited till after Michael was comfortably seated for a division which professed to be interested in agriculture. She chose a blend between Adam and Louis Quinze. Michael called it the 'bimetallic parlour'; and carried off "The White Monkey" to his study. The creature's pessimism was not, he felt, suited to political life.	Однако раньше, чем переделывать китайскую комнату, Флер выждала, пока Майкл не прошел в парламент от одного из округов, где избиратели, по-видимому, проявляли интерес к земледелию. Выбранный ею стиль являл, собой некую смесь Адама и "Louis Quinze" [1]. Майкл окрестил комнату "биметаллическая гостиная" и переселил "Белую обезьяну" к себе в кабинет. Он решил, что пессимизм этого создания не вяжется с карьерой политического деятеля.
Fleur had initiated her 'salon' with a gathering in February. The soul of society had passed away since the Liberal debacle and Lady Alison's politico-legal coterie no longer counted. Plainer people were in the ascendant. Her Wednesday evenings were youthful, with age represented by her father-in-law, two minor ambassadors, and Pevensey Blythe, editor of The Outpost. So unlike his literary style that he was usually mistaken for a Colonial Prime Minister, Blythe was a tall man with a beard, and grey bloodshot eyes, who expressed knowledge in paragraphs that few could really understand. "What Blythe thinks to-day, the Conservative Party will not think to-morrow," was said of him. He spoke in a small voice, and constantly used the impersonal pronoun.	Свой "салон" Флер открыла в феврале. После разгрома либералов "центр общества" сошел на нет, и ореол политикоюридической группы леди Элисон сильно померк. Теперь в гору шли люди попроще. По средам на вечерах у Флер бывали главным образом представители младшего поколения; а из стариков показывались в "салоне" ее свекор, два захудалых посланника и Пивенси Блайт, редактор "Аванпоста". Это был высокий человек с бородой и налитыми кровью глазами, столь не похожий на свой собственный литературный стиль, что его постоянно принимали за премьера какого-нибудь колониального кабинета. Он обнаружил познания в таких вопросах, в которых мало кто разбирался. "То, что проповедует Блайт сегодня, консервативная партия не будет проповедовать завтра", - говорили о нем в обществе. Голос у него был негромкий. Когда речь заходила о политическом положении страны, Блайт изрекал такие афоризмы:
"One is walking in one's sleep," he would say of the political situation, "and will wake up without any clothes on."	- Сейчас люди бродят во сне, а проснутся голыми.
A warm supporter of Sir James Foggart's book, characterising it as "the masterpiece of a blind archangel," he had a passion for listening to the clavichord, and was invaluable in Fleur's 'salon.'	Горячий сторонник сэра Джемса Фоггарта, он называл его книгу "шедевром слепого архангела". Блайт страстно любил клавикорды и был незаменим в "салоне" Флер.
Freed from poetry and modern music, from Sibley Swan, Walter Nazing and Hugo Solstis, Fleur was finding time for her son--the eleventh baronet. He represented for her the reality of things. Michael might have posthumous theories, and Labour predatory hopes, but for her the year 1944 would see the eleventh baronet come of age. That Kit should inherit an England worth living in was of more intrinsic importance than anything they proposed in the Commons and were unable to perform. All those houses they were going to build, for instance--very proper, but a little unnecessary if Kit still had Lippinghall Manor and South Square, Westminster, to dwell in. Not that Fleur voiced such cynical convictions, or admitted them even to herself. She did orthodox lip-service to the great god Progress.	Покончив с поэзией и современной музыкой, с Сибли Суоном, Уолтером Нэйзингом и Солстисом, Флер получила возможность уделять время сыну одиннадцатому баронету. Для нее он был единственной реальностью. Пусть Майкл верит в теорию, которая принесет плоды лишь после его смерти, пусть лейбористы лелеют надежду завладеть страной - для Флер все это было неважно: 1944-й год казался ей знаменательным только потому, что в этом году Кит достигнет совершеннолетия. Имеют ли какое-нибудь значение все эти безнадежные парламентские попытки чтото сделать? Конечно нет! Важно одно - Англия должна быть - богатой и сильной, когда подрастет одиннадцатый баронет! Они хотят строить какие-то дома - ну что ж, отлично! Но так ли это необходимо, если Кит унаследует усадьбу Липпингхолл и дом на Саут-сквер? Конечно, Флер не высказывала таких циничных соображений вслух и вряд ли сознательно об этом думала. На словах она безоговорочно поклонялась великому божеству - Прогрессу.
The Peace of the World, Hygiene, Trade, and the End of Unemployment, preoccupied all, irrespective of Party, and Fleur was in the fashion; but instinct, rather than Michael and Sir James Foggart, told her that the time-honoured motto: 'Eat your cake and have it,' which underlay the platforms of all Parties, was not 'too frightfully' sound. So long as Kit had cake, it was no good bothering too deeply about the rest; though, of course, one must seem to. Fluttering about her 'salon'--this to that person, and that to the other, and to all so pretty, she charmed by her grace, her common-sense, her pliancy. Not infrequently she attended at the House, and sat, not listening too much to the speeches, yet picking up, as it were, by a sort of seventh sense (if women in Society all had six, surely Fleur had seven) what was necessary to the conduct of that 'salon'--the rise and fall of the Governmental barometer, the catchwords and cliches of policy; and, more valuable, impressions of personality, of the residuary man within the Member.	Проблемы всеобщего мира, здравоохранения и безработицы занимали всех, независимо от партийных разногласий, и Флер не отставала от моды. Но не Майкл и не сэр Джемс Фоггарт, а инстинкт подсказывал ей, что старый лозунг: "И волки сыты, и овцы целы" - лозунг, лежащий в основе всех партийных программ, - не столь разумен, как хотелось бы. Ведь Кит не голоден, а поэтому о других не стоит очень беспокоиться, хотя, разумеется, необходимо делать вид, что вопрос об этих "других" тебя беспокоит. Флер порхала по своему "салону", со всеми была любезна, перебрасывалась словами то с тем, то с другим из гостей, а гости восхищались ее грацией, здравым смыслом и чуткостью. Нередко она бывала и на заседаниях палаты общин, рассеянно прислушивалась к речам, но каким-то седьмым чувством (если у светских женщин шесть чувств, то у Флер, несомненно, их было семь) улавливала то, что могло придать блеск ее "салону"; отмечала повышение и падение правительственного барометра, изучала политические штампы и лозунги, а главное - людей, живого человека, скрытого в каждом из членов парламента.
She watched Michael's career, with the fostering eye of a godmother who has given her godchild a blue morocco prayer-book, in the hope that some day he may remember its existence. Although a sedulous attendant at the House all through the Spring and summer, Michael had not yet opened his mouth, and so far she had approved of his silence, while nurturing his desire to know his own mind by listening to his wanderings in Foggartism. If it were indeed the only permanent cure for Unemployment, as he said, she too was a Foggartist; common-sense assuring her that the only real danger to Kit's future lay in that national malady. Eliminate Unemployment, and nobody would have time to make a fuss.	За карьерой Майкла она следила, словно заботливая крестная, которая подарила своему крестнику молитвенник в сафьяновом переплете, надеясь, что настанет день, когда он об этой книге вспомнит. Майкл регулярно посещал заседания палаты всю весну и лето, но ни разу не раскрыл рта. Флер одобряла это молчание и выслушивала его рассуждения о фоггартизме, тем помогая ему уяснить самому себе свои политические убеждения. Если только в фоггартизме дано верное средство для борьбы с безработицей, как говорил Майкл, то и Флер готова была признать себя сторонницей Фоггарта: здравый смысл подсказывал ей, что безработица - это национальное бедствие - является единственной реальной опасностью, угрожающей будущности Кита. Ликвидируйте безработицу - и людям некогда будет "устраивать волнения".
But her criticisms were often pertinent:	Ее критические замечания часто бывали дельны.
"My dear boy, does a country ever sacrifice the present for the sake of the future?" or: "Do you really think country life is better than town life?" or: "Can you imagine sending Kit out of England at fourteen to some Godforsaken end of the world?" or: "Do you suppose the towns will have it?"	"Дорогой мой, неужели хоть одна страна пожертвует настоящим ради будущего?" Или: "И ты действительно считаешь, что в деревне лучше жить, чем в городе?" Или: "Неужели ты согласился бы отправить четырнадцатилетнего Кита из Англии в какое-нибудь захолустье? Ты думаешь, что горожане на это пойдут?"
And they roused Michael to such persistence and fluency that she felt he would really catch on in time--like old Sir Giles Snoreham, whom they would soon be making a peer, because he had always worn low-crowned hats and advocated a return to hansom cabs. Hats, buttonholes, an eyeglass-- she turned over in her mind all such little realities as help a political career.	Подстрекаемый этими вопросами, Майкл ей возражал так упорно и с таким красноречием, что она уже не сомневалась в его успехе - Со временем он сделает карьеру, как старый сэр Джайлс Снорхам, который скоро будет пэром Англии, потому что всегда носил шляпу с низкой тульей и проповедовал возврат к кабриолетам. Шляпы, бутоньерки, монокль - Флер не забывала обо всех этих атрибутах, способствующих политической карьере.
"Plain glass doesn't harm the sight; and it really has a focussing value, Michael."	- Майкл, простые стекла не вредны для глаз, а монокль притягивает взоры слушателей.
"My child, it's never done my Dad a bit of good; I doubt, if it's sold three copies of any of his books. No! If I get on, it'll be by talking."	- Дитя мое, отцу он никакой пользы не принес; я сомневаюсь, чтобы монокль помог ему продать хотя бы три экземпляра из всех его книг! Нет! Если я сделаю карьеру, то ею я буду обязан только своему красноречию.
But still she encouraged him to keep his mouth shut.	Но она упорно советовала ему молчать и выжидать.
"It's no good starting wrong, Michael. These Labour people aren't going to last out the year."	- Плохо, если ты на первых же порах оступишься, Майкл. Это лейбористское правительство не дотянет до конца года.
"Why not?"	- Почему ты думаешь?
"Their heads are swelling, and their tempers going. They're only on sufferance; people on sufferance have got to be pleasant or they won't be suffered. When they go out, the Tories will get in again and probably last. You'll have several years to be eccentric in, and by the time they're out again, you'll have your licence. Just go on working the human touch in your constituency; I'm sure it's a mistake to forget you've got constituents."	- У них уже голова пошла кругом, вот-вот сорвутся. Их едва терпят - а таким людям приходится быть любезными, иначе их уберут. А когда они уйдут, их сменят тори, причем, вероятно, надолго; и это время ты используешь для своих эксцентрических выходок. А пока завоевывай симпатии в своем округе. Право же, ты допускаешь ошибку, игнорируя избирателей.
Michael spent most week-ends that summer working the human touch in mid-Bucks; and Fleur spent most week-ends with the eleventh baronet at her father's house near Mapledurham.	В то лето Майкл уезжал на субботу и воскресенье в МидБэкс "завоевывать симпатии избирателей", а Флер с одиннадцатым баронетом проводила эти дни у отца в Мейплдерхеме.
Since wiping the dust of the city off his feet, after that affair of Elderson and the P. P. R. S., Soames had become almost too countrified for a Forsyte. He had bought the meadows on the far side of the river and several Jersey cows. Not that he was going in for farming or nonsense of that sort, but it gave him an interest to punt himself over and see them milked. He had put up a good deal of glass, too, and was laying down melons. The English melon was superior to any other, and every year's connection with a French wife made him more and more inclined to eat what he grew himself. After Michael was returned for Parliament, Fleur had sent him Sir James Foggart's book, "The Parlous State of England." When it came, he said to Annette:	Отряхнув со своих ног прах Лондона после истории с Элдерсоном и ОГС, Сомс зажил в своем загородном доме с увлечением, даже странным для Форсайта. Он купил луга на противоположном берегу реки и завел джерсейских коров. Сельским хозяйством он заниматься не собирался, но ему нравилось переправляться в лодке через реку и смотреть, как доят коров. Кроме того, он настроил парников и увлекся выращиванием дынь. Английская дыня нравилась ему больше всякой другой, а жизнь с женой-француженкой все больше склоняла его к потреблению отечественных продуктов. Когда Майкл прошел в парламент, Флер прислала отцу книгу сэра Джемса Фоггарта "Опасное положение Англии". Получив этот подарок. Сомс сказал Аннет:
"I don't know what she thinks I want with this great thing!"	- Не понимаю, зачем мне эта книга? Что я буду с ней делать?
"To read it, Soames, I suppose."	- Прочтешь ее. Сомс.
Soames sniffed, turning the pages.	Сомс, перелиставший книгу, фыркнул:
"I can't tell what it's all about."	- Понять не могу, о чем он тут пишет.
"I will sell it at my bazaar, Soames. It will do for some good man who can read English."	- Я ее продам на благотворительном базаре. Сомс. Она пригодится тем, кто умеет читать по-английски.
From that moment Soames began almost unconsciously to read the book. He found it a peculiar affair, which gave most people some good hard knocks. He began to enjoy them, especially the chapter deprecating the workman's dislike of parting with his children at a reasonable age. Having never been outside Europe, he had a somewhat sketchy idea of places like South Africa, Australia, Canada, and New Zealand; but this old fellow Foggart, it appeared, had been there, and knew what he was talking about. What he said about their development seemed quite sensible. Children who went out there put on weight at once, and became owners of property at an age when in England they were still delivering parcels, popping in and out of jobs, hanging about street corners, and qualifying for unemployment and Communism. Get them out of England! There was a startling attraction in the idea for one who was English to a degree. He was in favour, too, of what was said about growing food and making England safe in the air. And then, slowly, he turned against it. The fellow was too much of a Jeremiah altogether. He complained to Fleur that the book dealt with nothing but birds in the bush; it was unpractical. What did 'Old Mont' say?	С этого дня Сомс, сам того не замечая, начал изучать книгу. Она показалась ему странной, в ней многим доставалось. Особенно понравилась ему глава, где автор осуждает рабочего, который не желает расставаться со своими подрастающими детьми. Сомс никогда не бывал за пределами Европы и имел очень смутное представление о таких странах, как Южная Африка, Австралия, Канада и Новая Зеландия; но, видимо, этот старик Фоггарт побывал везде и свое дело знал; То, что он говорил о развитии этих стран, показалось Сомсу разумным. Дети, отправляющиеся туда, сразу прибавляют в весе и обзаводятся собственностью в том возрасте, когда в Англии они все еще разносят пакеты, ищут работы, слоняются по улицам и квалифицируются на безработных или коммунистов. Выслать их из Англии! В этом было что-то привлекательное для того, кто был англичанином до мозга костей. Одобрил он также и ту главу, где автор распространяется на тему о том, что Англия должна питать самое себя и позаботиться о защите от воздушных нападений. А затем в Сомсе вспыхнула неприязнь к автору. Просто нытик какой-то! Сомс объявил Флер, что эти теории неосуществимы; автор строит воздушные замки. Что сказал об этой книге "Старый Монт"?
"He won't read it; he says he knows old Foggart."	- Он не желает ее читать. Он говорит, что знаком со стариком Фоггартом.
"H'm!" said Soames, "I shouldn't be surprised if there were something in it, then." That little-headed baronet was old- fashioned! "Anyway it shows that Michael's given up those Labour fellows."	- Гм! - сказал Сомс. - В таком случае меня не удивит, если в ней окажется доля истины. (Узколобый баронет уж очень старомоден!) Как бы то ни было, но я себе уяснил, что Майкл отошел от лейбористов.
"Michael says Foggartism will be Labour's policy when they understand all it means."	- Майкл говорит, что лейбористская партия примет фоггартизм, как только поймет, в чем тут дело.
"How's that?"	- Каким образом?
"He thinks it's going to do them much more good than anybody else. He says one or two of their leaders are beginning to smell it out, and that the rest of the leaders are bound to follow in time."	- Он считает, что фоггартизм поможет лейбористам больше, чем кому бы то ни было. Он говорит, что кое-кто из лидеров начинает к этому склоняться, а со временем присоединятся и остальные лидеры.
"In that case," said Soames, "it'll never go down with their rank and file."	- Если так, - сказал Сомс, - до рядовых членов партии этот фоггартизм никогда не дойдет.
And for two minutes he sat in a sort of trance. Had he said something profound, or had he not?	И на две минуты он погрузился в транс. Сказал он чтото глубокомысленное или нет?
Fleur's presence at week-ends with the eleventh baronet was extremely agreeable to him. Though at first he had felt a sort of disappointment that his grandchild was not a girl--an eleventh baronet belonged too definitely to the Monts--he began, as the months wore on, to find him 'an engaging little chap,' and in any case, to have him down at Mapledurham kept him away from Lippinghall. It tried him at times, of course, to see how the women hung about the baby--there was something very excessive about motherhood. He had noticed it with Annette; he noticed it now with Fleur. French--perhaps! He had not remembered his own mother making such a fuss; indeed, he could not remember anything that happened when he was one. A week-end, when Madame Lamotte, Annette and Fleur were all hanging over his grandson, three generations of maternity concentrated on that pudgy morsel, reduced him to a punt, fishing for what he felt sure nobody would eat.	Сомс бывал очень доволен, когда Флер с одиннадцатым баронетом приезжала к нему в конце недели. Когда родился Кит, Сомс был несколько разочарован - он ждал внучку, а одиннадцатый баронет являлся как бы неотъемлемой собственностью Монтов. Но проходили месяцы, и дед начинал интересоваться "занятным парнишкой" и удерживать его в Мейплдерхеме, подальше от Липпингхолла. Разумеется, он иногда раздражался, видя, как женщины возятся с бэби. Такое проявление материнского инстинкта казалось ему неуместным. Так нянчилась Аннет с Флер; теперь то же он наблюдал у самой Флер. Быть может, французская кровь давала о себе знать. Он не помнил, чтобы его мать поднимала такой шум; впрочем, у него не сохранилось никаких воспоминаний о том периоде, когда он был годовалым ребенком. Когда мадам Ламот, Аннет и Флер возились с его внуком, когда эти представительницы трех поколений восхищались жирным куском мяса. Сомс отправлялся на рыбную ловлю, хотя прекрасно знал, что пойманную рыбу никто есть не станет.
By the time he had finished Sir James Foggart's book, the disagreeable summer of 1924 was over, and a more disagreeable September had set in. The mellow golden days that glow up out of a haze which stars with dewdrops every cobweb on a gate, simply did not come. It rained, and the river was so unnaturally full, that the newspapers were at first unnaturally empty--there was literally no news of drought; they filled up again slowly with reports of the wettest summer 'for thirty years.' Calm, greenish with weed and tree shadow, the river flowed unendingly between Soames' damp lawn and his damp meadows. There were no mushrooms. Blackberries tasted of rain. Soames made a point of eating one every year, and, by the flavour, could tell what sort of year it had been. There was a good deal of 'old-man's-beard.'	К тому времени, как он прочел книгу сэра Джемса Фоггарта, неприятное лето 1924 года миновало и наступил еще более неприятный сентябрь. А золотые осенние дни, пробивающиеся сквозь утренний туман, от которого на каждой паутине, протянувшейся на железных воротах, сверкают росинки, так и не наступили. Лил дождь, и вода в реке поднялась необычайно высоко. Газеты отметили, что это самое сырое лето за последние тридцать лет. Спокойная, с прозеленью водорослей и отражений деревьев, река текла и текла между намокшим садом Сомса и его намокшими лугами, Грибов не было; ежевика поспела водянистая. Сомс имел обыкновение каждый год съедать по одной ягодке: он утверждал, что по вкусу этой ягоды можно определить, дождливый ли был год. Появилось много мха и лишайников.
In spite of all this, however, he was more cheerful than he had been for ages. Labour had been 'in,' if not in real power, for months, and the heavens had only lowered. Forced by Labour-in-office to take some notice of politics, he would utter prophecies at the breakfast-table. They varied somewhat, according to the news; and, since he always forgot those which did not come true, he was constantly able to tell Annette that he had told her so.	И тем не менее Сомс был настроен лучше, чем когда бы то ни было. Лейбористская партия уже несколько месяцев стояла у власти, а тучи только-только сгущались. Приход лейбористов к власти заставил Сомса обратить внимание на политику. За завтраком он пророчествовал, причем предсказания его несколько варьировались в зависимости от газетных сообщений; о тех предсказаниях, которые не сбывались, он неизменно забывал и поэтому всегда имел возможность твердить Аннет: "А что я тебе говорил?"
She took no interest, however, occupied, like a woman, with her bazaars and jam-making, running about in the car, shopping in London, attending garden- parties; and, in spite of her tendency to put on flesh, still remarkably handsome.	Впрочем, Аннет политикой не интересовалась; она посещала благотворительные базары, варила варенье, ездила в Лондон за покупками. Несмотря на склонность к полноте, она до сих пор была замечательно красива.
Jack Cardigan, his niece Imogen's husband, had made him a sixty-ninth-birthday present of a set of golf-clubs. This was more puzzling to Soames than anything that had ever happened to him. What on earth was he to do with them? Annette, with that French quickness which so often annoyed him, suggested that he should use them. She was uncomfortable! At his age--! And then, one week-end in May the fellow himself had come down with Imogen, and, teeing a ball up on half a molehill, had driven it across the river.	Когда Сомсу стукнуло шестьдесят девять лет, Джек Кардиган, муж его племянницы Имоджин, преподнес ему набор палок для гольфа. Сомс был сбит с толку. Черт возьми, что он будет с ними делать? Аннет, находчивая, как все француженки, рассердила его, посоветовав ими воспользоваться. Это было нетактично. В его-то годы! Но както в мае, в конце недели, приехал сам Кардиган с Имоджин и сильным ударом палки перебросил мяч через реку.
"I'll bet you a box of cigars, Uncle Soames, that you don't do that before we leave on Monday."	- Дядя Сомс, держу пари на ящик сигар, что до нашего отъезда вы этого сделать не сумеете, а уезжаем мы в понедельник.
"I never bet," said Soames, "and I don't smoke."	- Я не курю и никогда не держу пари, - сказал Сомс.
"Time you began both. Look here, we'll spend to-morrow learning to knock the ball!'	- Пора бы начать! Слушайте, завтра я вас обучу игре в гольф.
"Absurd!" said Soames.	- Вздор! - сказал Сомс.
But in his room that night he had stood in his pyjamas swinging his arms in imitation of Jack Cardigan. The next day he sent the women out in the car with their lunch; he was not going to have them grinning at him. He had seldom spent more annoying hours than those which followed. They culminated in a moment when at last he hit the ball, and it fell into the river three yards from the near bank. He was so stiff next morning in arms and ribs, that Annette had to rub him till he said:	Но вечером он заперся в своей комнате, облачился в пижаму и стал размахивать руками, подражая Джеку Кардигану. На следующий день он отправил женщин на прогулку в автомобиле: ему не хотелось, чтобы они над ним издевались Редко приходилось ему переживать часы более неприятные, чем те, какие выпали в тот день на его долю. Досада его достигла высшей степени, когда ему удалось наконец попасть по мячу и мяч упал в реку у самого берега. Наутро он не мог разогнуть спину, и Аннет растирала его, пока он не сказал:
"Look out! you're taking the skin off!"	- Осторожнее! Ты с меня кожу сдираешь!
He had, however, become infected. After destroying some further portions of his lawn, he joined the nearest Golf Club, and began to go round by himself during the luncheon-hour, accompanied by a little boy. He kept at it with characteristic tenacity, till by July he had attained a certain proficiency; and he began to say to Annette that it would do her all the good in the world to take it up, and keep her weight down.	Однако яд проник в кровь. Испортив еще несколько клумб и газонов в собственном саду. Сомс вступил членом в ближайший гольф-клуб и каждый день после утреннего завтрака в течение часа бродил, гоняя мяч, по лужайке, а за ним следовал мальчик, отыскивавший мячи. Сомс тренировался со свойственным ему упорством и к июлю приобрел некоторую сноровку. Он горячо рекомендовал и Аннет заняться этим спортом, дабы убавить в весе.
"Merci, Soames," she would reply; "I have no wish to be the figure of your English Misses, flat as a board before and behind."	- Мерси, Сомс, - отвечала она. - Я не имею ни малейшего желания походить на ваших английских мисс, плоских как доска и спереди и сзади.
She was reactionary, 'like her nation'; and Soames, who at heart had a certain sympathy with curves, did not seriously press the point. He found that the exercise jogged both his liver and his temper. He began to have colour in his cheeks. The day after his first nine-hole round with Jack Cardigan, who had given him three strokes a hole and beaten him by nine holes, he received a package which, to his dismay, contained a box of cigars. What the fellow was about, he could not imagine! He only discovered when, one evening a few days later, sitting at the window of his picture gallery, he found that he had one in his mouth. Curiously enough, it did not make him sick. It produced rather something of the feeling he used to enjoy after 'doing Coue'--now comparatively out of fashion, since an American, so his sister Winifred said, had found a shorter cut. A suspicion, however, that the family had set Jack Cardigan on, prevented him from indulging his new sensation anywhere but in his picture gallery; so that cigars gathered the halo of a secret vice. He renewed his store stealthily. Only when he found that Annette, Fleur, and others had known for weeks, did he relax his rule, and say openly that the vice of the present day was cigarettes.	Она была реакционерка, как вся ее нация, и Сомс не настаивал, так как втайне питал склонность к формам округлым. Он обнаружил, что гольф благотворно подействовал на его печень и настроение. На щеках появился румянец. После первой партии с Джеком Кардиганом, в которой последний дал ему три удара вперед на каждую лунку и обставил его на девять лунок. Сомс получил какой-то сверток. К великому его смятению, то был ящик сигар. Сомс недоумевал: что это взбрело Джеку в голову? Намерения Кардигана открылись ему лишь через несколько дней: как-то вечером, сидя у окна в своей картинной галерее, он обнаружил во рту сигару - Как это ни странно, но голова у него не кружилась. Ощущение несколько напоминало те времена, когда он "занимался Куэ". Теперь это вышло из моды - Уинифрид рассказывала ему, что какойто американец открыл более короткий путь к счастью. Мелькнуло подозрение, что семья в заговоре с Джеком Кардиганом, и он решил курить только здесь, в картинной галерее; так сигары приобрели аромат тайного порока. Потихоньку он пополнял свои запасы. Но спустя некоторое время выяснилось, что Аннет, Флер и все остальные осведомлены обо всем, и тогда Сомс во всеуслышание заявил, что не сигары, а папиросы - величайшее зло нашего века.
"My dear boy," said Winifred, when she next saw him, "everybody's saying you're a different man!"	- Дорогой мой, - сказала ему при встрече Уинифрид, - да тебя не узнать, ты стал другим человеком!
Soames raised his eyebrows. He was not conscious of any change.	Сомс поднял брови. Никакой перемены он не заметил.
"That chap Cardigan," he said, "is a funny fellow! . . . I'm going to dine and sleep at Fleur's; they're just back from Italy. The House sits on Monday."	- Забавный тип этот Кардиган, - сказал он. - Сегодня я пообедаю и переночую у Флер: они только что вернулись из Италии. В понедельник заседание палаты.
"Yes," said Winifred; "very fussy of them--sitting in the Long Vacation."	- Да, - сказала Уинифрид. - И зачем это заседать во время летнего перерыва!
"Ireland!" said Soames, deeply. "A pretty pair of shoes again!"	- Ирландия! - изрек Сомс. - Опять зашевелились.
Always had been; always would be!	Старая история, и конца ей не видно!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты