THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть первая)

CHAPTER XII FIGURES AND FACTS/XII. ЦИФРЫ И ФАКТЫ

English	Русский
With the exception of old Fontenoy--in absence as in presence ornamental--the Board was again full; Soames, conscious of special ingratiation in the manner of 'that chap' Elderson, prepared himself for the worst. The figures were before them; a somewhat colourless show, appearing to disclose a state of things which would pass muster, if within the next six months there were no further violent disturbances of currency exchange. The proportion of foreign business to home business was duly expressed in terms of two to seven; German business, which constituted the bulk of the foreign, had been lumped--Soames noted--in the middle section, of countries only half bankrupt, and taken at what might be called a conservative estimate.	Кроме старого лорда Фонтеноя, блиставшего своим отсутствием, как блистал, бывало, своим присутствием, правление собралось в полном составе. Заметив, что "этот тип", Элдерсон, как-то особенно лебезит. Сомс приготовился к неприятностям. Цифры лежали перед ним - довольно бесцветные данные о состоянии дел, которые были бы приемлемы только в том случае, если бы в ближайшие полгода положение с валютой не изменилось. Отношение иностранных контрактов к отечественным определялось как 2:7. Германия, контракты которой составляли главную массу иностранных дел, попала, как заметил Сомс, в категорию лишь наполовину разоренных стран. Итоги были выведены достаточно осторожно.
During the silence which reigned while each member of the Board digested the figures, Soames perceived more clearly than ever the quandary he was in. Certainly, these figures would hardly justify the foregoing of the dividend earned on the past year's business. But suppose there were another Continental crash and they became liable on the great bulk of their foreign business, it might swamp all profits on home business next year, and more besides. And then his uneasiness about Elderson himself--founded he could not tell on what, intuitive, perhaps silly.	Пока члены правления в полном молчании переваривали цифры, Сомс яснее, чем когда-либо, видел, в какой он попал переплет. Конечно, эти цифры вряд ли могут оправдать задержку дивидендов, полученных от операций прошлого года. Но предположим, что на континенте опять произойдет катастрофа и им придется отвечать по всем их иностранным контрактам? Ведь это поглотит все прибыли дел отечественных, а может, и больше. И потом еще эта неприязнь по отношению к самому Элдерсону - неизвестно, на чем она основана: то ли интуиция, то ли просто блажь.
"Well, Mr. Forsyte," the chairman was speaking; "there are the figures. Are you satisfied?"	- Ну, вот и цифры, мистер Форсайт, - заговорил председатель. - Вы удовлетворены?
Soames looked up; he had taken a resolution.	Сомс взглянул на него; он принял твердое решение.
"I will agree to this year's dividend on condition that we drop this foreign business in future, lock, stock and barrel."	- Я соглашусь на выплату дивидендов этого года с условием, что мы на будущее время решительно и категорически откажемся от этих иностранных дел.
The manager's eyes hard and bright, met his, then turned towards the chairman.	Взгляд директора-распорядителя, пронзительный и холодный, остановился на нем и потом обратился на председателя.
"That appears to savour of the panicky," he said; "the foreign business is responsible for a good third of our profit this year."	- Это пахнет паникой, - проговорил он, - иностранные дела дали нам добрую треть доходов этого года.
The chairman seemed to garner the expressions of his fellow- directors, before he said:	Прежде чем ответить, председатель посмотрел на выражение лица каждого из членов правления.
"There is nothing in the foreign situation at the moment, Mr. Forsyte, which gives particular cause for alarm. I admit that we should watch it closely--"	- В настоящий момент положение за границей не дает никаких оснований бить тревогу, мистер Форсайт. Я согласен, что нам надо внимательно следить за ним...
"You can't," interjected Soames. "Here we are four years from the Armistice, and we know no more where we stand than we did then. If I'd realised our commitment to this policy, I should never have come on the Board. We must drop it."	- Вы не имеете возможности это делать, - прервал Сомс. - Прошло четыре года со дня заключения мира, и мы знаем не больше, чем тогда. Если бы я знал, что Общество имеет отношение к этим делам, я никогда не вошел бы в правление. Надо это прекратить.
"Rather an extreme view. And hardly a matter we can decide in a moment."	- Довольно резкое мнение. И, пожалуй, трудно будет сейчас что-нибудь решить.
The murmur of assent, the expression, faintly ironical, of 'that chap's' lips, jolted the tenacity in Soames.	Ропот одобрения, чуть ироническая улыбка на губах "этого типа" еще больше укрепили упорство Сомса.
"Very well! Unless you're prepared to tell the shareholders in the report that we are dropping foreign business, you drop me. I must be free to raise the question myself at the general meeting."	- Отлично! Если вы не согласны объявить пайщикам, что мы прекращаем всякие дела с заграницей, я выхожу из правления. Я должен иметь полную возможность поднять этот вопрос на общем собрании.
He did not miss the shift and blink in the manager's eyes. That shot had gone home!	Он заметил беспокойный косой взгляд директора-распорядителя. Ага, попал не в бровь, а в глаз!
The Chairman said:	Председатель заговорил:
"You put a pistol to our heads."	- Вы приставили нам револьвер к виску.
"I am responsible to the shareholders," said Soames, "and I shall do my duty by them."	- Я отвечаю перед пайщиками, - ответил Сомс, - и я выполню свой долг по отношению к ним.
"So we all are, Mr. Forsyte; and I hope we shall all do our duty."	- Мы все ответственны, мистер Форсайт, и я надеюсь, что все мы исполним свой долг.
"Why not confine the foreign business to the small countries--their currency is safe enough?"	- Отчего бы не ограничить иностранные контракты малыми странами? Их валюта достаточно устойчива.
'Old Mont,' and his precious 'ring!'	"Старый Монт" со своим драгоценным "рингом"!
"No," said Soames, "we must go back to safety."	- Нет, - отрезал Сомс, - надо вернуться к надежным делам.
"Splendid isolation, Forsyte?"	- Гордое одиночество, Форсайт, а?
"Meddling was all very well in the war, but in peace--politics or business--this half-and-half interference is no good. We can't control the foreign situation."	- Вмешиваться можно было во время войны, а в мирное время, будь то в политике или в делах, это полувмешательство ни к чему не ведет. Мы не можем контролировать положение дел за границей.
He looked around him, and was instantly conscious that with those words he had struck a chord. 'I'm going through with this!' he thought.	Он посмотрел на окружающих и сразу увидел, что этими словами он задел какую-то струну. "Кажется, пройдет!" - подумал он.
"I should be glad, Mr. Chairman"--the manager was speaking--"if I might say a word. The policy was of my initiation, and I think I may claim that it has been of substantial benefit to the Society so far. When, however, a member of the Board takes so strong a view against its continuance, I certainly don't press the Board to continue it. The times ARE uncertain, and a risk, of course, is involved, however conservative our estimates."	- Я буду очень рад, господин председатель, - заговорил директор-распорядитель, - если вы мне разрешите сказать несколько слов. Дело было начато по моей инициативе, и я могу утверждать, как я полагаю, что до сих пор оно принесло Обществу значительную выгоду. Но если один из членов правления столь резко возражает против этих дел, я, разумеется, не буду настаивать, чтобы правление продолжало вести их. Время сейчас действительно ненадежное, и, конечно, мы несколько рискуем, даже при столь осторожных оценках, как у нас.
'Now why?' thought Soames: 'What's he ratting for?'	"Что такое? - подумал Сомс. - Куда он гнет?"
"That's very handsome of you, Elderson; Mr. Chairman, I think we may say that is very handsome of our manager."	- Это очень благородно с вашей стороны, Элдерсон. Господин председатель, я полагаю, что мы можем отметить, как это благородно со стороны нашего директора-распорядителя.
Old Dosey Cosey! Handsome! The old woman!	Ага, эта старая мямля! "Благородно"! Старая баба!
The Chairman's rather harsh voice broke a silence.	Резкий голос председателя нарушил молчание:
"This is a very serious point of policy. I should have been glad to have Lord Fontenoy present."	- Речь идет об очень серьезном вопросе, о всей нашей политике. Я считал бы необходимым присутствие лорда Фонтеноя.
"If I am to endorse the report," said Soames shortly, "it must be decided to-day. I have made up my mind. But please yourselves."	- Если вы хотите, чтобы я подписал отчет, - резко сказал Сомс, - то решение надо принять сегодня. Я остаюсь при своем убеждении. А вы поступайте, как вам будет угодно.
He threw in those last three words from a sort of fellow feeling-- it was unpleasant to be dragooned! A moment's silence, and then discussion assumed that random volubility which softens a decision already forced on one.	Он бросил последнюю фразу из сочувствия к остальным - все-таки неприятно, когда вас к чему-то принуждают! Наступило минутное молчание, и тотчас все стали обсуждать вопрос с тем намеренным многословием, которым пытаются смягчить уже навязанное решение.
A quarter of an hour thus passed before the Chairman said:	Прошло четверть часа, прежде чем председатель объявил:
"We are agreed then, gentlemen, that the report shall contain the announcement that, in view of Continental uncertainty, we are abandoning foreign risks for the present."	- Итак, мы постановили, господа, объявить в отчете, что ввиду неустойчивого положения на континенте мы пока прекращаем страхование иностранных контрактов.
Soames had won. Relieved and puzzled, he walked away alone.	Сомс победил. Он вышел из зала успокоенный, но растерянный.
He had shown character; their respect for him had gone up, he could see; their liking for him down, if they'd ever had any--he didn't know! But why had Elderson veered round? He recalled the shift and blink of the fellow's steely eyes at the idea of the question being raised at the general meeting.	Да, он выдержал характер; их уважение к нему явно возросло; их приязнь - если она вообще существовала - явно уменьшилась. Но почему Элдерсон так изворачивался? Сомс вспомнил беспокойный косой взгляд стальных глаз директора при намеке на то, что вопрос будет поднят на общем собрании.
That had done it! But why? Were the figures faked? Surely not! That would be too difficult, in the face of the accountants. If Soames had faith, it was in chartered accountants. Sandis and Jevon were tip-top people. It couldn't be that! He glanced up from the pavement. The dome of St. Paul's was dim already in evening sky--nothing to be had out of it! He felt badly in need of some one to talk to; but there was nobody; and he quickened his pace among the hurrying crowd. His hand, driven deep into his overcoat pocket, came into sudden contact with some foreign sticky substance. 'Gracious!' he thought: 'those things!' Should he drop them in the gutter? If only there were a child he could take them home to! He must get Annette to speak to Fleur. He knew what came of bad habits from his own experience of long ago. Why shouldn't he speak to her himself? He was staying the night there! But there came on him a helpless sense of ignorance. These young people! What did they really think and feel? Was old Mont right? Had they given up interest in everything except the moment, abandoned all belief in continuity, and progress? True enough that Europe was in Queer Street. But look at the state of things after the Napoleonic Wars. He couldn't remember his grandfather 'Superior Dosset,' the old chap had died five years before he was born, but he perfectly remembered how Aunt Ann, born in 1799, used to talk about "that dreadful Bonaparte--we used to call him Boney, my dear;" of how her father could get eight or ten per cent. for his money; and of what an impression 'those Chartists' had made on Aunts Juley and Hester, and that was long afterwards. Yet, in spite of all that, look at the Victorian era--a golden age, things worth collecting, children worth having! Why not again! Consols had risen almost continuously since Timothy died. Even if Heaven and Hell had gone, they couldn't be the reason; none of his uncles had believed in either, and yet had all made fortunes, and all had families, except Timothy and Swithin. No! It couldn't be the want of Heaven and Hell! What, then, was the reason of the change--if change there really were? And suddenly it was revealed to Soames. They talked too much--too much and too fast! They got to the end of interest in this and that and the other. They ate life and threw away the rind, and--and--. By the way, he must buy that picture of George's! . . . Had these young folk more mind than his own generation? And if so--why? Was it diet? That lobster cocktail Fleur had given him the Sunday before last. He had eaten the thing--very nasty! But it hadn't made him want to talk. No! He didn't think it could be diet. Besides--Mind! Where were the minds now that equalled the Victorians--Darwin, Huxley, Dickens, Disraeli, even old Gladstone? Why, he remembered judges and advocates who seemed giants compared with those of the present day, just as he remembered that the judges of James his father's youth had seemed giants to James compared with those of Soames' prime. According to that, mind was steadily declining. It must be something else. There was a thing they called psycho-analysis, which so far as he could understand attributed people's action not to what they ate at breakfast, or the leg they got out of bed with, as in the good old days, but to some shock they had received in the remote past and entirely forgotten. The subconscious mind! Fads! Fads and microbes! The fact was this generation had no digestion. His father and his uncles had all complained of liver, but they had never had anything the matter with them--no need of any of these vitamins, false teeth, mental healing, newspapers, psycho-analysis, spiritualism, birth control, osteopathy, broadcasting, and what not. 'Machines!' thought Soames. 'That's it--I shouldn't wonder!' How could you believe in anything when everything was going round so fast? When you couldn't count your chickens--they ran about so? But Fleur had got a good little head on her! 'Yes,' he mused, 'and French teeth, she can digest anything. Two years! I'll speak to her before she gets the habit confirmed. Her mother was quick enough about it!' And perceiving the Connoisseurs' Club in front of him, he went in.	Это его задело! Но почему? Неужели он подделал цифры? Не может быть! Слишком трудно было бы обмануть бухгалтеров. Если Сомс кому-нибудь верил, так это бухгалтерам. Сэндис и Дживон - неподкупные люди. Нет, не то! Он поднял глаза. Купол св. Павла уже призрачно затуманился на вечереющем небе - и ничего ему не посоветовал. Сомсу мучительно хотелось с кем-нибудь поговорить, но никого не было; и он пошел быстрее среди торопливой толпы. Засунув руку глубоко в карман, он вдруг нащупал что-то постороннее, липкое. "Боже! - подумал он, - эта ерунда! Бросить их в водосток? Вот будь у них ребенок, было бы кому отнести шары. Надо заставить Аннет поговорить с Флер". Он знал по собственному давнишнему опыту, к чему приводят скверные привычки. А почему бы ему самому не поговорить с ней? Сегодня он там ночует. Но тут его охватило такое-то беспомощное сознание своего неведения - Эта нынешняя молодежь! О чем они, в сущности, думают, что чувствуют? Неужели "Старый Монт" прав? Неужели они не интересуются ничем, кроме настоящего момента, неужели они не верят в прогресс, в продолжение рода? Правда, Европа в тупике. Но разве не то же было после наполеоновских войн? Он не мог помнить своего деда, "Гордого Доссета": старик умер за пять лет до его рождения. Но он отлично помнил, как тетя Энн, родившаяся в 1799 году, часто рассказывала об "этом ужасном Бонапарте - мы звали его Бонапартишкой, мой милый", о том, как ее отец получал от восьми до десяти процентов дохода; и какое впечатление "эти чартисты" произвели на теток Джулию и Эстер, - а ведь это было много позднее. И все же, несмотря на это, вспомните эпоху Виктории! Золотой век, когда стоило собирать вещи, заводить детей. А почему бы не начать снова? Консоли поднимаются непрестанно с тех пор, как умер Тимоти. Даже если и рай и ад отменены, нет оснований не жить, как прежде. Ведь ни один из его дядей не верил ни в рай, ни в ад - однако они разбогатели, все имели семьи, кроме Тимоти и Суизина. Нет! Рай и ад ни при чем! В чем же тогда перемена, если только она действительно существует? И вдруг Сомсу стало ясно, в чем дело. Эти, нынешние, все слишком много говорят; слишком много и слишком быстро! У них от этого скоро пропадет интерес ко всему на свете. Они высасывают жизнь и бросают кожуру, и... кстати, надо непременно купить эту картину Джорджа!.. Неужели молодежь умнее его поколения? А если так, то чем это объяснить? Может быть, их питанием? Этот салат из омаров, которым Флер накормила его в воскресенье! Он съел его ужасная гадость! Но от этого не стал разговорчивее. Нет! Наверное, дело не в питании. И потом вообще - ум! Да где же теперь такие умы, которые могут сравниться с викторианцами - с Дарвином, Гексли, Диккенсом, Дизраэли, даже со стариком Гладстоном? Да он сам еще помнил судей и адвокатов, которые казались гигантами по сравнению с нынешними; так же как он помнил, что его отцу Джемсу судьи, которых он знал в молодости, казались гигантами по сравнению с современниками Сомса. Если судить по этому, ум постепенно вырождается. Нет, здесь что-то другое. Сейчас в моде такая штука, называемая психоанализом, по которой выходит, что поступки людей зависят не от того, что они ели за завтраком или с какой ноги встали с постели, как считалось в доброе старое время, а от какого-то потрясения, испытанного в далеком прошлом и абсолютно забытого. Подсознание? Выдумки! Выдумки - и микробы! Просто у этого поколения пищеварение скверное. Его отец и его дядя вечно жаловались на печень, но никогда с ними ничего не случалось и никогда им не были нужны все эти витамины, искусственные зубы, психотерапия, газеты, психоанализ, спиритизм, ограничение рождаемости, остеопатия, радиовещание и прочее. "Машины! - подумал Сомс. - Вот в чем, вероятно, дело!" Как можно во что-нибудь верить, когда все так вертится? Да тут и цыплят не пересчитать - так они бегут! Но у Флер умная головка! "Да, - подумал он, - и французские зубы - все может разгрызть. Два года! Надо поговорить с ней, пока эта привычка не укоренилась. Ее мать так не медлила!" И, увидев перед собой подъезд "Клуба знатоков", он вошел.
The hall porter came out of his box. A gentleman was waiting.	Швейцар вышел ему навстречу. Какой-то джентльмен ждет Сомса.
"What gentleman?" said Soames, sidelong.	- Какой джентльмен? - покосился Сомс.
"I think he's your nephew, sir, Mr. Dartie."	- Кажется, ваш племянник, сэр, мистер Вэл Дарти.
"Val Dartie! H'm! Where?"	- Вэл Дарти? Гм! Где он?
"In the little room, sir."	- В маленькой гостиной, сэр.
The little room--all the accommodation considered worthy of such as were not Connoisseurs--was at the end of a passage, and in no taste at all, as if the Club were saying: "See what it is not to be one of us!" Soames entered it, and saw Val Dartie smoking a cigarette and gazing with absorption at the only object of interest, his own reflection in the glass above the fire.	Маленькая гостиная - единственная комната клуба, в которую допускались те, кто не состоял в нем членом, - была расположена в конце коридора и обставлена довольно убого, как будто клуб говорил: "Видите, что значит не принадлежать к числу моих членов". Сомс зашел туда. Вэл Дарти курил папиросу и, видимо, был поглощен созерцанием единственного интересного предмета в комнате - своего собственного отражения в зеркале над камином.
He never saw his nephew without wondering when he would say: "Look here, Uncle Soames, I'm up a stump." Breeding race horses! There could only be one end to that!	Сомс всегда встречал племянника, ожидая, что тот скажет: "Знаете, дядя Сомс, я разорен в пух и прах". Разводит скаковых лошадей! Это к добру не приведет!
"Well?" he said, "how are YOU?"	- Ну, как поживаешь? - сказал Сомс.
The face in the glass turned round, and became the back of a clipped sandyish head.	Лицо в зеркале повернулось - и там отразился рыжеватый стриженый затылок.
"Oh! bobbish, thanks! YOU look all right, Uncle Soames. I just wanted to ask you: Must I take these screws of old George Forsyte's? They're dashed bad."	- Ничего, живем, спасибо! А вы отлично выглядите, дядя Сомс. Я пришел спросить - неужели мне надо принять этих кляч старого Джорджа Форсайта? Они ни к черту не годятся.
"Gift horse in the mouth?" said Soames.	- Дареному коню в зубы смотреть? - сказал Сомс.
"Well," said Val, "but they're SO dashed bad; by the time I've paid legacy duty, boxed them to a sale, and sold them, there won't be a sixpence. One of them falls down when you look at it. And the other two are broken-winded. The poor old boy kept them, because he couldn't get rid of them. They're about five hundred years old."	- Конечно, - проговорил Вэл, - но они до того плохи! Пока я заплачу налог, пошлю их на продажу и продам, они не будут стоить и шести пенсов. Одна из них падает, только поглядишь на нее. А две другие - с запалом. Несчастный старикан держал их просто потому, что никак не мог с ними развязаться. Им по пятьсот лет.
"Thought you were fond of horses," said Soames. "Can't you turn them out?"	- А я думал, ты любишь лошадей, - сказал Сомс. - Разве ты не можешь их пустить на выпас?
"Yes," said Val, drily; "but I've got my living to make. I haven't told my wife, for fear she should suggest that. I'm afraid I might see them in my dreams if I sold them. They're only fit for the kennels. Can I write to the executors and say I'm not rich enough to take them?"	- Н-да, - сухо сказал Вэл, - но мне ведь надо зарабатывать себе на жизнь. Я даже жене ничего не сказал - побоялся, что она посоветует принять. Я боюсь, что если я их продам, они мне будут сниться. Они годятся только на живодерню. Нельзя ли мне написать душеприказчикам и сказать, что я не настолько богат, чтобы взять их?
"You can," said Soames, and the words: "How's your wife?" died unspoken on his lips. She was the daughter of his enemy, young Jolyon. That fellow was dead, but the fact remained.	- Можно, - сказал Сомс, и слова: "Как поживает твоя жена?" - так и не сошли с его губ. Она была дочерью его врага, молодого Джолиона. Этот человек умер, но факт оставался фактом.
"I will, then," said Val. "How did his funeral go off?"	- Ладно, так и сделаю, - сказал Вэл. - Как сошли похороны?
"Very simple affair--I had nothing to do with it."	- Очень просто - я и не вмешивался.
The days of funerals were over. No flowers, no horses, no plumes--a motor hearse, a couple of cars or so, was all the attention paid nowadays to the dead. Another sign of the times!	Дни парадных похорон прошли. Ни цветов, ни лошадей, ни султанов из перьев - моторный катафалк, несколько автомобилей - вот и весь почет, какой ныне оказывают покойникам. Тоже знамение времени!
"I'm staying the night at Green Street," said Val. "I suppose you're not there, are you?"	- Я сегодня ночую на Грин-стрит, - сказал Вэл. - Кажется, вы не там остановились, правда?
"No," said Soames, and did not miss the relief in his nephew's countenance.	- Нет, - сказал Сомс и не мог не заметить, как на лице племянника отразилось облегчение.
"Oh! by the way, Uncle Soames--do you advise me to buy P.P.R.S. shares?"	- Да, кстати, дядя Сомс, вы мне советуете купить акции ОГС?
"On the contrary. I'm going to advise your mother to sell. Tell her I'm coming in to-morrow."	- Наоборот. Я собираюсь посоветовать твоей матери продать их. Скажи ей, что я завтра зайду.
"Why? I thought--"	- Почему? А я думал...
"Never mind my reasons!" said Soames shortly.	- Есть причины, - отрезал Сомс.
"So long, then!"	- Ну ладно, пока!
Exchanging a chilly hand-shake, he watched his nephew withdraw.	Сомс холодно пожал племяннику руку, посмотрел ему вслед.
So long! An expression, old as the Boer war, that he had never got used to--meant nothing so far as he could see! He entered the reading-room. A number of Connoisseurs were sitting and standing about, and Soames, least clubbable of men, sought the solitude of an embrasured window. He sat there polishing the nail of one forefinger against the back of the other, and chewing the cud of life. After all, what was the point of anything. There was George! He had had an easy life--never done any work! And here was himself, who had done a lot of work! And sooner or later they would bury him too, with a motor hearse probably! And there was his son-in-law, young Mont, full of talk about goodness knew what-- and that thin-cheeked chap who had sold him the balloons this afternoon. And old Fontenoy, and that waiter over there; and the out-of-works and the in-works; and those chaps in Parliament, and the parsons in their pulpits--what were they all for? There was the old gardener down at Mapledurham pushing his roller over and over the lawn, week after week, and if he didn't, what would the lawn be like? That was life--gardener rolling lawn! Put it that there was another life--he didn't believe it, but for the sake of argument--that life must be just the same. Rolling lawn--to keep it lawn! What point in lawn? Conscious of pessimism, he rose. He had better be getting back to Fleur's--they dressed for dinner! He supposed there was something in dressing for dinner, but it was like lawn--you came unrolled--undressed again, and so it went on! Over and over and over to keep up to a pitch, that was--ah! what WAS the pitch for?	"Пока!" - выражение, укоренившееся после бурской войны; Сомс никак не мог к нему привыкнуть, совершенно бессмысленное слово! Он пошел в читальню. "Знатоки" стояли и сидели за столами, но Сомс - самый необщительный человек на свете - предпочел одиночество в глубокой нише окна. Он сидел там, потирая ноготь указательного пальца другим пальцем, и разжевывал смысл жизни. В конце концов, в чем же ее сущность? Вот был Джордж. Ему легко жилось - он никогда не работал! А вот он сам работает всю жизнь. И все равно рано или поздно его похоронят, да еще, чего доброго, на моторном катафалке. Взять его зятя - молодого Монта: вечно болтает бог знает о чем; и взять этого тощего парня, который продал ему шары нынче днем. И старый Фонтеной, и лакей, вон там у стола, все - и работающие и безработные, члены парламента и священники на кафедрах - к чему все это? В Мейплдерхеме был старый садовник, который изо дня в день подстригал лужайки; если бы он бросил работать - во что превратились бы лужайки? Так и жизнь - садовник, подравнивающий лужайки. Другая жизнь нет, он в нее не верил, но если даже принять эту возможность - наверно, там то же самое. Стричь лужайки, чтобы все шло гладко! А какой смысл? И, поймав себя на таких пессимистических мыслях, он встал. Лучше пойти к Флер - там ведь надо переодеваться к обеду. Он признавал, что в переодевании к обеду есть какой-то смысл, но в общем - это все вроде стрижки лужаек; снова зарастет, снова надо переодеваться. И так без конца! Вечно делать одно и то же, чтобы держаться на каком-то уровне. А к чему?
Turning into South Square, he cannoned into a young man, whose head was craned back as if looking after some one he had parted from. Uncertain whether to apologise or to wait for an apology, Soames stood still.	Подходя к Саут-сквер, он налетел на какого-то молодого человека: повернув голову, тот как будто смотрел кому-то вслед. Сомс остановился, не зная, извиниться ли ему или ждать извинений.
The young man said abruptly: "Sorry, sir," and moved on; dark, neat-looking chap with a hungry look obviously unconnected with his stomach. Murmuring: "Not at all!" Soames moved forward and rang his daughter's bell. She opened to him herself. She was in hat and furs--just in. The young man recurred to Soames. Had he left her there? What a pretty face it was! He should certainly speak to her. If she once took to gadding about!	Молодой человек отрывисто бросил: "Виноват, сэр", - и прошел дальше смуглый, стройный человек; и какой голодный взгляд - только, видно, голод не тот, что связан с желудком. Буркнув: "Ничего", - Сомс тоже прошел дальше и позвонил у двери дочери. Она сама ему открыла. На ней была шапочка и меховая шубка: значит, она только что пришла. Сомс вспомнил молодого человека. Может быть, он провожал Флер? Какое у нее прелестное лицо! Обязательно надо с ней поговорить. Если только она начнет бегать...
He put it off, however, till he was about to say "Goodnight"-- Michael having gone to the political meeting of a Labour candidate, as if he couldn't find something better to do!	Однако он отложил разговор до вечера, когда собирался уже проститься с ней на ночь. Майкл ушел на собрание, где выступал кандидат лейбористской партии, - как будто не мог придумать ничего лучшего!
"Now you've been married two years, my child, I suppose you'll be looking towards the future. There's a great deal of nonsense talked about children. The whole thing's much simpler. I hope you feel that."	- Ты уже два года замужем, дитя мое, и, я полагаю. Тебе пора подумать о будущем. О детях говорят много всякой ерунды. Дело обстоит гораздо проще. Надеюсь, ты понимаешь это?
Flour was leaning back among the cushions of the settee, swinging her foot. Her eyes became a little restless, but her colour did not change.	Флер сидела, откинувшись на диванные подушки, покачивая ногой. Ее глаза стали чуть беспокойнее, но щеки даже не порозовели.
"Of course!" she said; "only there's no hurry, Dad."	- Конечно, - проговорила она, - но зачем спешить, папа?
"Well, I don't know," Soames murmured. "The French and the royal family have a very sound habit of getting it over early. There's many a slip and it keeps them out of mischief. You're very attractive, my child--I don't want to see you take too much to gad- about ways. You've got all sorts of friends."	- Ну, не знаю, - проворчал Сомс. - У французов и у нашей королевской фамилии есть хорошее обыкновение - отделываться от этого пораньше. Мало ли что может случиться - лучше обезопасить себя - Ты очень привлекательна, дитя мое, и мне бы не хотелось, чтобы ты так разбрасывалась. У тебя столько всяких друзей!
"Yes," said Fleur.	- Да, - сказала Флер.
"You get on well with Michael, don't you?"	- Ведь ты ладишь с Майклом, правда?
"Oh! yes."	- О, конечно!
"Well, then, why not? You must remember that your son will be a what-you-call-it."	- Ну так чего же ждать? Помни, что твой сын будет этим, как его там...
In those words he compromised with his instinctive dislike of titles and flummery of that nature.	В этих словах, несомненно, была уступка: он инстинктивно не любил всякие титулы и звания.
"It mightn't be a son," said Fleur.	- А может быть, будет не сын? - сказала Флер.
"At your age that's easily remedied."	- В твои годы это легко поправимо.
"Oh, I don't want a lot, Dad. One, perhaps, or two."	- Ну, папа, я совсем не хочу много детей. Одного, может быть - двух.
"Well," said Soames, "I should almost prefer a daughter, something like--well, something like you."	- Да, - сказал Сомс, - но я-то, пожалуй, предпочел бы дочку вроде... ну, вроде тебя, например.
Her softened eyes flew, restive, from his face to her foot, to the dog, all over the room.	Ее глаза смягчились, она перевела взгляд с его лица на кончик своей ноги, на собаку, обвела глазами комнату.
"I don't know, it's a tie--like digging your own grave in a way."	- Не знаю... страшно связывает... как будто сама себе роешь могилу.
"I shouldn't put it as high as that," murmured Soames, persuasively.	- Ну, я бы не сказал, что это так страшно, - попытался возразить Сомс.
"No man would, Dad."	- И ни один мужчина не скажет, папочка.
"Your mother wouldn't have got on at all without you," and recollection of how near her mother had been to not getting on at all with her--of how, but for him, she would have made a mess of it, reduced him to silent contemplation of the restive foot.	- Твоя мать без тебя не могла бы жить, - сказал он, но тут же вспомнил, как ее мать чуть не погибла из-за нее и как все могло бы сорваться, если бы не он; и Сомс молча погрузился в созерцание беспокойной туфли Флер.
"Well," he said, at last, "I thought I'd mention it. I--I've got your happiness at heart."	- Что же, - сказал он наконец, - я считал, что нужно поговорить об этом. Я... я хочу, чтобы ты была совершенно счастлива.
Fleur rose and kissed his forehead.	Флер встала и поцеловала его в лоб.
"I know, Dad," she said: "I'm a selfish pig. I'll think about it. In fact, I--I have thought about it."	- Я знаю, папочка, - сказала она. - Я эгоистка я свинья. Я подумаю об этом. Я... я даже уже думала, по правде сказать.
"That's right," said Soames; "that's right! You've a good head on you--it's a great consolation to me. Goodnight, my dear!"	- Вот это правильно, - сказал Сомс. - Это правильно! У тебя светлая головка - для меня это большое утешение. Спокойной ночи, милая.
And he went up to his bed. If there was point in anything, it was in perpetuation of oneself, though, of course, that begged the question. 'Wonder,' he thought, 'if I ought to have asked her whether that young man--!' But young people were best left alone. The fact was, he didn't understand them. His eye lighted on the paper bag containing those--those things he had bought. He had brought them up from his overcoat to get rid of them--but how? Put into the fire, they would make a smell. He stood at his dressing- table, took one up and looked at it. Good Lord! And, suddenly, rubbing the mouthpiece with his handkerchief, he began to blow the thing up. He blew until his cheeks were tired, and then, nipping the aperture, took a bit of the dental cotton he used on his teeth every night and tied it up. There the thing was! With a pettish gesture he batted the balloon. Off it flew--purple and extravagant, alighting on his bed. H'm! He took up the other, and did the same to it. Purple and green! The deuce! If any one came in and saw! He threw up the window, batted them, balloon after balloon, into the night, and shut the window down. There they'd be in the dark, floating about. His lips contracted in a nervous grin. People would see them in the morning. Well! What else could you do with things like that?	И он пошел спать. Если и был в чем-нибудь смысл, то только в продолжении своего рода, хотя и это стояло под вопросом. "Не знаю, - подумал он, - может быть, стоило ее спросить, не был ли этот молодой человек... но лучше молодежь оставить в покое!" По правде говоря, он их не понимал. Его глаза остановились на бумажном пакетике о этими... этими штуками, которые он купил. Он вынул их из кармана пальто, чтоб от них отвязаться, - но как? В огонь - нельзя, будет скверно пахнуть. Он остановился у туалетного столика, взял одну из пленок и посмотрел на нее. Господи помилуй! И вдруг, вытерев мундштучок носовым платком, стал надувать шар. Он дул, пока не устали щеки, и потом, зажав отверстие, взял кусочек нитки и завязал шар. Поддал его рукой, тот полетел - красный, нелепый - и сел на его постель. Гм! Он взял второй шар и тоже надул. Красный и зеленый! Фу ты! Если кто-нибудь войдет и увидит! Он открыл окно, выгнал оба шара в ночную темень и захлопнул окно. Пусть летают там, в темноте! Нервная усмешка искривила его губы. Утром люди их увидят. Ну что ж! Куда же еще девать такие штуки?

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты