THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть вторая)

Все вперед, все вперед,
Отступления нет,
Победа иль смерть

CHAPTER I THE MARK FALLS/I. МАРКА ПАДАЕТ

English	Русский
The state of the world had been getting more and more on Soames' nerves ever since the general meeting of the P. P. R. S. It had gone off with that fatuity long associated by him with such gatherings--a watertight rigmarole from the chairman; butter from two reliable shareholders; vinegar from shareholders not so reliable; and the usual 'gup' over the dividend. He had gone there glum, come away glummer. From a notion once taken into his head Soames parted more slowly than a cheese parts from its mites. Two- sevenths of foreign business, nearly all German! And the mark falling! It had begun to fall from the moment that he decided to support the dividend. And why? What was in the wind? Contrary to his custom, he had taken to sniffing closely the political columns of his paper. The French--he had always mistrusted them, especially since his second marriage--the French were going to play old Harry, if he was not greatly mistaken! Their papers, he noticed, never lost a chance of having a dab at English policy; seemed to think they could always call the tune for England to pipe to! And the mark and the franc, and every other sort of money, falling. And, though in Soames was that which rejoiced in the thought that one of his country's bits of paper could buy a great quantity of other countries' bits of paper, there was also that which felt the whole thing silly and unreal, with an ever-growing consciousness that the P. P. R. S. would pay no dividend next year. The P. P. R. S. was a big concern; no dividend would be a sign, no small one, of bad management. Assurance was one of the few things on God's earth which could and should be conducted without real risk. But for that he would never have gone on the Board. And to find assurance had not been so conducted and that by himself, was-- well! He had caused Winifred to sell, anyway, though the shares had already fallen slightly.	Положение дел все более и более раздражало Сомса особенно после общего собрания пайщиков ОГС. Оно прошло по тому же старому образцу, как проходят все такие собрания: пустая и гладкая - не придерешься! - речь председателя, подмасленная двумя надежными пайщиками и подкисленная выступлением двух менее надежных пайщиков, и, наконец, обычная болтовня по поводу дивидендов. Он пошел на собрание мрачный, вернулся еще мрачнее. Если Сомс что-нибудь себе вбивал в голову, то ему труднее было отделаться от этого, чем сыру отделаться от своего запаха. Почти треть контрактов иностранные, и притом почти все - германские! А марка падает! Марка стала падать с той минуты, как он согласился на выплату дивидендов. А почему? Откуда подул ветер? Против обыкновения. Сомс стал вчитываться в политический отдел своей газеты. Эти французы - он никогда им не доверял, особенно со времени своей второй женитьбы, - эти французы, как видно, собираются валять дурака! Он заметил, что их газеты никогда не упустят случая поддеть политику Англии; кажется, они думают, что Англия будет плясать под их дудку! А марка и франк и всякая прочая валюта продолжает падать! И хотя Сомсу и свойственно было радоваться, что на бумажки его страны можно накупить большое количество бумажек других стран, он понимал, что все это глупо и нереально и что ОГС в будущем году дивидендов не выплатит. ОГС - солидное предприятие; невыплата дивидендов будет явным признаком плохого руководства. Страхование - одно из тех немногих дел на нашей земле, которые можно и нужно вести без всякого риска. Если бы не это, он никогда не вошел бы в правление. И вдруг обнаружить, что страхование велось не так и что он тоже в этом виноват! Как бы то ни было, он заставил Уинифрид продать акции, хотя они уже слегка упали.
"I thought it was such a good thing, Soames," she had said plaintively: "it's rather a bore, losin' money on the shares."	- Я думала, что это такая верная вещь. Сомс, - жаловалась она, - ведь так неприятно терять на акциях!
He had answered without mercy:	Он отрезал беспощадно:
"If you don't sell, you'll lose more."	- Если не продашь, потеряешь больше.
And she had done it. If the Rogers and Nicholases who had followed him into it hadn't sold too--well, it was their look out! He had made Winifred warn them. As for himself, he had nothing but his qualifying shares, and the missing of a dividend or two would not hurt one whose director's fees more than compensated. It was not, therefore, private uneasiness so much as resentment at a state of things connected with foreigners and the slur on his infallibility.	И она послушалась. Если семьи Роджера и Николаев, которые по его совету тоже накупили акций, не продали их - пусть пеняют на себя! Он просил Уинифрид предупредить их. У него самого были только его вступительные акции, и потеря была бы незначительна, так как его директорский оклад вполне компенсировал ее. Личная заинтересованность роли не играла - его просто мучило сознание, что тут замешаны иностранцы и что его непогрешимость поставлена под вопрос.
Christmas had gone off quietly at Mapledurham. He abominated Christmas, and only observed it because his wife was French, and her national festival New Year's Day. One could not go so far as to observe that, encouraging a foreign notion. But Christmas with no child about--he still remembered the holly and snapdragons of Park Lane in his own childhood--the family parties; and how disgusted he had been if he got anything symbolic--the thimble, or the ring--instead of the shilling. They had never gone in for Santa Claus at Park Lane, partly because they could see through the old gentleman, and partly because he was not at all a late thing. Emily, his mother, had seen to that. Yes; and, by the way, that William Gouldyng, Ingerer, had so stumped those fellows at the Heralds' College, that Soames had dropped the enquiry--it was just encouraging them to spend his money for a sentimental satisfaction which did not materialise. That narrow-headed chap, 'Old Mont,' peacocked about his ancestry; all the more reason for having no ancestry to peacock about. The Forsytes and the Goldings were good English country stock--that was what mattered. And if Fleur and her child, if one came, had French blood in them--well, he couldn't help it now.	Рождество он провел спокойно в Мейплдерхеме. Он ненавидел рождество и праздновал его только потому, что жена его была француженка и ее национальным праздником был Новый год. Нечего потакать всяким иностранным обычаям. Но праздновать рождество без детей! Ему вспомнились зеленая хвоя и хлопушки в доме на ПаркЛейн, его детство, семейные вечера. Как он злился, когда получал что-нибудь символическое - кольцо или наперсток вместо шиллинга! Санта-Клауса [16] на Парк-Лейн не признавали отчасти потому, что дети давно "раскусили" старика, отчасти потому, что это было слишком несовременно. Эмили, его мать, не допустила бы этого. Да, кстати: этот Уильям Гоулдинг, ингерер, до того запутал этих людей в Геральдическом управлении, что Сомс прекратил дальнейшие исследования нечего давать им тратить его деньги на сентиментальную прихоть, которая никаких материальных выгод не сулит. Этот узколобый "Старый Монт" хвастает своими предками - тем более имеется оснований не заводить себе предков, чтоб нечем было хвастать. И Форсайты и Голдинги - хорошие коренные английские семьи, а больше ничего не требуется. А если во Флер и в ее ребенке, если только у нее будет ребенок, есть примесь французской крови - что ж, теперь делу не поможешь.
In regard to the coming of a grandchild, Soames knew no more than in October. Fleur had spent Christmas with the Monts; she was promised to him, however, before long, and her mother must ask her a question or two!	В отношении внука Сомс был осведомлен не больше, чем в октябре. Флер провела рождество у Монтов, но обещала скоро приехать к нему. Надо будет заставить мать расспросить ее.
The weather was extremely mild; Soames had even been out in a punt fishing. In a heavy coat he trailed a line for perch and dace, and caught now and then a roach--precious little good, the servants wouldn't eat them, nowadays! His grey eyes would brood over the grey water under the grey sky; and in his mind the mark would fall. It fell with a bump on that eleventh of January when the French went and occupied the Ruhr. He said to Annette at breakfast:	Погода стояла удивительно мягкая. Сомс даже выехал как-то на лодке поудить рыбу. В теплом пальто он стоял с удочкой, ожидая окуней или плотвы покрупнее, но выудил только пескаря - никому не нужен, даже прислуга их нынче не ест. Его серые глаза задумчиво смотрели на серую воду под серым небом, и он мысленно следил за падением марки. Она упала катастрофически одиннадцатого января, когда французы заняли Рур. За завтраком он сказал Аннет:
"Your country's cracked! Look at the mark now!"	- Что выделывают твои соотечественники! Посмотри, как упала марка!
"What do I care about the mark?" she had answered over her coffee. "I care that they shall not come again into my country. I hope they will suffer a little what we have suffered."	- Какое мне дело до марки? - возразила она, наливая себе кофе. - Мне нужно, чтобы они не смели больше нападать на мою родину. Я надеюсь, что они испытают хоть часть тех страданий, которые испытали мы.
"You," said Soames; "you never suffered anything."	- Ты, - сказал Сомс, - ты-то никаких страданий не испытала.
Annette put her hand where Soames sometimes doubted the existence of a heart.	Аннет поднесла руку к тому месту, где должно было находиться ее сердце, в чем Сомс иногда сомневался.
"I suffered here," she said.	- Я испытывала страдания тут, - проговорила она.
"I didn't notice it. You never went without butter. What do you suppose Europe's going to be like now for the next thirty years! How about British trade?"	- Что-то не замечал. Никогда ты не сидела без масла. Что же, по-твоему, будет с Европой в ближайшие тридцать лет? Что будет с британской торговлей?
"We French see before our noses," said Annette with warmth. "We see that the beaten must be kept the beaten, or he will take revenge. You English are so sloppy."	- Мы, французы, смотрим дальше своего носа, - горячо возразила Аннет. - Мы знаем, что побежденных нужно действительно подчинить себе, иначе они начнут мстить. Вы, англичане, такие тряпки!
"Sloppy, are we?" said Soames. "You're talking like a child. Could a sloppy people ever have reached our position in the world?"	- Тряпки? - повторил Сомс. - Говоришь, как ребенок. Разве мы могли бы занять такое положение в мире, если бы были тряпками?
"That is your selfishness. You are cold and selfish."	- Это - от вашего себялюбия. Вы холодны и себялюбивы.
"Cold, selfish and sloppy--they don't go together. Try again."	- Холодны, себялюбивы - и тряпки! Нет, это не подходит. Поищи другое определение.
"Your slop is in your thought and your talk; it is your instinct that gives you your success, and your English instinct is cold and selfish, Soames. You are a mixture, all of you, of hypocrisy, stupidity and egoism."	- Ваша тряпичность - в вашем образе мыслей, в ваших разговорах; но ваш инстинкт обеспечивает вам успех, а вы, англичане, инстинктивно холодны и эгоистичны, Сомс. Вы все - помесь лицемерия, глупости и эгоизма.
Soames took some marmalade.	Сомс взял немного варенья.
"Well," he said, "and what are the French?--cynical, avaricious and revengeful. And the Germans are sentimental, heady and brutal. We can all abuse each other. There's nothing for it but to keep clear. And that's what you French won't do."	- Так, сказал он, - ну, а французы? Циничны, скупы, мстительны. А немцы - сентиментальны, упрямы и грубы. Обругать другого всякий может. Лучше держаться Друг от Друга подальше. А вы, французы, никогда этого не делаете.
Annette's handsome person stiffened.	Статная фигура Аннет надменно выпрямилась.
"When you are tied to a person, as I am tied to you, Soames, or as we French are tied to the Germans, it is necessary to be top dog, or to be bottom dog."	- Когда связан с человеком так, как я связана с тобой, Сомс, или как мы, французы, связаны с немцами, надо быть или хозяином, или подчиненным.
Soames stayed his toast.	Сомс перестал мазать хлеб.
"Do you suppose yourself top dog in this house?"	- А ты себя считаешь хозяином в этом доме?
"Yes, Soames."	- Да, Сомс.
"Oh! Then you can go back to France to-morrow."	- Ах так! Можешь завтра же уезжать во Францию.
Annette's eyebrows rose quizzically.	Брови Аннет иронически поднялись.
"I would wait a little longer, my friend; you are still too young."	- Нет, друг мой, я, пожалуй, подожду, ты все еще слишком молод.
But Soames had already regretted his remark; he did not wish any such disturbance at his time of life, and he said more calmly:	Но Сомс уже пожалел о своем замечании - в свои годы он совсем не хотел таких передряг - и сказал более спокойно:
"Compromise is the essence of any reasonable existence between individuals or nations. We can't have the fat thrown into the fire every few years."	- Компромисс - это сущность всяких разумных отношений и между отдельными людьми и между странами. Нельзя чуть ли не каждый год заново портить себе жизнь.
"That is so English," murmured Annette. "We others never know what you English will do. You always wait to see which way the cat jumps."	- Это так по-английски! - пробормотала Аннет. - Мы ведь никогда не знаем, что вы, англичане, будете делать. Вы всегда ждете, откуда подует ветер.
However deeply sympathetic with such a reasonable characteristic, Soames would have denied it at any ordinary moment--to confess to temporising was not, as it were, done. But, with the mark falling like a cartload of bricks, he was heated to the point of standing by his nature.	Сомс, как ни глубоко он сочувствовал такой характеристике, во всякое другое время обязательно стал бы возражать - неудобно признаться в собственном непостоянстве. Но марка падала, как кирпичи с воза, и он был раздражен до последнего предела.
"And why shouldn't we? Rushing into things that you'll have to rush out of! I don't want to argue. French and English never did get on, and never will."	- А почему бы нам и не выжидать? Зачем бросаться в авантюры, из которых потом не выберешься? Я не желаю спорить. Французы и англичане никогда не ладили между собой и никогда не поладят.
Annette rose.	Аннет встала.
"You speak the truth, my friend. Entente, mais pas cordiale. What are you doing to-day?"	- Ты прав, мой друг. Entente, mais pas cordiale [17]. Что ты сегодня делаешь?
"Going up to town," said Soames glumly. "Your precious Government has put business into Queer Street with a vengeance."	- Еду в город, - хмуро ответил Сомс. - Ваше драгоценное правительство напортило во всех делах так, что дальше идти некуда.
"Do you stay the night?"	- Ты будешь там ночевать?
"I don't know."	- Не знаю.
"Adieu, then, jusqu' au revoir!" And she got up.	- Ну прощай! Всего доброго! - и она вышла из-за стола.
Soames remained brooding above his marmalade--with the mark falling in his mind--glad to see the last of her handsome figure, having no patience at the moment for French tantrums. An irritable longing to say to somebody "I told you so" possessed him. He would have to wait, however, till he found somebody to say it to.	Сомс угрюмо задумался над хлебом с вареньем - падение марки не шло у него из ум? - и был рад, когда изящная фигура Аннет скрылась с глаз: сейчас ему было не до французских фокусов. Ему страшно хотелось сказать комунибудь: "Я же вам говорил!" Но надо подождать, пока найдется, кому сказать.
A beautiful day, quite warm; and, taking his umbrella as an assurance against change, he set out for the station.	Прекрасный день, совсем теплый. И, захватив зонтик, чтобы предотвратить дождь, Сомс отправился на станцию.
In the carriage going up they were talking about the Ruhr. Averse from discussion in public, Soames listened from behind his paper. The general sentiment was surprisingly like his own. In so far as it was unpleasant for the Huns--all right; in so far as it was unpleasant for British trade--all wrong; in so far as love of British trade was active and hate of Huns now passive--more wrong than right. A Francophil remark that the French were justified in making themselves safe at all costs, was coldly received. At Maidenhead a man got in whom Soames connected automatically with disturbance. He had much grey hair, a sanguine face, lively eyes, twisting eyebrows, and within five minutes had asked in a breezy voice whether anyone had heard of the League of Nations. Confirmed in his estimate, Soames looked round the corner of his paper. Yes, that chap would get off on some hobby-horse or other! And there he went! The question--said the newcomer--was not whether the Germans should get one in the eye, the British one in the pocket, or the French one in the heart, but whether the world should get peace and goodwill. Soames lowered his paper. If--this fellow said--they wanted peace, they must sink their individual interests, and think in terms of collective interest. The good of all was the good of one! Soames saw the flaw at once. That might be, but the good of one was not the good of all. He felt that if he did not take care he would be pointing this out. The man was a perfect stranger to him, and no good ever came of argument. Unfortunately his silence amid the general opinion that the League of Nations was 'no earthly,' seemed to cause the newcomer to regard him as a sympathiser; the fellow kept on throwing his eyebrows at him! To put up his paper again seemed too pointed, and his position was getting more and more false when the train ran in at Paddington. He hastened to a cab. A voice behind him said:	В вагоне все говорили о Руре. Сомс терпеть не мог разговаривать с незнакомыми и слушал, прикрывшись газетой. Настроение в публике было до странности похоже на его собственное. Поскольку события причиняли неприятности "гуннам" - их одобряли; поскольку они причиняли неприятности английской торговле - их осуждали; атак как в данный момент любовь к английской торговле была сильнее ненависти к гуннам, события получили совсем отрицательную оценку. Замечание какого-то франкофила насчет того, что французы правы, ограждая себя любой ценой, было принято весьма холодно. В Мейденхеде в вагон вошел новый пассажир, и Сомс сразу понял, что сейчас начнется беспокойство. У пассажира были седые волосы, румяное лицо, живые глаза и подвижные брови, и через пять минут он уже спрашивал всех бодрым голосом, слышали ли они о Лиге наций? Первое впечатление Сомса подтвердилось; он выглянул из-за газеты. Ну ясно, сейчас этот тип оседлает своего конька! Вот, пошел! Суть не в том, объявил новый пассажир, получит ли Германия тумака, Англия - монету, а французы - утешение, а в том, получит ли весь мир спокойную и мирную жизнь. Сомс опустил газету. Если действительно хочешь мира, продолжал пассажир, надо забыть свои личные интересы и думать об интересах всего людского коллектива. Благо всех есть благо каждого. Сомс сразу почуял ошибку. Может быть, и так, но благо одного не всегда будет благом для всех. Он почувствовал, что если не сдержится, он возразит этому человеку. Человек этот - чужой, из споров вообще ничего хорошего не выходит. Но, к несчастью, его молчание среди общих споров о том, что от Лиги наций "толку не дождешься", показалось оратору сочувственным, и этот тип непрестанно подмигивал ему. Спрятаться за газетой было бы слишком подчеркнуто, и положение Сомса становилось все более ложным, пока поезд не остановился у Пэддингтонского вокзала. Он поспешил к такси. Голос за его спиной проговорил:
"Hopeless lot, sir, eh! Glad to see YOU saw my point."	- Безнадежная публика, сэр, правда? Рад, что хоть вы со мной согласились.
"Quite!" said Soames. "Taxi!"	- Конечно, - буркнул Сомс. - Такси!
"Unless the League of Nations functions, we're all for Gehenna."	- Если только Лига наций не будет функционировать, мы все провалимся в преисподнюю.
Soames turned the handle of the cab door.	Сомс повернул ручку дверцы.
"Quite!" he said again. "Poultry!" and got in. He was not going to be drawn. The fellow was clearly a firebrand!	- Конечно, - повторил он. - Полтри, - бросил он шоферу, садясь. Его не поймаешь - этот человек определенно смутьян.
In the cab the measure of his disturbance was revealed. He had said 'Poultry,' an address that 'Forsyte, Bustard and Forsyte' had abandoned two-and-twenty years ago when, merged with 'Cuthcott, Holliday and Kingson,' they became 'Cuthcott, Kingson and Forsyte.' Rectifying the error, he sat forward, brooding. Fall of the mark! The country was sound about it, yes--but when they failed to pay the next dividend, could they rely on resentment against the French instead of against the directors? Doubtful! The directors ought to have seen it coming! That might be said of the other directors, but not of himself--here was a policy that he personally never would have touched. If only he could discuss the whole thing with some one--but old Gradman would be out of his depth in a matter of this sort. And, on arrival at his office, he gazed with a certain impatience at that changeless old fellow, sitting in his swivel chair.	В такси он понял, насколько он расстроен. Он сказал шоферу: "Полтри!" - адрес, который контора "Форсайт, Бастард и Форсайт" переменила двадцать два года назад, когда, слившись с конторой "Кэткот, Холидей и Кингсон", стала называться "Кэткот, Кингсон и Форсайт". Исправив ошибку, он опустил голову в мрачном раздумье. Падение марки! Теперь все понимают, в чем дело, но если ОГС перестанет выплачивать дивиденды - можно ли тогда надеяться, что пайщики будут считать виновниками французов, а не директоров? Сомнительно! Директоры должны были все предвидеть. Впрочем, в этом можно обвинять всех директоров, кроме него: он лично никогда бы не взялся за иностранные дела. Если бы он только мог с кем-нибудь поговорить обо всем! Но старый Грэдмен не поймет его соображений. И, приехав в контору, он с некоторым раздражением посмотрел на старика, неизменно сидящего на своем стуле-вертушке.
"Ah! Mr. Soames, I was hopin' you might come in this morning. There's a young man been round to see you from the P. P. R. S. Wouldn't give his business, said he wanted to see you privately. Left his number on the 'phone."	- А, мистер Сомс, я ждал вас сегодня все утро. Тут вас спрашивал какой-то молодой человек из ОГС. Не хотел сказать, в чем дело, говорит, что хочет видеть вас лично. Он оставил свой номер телефона.
"Oh!" said Soames.	- О! - сказал Сомс.
"Quite a young feller--in the office."	- Совсем юнец, из канцелярии.
"What did he look like?"	- Как он выглядит?
"Nice, clean young man. I was quite favourably impressed--name of Butterfield."	- Очень аккуратный, приятный молодой человек. Произвел на меня вполне хорошее впечатление. Фамилия его Баттерфилд.
"Well, ring him up, and let him know I'm here." And going over to the window, he stood looking out on to a perfectly blank wall.	- Ну, позвоните ему, скажите, что я здесь, - и, подойдя к окну. Сомс уставился на совершенно пустую стену напротив.
Suited to a sleeping partner, his room was at the back, free from disturbance. Young man! The call was somewhat singular! And he said over his shoulder:	Так как он не принимал активного участия в делах конторы, кабинет его был расположен далеко, чтоб никто не мешал. Молодой человек! Странное посещение! И он бросил через плечо:
"Don't go when he comes, Gradman, I know nothing of him."	- Не уходите, когда он явится, Грэдмен, я о нем ничего не знаю.
The world changed, people died off, the mark fell, but Gradman was there--embodiment, faithful and grey, of service and integrity--an anchor.	Мир меняется, люди умирают, марка падает, но Грэдмен всегда тут - седой, верный; воплощенная преданность и надежная опора, настоящий якорь.
Gradman's voice, grating, ingratiating, rose.	Послышался скрипучий, вкрадчивый голос Грэдмена:
"This French news--it's not nice, Mr. Soames. They're a hasty lot. I remember your father, Mr. James, coming into the office the morning the Franco-Prussian war was declared--quite in his prime then, hardly more than sixty, I should say. Why, I recall his very words: 'There,' he said, 'I told them so.' And here they are--at it still. The fact is, they're cat and dog."	- Эти французские дела - нехорошо, сэр. Горячая публика. Я помню, как ваш батюшка, мистер Джемс, пришел в тот день, как была объявлена франко-прусская война, - он совсем еще был молодым, лет шестьдесят, не больше, Я точно помню его слова: "Ну вот, - сказал он, - я так и знал". И до сей поры ничего не изменилось. Ведь немцы и французы - что собака с кошкой.
Soames, who had half turned, resumed his contemplation of a void. Poor old Gradman dated! What would he say when he heard that they had been insuring foreign business?	Сомс, который повернулся было к Грэдмену, снова уставился в пустую стену. Бедный старик Грэдмен совсем устарел! Что бы он сказал, если бы узнал, что Сомс принимает участие в страховании иностранных контрактов?
Stimulated by the old-time quality of Gradman's presence, his mind ranged with sudden freedom. He himself had another twenty years, perhaps. What would he see in that time? Where would old England be at the end of it? 'In spite of the papers, we're not such fools as we look,' he thought. 'If only we can steer clear of flibberty-gibberting, and pay our way!'	Оттого, что перед ним сидел старый, верный Грэдмен, ему как-то легче стало думать о будущем. Сам он, возможно, проживет еще лет двадцать. Что он увидит за это время? Какой станет старая Англия к концу этого срока? "Что бы ни говорили газеты, мы не так глупы, как кажется, - подумал он. - Только бы нам суметь удержаться от всякой наносной чуши и идти своим путем".
"Mr. Butterfield, sir."	- Мистер Баттерфилд, сэр!
H'm! The young man had been very spry. Covered by Gradman's bluff and greasy greeting, he "took a lunar," as his Uncle Roger used to call it. The young fellow, in a neat suit, a turndown collar, with his hat in his hand, was a medium modest-looking chap. Soames nodded.	Гм! Юноша, видно, поторопился. Под прикрытием добродушно-вкрадчивых приветствий Грэдмена Сомс "произвел разведку", как выражался его дядя Роджер. Аккуратно одет, отложной воротничок, шляпу держит в руке - совсем обыкновенный, скромный малый. Сомс слегка кивнул ему.
"You want to see me?"	- Вы хотели меня видеть?
"Alone, if I might, sir."	- Наедине, сэр, если разрешите.
"Mr. Gradman here is my right-hand man."	- Мистер Грэдмен - моя правая рука.
Gradman's voice purred gratingly:	Голос Грэдмена ласково заскрипел:
"You can state your business. Nothing goes outside these walls, young man."	- Можете излагать ваше дело. За эти стены ничего не выносится, молодой человек.
"I'm in the office of the P.P.R.S., sir. The fact is, accident has just put some information in my hands, and I'm not easy in my mind. Knowing you to be a solicitor, sir, I preferred to come to you, rather than go to the chairman. As a lawyer, would you tell me: Is my first duty to the Society, being in their employ?"	- Я служу в конторе ОГС, сэр. Дело в том, что я случайно получил некоторые сведения, и теперь у меня неспокойно на душе. Зная, что вы адвокат, сэр, я предпочел обратиться к вам, а не к председателю. Скажите мне как юрист: должен ли я, как служащий Общества, всегда в первую очередь считаться с его интересами?
"Certainly," said Soames.	- Разумеется, - сказал Сомс.
"I don't like this job, sir, and I hope you'll understand that I'm not here for any personal motive--it's just because I feel I ought to."	- Мне неприятно это дело, сэр, и вы, надеюсь, поверите, что я пришел не по личным причинам, а просто из чувства долга.
Soames regarded him steadily. Though large and rather swimming, the young man's eyes impressed him by their resemblance to a dog's.	Сомс пристально посмотрел на него. Большие влажные глаза юноши казались ему похожими на глаза преданной собаки.
"What's it all about?" he said.	- А в чем дело? - спросил он.
The young man moistened his lips.	Баттерфилд облизнул сухие губы.
"The insurance of our German business, sir."	- Дело в страховании наших германских контрактов, сэр.
Soames pricked his ears, already slightly pointed by Nature.	Сомс насторожил уши, и без того слегка торчащие кверху.
"It's a very serious matter," the young man went on, "and I don't know how it'll affect me, but the fact is, this morning I overheard a private conversation."	- Дело очень серьезное, - продолжал молодой человек, - и я не знаю, как это отразится на мне, но должен сказать, что я сегодня утром подслушал частный разговор.
"Oh!" said Soames.	- О-о, - протянул Сомс.
"Yes, sir. I quite understand your tone, but the very first words did it. I simply couldn't make myself known after hearing them. I think you'll agree, sir."	- Да, сэр. Вполне понимаю вас, но после первых же слов я должен был слушать. Я просто не мог выдать себя после того, как услышал их. Я думаю, что вы согласитесь, сэр.
"Who were the speakers?"	- А кто говорил?
"The manager, and a man called Smith--I fancy by his accent his name's a bit more foreign--who's done most of the agenting for the German business."	- Наш директор-распорядитель и некий Смит - судя по акценту, его фамилия, наверно, звучит несколько иначе. Он один из главных агентов по нашим германским делам.
"What were the words?" said Soames.	- Что же они говорили? - спросил Сомс.
"Well, sir, the manager was speaking, and then this Smith said: 'Quite so, Mr. Elderson, but we haven't paid you a commission on all this business for nothing; if the mark goes absolutely phut, you will have to see that your Society makes it good for us!'"	- Видите ли, сэр, директор что-то говорил, а потом этот Смит сказал: "Все это так, мистер Элдерсон, но мы не зря платили вам комиссионные; если марка окончательно лопнет, вам уж придется постараться, чтобы ваше Общество нас выручило".
The intense longing, which at that moment came on Soames to emit a whistle, was checked by sight of Gradman's face. The old fellow's mouth had opened in the nest of his grizzly short beard; his eyes stared puglike, he uttered a prolonged:	Сомсом овладело острое желание свистнуть, но его остановило лицо Грэдмена: у старика отвалилась нижняя челюсть, заросшая короткой седой бородой, и он растерянно протянул:
"A-ow!"	- О-о!
"Yes," said the young man, "it was a knock-out!"	- Да, - сказал молодой человек, - это был номер!
"Where were you?" asked Soames, sharply.	- Где вы были? - резко спросил Сомс.
"In the lobby between the manager's room and the board room. I'd just come from sorting some papers in the boardroom, and the manager's door was open an inch or so. Of course I know the voices well."	- В коридоре, между кабинетом директора и конторой. Я только что разобрал бумаги в конторе и шел с ними, а дверь кабинета была приоткрыта пальца на два. Конечно, я сразу узнал голоса.
"What after?"	- Дальше?
"I heard Mr. Elderson say, 'H'ssh! Don't talk like that!' and I slipped back into the board room. I'd had more than enough, sir, I assure you."	- Я услышал, как мистер Элдерсон сказал: "Тс-с, не говорите об этом", - и я поскорей юркнул обратно в контору. С меня было достаточно, уверяю вас, сэр!
Suspicion and surmise clogged Soames' thinking apparatus. Was this young fellow speaking the truth? A man like Elderson--the risk was monstrous! And, if true, what was the directors' responsibility? But proof--proof? He stared at the young man, who looked upset and pale enough, but whose eyes did not waver. Shake him if he could! And he said sharply:	Подозрение и догадки совершенно сбили Сомса с толку. Правду ли говорил этот юнец? Такой человек, как Элдерсон... чудовищный риск! А если это правда - в какой мере ответственны директоры? Но доказательства, доказательства?! Он посмотрел на клерка: тот был бледен и расстроен, но стойко выдержал его взгляд. Встряхнуть бы его хорошенько! И он строго сказал:
"Now mind what you're saying! This is most serious!"	- Вы понимаете, что говорите? Дело в высшей степени серьезное!
"I know that, sir. If I'd consulted my own interest, I'd never have come here. I'm not a sneak."	- Я знаю, сэр. Если бы я думал о себе, я бы ни за что к вам не пришел. Я не доносчик.
The words rang true, but Soames did not drop his caution.	Как будто говорит правду! Но осторожность не покидала Сомса.
"Ever had any trouble in the office?"	- У вас были когда-нибудь неприятности по службе?
"No, sir, you can make enquiry. I've nothing against Mr. Elderson, and he's nothing against me."	- Никогда, сэр, можете справиться. Я ничего не имею против мистера Элдерсона, и он ничего не имеет против меня.
Soames thought suddenly: 'Good heavens! He's shifted it on to me, and in the presence of a witness! And I supplied the witness!'	Сомс внезапно подумал: "О черт, теперь он все это свалил на меня! Да еще при свидетеле! И я сам оставил этого свидетеля!"
"Have you any reason to suppose," he said, "that they became aware of your being there?"	- Имеете ли вы основания предполагать, что они заметили ваше присутствие? - спросил он.
"They couldn't have, I think."	- Не думаю, сэр, они не могли заметить.
The implications of this news seemed every second more alarming. It was as if Fate, kept at bay all his life by clever wrist-work, had suddenly slipped a thrust under his guard. No good to get rattled, however--must think it out at leisure!	Запутанность положения с каждой секундой росла, как будто рок, с которым Сомс умело фехтовал всю свою жизнь, внезапно нанес ему удар исподтишка. Однако нечего терять голову, надо все спокойно обдумать.
"Are you prepared, if necessary, to repeat this to the Board?"	- Вы готовы, если нужно, повторить это перед правлением?
The young man pressed his hands together.	Молодой человек стиснул руки.
"Well, sir, I'd much rather have held my tongue; but if you decide it's got to be taken up, I suppose I must go through with it now. I'm sure I hope you'll decide to leave it alone; perhaps it isn't true--only why didn't Mr. Elderson say: 'You ruddy liar!'?"	- Право, сэр, лучше бы я молчал, но раз вы считаете, что надо, что ж делать - придется. А может, лучше, если вы решите оставить это дело в покое; может быть, все это вообще неправда... Но тогда почему мистер Элдерсон не сказал ему: "Это наглая ложь!"
Exactly! Why didn't he? Soames gave a grunt of intense discomfort.	Вот именно! Почему он смолчал? Сомс недовольно проворчал что-то невнятное.
"Anything more?" he said.	- Что еще скажете? - спросил он.
"No, sir."	- Ничего, сэр.
"Very well. You've not told anyone?"	- Отлично. Кому-нибудь говорили об этом?
"No, sir."	- Никому, сэр.
"Then don't, and leave it to me."	- И не надо, предоставьте это мне.
"I'll be only too happy to, sir. Good-morning!"	- Очень охотно, сэр, конечно. Всего хорошего!
"Good-morning!"	- Всего хорошего!
No--very bad morning! No satisfaction whatever in this sudden fulfilment of his prophetic feeling about Elderson. None!	Нет, хорошего мало! И ни малейшего удовлетворения от того, что его пророчество относительно Элдерсона сбылось. Ни малейшего!
"What d'you think of that young fellow, Gradman? Is he lying?"	- Что скажете об этом юнце, Грэдмен? Лжет он или нет?
Thus summoned, as it were, from stupor, Gradman thoughtfully rubbed a nose both thick and shining.	Грэдмен, выведенный этими словами из оцепенения, задумчиво потер свой толстый лоснящийся нос.
"It's one word against another, Mr. Soames, unless you get more evidence. But I can't see what the young man has to gain by it."	- Как сказать, мистер Сомс, надо бы получить больше доказательств. Но я не знаю, какой смысл этому человеку лгать?
"Nor I; but you never know. The trouble will be to get more evidence. Can I act without it?"	- И я не знаю. Впрочем, все возможно. Самое трудное - достать еще доказательства. Разве можно действовать без доказательств?
"It's delicate," said Gradman. And Soames knew that he was thrown back on himself. When Gradman said a thing was delicate, it meant that it was the sort of matter on which he was accustomed to wait for orders--presumptuous even to hold opinion! But had he got one? Well, one would never know! The old chap would sit and rub his nose over it till Kingdom Come.	- Да, дело щекотливое, - сказал Грэдмен. И Сомс понял, что он предоставлен самому себе. Когда Грэдмен говорил, что "дело щекотливое", - это значило обычно, что он просто будет ждать распоряжений и считает даже вне своей компетенции иметь какое-либо мнение. Да и есть ли у него свое мнение? Ведь из него ничего не вытянуть. Будет тут сидеть и тереть нос до второго пришествия.
"I shan't act in a hurry," he said, almost angrily: "I can't see to the end of this."	- Я торопиться не стану, - сердито проговорил Сомс. - Мало ли что еще может случиться!
Every hour confirmed that statement. At lunch the tape of his city club showed the mark still falling--to unheard-of depths! How they could talk of golf, with this business on his mind, he could not imagine!	Его слова подтверждались с каждым часом. За завтраком, в своем клубе в Сити, он узнал, что марка упала. Неслыханно упала! Как это люди еще могут болтать о гольфе, когда он поглощен таким делом, - просто трудно себе представить!
"I must go and see that fellow," he said to himself. "I shall be guarded. He may throw some light." He waited until three o'clock and repaired to the P. P. R. S.	"Надо поговорить с этим типом, - подумал он. - Я буду настороже, может быть, он прольет свет на эту историю". Он подождал до трех часов и отправился в ОГС.
Reaching the office, he sought the Board room. The chairman was there in conference with the manager. Soames sat down quietly to listen; and while he listened he watched that fellow's face. It told him nothing. What nonsense people talked when they said you could tell character from faces! Only a perfect idiot's face could be read like that. And here was a man of experience and culture, one who knew every rope of business life and polite society. The hairless, neat features exhibited no more concern than the natural mortification of one whose policy had met with such a nasty knock. The drop of the mark had already wiped out any possible profit on the next half-year. Unless the wretched thing recovered, they would be carrying a practically dead load of German insurance. Really it was criminal that no limit of liability had been fixed! How on earth could he ever have overlooked that when he came on the Board? But he had only known of it afterwards. And who could have foreseen anything so mad as this Ruhr business, or realised the slack confidence of his colleagues in this confounded fellow? The words "gross negligence" appeared 'close up' before his eyes. What if an action lay against the Board! Gross negligence! At his age and with his reputation! Why! The thing was plain as a pikestaff; for omitting a limit of liability this chap had got his commission! Ten per cent, probably, on all that business--he must have netted thousands! A man must be in Queer Street indeed to take a risk like that! But conscious that his fancy was running on, Soames rose, and turned his back. The action suggested another. Simulate anger, draw some sign from that fellow's self-control! He turned again, and said pettishly:	Приехав в контору, он сразу прошел в кабинет правления. Председатель беседовал с директором-распорядителем. Сомс тихо сел и стал слушать и, слушая, разглядывал лицо Элдерсона. Оно ничего ему не говорило. Какую чепуху болтают - будто можно по лицу определить характер человека! Только лицо совершенного дурака - открытая книга. А здесь был человек опытный, культурный, знавший каждую пружинку деловой жизни и светских отношений. Его лицо, бритое и сухое, выражало огорчение, обиду, но не больше, чем лицо любого человека, чья политика потерпела бы такой крах. Падение марки погубило всякую надежду на дивиденды в течение ближайшего полугодия. Если только эта несчастная марка не поднимется - германские страховки будут лежать на Обществе мертвым грузом. Право же, настоящим преступлением было не ограничить ответственность. Каким образом, черт возьми, мог он упустить это, когда вступил в правление? Правда, узнал он обо всем этом много позже. Да и кто мог предвидеть такую сумасшедшую историю, как события в Руре, кто мог думать, что его коллеги по правлению так доверятся этому проклятому Элдерсону? Слова "преступная халатность" появились перед глазами Сомса крупным планом. Что если против правления будет возбуждено дело? Преступная халатность! В его годы, с его репутацией! Ясно как день: за то, что этот тип не ограничил ответственности, он получил комиссию. Наверно, процентов десять на круг; должно быть, заработал не одну тысячу! Право, человек должен дойти до крайности, чтобы рискнуть на такое дело. Но, видя, что фантазия у него начала разыгрываться, Сомс встал и повернул к двери. Надо было еще что-то сделать симулировать гнев, сбить самообладание с этого человека. Он резко обернулся и раздраженно проговорил:
"What on earth were you about, Mr. Manager, when you allowed these contracts to go through without limit of liability? A man of your experience! What was your motive?"	- О чем же вы, собственно говоря, думали, господин директор-распорядитель, когда заключали страховки без ограничения ответственности? И такой опытный человек, как вы! Какие у вас на это были мотивы?
A slight narrowing of the eyes, a slight compression of the lips. He had relied on the word 'motive,' but the fellow passed it by.	И Сомс подчеркнул это слово, пристально глядя на Элдерсона, поджав губы и сузив глаза. Но тот пропустил намек.
"For such high premiums as we have been getting, Mr. Forsyte, a limited liability was not possible. This is a most outrageous development, and I'm afraid it must be considered just bad luck."	- При тех высоких процентах, какие мы получали, мистер Форсайт, не могло быть и речи об ограничении ответственности. Правда, положение дел сейчас весьма тяжелое, но что же делать - не повезло!
"Unfortunately," said Soames, "there's no such thing as luck in properly regulated assurance, as we shall find, or I'm much mistaken. I shouldn't be surprised if an action lay against the Board for gross negligence!"	- К сожалению, при правильно поставленной страховой работе не может быть и речи о "везенье" или "невезенье", и, если я не ошибаюсь, нам скоро это докажут. Я не удивлюсь, если нам будет брошено обвинение в преступной халатности.
That had got the chairman's goat!--Got his goat? What expressions they used nowadays! Or did it mean the opposite? One never knew! But as for Elderson--he seemed to Soames to be merely counterfeiting a certain flusteration. Futile to attempt to spring anything out of a chap like that. If the thing were true, the fellow must be entirely desperate, prepared for anything and everything. And since from Soames the desperate side of life--the real holes, the impossible positions which demand a gambler's throw--had always been carefully barred by the habits of a prudent nature, he found it now impossible to imagine Elderson's state of mind, or his line of conduct if he were guilty. For all he could tell, the chap might be carrying poison about with him; might be sitting on a revolver like a fellow on the film. The whole thing was too unpleasant, too worrying for words. And without saying any more he went away, taking nothing with him but the knowledge that their total liability on this German business, with the mark valueless, was over two hundred thousand pounds. He hastily reviewed the fortunes of his co-directors. Old Fontenoy was always in low water; the chairman a dark horse; Mont was in land, land right down in value, and mortgaged at that; old Cosey Mothergill had nothing but his name and his director's fees; Meyricke must have a large income, but light come, light go, like most of those big counsel with irons in many fires and the certainty of a judgeship. Not a really substantial man among the lot, except himself! He ploughed his way along, head down.	Ага, задело! И председатель ежится! Впрочем, Сомсу показалось, что Элдерсон только притворяется слегка огорченным. Бесполезно даже пробовать чего-нибудь добиться от такого типа. Если вся эта история - правда, то Элдерсон, вероятно, просто в безвыходном положении и готов на все. Но так как все, что могло привести человека в отчаяние, - все по-настоящему безвыходные положения, все немыслимые ситуации, требующие риска, - Сомс всегда тщательно устранял из своей жизни, он не мог даже представить себе душевное состояние Элдерсона, не мог представить себе его линию поведения, если он был действительно виновен. Этот тип, по мнению Сомса, был способен на все: у него и яд может быть припасен, и револьвер в кармане, как у героя экрана. Но все это до того неприятно, до того беспокойно просто слов нет! И Сомс молча вышел, только и узнав, что теперь, когда марка обесценена, их дефицит по этим германским контрактам составляет свыше двухсот тысяч фунтов. Он мысленно перебирал состояния своих содиректоров. Старый Фотеной всегда в стесненных обстоятельствах; председатель - "темная лошадка"; состояние Монта - в земле, а земля сейчас не в цене, к тому же его имение заложено. У этой старой мямли Мозергилла ничего, кроме имени и директорского жалованья, нет. У Мэйрика, верно, большие доходы, но при больших доходах и расходы большие, как у всех этих крупных адвокатов, которые служат и нашим и вашим и уверены, что их ждет должность судьи. Ни одного по-настоящему солидного человека, кроме него самого! Сомс медленно шел, тяжело шагая, опустив голову.
Public companies! Preposterous system! You had to trust somebody, and there you were! It was appalling!	Акционерные общества! Нелепая система! Приходится кому-то доверять все дела - и вот вам! Ужасно!
"Balloons, sir--beautiful colours, five feet circumference. Take one, gentleman!"	- Шарики, сэр, разноцветные шарики, пять футов в окружности. Возьмите шарик, джентльмен!
"Good gad!" said Soames. As if the pricked bubble of German business were not enough!	- О боги! - сказал Сомс. Как будто ему мало было лопнувших, как пузырь, германских дел!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты