THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть первая)

CHAPTER XI VENTURE/XI. РИСКОВАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

English	Русский
For a week Bicket had seen 'the job,' slippery as an eel, evasive as a swallow, for ever passing out of reach. A pound for keep, and three shillings invested on a horse, and he was down to twenty-four bob. The weather had turned sou'-westerly and Victorine had gone out for the first time. That was something off his mind, but the cramp of the unemployed sensation, that fearful craving for the means of mere existence, a protesting, agonising anxiety, was biting into the very flesh of his spirit. If he didn't get a job within a week or two, there would be nothing for it but the workhouse, or the gas. 'The gas,' thought Bicket, 'if she will, I will. I'm fed up. After all, what is it? In her arms I wouldn't mind.' Instinct, however, that it was not so easy as all that to put one's head under the gas, gave him a brainwave that Monday night. Balloons--that chap in Oxford Street to-day! Why not? He still had the capital for a flutter in them, and no hawker's licence needed. His brain, working like a squirrel in the small hours, grasped the great, the incalculable advantage of coloured balloons over all other forms of commerce. You couldn't miss the man who sold them--there he was for every eye to see, with his many radiant circumferences dangling in front of him! Not much profit in them, he had gathered--a penny on a sixpenny globe of coloured air, a penny on every three small twopenny globes; still their salesman was alive, and probably had pitched him a poor tale for fear of making his profession seem too attractive. Over the Bridge, just where the traffic--no, up by St. Paul's! He knew a passage where he could stand back a yard or two, like that chap in Oxford Street! But to the girl sleeping beside him he said nothing. No word to her till he had thrown the die. It meant gambling with his last penny. For a bare living he would have to sell--why, three dozen big and four dozen small balloons a day would only be twenty-six shillings a week profit, unless that chap was kidding. Not much towards 'Austrylia' out of that! And not a career--Victorine would have a shock! But it was neck or nothing now--he must try it, and in off hours go on looking for a job.	Целую неделю Бикет гонялся за работой, ускользавшей, как угорь, мелькавшей, как ласточка, совершенно неуловимой. Фунт отдал за квартиру, три шиллинга поставил на лошадь - и остался с двадцатью четырьмя шиллингами. Погода потеплела - ветер с юго-запада, - и Викторина первый раз вышла. От этого стало немного легче, но судорожный страх перед безработицей, отчаянная погоня за средствами к существованию, щемящая, напряженная тоска глубоко вгрызались в его душу. Если через неделю-другую он не получит работы, им останется только работный дом или - газ! "Лучше газ, - думал Бикет. - Если только она согласится, то и я готов. Осточертело мне все. И в конце концов, что тут такого? Обнять ее - и ничего не страшно!" Но инстинкт подсказывал, что не так-то легко подставить голову под газ, и в понедельник вечером его вдруг осенила мысль: воздушные шары! Как у того вот парня, на Оксфорд-стрит. А почему бы и нет? У него еще хватило бы денег для начала, а никакого разрешения не надо. Его мысли, словно белка в колесе, вертелись в бессонные часы вокруг того огромного неоспоримого преимущества, какое имеют воздушные шары перед всеми прочими предметами торговли. Такого продавца не пропустишь - стоит, и каждый его замечает, все видят яркие шарики, летающие над ним! Правда, насколько он разузнал, прибыль невелика - всего пенни с большого шестипенсового шара и пенни с трех маленьких двухпенсовых шариков. И все-таки живет же тот продавец! Может, он просто прибеднялся перед ним, из страха, что его профессия покажется слишком заманчивой? Стало быть, за мостом; как раз там, где такое движение. Нет, лучше у собора св. Павла! Он приметил там проход, где можно стоять шагах в трех от тротуара - как тот парень на Оксфорд-стрит. Он ничего не скажет малютке, что спит рядом с ним, ни слова, пока не сделает эту ставку. Правда, это значит - рисковать последним шиллингом. Ведь только на прожитие ему надо продать... Ну да, три дюжины больших и четыре дюжины маленьких шаров в день дадут прибыли всего-навсего двадцать шесть шиллингов в неделю, если только тот продавец не наврал ему. Не очень-то поедешь на это в Австралию! И разве это настоящее дело? Викторина здорово огорчится, Но тут уж нечего рассуждать! Надо попробовать, а в свободные часы поискать работы.
Our thin capitalist, then, with four dozen big and seven dozen small on a tray, two shillings in his pocket, and little in his stomach, took his stand off St. Paul's at two o'clock next day. Slowly he blew up and tied the necks of two large and three small, magenta, green and blue, till they dangled before him. Then with the smell of rubber in his nostrils, and protruding eyes, he stood back on the kerb and watched the stream go by. It gratified him to see that most people turned to look at him. But the first person to address him was a policeman, with:	И на следующий день в два часа наш тощий капиталист, с четырьмя дюжинами больших и семью дюжинами маленьких шаров, свернутых на лотке, с двумя шиллингами в кармане и пустым желудком, стал у собора св. Павла. Он медленно надул и перевязал два больших и три маленьких шарика - розовый, зеленый и голубой, и они заколыхались над ним. Ощущая запах резины в носу, выпучив от напряжения глаза, он стал на углу, пропуская поток прохожих. Он радовался, что почти все оборачивались и глядели на него. Но первый, кто с ним заговорил, был полисмен.
"I'm not sure you can stand there."	- Тут стоять не полагается, - сказал он.
Bicket did not answer, his throat felt too dry. He had heard of the police. Had he gone the wrong way to work? Suddenly he gulped, and said:	Бикет не отвечал, у него пересохло в горле. Он знал, что значит полиция. Может, он не так взялся за дело? Вдруг он всхлипнул и сказал:
"Give us a chance, constable; I'm right on my bones. If I'm in the way, I'll stand anywhere you like. This is new to me, and two bob's all I've got left in the world besides a wife."	- Дайте попытать счастья, констебль, - дошел до крайности! Если я мешаю, я стану, куда прикажете. Дело для меня новое, а у меня только и есть на свете, что два шиллинга да еще жена.
The constable, a big man, looked him up and down.	Констебль, здоровый дядя, оглядел его с ног до головы.
"Well, we'll see. I shan't make trouble for you if no one objects."	- Ну, ладно, посмотрим! Я вас не трону, если никто не станет возражать.
Bicket's gaze deepened thankfully.	Во взгляде Бикета была глубокая благодарность.
"I'm much obliged," he said; "tyke one for your little girl--to please me."	- Премного вам обязан, - проговорил он. - Возьмите шарик для дочки, доставьте мне удовольствие.
"I'll buy one," said the policeman, "and give you a start. I go off duty in an hour, you 'ave it ready--a big one, magenta."	- Один я куплю, сделаю вам почин, - сказал полисмен. - Через час я сменяюсь с дежурства, вы приготовьте мне большой, розовый.
He moved away. Bicket could see him watching. Edging into the gutter, he stood quite still; his large eyes clung to every face that passed; and, now and then, his thin fingers nervously touched his wares. If Victorine could see him! All the spirit within him mounted. By Golly! he would get out of this somehow into the sun, into a life that was a life!	И он отошел. Бикет видел, как он следил за ним. Отодвинувшись к самому краю тротуара, он стоял совершенно неподвижно; его большие глаза заглядывали в лицо каждому прохожему; худые пальцы то и дело перебирали товар. Если бы Викторина его видела! Все в нем взбунтовалось: ей-богу, он вырвется из этой канители, вырвется на солнце, к лучшей жизни, которую стоит назвать жизнью.
He had been standing there nearly two hours, shifting from foot to unaccustomed foot, and had sold four big and five small--sixpenny worth of profit--when Soames, who had changed his route to spite those fellows who couldn't get past William Gouldyng Ingerer, came by on his way to the P.P.R.S. board. Startled by a timid murmur: "Balloon, sir, best quality," he looked round from that contemplation of St. Paul's which had been his lifelong habit, and stopped in sheer surprise.	Он уже стоял почти два часа, с непривычки переступая с ноги на ногу, и продал два больших и пять маленьких шаров - шесть пенсов прибыли! когда Сомс, изменивший дорогу назло этим людям, которые не могли проникнуть дальше Уильяма Гоулдинга, ингерера, прошел мимо него, направляясь на заседание в ОГС. Услышав робкое бормотанье: "Шарики, сэр, высший сорт!" - он обернулся, прервав созерцание собора (многолетняя привычка!), и остановился в совершенном недоумении.
"Balloon!" he said. "What should I want with a balloon?"	- Шары? - сказал он. - А на что мне шары?
Bicket smiled. Between those green and blue and orange globes and Soames' grey self-containment there was incongruity which even he could appreciate.	Бикет улыбнулся. Между этими зелеными, голубыми и оранжевыми шарами и серой сдержанностью Сойса было такое несоответствие, что даже он его почувствовал.
"Children like 'em--no weight, sir, waistcoat pocket."	- Детишки любят их - никакого весу, сэр, карманный пакетик.
"I daresay," said Soames, "but I've no children."	- Допускаю, - сказал Сомс, - но у меня нет детей.
"Grandchildren, sir."	- Внуки, сэр!
"Nor any grandchildren."	- И внуков нет.
"Thank you, sir."	- Простите, сэр.
Soames gave him one of those rapid glances with which he was accustomed to gauge the character of the impecunious. 'A poor, harmless little rat!' he thought	Сомс окинул его тем быстрым взглядом, каким обычно определял социальное положение людей. "Жалкая безобидная крыса", - подумал он.
"Here, give me two--how much?"	- Ну-ка, дайте мне две штуки. Сколько с меня?
"A shilling, sir, and much obliged."	- Шиллинг, сэр, и очень вам благодарен.
"You can keep the change," said Soames hurriedly, and passed on, astonished. Why on earth he had bought the things, and for more than double their price, he could not conceive. He did not recollect such a thing having happened to him before. Extremely peculiar! And suddenly he realised why. The fellow had been humble, mild--to be encouraged, in these days of Communistic bravura. After all, the little chap was--was on the side of Capital, had invested in those balloons! Trade! And, raising his eyes towards St. Paul's again, he stuffed the nasty-feeling things down into his overcoat pocket. Somebody would be taking them out, and wondering what was the matter with him! Well, he had other things to think of! . . .	- Сдачи не надо, - торопливо бросил Сомс и пошел дальше, сам себе удивляясь. Зачем он купил эти штуки, да еще переплатил вдвое, он и сам не понимал. Он не помнил, чтоб раньше с ним случались такие вещи. Удивительно странно! И вдруг он понял, в чем дело. Этот малый такой смиренный, кроткий, такого надо поддержать в наши дни, когда так вызывающе ведут себя коммунисты. И ведь в конце концов этот бедняга тоже стоит... ну, на стороне капитала, тоже вложил сбережения в эти шарики! Торговля! И снова устремив глаза на собор. Сомс сунул в карман пальто противный на ощупь пакетик. Наверно, кто-нибудь их вынет и будет удивляться - что это на него нашло! Впрочем, у него есть другие заботы!..
Bicket, however, stared after him, elated. Two hundred and fifty odd per cent. profit on those two--that was something like. The feeling, that not enough women were passing him here, became less poignant--after all, women knew the value of money, no extra shillings out of them! If only some more of these shiny-hatted old millionaires would come along!	А Бикет смотрел ему вслед в восхищении. Двести пятьдесят процентов прибыли на двух шарах - это дело! Сожаление, что мимо проходит мало женщин, значительно ослабело - в конце концов женщины знают цену деньгам, из них лишнего шиллинга не вытянешь! Вот если бы еще прошел такой вот старый миллионер в блестящем цилиндре!
At six o'clock, with a profit of three and eightpence, to which Soames had contributed just half, he began to add the sighs of deflating balloons to his own; untying them with passionate care he watched his coloured hopes one by one collapse, and stored them in the drawer of his tray. Taking it under his arm, he moved his tired legs in the direction of the Bridge. In a full day he might make four to five shillings--Well, it would just keep them alive, and something might turn up! He was his own master, anyway, accountable neither to employer nor to union. That knowledge gave him a curious lightness inside, together with the fact that he had eaten nothing since breakfast.	В шесть часов, заработав три шиллинга восемь пенсов, из которых ровно половину дал Сомс, Бикет стал присоединять к собственным своим вздохам еще вздохи шаров, из которых он выпускал воздух; развязывая их с трогательной заботой, он смотрел, как его радужные надежды сморщиваются одна за другой, и убирал их в ящичек лотка. Взяв лоток подмышку, он устало поплелся к Блэкфрайерскому мосту. За целый день он может заработать четыре-пять шиллингов. Что же, это как раз не даст им умереть с голоду, а тут, глядишь, что-нибудь и подвернется! Во всяком случае, он сам себе хозяин - ни перед нанимателем, ни перед союзом отчитываться не надо. От этого сознания и оттого, что он с утра ничего не ел, он ощущал какую-то странную легкость внутри.
'Wonder if he was an alderman,' he thought; 'they say those aldermen live on turtle soup.'	"Может, это был какой-нибудь олдермен [15], - подумал он, - говорят, эти олдермены чуть ли не каждый день едят черепаховый суп".
Nearing home, he considered nervously what to do with the tray? How prevent Victorine from knowing that he had joined the ranks of Capital, and spent his day in the gutter? Ill luck! She was at the window! He must put a good face on it. And he went in whistling.	Около дома он забеспокоился: что ему делать с лотком? Как скрыть от Викторины, что он вступил в ряды "капиталистов" и провел весь день на улице? Вот не повезло: стоит у окна! Придется сделать веселое лицо. И он вошел посвистывая.
"What's that, Tony?" she said, pointing to the tray.	- Что это. Тони? - Она сразу увидела лоток.
"Ah! ha! Great stunt--this! Look 'ere!"	- Ага! Это? О, это замечательная штука! Ты только погляди!
Taking a balloon out from the tray, he blew. He blew with a desperation he had not yet put into the process. They said the things would swell to five feet in circumference. He felt somehow that if he could get it to attain those proportions, it would soften everything. Under his breath the thing blotted out Victorine, and the room, till there was just the globe of coloured air. Nipping its neck between thumb and finger, he held it up, and said:	И, вынув оболочку шара из ящичка, он стал его надувать. Он дул с такой отчаянной силой, с какой никогда еще не дул. Говорят, что эту штуковину можно раздуть до пяти футов в обхвате. Ему почему-то казалось, что если он сумеет это сделать, все уладится. От его усилий шар раздулся так, что заслонил Викторину, заполнил всю комнатку - огромный цветной пузырь. Зажав отверстие двумя пальцами, он поднял его.
"There you are; not bad value for sixpence, old girl!" and he peered round it.	- Гляди, как здорово! Неплохая вещь, и всего шесть пенсов, моя старушка! - и он выглянул из-за шара.
Lord, she was crying! He let the 'blymed' thing go; it floated down, the air slowly evaporating till a little crinkled wreck rested on the dingy carpet. Clasping her heaving shoulders, he said desperately:	Господи, да она плачет! Он выпустил из рук проклятую "штуковину"; шар поплыл вниз и стал медленно выпускать воздух, пока маленькой сморщенной тряпочкой не лег на потертый ковер. Бикет обхватил вздрагивающие плечи Викторины, заговорил с отчаянием:
"Cheerio, my dear, don't quarrel with bread and butter. I shall get a job, this is just to tide us over. I'd do a lot worse than that for you. Come on, and get my tea, I'm hungry, blowin' up those things."	- Ну, перестань, моя хорошая, ведь это же, как-никак, наш хлеб. Я найду работу - нам бы пока перебиться. Я для тебя и не на такое готов. Ну, успокойся, дай мне лучше чаю - я до того проголодался, пока надувал эти штуки...
She stopped crying, looked up, said nothing--mysterious with those big eyes! You'd say she had thoughts! But what they were Bicket could not tell. Under the stimulus of tea, he achieved a certain bravado about his new profession. To be your own master! Go out when you liked, come home when you liked--lie in bed with Vic if he jolly well pleased. A lot in that! And there rose in Bicket something truly national, something free and happy-go-lucky, resenting regular work, enjoying a spurt, and a laze-off, craving independence--something that accounted for the national life, the crowds of little shops, of middlemen, casual workers, tramps, owning their own souls in their own good time, and damning the consequences--something inherent in the land, the race, before the Saxons and their conscience and their industry came in--something that believed in swelling and collapsing coloured air, demanded pickles and high flavours without nourishment--yes, all that something exulted above Bicket's kipper and his tea, good and strong. He would rather sell balloons than be a packer any day, and don't let Vic forget it! And when she was able to take a job, they would get on fine, and not be long before they'd saved enough to get out of it to where those blue butterflies came from. And he spoke of Soames. A few more aldermen without children--say two a day, fifteen bob a week outside legitimate trade. Why, in under a year they'd have the money! And once away, Vic would blow out like one of those balloons; she'd be twice the size, and a colour in her cheeks to lay over that orange and magenta. Bicket became full of air. And the girl, his wife, watched with her large eyes and spoke little; but she did not cry again, or, indeed, throw any water, warm or cold, on him who sold balloons.	Она перестала плакать и молча смотрела на него - загадочные огромные глаза! О чем-то, видно, думает. Но о чем именно - Бикет не знал. Он ожил от чая и даже стал хвастать своей новой профессией. Теперь он сам себе хозяин! Выходи, когда хочешь, возвращайся, когда хочешь, а то полеживай на кровати рядом с Вик, если неохота вставать. Разве это плохо? И Бикет ощутил в себе что-то настоящее, чисто английское, - почуял ту любовь к свободе, беспечность, неприязнь к регулярной работе, ту склонность к неожиданным приливам энергии и к сонной лени и жажду независимости - словом, то, в чем коренится жизнь всей нации, что породило маленькие лавчонки, мелкую буржуазию, поденных рабочих, бродяг, которые сами себе владыки, сами распределяют свое время и плюют на последствия; что-то, что коренилось в стране, в народе, когда еще не пришли саксы и не принесли свою добросовестность и свое трудолюбие; что-то такое, от чего рождалась вера в разноцветные пузыри, что требовало острых приправ и пряностей, без основного питания. Да, все эти чувства росли в Бикете, пока он уничтожал конченую рыбу, запивая ее крепким горячим чаем. Конечно, он лучше будет продавать шары, чем упаковывать книги, - пусть Вик так и запомнит! А когда она сможет взять работу, они совсем замечательно заживут и, наверно, скоро смогут накопить денег и уехать туда, где водятся синие бабочки. И он рассказал ей о Сомсе. Еще несколько таких бездетных олдерменов - ну, скажем, хоть два в день, - вот тебе и пятнадцать монет в неделю, кроме законной прибыли. Да ведь тогда они через год скопят всю сумму! А стоит им уехать отсюда, и Вик станет круглеть, как этот шар; наверно, станет вдвое толще, а щеки у нее будут такие розовые, такие яркие - куда там этим красным и оранжевым шарам! Бикет вдохновлялся все больше и больше. А маленькая его жена смотрела на него своими огромными глазами и молчала. Но плакать она перестала: ни слезами, ни упреками она не стала охлаждать пыл бедного продавца воздушных шаров.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты