THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть первая)

CHAPTER XIII TENTERHOOKS/XIII. ПЛЕН

English	Русский
Michael had gone to the Labour candidate's meeting partly because he wanted to, and partly out of fellow feeling for 'old Forsyte,' whom he was always conscious of having robbed. His father-in-law had been very decent about Fleur, and he liked the 'old man' to have her to himself when he could.	Майкл пошел на собрание лейбористской партии отчасти потому, что ему так хотелось, отчасти из сочувствия к "Старому Форсайту"; ему всегда казалось, что он ограбил Сомса. Старик так замечательно относился к Флер, я Майкл оставлял их вдвоем, когда только, мог.
In a constituency which had much casual and no trades-union labour to speak of, the meeting would be one of those which enabled the intellectuals of the Party to get it 'off their chests.' Sentiment being 'slop,' and championship mere condescension, one might look for sound economic speeches which left out discredited factors, such as human nature. Michael was accustomed to hearing people disparaged for deprecating change because human nature was constant; he was accustomed to hearing people despised for feeling compassion; he knew that one ought to be purely economic. And anyway that kind of speech was preferable to the tub-thumpings of the North or of the Park, which provoked a nasty underlying class spirit in himself.	Поскольку избиратели по большей части неорганизованные рабочие, а не члены союза, это, вероятно, будет одно из тех собраний, которые лейбористская интеллигенция проводит, лишь бы "отвязаться". Всяческие чувства - "ерунда", руководство людьми превращено просто в снисхождение к ним, значит, можно ожидать, что будут говорить на чисто деловые, экономические темы, не касаясь таких презренных факторов, как живой человек. Майкл привык слышать, как позорят людей, если они не одобряют перемен, ссылаясь на то, что человек по своей природе постоянен; он привык, что людей презирают за выражение сочувствия; он знал, что надо исходить исключительно из экономики. Да и, кроме того, эти выступления были много приятнее крикливых речей в северном районе или в Хайд-парке, которые невольно вызывали в нем самом противное, подсознательное классовое чувство.
The meeting was in full swing when he arrived, the candidate pitilessly exposing the fallacies of a capitalism which, in his view, had brought on the war. For fear that it should bring on another, it must be changed for a system which would ensure that nations should not want anything too much. The individual--said the candidate--was in every respect superior to the nation of which he formed a part; and the problem before them was to secure an economic condition which would enable the individual to function freely in his native superiority. In that way alone, he said, would they lose those mass movements and emotions which imperilled the sanity of the world. He spoke well. Michael listened, purring almost audibly, till he found that he was thinking of himself, Wilfrid and Fleur. Would he ever function so freely in a native superiority that he did not want Fleur too much? And did he wish to? He did not. That seemed to introduce human nature into the speaker's argument. Didn't everybody want something too much? Wasn't it natural? And if so, wouldn't there always be a collective wanting too much--poolings of primary desire, such as the desire of keeping your own head above water? The candidate's argument seemed to him suddenly to leave out heat, to omit friction, to be that of a man in an armchair after a poor lunch. He looked attentively at the speaker's shrewd, dry, doubting face. 'No juice!' he thought. And when 'the chap' sat down, he got up and left the hall.	Когда Майкл приехал, митинг был в полном разгаре и кандидат лейбористской партии безжалостно изобличал все язвы капитализма, который, по его мнению, привел к войне. И для того, чтобы снова не началась война, говорил оратор, надо установить такой строй, при котором народы всех стран не испытывали бы слишком больших лишений. Личность, по словам оратора, стоит выше нации, часть которой она составляет; и перед партией стоит задача: создать такие экономические условия, в которых личность могла бы свободно совершенствовать свои природные данные. Только таким путем, говорил он, прекратятся эти массовые движения и волнения, которые угрожают спокойствию всего мира. Говорил он хорошо. Майкл слушал и одобрительно хмыкал почти вслух и вдруг поймал себя на том, - что думает о себе, о Уилфриде и Флер. Сможет ли он когданибудь "свободно усовершенствовать свои природные данные" настолько, чтобы так не тянуться к Флер? Стремился ли он к этому? Нет, конечно. И в слова оратора он вложил какие-то человеческие чувства. Не слишком ли сильно все чего-нибудь хотят? И разве это не естественно? А если так, то разве не будут всегда накапливаться у целой массы людей какие-то стремления - целые разливы примитивных желаний, вроде желания удержаться над водой, когда? тонешь? Ему вдруг показалось, что в своих доводах кандидат забывает об элементарных законах трения и теплоты, что это сухие разглагольствования кабинетного человек, после скудного завтрака. Майкл внимательно посмотрел на сухое, умное, скептическое лицо оратора. "Нет настоящей закваски!" - подумал он. И когда тот сел, он встал и вышел.
This Wilfrid business had upset him horribly. Try as he had to put it out of his mind, try as he would to laugh it off, it continued to eat into his sense of security and happiness. Wife and best friend! A hundred times a day he assured himself that he trusted Fleur. Only, Wilfrid was so much more attractive than himself, and Fleur deserved the best of everything. Besides, Wilfrid was going through torture, and it was not a pleasant thought! How end the thing, restore peace of mind to himself, to him, to her? She had told him nothing; and it simply was impossible to ask. No way even of showing his anxiety! The whole thing was just 'dark,' and, so far as he could see, would have to stay so; nothing to be done but screw the lid on tighter, be as nice as he could to her, try not to feel bitter about him. Hades!	История с Уилфридом расстроила его невероятно. Как он ни старался забыть об этом, как ни пытался иронией уничтожить сомнение, оно продолжало разъедать его спокойную и счастливую уверенность. Жена - и лучший друг! Сто раз на, дню он уверял себя, что верит Флер. Но Уилфрид настолько привлекательнее его самого, а Флер достойна лучшего из лучших. Кроме того, Уилфрид мучается - тоже не очень приятно думать об этом. Как покончить с этой историей, как вернуть спокойствие себе, ему, ей? Флер ничего ему не говорит, а спрашивать просто невозможно. Даже нельзя показать, как ему тяжело! Да, темная история; и, насколько он понимает, исхода нет. Ничего не остается, как крепче замкнуться в себе, быть с Флер как можно ласковее и стараться не чувствовать горечи по отношению к Уилфриду. Какой ад!
He turned down Chelsea Embankment. Here the sky was dark and wide and streaming with stars. The river wide, dark and gleaming with oily rays from the Embankment lamps. The width of it all gave him relief. Dash the dumps! A jolly, queer, muddled, sweet and bitter world; an immensely intriguing game of chance, no matter how the cards were falling at the moment! In the trenches he had thought: 'Get out of this, and I'll never mind anything again!' How seldom now he remembered thinking that! The human body renewed itself-- they said--in seven years. In three years' time his body would not be the body of the trenches, but a whole-time peace body with a fading complex. If only Fleur would tell him quite openly what she felt, what she was doing about Wilfrid, for she must be doing something! And Wilfrid's verse? Would his confounded passion--as Bart suggested--flow in poetry? And if so, who would publish it? A miserable business! Well the night was beautiful, and the great thing not to be a pig. Beauty and not being a pig! Nothing much else to it--except laughter--the comic side! Keep one's sense of humour, anyway! And Michael searched, while he strode beneath plane trees half-stripped of leaves and plume-like in the dark, for the fun in his position. He failed to find it. There seemed absolutely nothing funny about love. Possibly he might fall out of love again some day, but not so long as she kept him on her tenterhooks. Did she do it on purpose? Never! Fleur simply could not be like those women who kept their husbands hungry and fed them when they wanted dresses, furs, jewels. Revolting!	Он пошел по набережной Челси. В небе, широком и темном, переливались звезды. На реке, темной и широкой, лежали маслянистые полосы от уличных фонарей. Простор неба и реки успокоил Майкла. К черту меланхолию! Какая путаная, странная, милая, подчас горькая штука - жизнь! И всегда увлекательная игра на счастье - как бы ни легли карты сейчас! В окопах он думал: "Только бы выбраться отсюда, и я никогда в жизни не буду ни на что жаловаться". Как редко он вспоминал сейчас об этом! Говорят, человеческое тело обновляется каждые семь лет. Через три года его тело уже не будет таким, как в окопах, - оно станет телом "мирного времени" с угашенными воспоминаниями. Если бы только Флер откровенно сказала ему, что она чувствует по отношению к Уилфриду, как она решила поступить - ведь она, наверно, что-то решила. А стихи Уилфрида? Может быть, его проклятая страсть претворится в стихи, как говорил Барт? Но кто же тогда станет их печатать? Сквернейшая история! Впрочем, ночь прекрасна, и самое главное - не быть скотиной. Красота - и сознание, что ты не скотина! Вот и все, да еще, пожалуй, смех - комическая сторона событий! Надо сохранить чувство юмора во что бы то ни стало! И Майкл, замедлив шаги под полуосыпавшимися ветвями платанов, похожими в темноте на перья, пытался найти комическую сторону своего положения. Но ничего не выходило. Очевидно, в любви абсолютно ничего смешного нет. Может быть, он научится не любить ее? Но нет, она держит его в плену. Может быть, она это делает нарочно? Никогда! Флер просто не способна делать то, что делают другие женщины, держать мужей впроголодь и кормить их, когда им бывают нужны платья, меха, драгоценности! Гнусно!
He came in sight of Westminster. Only half-past ten! Suppose he took a cab to Wilfrid's rooms, and tried to have it out with him. It would be like trying to make the hands of a clock move backwards to its ticking. What use in saying: "You love Fleur--well, don't!" or in Wilfrid saying it to him. 'After all, I was first with Fleur,' he thought. Pure chance, perhaps, but fact! Ah! And wasn't that just the danger? He was no longer a novelty to her-- nothing unexpected about him now! And he and she had agreed times without number that novelty was the salt of life, the essence of interest and drama. Novelty now lay with Wilfrid! Lord! Lord! Possession appeared far from being nine points of the law! He rounded-in from the Embankment towards home--jolly part of London, jolly Square; everything jolly except just this infernal complication. Something, soft as a large leaf, tapped twice against his ear. He turned, astonished; he was in empty space, no tree near. Floating in the darkness, a round thing--he grabbed, it bobbed. What? A child's balloon! He secured it between his hands, took it beneath a lamp-post--green, he judged. Queer! He looked up. Two windows lighted, one of them Fleur's! Was this the bubble of his own happiness expelled? Morbid! Silly ass! Some gust of wind--a child's plaything lodged and loosened! He held the balloon gingerly. He would take it in and show it to her. He put his latch-key in the door. Dark in the hall--gone up! He mounted, swinging the balloon on his finger. Fleur was standing before a mirror.	Он подошел к Вестминстеру. Только половина одиннадцатого! Не поехать ли сейчас к Уилфриду и выяснить отношения? Это все равно, что пытаться заставить стрелки часов идти в обратную сторону. Что пользы говорить: "Ты любишь Флер, не надо ее любить". Что пользы, если Уилфрид скажет ему то же самое? "Ведь в конце концов я был первым у Флер", - подумал он. Чистая случайность, но факт! Может, в этом и кроется опасность? Он для нее уже потерял новизну, ничего неожиданного - она в нем не находит. А ведь сколько раз они оба соглашались, что в новизне - вся соль жизни, весь интерес, вся действенность. И новизна теперь в Уилфриде. Да, да! Очевидно, не все сказано тем, что "юридически и фактически" Флер принадлежит ему. Он повернул с набережной домой - чудесная часть Лондона, чудесная площадь; все чудесно, кроме вот этого проклятого осложнения. Что-то мягкое, словно большой лист, дважды коснулось его уха. Он удивленно обернулся: кругом пусто, ни одного дерева. Что-то летает в темноте, что-то круглое; он протянул руку - оно отскочило. Что это? Детский шарик? Он схватил его обеими руками и поднес к фонарю: как будто зеленый. Странно! Он посмотрел наверх. Два окна освещены - одно из них в комнате Флер. Неужели это его собственное счастье воздушным шаром вылетело из дому? Болезненная игра воображения! Вот осел! Просто порыв ветра - детская игрушка отвязалась и улетела! Он осторожно нес шарик. Надо показать Флер. Он открыл дверь. В холле темно - она наверху. Он поднялся, раскачивая шарик на пальце. Флер стояла перед зеркалом.
"What on earth's that?" she said.	- Это еще что у тебя? - удивилась она.
The blood returned to Michael's heart. Curious how he had dreaded its having anything to do with her!	Кровь снова прилила к сердцу Майкла. Смешно, до чего он боялся, что шар имеет какое-нибудь отношение к ней.
"Don't know, darling; fell on my hat--must belong to heaven." And he batted it.	- Не знаю, детка; упал мне на шляпу - наверно, свалился с неба. - И он подбросил шарик.
The balloon floated, dropped, bounded twice, wobbled and came to rest.	Тот взлетел, упал, подпрыгнул два раза, закружился и затих.
"You ARE a baby, Michael. I believe you bought it."	- Какой ты ребенок, Майкл! Я уверена, что ты купил его.
Michael came closer, and stood quite still.	Майкл подошел ближе и остановился.
"My hat! What a misfortune to be in love!"	- Честное слово! Что за несчастье быть влюбленным!
"You think so!"	- Ты так думаешь?
"Il y a toujours un qui baise, et l'autre qui ne tend pas la joue."	- Всегда один целует, а другой не подставляет щеку.
"But I do."	- Но я-то ведь подставляю.
"Fleur!"	- Флер!
Fleur smiled.	Она улыбнулась.
"Baise away."	- Ну, целуй же!
Embracing her, Michael thought: 'She holds me--does with me what she likes; I know nothing of her!'	Обнимая ее, Майкл подумал: "Она держит меня, делает со мной все, что хочет, и я ничего не знаю о ней".
And there arose a small sound--from Ting-a-ling smelling the balloon.	А в углу послышалась тихая возня - это Тинг-а-Линг обнюхивал шарик.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты