THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть вторая)

CHAPTER VIII SOAMES TAKES THE MATTER UP/VIII. СОМС БЕРЕТСЯ ЗА ДЕЛО

English	Русский
Soames had concentrated, sitting before the fire in his bedroom till Big Ben struck twelve. His reflections sum-totalled in a decision to talk it over with 'old Mont' after all. Though light- brained, the fellow was a gentleman, and the matter delicate. He got into bed and slept, but awoke at half-past two. There it was! 'I WON'T think of it,' he thought; and instantly began to.	Сомс размышлял, сидя у огня в своей комнате, пока Большой Бэн не пробил двенадцать. В конце концов он пришел к решению переговорить со "Старым Монтом". Несмотря на легкомыслие, старик все же настоящий джентльмен, а вопрос - деликатный. Сомс лег спать, но в половине третьего проснулся. Какая досада! "Не буду думать об этом", - решил он и тут же начал "об этом" думать.
In a long life of dealings with money, he had never had such an experience. Perfectly straightforward conformity with the law-- itself so often far from perfectly straightforward--had been the sine qua non of his career. Honesty, they said, was the best policy. But was it anything else? A normally honest man couldn't keep out of a perfect penitentiary for a week. But then a perfect penitentiary had no relation to prison, or the Bankruptcy Court. The business of working honesty was to keep out of those two institutions. And so far he had never had any difficulty. What, besides the drawing of fees and the drinking of tea, were the duties of a director? That was the point. And how far, if he failed in them, was he liable? It was a director's duty to be perfectly straightforward. But if a director were perfectly straightforward, he couldn't be a director. That was clear.	Всю жизнь он имел дело с денежными вопросами и никогда не испытывал таких затруднений. Точно и неизменно придерживаться буквы закона, который сам далеко не всегда точен и неизменен, было непременным условием его карьеры. Говорят, что честность - лучшая политика. Но, может быть, это и не так? Абсолютно честный человек и недели не мог бы прожить, не попав в работный дом. Конечно, работный дом это не тюрьма и не суд. А честность, по ходячим понятиям, на то и существует, чтобы удержать человека за пределами этих учреждений. До сих пор у Сомса затруднений не бывало. В чем, кроме распивания чая и получения жалованья, в сущности, состоят обязанности директора? Вот что интересно. И в какой мере он ответственен в случае невыполнения этих обязанностей? Директор обязан быть совершенно честным. Но если так, он не может оставаться директором. Это ясно.
In the first place, he would have to tell his shareholders that he didn't anything like earn his fees. For what did he do on his Boards? Well, he sat and signed his name and talked a little, and passed that which the general trend of business decided must be passed. Did he initiate? Once in a blue moon. Did he calculate? No, he read calculations. Did he check payments out and in? No, the auditors did that. There was policy! A comforting word, but-- to be perfectly straightforward--a director's chief business was to let the existing policy alone. Take his own case! If he had done his duty, he would have stopped this foreign insurance business which he had instinctively distrusted the moment he heard of it-- within a month of sitting on the Board, or, having failed in doing so, resigned his seat. But he had not. Things had been looking better! It was not the moment, and so forth! If he had done his duty as a perfectly straightforward director, indeed, he would never have become a director of the P. P. R. S., because he would have looked into the policy of the Society much more closely than he had before accepting a position on the Board. But what with the names, and the prestige, and not looking a gift horse too closely in the mouth--there it had been! To be perfectly straightforward, he ought now to be circularising the shareholders, saying: "My laissez-faire has cost you two hundred odd thousand pounds. I have lodged this amount in the hands of trustees for your benefit, and am suing the rest of the directors for their quotas of the amount." But he was not proposing to do so, because--well--because it wasn't done, and the other directors wouldn't like it. In sum: You waited till the shareholders found out the mess, and you hoped they wouldn't. In fact, just like a Government, you confused the issues, and made the best case you could for yourselves. With a sense of comfort Soames thought of Ireland: The late Government had let the country in for all that mess in Ireland, and at the end taken credit for putting an end to what need never have been!	Ведь первым делом ему придется заявить своим акционерам, что он совершенно не заслуживает своего жалованья. Что он делал на заседаниях правления? Да просто сидел, расписывался, немного говорил и голосовал за то, что по ходу дела должно было быть принято. Проявлял ли он когда-нибудь инициативу? Может быть, один-единственный раз. Вел ли он расчеты? Нет, он их только прочитывал. Рассматривал ли он сметы? Нет, за него это делали служащие. Конечно, есть еще политика Общества. Успокоительные слова, но - если говорить откровенно - все дело директора и заключается в том, чтобы не мешать существующей политике. Взять, например, его самого. Если бы он выполнял свой долг, он через месяц по вступлении в правление должен был бы приостановить страхование иностранных контрактов, которым он с самого начала инстинктивно не доверял, или, в случае неудачи, должен был отказаться от своего места. А он этого не сделал. Казалось, что все наладится, что момент неподходящий и так далее. Если бы он хотел выполнять свой долг, как абсолютно честный директор, он вообще не должен был бы стать директором ОГС, потому что, прежде чем занять место в правлении, нужно было разобраться в делах Общества гораздо основательнее, чем он это сделал. Но все эти имена, престиж, и - "дареному коню в зубы не смотрят" - пот и вышло! Если бы он теперь захотел быть абсолютно честным, он должен был бы объявить акционерам: "Мое попустительство обошлось вам в двести с чем-то тысяч фунтов. Я отдаю эту сумму в руки доверенных лиц на покрытие ваших убытков и постараюсь выжать из остальных директоров их долю". Но он не собирался так поступить, потому что... ну, просто потому, что это не принято, и другим директорам это вряд ли понравится. Вывод один: ждать, пока акционеры сами не раскроют эту историю, но надеяться, что они ее не раскроют. Словом, совершенно как правительство, путать карты и стараться выйти сухим из воды. Не без некоторого удовольствия Сомс подумал об Ирландии: предыдущее правительство сначала вовлекло страну в эту историю с Ирландией, а потом делало вид, что исправило то, чего и не должно было быть.
The Peace, too, and the Air Force, and Agriculture, and Egypt--the five most important issues they'd had to deal with--they had put the chestnuts into the fire in every case! But had they confessed to it? Not they. One didn't confess. One said: "The question of policy made it imperative at the time." Or, better still, one said nothing; and trusted to the British character. With his chin resting on the sheet, Soames felt a momentary relief. The late Government weren't sweating into THEIR sheets--not they--he was convinced of it! Fixing his eyes on the dying embers in the grate, he reflected on the inequalities and injustices of existence. Look at the chaps in politics and business, whose whole lives were passed in skating on thin ice, and getting knighted for it. They never turned a hair. And look at himself, for the first time in forty years on thin ice, and suffering confoundedly. There was a perfect cult of hoodwinking the public, a perfect cult of avoiding the consequences of administrative acts; and here was he, a man of the world, a man of the law, ignorant of those cults, and--and glad of it. From engrained caution and a certain pride, which had in it a touch of the fine, Soames shrank from that coarse-grained standard of honesty which conducted the affairs of the British public. In anything that touched money he was, he always had been, stiff-necked, stiff-kneed. Money was money, a pound a pound, and there was no way of pretending it wasn't and keeping your self- respect.	А мир, а воздушный флот, а земельная политика, а Египет - во всех этих пяти важнейших вопросах правительство каждый раз подливало масла в огонь. Но признавалось ли оно в этом? Нет, в таких случаях не признаются; в таких случаях принято говорить: "В данный момент это вызвано политической необходимостью". А еще лучше - ничего не говорить и просто положиться на британский характер. Высвободив подбородок из-под одеяла. Сомс вдруг почувствовал какое-то облегчение. Нет, последнее правительство, наверно, не тряслось под одеялом от страха. Устремив глаза на потухающие угли в камине. Сомс размышлял о неравенстве и о несправедливости судьбы. Взять всех этих политиков и дельцов, которые всю жизнь ходят по тонкому льду и за это получают титулы. Они и в ус не дуют. И взять его самого - он впервые очутился на тонком льду и страдает от этого невероятно. В сущности, установился целый культ обманывания публики, целый культ того, как избежать последствий неразумного ведения дел. И он, человек деловой, человек закона, не знает этого культа - и рад этому. Из врожденной осторожности, из чувства гордости, в которой был даже какой-то оттенок высокомерия. Сомс всегда чурался той примитивной, стандартной "честности", которой руководствовалась в своих делах британская публика. Во всем, что касалось денег, он был непоколебим, тверд, несгибаем. Деньги есть деньги, фунт есть фунт, и нельзя притворяться, что это не так, и все-таки сохранить чувство собственного достоинства.
He got up, drank some water, took a number of deep breaths, and stamped his feet. Who was it said the other day that nothing had ever lost him five minutes' sleep. The fellow must have the circulation of an ox, or the gift of Baron Munchausen. He took up a book. But his mind would only turn over and over the realisable value of his resources. Apart from his pictures, he decided that he could not be worth less than two hundred and fifty thousand pounds, and there was only Fleur--and she already provided for more or less. His wife had her settlement, and could live on it perfectly well in France. As for himself--what did he care? A room at his club near Fleur--he would be just as happy, perhaps happier! And suddenly he found that he had reached a way out of his disturbance and anxiety. By imagining the far-fetched, by facing the loss of his wealth, he had exorcised the demon. The book, 'The Sobbing Turtle,' of which he had not read one word, dropped from his hand; he slept. . . .	Сомс встал, выпил воды, сделал несколько глубоких вдохов и поразмял ноги. Кто это ему вчера говорил, что нет такой вещи, из-за которой он лишился бы сна хоть на пять минут? Наверно, этот человек здоров как бык или врет, как барон Мюнхгаузен. Он взял книгу, но мысли все время вертелись вокруг того, что он мог бы реализовать из своего состояния. Не считая картин, решил он, его состояние, наверно, не меньше двухсот пятидесяти тысяч фунтов; и, кроме Флер, у него никого нет, а она уже обеспечена. Для жены он тоже выделил средства - она превосходно может на них жить во Франции. Что же касается его самого - не все ли ему равно? Комната в клубе, поближе к Флер - ему будет так же хорошо, как и сейчас, может быть даже лучше! И вдруг он увидел, что нашел выход из всех своих неприятностей и страхов. Представив себе худшее, что его ждало впереди, - потерю состояния, - он изгнал демона. Книга "Рыдающая черепаха", из которой он не прочел ни слова, выпала у него из рук; он уснул...
His meeting with 'Old Mont' took place at 'Snooks' directly after lunch. The tape in the hall, at which he glanced on going in, recorded a further heavy drop in the mark. Just as he thought: The thing was getting valueless!	Встреча со "Старым Монтом" состоялась в "Клубе шутников" сейчас же после завтрака. Телеграфная лента в холле, на которую он взглянул мимоходом, отмечала дальнейшее падение марки. Так он и думал: она совершенно обесценивается.
Sitting there, sipping coffee, the baronet looked to Soames almost offensively spry. Two to one he had realised nothing! 'Well!' thought Soames,' as old Uncle Jolyon used to say, I shall astonish his weak nerves!'	Прихлебывающий кофе баронет показался Сомсу прямо-таки оскорбительно веселым. "Держу пари, что он ничего не подозревает. Хорошо, - подумал Сомс, - сейчас я, как говаривал старый дядя Джолион, преподнесу ему, сюрприз!"
And without preamble he began.	И без предисловий он начал:
"How are you, Mont? This mark's valueless. You realise we've lost the P. P. R. S. about a quarter of a million by that precious foreign policy of Elderson's. I'm not sure an action won't lie against us for taking unjustifiable risk. But what I've come to see you about is this." He retailed the interview with the clerk, Butterfield, watching the eyebrows of his listener, and finished with the words: "What do you say?"	- Добрый день, Монт. Марка обесценена, вы понимаете, что ОГС потерпело около четверти миллиона убытка на этих злополучных иностранных контрактах Элдерсона. Я не уверен, что на нас не ляжет обвинение за такой ничем не оправданный риск. Но поговорить с вами я хотел, собственно, вот о чем. - Он подробно изложил свой разговор с клерком Баттерфилдом, наблюдая за бровями собеседника, и закончил словами: - Что вы на это скажете?
Sir Lawrence, whose foot was jerking his whole body, fixed his monocle.	Сэр Лоренс, качая ногой так, что все его тело тряслось, вскинул монокль:
"Hallucination, my dear Forsyte! I've known Elderson all my life. We were at Winchester together."	- Галлюцинации, мой дорогой Форсайт. Я знаком с Элдерсоном всю жизнь. Мы вместе учились в Уинчестере.
Again! Again! Oh! Lord! Soames said slowly:	Опять, опять! О боже!
"You can't tell from that. A man who was at Marlborough with me ran away with his mess fund and his colonel's wife, and made a fortune in Chili out of canned tomatoes. The point is this: If the young man's story's true, we're in the hands of a bad hat. It won't do, Mont. Will you tackle him, and see what he says to it? You wouldn't like a story of that sort about yourself. Shall we both go?"	- Это еще ничего не значит, - медленно проговорил Сомс, - один человек, с которым я учился в Молборо, сбежал с кассой офицерского собрания и с женой полковника и нажил состояние в Чили на помидорных консервах. Суть вот в чем: если рассказ этого человека - правда, то мы в руках злостного афериста. Это не годится, Монт. Хотите позондировать его и посмотреть, что он скажет? Ведь вам было бы не особенно приятно, если бы про вас говорили такие вещи? Хотите, пойдем вместе?
"Yes," said Sir Lawrence, suddenly. "You're right. We'll both go, Forsyte. I don't like it, but we'll both go. He ought to hear it."	- Да, - вдруг согласился сэр Лоренс. - Вы правы. Пойдем вместе. Это неприятно, но пойдем вместе. Надо ему все сказать.
"Now?"	- Сейчас?
"Now."	- Сейчас.
With solemnity they assumed top hats, and issued.	Они торжественно взяли цилиндры и вышли.
"I think, Forsyte, we'll take a taxi."	- Мы, я полагаю, возьмем такси, Форсайт?
"Yes," said Soames.	- Да, - сказал Сомс.
The cab ground its way slowly past the lions, then dashed on down to the Embankment. Side by side its occupants held their noses steadily before them.	Машина медленно объехала львов на Трафальгар-сквере, потом быстро покатила по набережной. Старики сидели рядом, неотступно глядя вперед.
"He was shooting with me a month ago," said Sir Lawrence. "Do you know the hymn 'O God, our help in ages past'? It's very fine, Forsyte."	- Мы ездили с ним охотиться месяц тому назад, - сказал сэр Лоренс. Вы знаете гимн: "Господь - наш щит в веках минувших". Очень хороший гимн, Форсайт,
Soames did not answer. The fellow was beginning to tittup!	Сомс не отвечал. Ну, теперь пошел трещать!
"We had it that Sunday," went on Sir Lawrence. "Elderson used to have a fine voice--sang solos. It's a foghorn now, but a good delivery still." He gave his little whinnying laugh.	- У нас пели его в то воскресенье, - продолжал сэр Лоренс. - У Элдерсона был когда-то приятный голос, он пел даже соло. Теперь-то у него настоящий козлетон, но исполнение неплохое, - он засмеялся своим пискливым смешком.
'Is it possible,' thought Soames, 'for this chap to be serious?' and he said:	"Интересно, бывает этот человек когда-нибудь серьезным?" - подумал Сомс и проговорил вслух:
"If we find this is true of Elderson, and conceal it, we could all be put in the dock."	- Если мы узнаем, что история с Элдерсоном - правда, и скроем ее нас всех, чего доброго, посадят на скамью подсудимых.
Sir Lawrence refixed his monocle.	Сэр Лоренс поправил монокль.
"The deuce!" he said.	- Черт возьми, - сказал он.
"Will you do the talking," said Soames, "or shall I?"	- Вы сами с ним поговорите, - продолжал Сомс, - или предоставите мне?
"I think you had better, Forsyte; ought we to have the young man in?"	- По-моему, лучше вам, Форсайт; не вызвать ли нам и этого молодого человека?
"Wait and see," said Soames.	- Подождем, посмотрим, - сказал Сомс.
They ascended to the offices of the P. P. R. S. and entered the Board Room. There was no fire, the long table was ungarnished; an old clerk, creeping about like a fly on a pane, was filling inkstands out of a magnum.	Они поднялись в контору ОГС и вошли в кабинет правления. В комнате было холодно, стол ничем не был покрыт; старый конторщик ползал, словно муха по стеклу, наполняя чернильницы из бутыли.
Soames addressed him:	- Спросите директора-распорядителя, не будет ли он любезен принять сэра Лоренса Монта и мистера Форсайта? - обратился к нему Сомс.
"Ask the manager to be so kind as to come and see Sir Lawrence Mont and Mr. Forsyte."
The old clerk blinked, put down the magnum, and went out.	Старый клерк заморгал, поставил бутыль и вышел.
"Now," said Soames in a low voice, "we must keep our heads. He'll deny it, of course."	- Теперь нам надо быть начеку, - тихо проговорил Сомс, - он, разумеется, будет все отрицать.
"I should hope so, Forsyte; I should hope so. Elderson's a gentleman."	- Надеюсь, Форсайт, надеюсь. Элдерсон - джентльмен.
"No liar like a gentleman," muttered Soames, below his breath.	- Никто так не лжет, как джентльмены, - вполголоса проворчал Сомс.
After that they stood in their overcoats before the empty grate, staring at their top hats placed side by side on the table.	Они молча стояли у пустого камина, пристально рассматривая свои цилиндры, стоявшие рядом на столе.
"One minute!" said Soames, suddenly, and crossing the room, he opened a door opposite. There, as the young clerk had said, was a sort of lobby between Board Room and Manager's Room, with a door at the end into the main corridor. He stepped back, closed the door, and, rejoining Sir Lawrence, resumed his contemplation of the hats.	- Одну минуту! - внезапно сказал Сомс и, пройдя через всю комнату, открыл противоположную дверь. Там, как и говорил молодой клерк, было что-то вроде коридорчика между кабинетом правления и кабинетом директора, с дверью, выходившей в главный коридор. Сомс вернулся, закрыл дверь и, подойдя к сэру Лоренсу, снова погрузился в созерцание цилиндров.
"Geography correct," he said with gloom.	- География правильна, - сказал он хмуро.
The entrance of the manager was marked by Sir Lawrence's monocle dropping on to his coat-button with a tinkle. In cutaway black coat, clean-shaven, with grey eyes rather baggy underneath, a pink colour, every hair in place on a rather bald egg-shaped head, and lips alternately pouting, compressed, or smiling, the manager reminded Soames ridiculously of old Uncle Nicholas in his middle period. Uncle Nick was a clever fellow--"cleverest man in London," some one had called him--but none had ever impugned his honesty. A pang of doubt and disinclination went through Soames. This seemed a monstrous thing to have to put to a man of his own age and breeding. But young Butterfield's eyes--so honest and doglike! Invent a thing like that--was it possible? He said abruptly:	Появление директора-распорядителя было отмечено стуком монокля сэра Лоренса, звякнувшего о пуговицу. Весь вид Элдерсона - черная визитка, чисто выбритое лицо и серые, довольно сильно опухшие глаза, розовые щеки и аккуратно разложенные на лысом яйцевидном черепе волоски, и губы, которые то вытягивались вперед, то стягивались в ниточку, то расходились в улыбке, - все это до смешного напоминало Сомсу старого дядю Николаев в среднем возрасте. Дядя Ник был умный малый - "самый умный человек в Лондоне", как кто-то назвал его, - но никто не сомневался в его честности. Сомнение, неприязнь всколыхнули Сомса. Казалось чудовищным предъявлять такое обвинение человеку одного с тобой возраста, одного воспитания. Но глаза молодого Баттерфилда, глядевшие так честно, с такой собачьей преданностью! Выдумать такую штуку - да разве это мыслимо?
"Is that door shut?"	- Дверь закрыта? - отрывисто бросил Сомс.
"Yes; do you feel a draught?" said the manager. "Would you like a fire?"	- Да. Вам, может быть, дует? Хотите, я велю затопить?
"No, thank you," said Soames. "The fact is, Mr. Elderson, a young man in this office came to me yesterday with a very queer story. Mont and I think you should hear it."	- Нет, благодарю, - сказал Сомс. - Дело в том, мистер Элдерсон, что вчера один из молодых служащих этой конторы пришел ко мне с очень странным рассказом. Мы с Монтом решили, что вам нужно его передать.
Accustomed to watching people's eyes, Soames had the impression of a film (such as passes over the eyes of parrots) passing over the eyes of the manager. It was gone at once, if, indeed, it had ever been.	Сомсу, привыкшему наблюдать за глазами людей, показалось, что на глаза директора набежала какая-то пленка, как бывает у попугаев. Но она сразу исчезла - а может быть, ему только показалось.
"By all means."	- Ну, разумеется, - сказал Элдерсон.
Steadily, with that power he had over his nerves when it came to a point, and almost word for word, Soames repeated a story which he had committed to heart in the watches of the night. He concluded with:	Твердо, с тем самообладанием, какое было ему свойственно в решительные минуты, Сомс повторил рассказ, который он выучил наизусть в часы ночной бессонницы.
"You'd like him in, no doubt. His name is Butterfield."	- Вы, несомненно, захотите его вызвать сюда, - заключил он. - Его зовут Баттерфилд.
During the recital Sir Lawrence had done nothing but scrutinise his finger nails; he now said:	В продолжение всей речи сэр Лоренс не вмешивался и пристально разглядывал свои ногти. Затем он сказал:
"You had to be told, Elderson."	- Нельзя было не сказать вам, Элдерсон.
"Naturally."	- Конечно.
The manager was crossing to the bell. The pink in his cheeks looked harder; his teeth showed, they had a pointed look.	Директор подошел к звонку. Румянец на его щеках выступил гуще, зубы обнажились и как будто стали острее.
"Ask Mr. Butterfield to come here."	- Попросите сюда мистера Баттерфилда.
There followed a minute of elaborate inattention to each other. Then the young man came in, neat, commonplace, with his eyes on the manager's face. Soames had a moment of compunction. This young fellow held his life in his hands, as it were--one of the great army who made their living out of self-suppression and respectability, with a hundred ready to step into his shoes at his first slip. What was that old tag of the provincial actor's declamation--at which old Uncle Jolyon used to cackle so? "Like a pale martyr with his shirt on fire."	Последовала минута деланного невнимания друг к другу. Затем вошел молодой клерк, аккуратный, очень заурядный, глядевший, как подобает, в глаза начальству. На миг Сомса кольнула совесть. Клерк держал в руках всю свою жизнь - он был одним из великой армии тех, кто живет своей честностью и подавлением своего "я", а сотни других готовы занять его место, если он хоть раз оступится. Сомсу вспомнилась напыщенная декламация из репертуара провинциального актера, над которой так любил подшучивать старый дядя Джолион: "Как бедный мученик в пылающей одежде..."
"So, Mr. Butterfield, you have been good enough to exercise your imagination in my regard."	- Итак, мистер Баттерфилд, вы соблаговолили изощрять вашу фантазию на мой счет?
"No, sir."	- Нет, сэр.
"You stick to this fantastic story of eavesdropping?"	- Вы настаиваете на вашей фантастической истории с подслушиванием?
"Yes, sir."	- Да, сэр.
"We have no further use for your services then. Good morning!"	- В таком случае мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Вы свободны.
The young man's eyes, doglike, sought the face of Soames; a string twitched in his throat, his lips moved without a sound. He turned and went out.	Молодой человек поднял на Сомса голодные, собачьи глаза, он глотнул воздух, его губы беззвучно шевельнулись. Он молча повернулся и вышел.
"So much for that," said the manager's voice; "HE'LL never get another job."	- С этим покончено, - послышался голос директора, - теперь он ни за что не получит другого места.
The venom in those words affected Soames like the smell of Russian fat. At the same moment he had the feeling: This wants thinking out. Only if innocent, or guilty and utterly resolved, would Elderson have been so drastic. Which was he?	Злоба, с которой директор произнес эти слова, подействовала на Сомса, как запах ворвани. Одновременно у него явилась мысль: это следует хорошенько обдумать. Такой резкий тон мог быть у Элдерсона, только если он ни в чем не виноват или же если виноват и решился на все. Что же правильно?
The manager went on:	Директор продолжал:
"I thank you for drawing my attention to the matter, gentlemen. I have had my eye on that young man for some time. A bad hat all round."	- Благодарю вас, господа, что вы обратили мое внимание на это дело. Я и сам с некоторого времени следил за этим молодчиком. Он большой мошенник.
Soames said glumly:	Сомс сказал угрюмо:
"What do you make out he had to gain?"	- Что же, по-вашему, он надеялся выиграть?
"Foresaw dismissal, and thought he would get in first."	- Предвидел расчет и хотел заранее наделать неприятностей.
"I see," said Soames. But he did not. His mind was back in his own office with Gradman rubbing his nose, shaking his grey head, and Butterfield's: "No, sir, I've nothing against Mr. Elderson, and he's nothing against me."	- Понимаю, - сказал Сомс. Но в памяти его встала контора, где сидел старый Грэдмен, потирая нос и качая седой головой, и слова Баттерфилда: "Нет, сэр, я ничего не имею против мистера Элдерсона, и он ничего не имеет против меня".
'I shall require to know more about that young man,' he thought.	"Надо будет разузнать побольше об этом молодом человеке", - подумал он.
The manager's voice again cut through.	Голос директора снова прорезал молчание:
"I've been thinking over what you said yesterday, Mr. Forsyte, about an action lying against the Board for negligence. There's nothing in that; our policy has been fully disclosed to the shareholders at two general meetings, and has passed without comment. The shareholders are just as responsible as the Board."	- Я думал над вашими вчерашними словами, мистер Форсайт, относительно того, что правление могут обвинить в небрежном ведении дел. Это совершенно неосновательно: наша политика была полностью изложена на двух общих собраниях и не вызвала никаких возражений. Пайщики столь же ответственны, как и правление.
"H'm!" said Soames, and took up his hat. "Are you coming, Mont?"	- Гм! - промычал Сомс и взял свой цилиндр. - Вы идете, Монт?
As if summoned from a long distance, Sir Lawrence galvanitically refixed his monocle.	Сэр Лоренс нервно вскинул монокль, словно его окликнули издалека.
"It's been very distasteful," he said; "you must forgive us, Elderson. You had to be told. I don't think that young man can be quite all there--he had a peculiar look; but we can't have this sort of thing, of course. Good-bye, Elderson."	- Вышло ужасно неприятно, - сказал он. - Вы должны извинить нас, Элдерсон. Нельзя было не уведомить вас. Мне кажется, что у этого молодого человека не все дома: у него удивительно странный вид. Но, конечно, мы не можем терпеть подобных историй. Прощайте, Элдерсон.
Placing their hats on their heads simultaneously the two walked out. They walked some way without speaking. Then Sir Lawrence said:	Одновременно надев цилиндры, оба вышли. Некоторое время они шли молча. Затем сэр Лоренс заговорил:
"Butterfield? My brother-in-law has a head gardener called Butterfield--quite a good fellow. Ought we to look into that young man, Forsyte?"	- Баттерфилд? У моего зятя работает старшим садовником некий Баттерфилд - вполне порядочный малый. Не следует ли нам приглядеться к этому молодому человеку, Форсайт?
"Yes," said Soames, "leave him to me."	- Да, - сказал Сомс, - предоставьте это мне.
"I shall be very glad to. The fact is, when one has been at school with a man, one has a feeling, don't you know."	- С удовольствием. Как-никак, если учился с человеком в одной школе, то невольно... вы понимаете...
Soames gave vent to a sudden outburst.	Сомс внезапно вспылил.
"You can't trust anyone nowadays, it seems to me," he said. "It comes of--well, I don't know what it comes of. But I've not done with this matter yet."	- В наше время, по-моему, никому нельзя доверять. Происходит это оттого... впрочем, право, не знаю отчего. Но я с этим делом еще не покончил.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты