TO LET/Сдается в наем (часть третья)

VII EMBASSY/VII. МИССИЯ

English	Русский
Enquiring for her at tea time Soames learned that Fleur had been out in the car since two. Three hours! Where had she gone? Up to London without a word to him? He had never become quite reconciled with cars. He had embraced them in principle--like the born empiricist, or Forsyte, that he was--adopting each symptom of progress as it came along with: "Well, we couldn't do without them now." But in fact he found them tearing, great, smelly things. Obliged by Annette to have one--a Rollhard with pearl-grey cushions, electric light, little mirrors, trays for the ashes of cigarettes, flower vases--all smelling of petrol and stephanotis--he regarded it much as he used to regard his brother-in-law, Montague Dartie. The thing typified all that was fast, insecure, and subcutaneously oily in modern life. As modern life became faster, looser, younger, Soames was becoming older, slower, tighter, more and more in thought and language like his father James before him. He was almost aware of it himself. Pace and progress pleased him less and less; there was an ostentation, too, about a car which he considered provocative in the prevailing mood of Labour. On one occasion that fellow Sims had driven over the only vested interest of a working man. Soames had not forgotten the behaviour of its master, when not many people would have stopped to put up with it. He had been sorry for the dog, and quite prepared to take its part against the car, if that ruffian hadn't been so outrageous. With four hours fast becoming five, and still no Fleur, all the old car-wise feelings he had experienced in person and by proxy balled within him, and sinking sensations troubled the pit of his stomach. At seven he telephoned to Winifred by trunk call. No! Fleur had not been to Green Street. Then where was she? Visions of his beloved daughter rolled up in her pretty frills, all blood and dust-stained, in some hideous catastrophe, began to haunt him. He went to her room and spied among her things. She had taken nothing--no dressing-case, no Jewellery. And this, a relief in one sense, increased his fears of an accident. Terrible to be helpless when his loved one was missing, especially when he couldn't bear fuss or publicity of any kind! What should he do if she were not back by nightfall?	Спросив за чаем о Флер, Сомс узнал, что ее с двух часов нет дома уехала куда-то на машине. Целых три часа! Куда она поехала? В Лондон, не сказав ни слова отцу? Никогда не мог он до конца примириться с автомобилями. Он принимал их в принципе, как прирожденный эмпирик или как Форсайт, встречая каждый новый признак прогресса неизменным: "Что же! Без этого теперь не обойтись", - но на деле он считал их слишком быстрыми, большими и вонючими. Вынужденный, по настоянию Аннет, завести машину, комфортабельный ролхард, с жемчужносерой обивкой, с электрическими лампочками, с небольшими зеркалами, пепельницами, вазами для цветов (все это отдавало бензином и духами), он, однако, смотрел на нее так, так смотрел, бывало, на своего зятя Монтегью Дарти. Машина воплощала для него все, что было в современной жизни быстрого, ненадежного и скрыто-маслянистого. В то время как современная жизнь делалась быстрей, распущенней и моложе, Сомс делался старте, медлительней и собраннее, туже думал, меньше говорил, как раньше его отец Джемс. Он почти сознавал это сам. Темпы и прогресс все меньше и меньше нравились ему. И потом, ездить в автомобиле - значит выставлять напоказ свое богатство, а это Сомс считал небезопасным при нынешнем настроении рабочих. Был у него однажды случай, когда его шофер Симз переехал единственное достояние какого-то рабочего. Сомс не забыл, как вел себя хозяин, - хоть очень немногие на его месте стали бы задерживаться по таким пустякам. Ему было жаль собаку, и он был готов принять ее сторону против автомобиля, если бы грубиян хозяин не держался так нагло. Пятый час быстро истекал, а Флер не возвращалась, и все чувства в отношении автомобиля, которые Сомс когда-либо пережил прямо или косвенно, смешались у него в груди, под ложечкой сосало. В семь он позвонил через междугородную сестре. Нет! На Грин-стрит Флер не заезжала. Так где же она? Сомса начали преследовать видения страшных катастроф: его любимая дочь лежит под колесами, ее красивое платье с оборками все в крови и дорожной пыли. Он прошел в ее комнату, тайком осмотрел ее вещи. Она ничего не взяла - ни чемодана, ни драгоценностей. Это успокоило некоторые его подозрения, но усилило страх перед несчастным случаем. Как ужасно вот такое беспомощное ожидание, когда пропадает у тебя любимое существо, в особенности если ты при этом не выносишь суеты и огласки! Что делать, если она не вернется к ночи?
At a quarter to eight he heard the car. A great weight lifted from off his heart; he hurried down. She was getting out--pale and tired- looking, but nothing wrong. He met her in the hall.	В четверть восьмого он услышал шум автомобиля. Точно большая тяжесть свалилась с сердца, он поспешил вниз, Флер вышла из машины - бледная, усталая на вид, но целая и невредимая. Он ее встретил в холле.
"You've frightened me. Where have you been?"	- Ты заставила меня тревожиться. Где ты была?
"To Robin Hill. I'm sorry, dear. I had to go; I'll tell you afterward."	- В Робин-Хилле. Извини, дорогой. Пришлось поехать. Я расскажу потом.
And, with a flying kiss, she ran up-stairs.	И, наградив его мимолетным поцелуем, она убежала к себе.
Soames waited in the drawing-room. To Robin Hill! What did that portend?	Сомс ждал в гостиной. Ездила в Робин-Хилл! Что это предвещает?
It was not a subject they could discuss at dinner--consecrated to the susceptibilities of the butler. The agony of nerves Soames had been through, the relief he felt at her safety, softened his power to condemn what she had done, or resist what she was going to do; he waited in a relaxed stupor for her revelation. Life was a queer business. There he was at sixty-five and no more in command of things than if he had not spent forty years in building up security- always something one couldn't get on terms with! In the pocket of his dinner-jacket was a letter from Annette. She was coming back in a fortnight. He knew nothing of what she had been doing out there. And he was glad that he did not. Her absence had been a relief. Out of sight was out of mind! And now she was coming back. Another worry! And the Bolderby Old Crome was gone--Dumetrius had got it-- all because that anonymous letter had put it out of his thoughts. He furtively remarked the strained look on his daughter's face, as if she too were gazing at a picture that she couldn't buy. He almost wished the War back. Worries didn't seem, then, quite so worrying. >From the caress in her voice, the look on her face, he became certain that she wanted something from him, uncertain whether it would be wise of him to give it her. He pushed his savoury away uneaten, and even joined her in a cigarette.	За обедом нельзя было поднять эту тему - приходилось считаться с щепетильностью лакея. Нервное волнение, пережитое Сомсом, и радость, что дочь жива и здорова, отнимали у него силы осудить ее за то, что она сделала, или воспротивиться тому, что она собиралась делать дальше; в расслабленном онемении ждал он ее признаний. Страшная штука жизнь! Вот он дожил до шестидесяти пяти лет, сорок лет провел в том, что строил здание своей обеспеченности, а все так же не властен управлять ходом вещей всегда вынырнет что-нибудь, с чем нельзя мириться! В кармане его смокинга лежит письмо от Аннет. Собирается через две недели домой. Он совершенно не знает, что она там делала. И рад, что не знает. Ее отсутствие было для него облегчением. С глаз долой - из мыслей вон! А теперь она возвращается. Не было хлопот! И Кром старший упущен - попал в лапы к Думетриусу, а ведь только потому, что он из-за анонимного письма забыл о Болдерби и о картине. Украдкой подметил он напряженное выражение на лице дочери, точно и она воззрилась на картину, которую не может купить. Сомс почти жалел, что кончилась война. Во время войны волнения как-то не так волновали. По ласковому голосу, по выражению ее лица Сомс знал, что дочь чего-то хочет от него, но не знал наверное, умно ли будет дать. Он отодвинул от себя нетронутую тарелку с сыром и даже закурил за компанию с Флер папироску.
After dinner she set the electric piano-player going. And he augured the worst when she sat down on a cushion footstool at his knee, and put her hand on his.	После обеда Флер завела электрическую пианолу. Самые мрачные предчувствия обступили Сомса, когда дочь села на мягкую скамеечку у его ног и взяла его за руку.
"Darling, be nice to me. I had to see Jon--he wrote to me. He's going to try what he can do with his mother. But I've been thinking. It's really in your hands, Father. If you'd persuade her that it doesn't mean renewing the past in any way! That I shall stay yours, and Jon will stay hers; that you need never see him or her, and she need never see you or me! Only you could persuade her, dear, because only you could promise. One can't promise for other people. Surely it wouldn't be too awkward for you to see her just this once now that Jon's father is dead?"	- Дорогой, не сердись на меня. Я должна была повидаться с Джоном - он мне писал. Он попытается воздействовать на свою мать. Но я все обдумала. Это, в сущности, в твоих руках, папа. Если бы ты мог убедить ее, что наш брак ни в каком смысле не означал бы возобновления прошлого! Что я останусь твоею дочкой, а Джон ее сыном; что ты не стремишься встречаться ни с ним, ни с нею, и ей не нужно будет встречаться ни с тобой, ни со мной! Ты один можешь ее убедить, дорогой, потому что обещать это можешь только ты. Нельзя же обещать за другого. Ведь тебе не будет слишком уж неловко увидеться с нею один только раз - теперь, когда отец Джона умер?
"Too awkward?" Soames repeated. "The whole thing's preposterous."	- Слишком неловко? - повторил Сомс. - Это просто немыслимо!
"You know," said Fleur, without looking up, "you wouldn't mind seeing her, really."	- Знаешь, - сказала Флер, не подымая глаз, - на самом деле ты непрочь увидеться с нею!
Soames was silent. Her words had expressed a truth too deep for him to admit. She slipped her fingers between his own--hot, slim, eager, they clung there. This child of his would corkscrew her way into a brick wall!	Сомс молчал. Ее слова выразили чересчур глубокую правду, которую он не допускал до своего сознания. Флер переплела его пальцы своими; горячие, тонкие, страстные, вцепились они в его руку. Она его дочь, она процарапает себе дорогу сквозь кирпичную стену.
"What am I to do if you won't, Father?" she said very softly.	- Что же мне делать, если ты не согласишься, папа? - сказала она очень мягко.
"I'll do anything for your happiness," said Soanies; "but this isn't for your happiness."	- Для твоего счастья я сделал бы все, - сказал Сомс, - но это не даст тебе счастья.
"Oh! it is; it is!"	- О, ты не знаешь! Даст!
"It'll only stir things up," he said grimly.	- Только все разбередить! - сказал он угрюмо.
"But they are stirred up. The thing is to quiet them. To make her feel that this is just our lives, and has nothing to do with yours or hers. You can do it, Father, I know you can."	- Все и так разбередили. Теперь надо все уладить. Заставить ее понять, что дело идет только о наших жизнях, что это не касается ни ее жизни, ни твоей. Ты можешь, папа, я знаю, что можешь.
"You know a great deal, then," was Soames' glum answer.	- Ты в таком случае знаешь очень много, - последовал угрюмый ответ.
"If you will, Jon and I will wait a year--two years if you like."	- Если ты нам поможешь, мы с Джоном подождем год, два года, если хочешь.
"It seems to me," murmured Soames, "that you care nothing about what I feel."	- Мне кажется, - тихо сказал Сомс, - с моими чувствами ты не считаешься нисколько.
Fleur pressed his hand against her cheek.	Флер прижала его руку к своей щеке.
"I do, darling. But you wouldn't like me to be awfully miserable."	- Считаюсь, дорогой. Но ведь ты не захочешь, чтобы я была до крайности несчастна.
How she wheedled to get her ends! And trying with all his might to think she really cared for him--he was not sure--not sure. All she cared for was this boy! Why should he help her to get this boy, who was killing her affection for himself? Why should he? By the laws of the Forsytes it was foolish! There was nothing to be had out of it--nothing! To give her to that boy! To pass her into the enemy's camp, under the influence of the woman who had injured him so deeply! Slowly--inevitably--he would lose this flower of his life! And suddenly he was conscious that his hand was wet. His heart gave a little painful jump. He couldn't bear her to cry. He put his other hand quickly over hers, and a tear dropped on that, too. He couldn't go on like this!	Как она ластится, чтобы достичь своей цели! Сомс всеми силами старался поверить до конца, что она в самом деле думает о нем, и не мог, не мог. Все ее помыслы лишь о том мальчике! Зачем же должен он помогать ей добиться этого мальчика, который убивает ее любовь к отцу? Зачем? По законам Форсайтов это нелепость! На этом ничего не выиграешь, ничего! Уступить ее этому мальчику! Передать во враждебный лагерь, под влияние женщины, которая так глубоко оскорбила его! Постепенно и неизбежно он лишится цветка своей жизни! И вдруг он почувствовал влагу на руке. Сердце его болезненно дрогнуло. Флер плачет - этого он не может перенести. Он быстро положил вторую руку на руку дочери, но и по второй руке потекла слеза. Так дальше нельзя!
"Well, well," he said, "I'll think it over, and do what I can. Come, come!"	- Хорошо, хорошо, - сказал он. - Я подумаю и сделаю, что смогу. Успокойся.
If she must have it for her happiness--she must; he couldn't refuse to help her. And lest she should begin to thank him he got out of his chair and went up to the piano-player-- making that noise! It ran down, as he reached it, with a faint buzz. That musical box of his nursery days: "The Harmonious Blacksmith," "Glorious Port"--the thing had always made him miserable when his mother set it going on Sunday afternoons. Here it was again--the same thing, only larger, more expensive, and now it played "The Wild, Wild Women," and "The Policeman's Holiday," and he was no longer in black velvet with a sky blue collar. 'Profond's right,' he thought, 'there's nothing in it! We're all progressing to the grave!' And with that surprising mental comment he walked out.	Если это нужно для ее счастья, значит нужно. Он не может отказать ей в помощи. И чтобы она не начала благодарить, он встал с кресла и направился к пианоле - слишком шумно играет! Пока он подходил, пластинка кончилась и остановилась с тихим шипением. Вспомнился музыкальный ящик дней его детства: "Мелодия кузницы", "Заздравный кубок", - Сомс всегда чувствовал себя несчастным, когда мать по воскресеньям заводила среди дня музыку. И вот опять то же самое, та же штука, только больше, дороже, и теперь она играет: "Дикие, дикие женщины!" и "Праздник полисмена", а на Сомсе уже нет черного бархатного костюмчика с небесно-голубым воротником. "Профон прав, - промелькнула мысль, - ничего во всем этом нет. Мы идем к могиле!" Изрекши мысленно это поразительное замечание, он вышел.
He did not see Fleur again that night. But, at breakfast, her eyes followed him about with an appeal he could not escape--not that he intended to try. No! He had made up his mind to the nerve-racking business. He would go to Robin Hill--to that house of memories. Pleasant memory--the last! Of going down to keep that boy's father and Irene apart by threatening divorce. He had often thought, since, that it had clinched their union. And, now, he was going to clinch the union of that boy with his girl. 'I don't know what I've done,' he thought, 'to have such things thrust on me!' He went up by train and down by train, and from the station walked by the long rising lane, still very much as he remembered it over thirty years ago. Funny--so near London! Some one evidently was holding on to the land there. This speculation soothed him, moving between the high hedges slowly, so as not to get overheated, though the day was chill enough. After all was said and done there was something real about land, it didn't shift. Land, and good pictures! The values might fluctuate a bit, but on the whole they were always going up--worth holding on to, in a world where there was such a lot of unreality, cheap building, changing fashions, such a "Here to-day and gone to-morrow" spirit. The French were right, perhaps, with their peasant proprietorship, though he had no opinion of the French. One's bit of land! Something solid in it! He had heard peasant proprietors described as a pig-headed lot; had heard young Mont call his father a pigheaded Morning Poster--disrespectful young devil. Well, there were worse things than being pig-headed or reading the Morning Post. There was Profond and his tribe, and all these Labour chaps, and loud-mouthed politicians and 'wild, wild women'! A lot of worse things! And suddenly Soames became conscious of feeling weak, and hot, and shaky. Sheer nerves at the meeting before him! As Aunt Juley might have said--quoting "Superior Dosset"--his nerves were "in a proper fautigue." He could see the house now among its trees, the house he had watched being built, intending it for himself and this woman, who, by such strange fate, had lived in it with another after all! He began to think of Dumetrius, Local Loans, and other forms of investment. He could not afford to meet her with his nerves all shaking; he who represented the Day of Judgment for her on earth as it was in heaven; he, legal ownership, personified, meeting lawless beauty, incarnate. His dignity demanded impassivity during this embassy designed to link their offspring, who, if she had behaved herself, would have been brother and sister. That wretched tune, "The Wild, Wild Women," kept running in his head, perversely, for tunes did not run there as a rule. Passing the poplars in front of the house, he thought: 'How they've grown; I had them planted!'	В этот вечер он больше не видел Флер. Но наутро за завтраком ее глаза неотступно следили за ним с призывом, от которого он не мог укрыться, да и не старался. Да! Он решился на эту пытку для нервов. Он поедет в РобинХилл - дом, с которым, связано столько воспоминаний. Приятное воспоминание - последнее! Когда он приехал, чтобы угрозой развода разлучить Ирэн с отцом этого мальчика! Часто потом приходило ему на ум, что своим вмешательством он только скрепил их союз. А теперь он собирается скрепить союз своей дочери с их сыном. "Не знаю, - думал он, - за какие прегрешения навалились на меня такие напасти!" В Лондон и из Лондона он ехал поездом, а от станции пошел в гору пешком по длинной проселочной дороге, почти не изменившейся, насколько он помнил, за эти тридцать лет. Странно - в такой близости от города! Повидимому, не все торопятся сбыть свою землю с рук! Это рассуждение успокаивало Сомса, когда он шел между высокими изгородями, медленно, чтобы не вспотеть, хотя день был прохладный. Что ни говори, а все-таки в земле есть что-то реальное, ее не сдвинешь с места. Земля и хорошие картины! Цены могут немного колебаться, но в общем всегда идут вверх - такой собственности стоит держаться в мире, где так много нереального, дешевой стройки, изменчивых мод, где все заражено настроением: "Сегодня живы, завтра нас не станет". Французы, пожалуй, правы с их крестьянским землевладением, хоть он и невысоко ставит все французское. Свой кусок земли! В этом есть что-то здоровое. Часто приходится слышать, как собственниковкрестьян называют "тупой и косной массой"; а молодой Монт назвал как-то своего отца "косным читателем "Морнинг пост" - непочтительный юнец! Не так уж это плохо - быть косным и читать "Морнинг пост"; бывает и похуже. Взять хотя бы Профона и всю его породу; или этих новоявленных лейбористов, этих политиканствующих горлодеров и "диких, диких женщин!" Много есть очень скверного! И вдруг Сомс почувствовал слабость, озноб и дрожь в коленях. Просто нервное волнение перед встречей! Как сказала бы тетя Джули, цитируя "Гордого Доссета", нервы куролесят. В просветы между деревьями был уже виден дом; за его постройкой он сам когда-то наблюдал, располагая жить в нем вдвоем с этой женщиной, которая странной прихотью судьбы в конце концов стала жить в нем с другим. Сомс начал думать о Думетриусе, о внутреннем займе и о других возможностях помещения капитала. Не может же он встретиться с Ирэн, когда его нервы совсем расстроены, он, который представляет для нее день страшного суда на земле, как и в небесах; он, олицетворение законной собственности, и она, воплощение преступной красоты! Его достоинство требует от него бесстрастия в исполнении своей миссии - соединить нерушимыми узами их детей, которые, если б эта женщина вела себя как подобает, были бы братом и сестрой. Ах, опять эта злосчастная мелодия. "Дикие, дикие женщины!" вертится в голове точно назло, потому что мелодии, как правило, в голове у него не вертятся. Пройдя мимо тополей перед фасадом дома, он подумал: "Как они выросли; ведь это я посадил их!"
A maid answered his ring.	Горничная открыла дверь на звонок.
"Will you say--Mr. Forsyte, on a very special matter."	- Доложите - мистер Форсайт, по очень важному делу.
If she realised who he was, quite probably she would not see him. 'By George!' he thought, hardening as the tug came. 'It's a topsy- turvy affair!'	Если Ирэн поймет, кто пришел, весьма возможно, что она откажется его принять. "Черт возьми, - подумал он, ожесточаясь по мере приближения часа борьбы. - Нелепая затея! Все шиворот-навыворот!"
The maid came back.	Горничная вернулась.
"Would the gentleman state his business, please?"	- Не изложит ли джентльмен свое дело?
"Say it concerns Mr. Jon," said Soames.	- Скажите, что оно касается мистера Джона, - ответил Сомс.
And once more he was alone in that hall with the pool of grey-white marble designed by her first lover. Ah!	Снова остался он один в холле перед бассейном белосерого мрамора, задуманным ее первым любовником. Ох!
she had been a bad lot--had loved two men, and not himself!	Она дурная: она любила двух мужчин, а его не любила!
He must remember that when he came face to face with her once more. And suddenly he saw her in the opening chink between the long heavy purple curtains, swaying, as if in hesitation; the old perfect poise and line, the old startled dark- eyed gravity, the old calm defensive voice:	Он не должен этого забывать, когда встретится с ней еще раз лицом к лицу. И вдруг он увидел ее в просвет между тяжелыми лиловыми портьерами, застывшую, словно в раздумье: та же величественная осанка, то же совершенство линий, та же удивленная серьезность в темных глазах, та же спокойная самозащита в голосе:
"Will you come in, please?"	- Войдите, пожалуйста!
He passed through that opening. As in the picture-gallery and the confectioner's shop, she seemed to him still beautiful. And this was the first time--the very first--since he married her seven-and-thirty years ago, that he was speaking to her without the legal right to call her his. She was not wearing black--one of that fellow's radical notions, he supposed.	Он вошел. Как тогда на выставке, как в той кондитерской, она показалась ему все еще красивой. И в первый раз, самый первый со дня их свадьбы, состоявшейся тридцать шесть лет назад, он заговорил с Ирэн, не имея законного права назвать ее своею. Она не была в трауре - все, верно, радикальные выдумки его двоюродного братца.
"I apologise for coming," he said glumly; "but this business must be settled one way or the other."	- Извините, что осмелился к вам прийти, - сказал он угрюмо, - но это дело надо так или иначе решить.
"Won't you sit down?"	- Вы, может быть, присядете?
"No, thank you."	- Нет, благодарю вас.
Anger at his false position, impatience of ceremony between them, mastered him, and words came tumbling out:	Досада на свое ложное положение, на невыносимую церемонность между ними овладела Сомсом, и слова посыпались сбивчиво:
"It's an infernal mischance; I've done my best to discourage it. I consider my daughter crazy, but I've got into the habit of indulging her; that's why I'm here. I suppose you're fond of your son."	- Какая-то адская, злая судьба! Я не поощрял, я всеми силами старался пресечь. Моя дочь, я считаю, сошла с ума, но я привык ей потакать, вот почему я здесь. Вы, я уверен, любите вашего сына.
"Devotedly."	- Безгранично.
"Well?"	- И что же?
"It rests with him."	- Решение зависит от Джона.
He had a sense of being met and baffled. Always--always she had baffled him, even in those old first married days.	У Сомса было чувство, точно его осадили и поставили перед ним барьер. Всегда, всегда она умела поставить барьер перед ним - даже тогда, в первые дни после свадьбы.
"It's a mad notion," he said.	- Прямо какое-то сумасбродство, - сказал он.
"It is."	- Да.
"If you had only--! Well--they might have been--"	- Если бы вы... Ну, словом... Они могли бы быть...
he did not finish that sentence "brother and sister and all this saved," but he saw her shudder as if he had, and stung by the sight he crossed over to the window. Out there the trees had not grown--they couldn't, they were old	Он не договорил своей фразы: "братом и сестрою, и мы были бы избавлены от этого несчастья", но увидел, что она содрогнулась, как если бы он договорил, и, уязвленный, отошел через всю комнату к окну. С этой стороны деревья ничуть не выросли - не могли, были слишком стары!
"So far as I'm concerned," he said, "you may make your mind easy. I desire to see neither you nor your son if this marriage comes about. Young people in these days are--are unaccountable. But I can't bear to see my daughter unhappy. What am I to say to her when I go back?"	- В отношении меня, - продолжал он, - вы можете быть спокойны. Я не стремлюсь видеться ни с вами, ни с вашим сыном в случае, если этот брак осуществится. В наши дни молодые люди - их не поймешь. Но я не могу видеть мою дочь несчастной. Что мне сказать ей, когда я вернусь домой?
"Please say to her as I said to you, that it rests with Jon."	- Передайте ей, пожалуйста, то, что я сказала вам: все зависит от Джона.
"You don't oppose it?"	- Вы не противитесь?
"With all my heart; not with my lips."	- Всем сердцем, но молча.
Soames stood, biting his finger.	Сомс стоял, кусая палец.
"I remember an evening--" he said suddenly; and was silent. What was there--what was there in this woman that would not fit into the four corners of his hate or condemnation? "Where is he--your son?"	- Я помню один вечер... - сказал он вдруг. И замолчал. Что было... что было в этой женщине такого, что не могло уложиться в четырех стенах его ненависти и осуждения? - Где он, ваш сын?
"Up in his father's studio, I think."	- Вероятно, наверху, в студии отца.
"Perhaps you'd have him down."	- Вы, может быть, вызовете его сюда?
He watched her ring the bell, he watched the maid come in.	Он следил, как она нажала кнопку звонка, как вошла горничная.
"Please tell Mr. Jon that I want him."	- Скажите, пожалуйста, мистеру Джону, что я его зову.
"If it rests with him," said Soames hurriedly, when the maid was gone, "I suppose I may take it for granted that this unnatural marriage will take place; in that case there'll be formalities. Whom do I deal with--Herring's?"	- Если решение зависит от него, - заторопился Сомс, когда горничная удалилась, - можно, вероятно, считать, что этот противоестественный брак состоится; в таком случае будут неизбежны кое-какие формальности. С кем прикажете мне вести переговоры - с конторой Хэринга?
Irene nodded.	Ирэн кивнула.
"You don't propose to live with them?"	- Вы не собираетесь жить с ними вместе?
Irene shook her head.	Ирэн покачала головой.
"What happens to this house?"	- Что будет с этим домом?
"It will be as Jon wishes."	- Как решит Джон.
"This house," said Soames suddenly: "I had hopes when I began it. If they live in it--their children! They say there's such a thing as Nemesis. Do you believe in it?"	- Этот дом... - сказал неожиданно Сомс. - Я связывал с ним надежды, когда задумал построить его. Если в нем будут жить они, их дети! Говорят, есть такое божество - Немеэида. Вы верите в него?
"Yes."	- Да.
"Oh! You do!"	- О! Верите?
He had come back from the window, and was standing close to her, who, in the curve of her grand piano, was, as it were, embayed.	Он отошел от окна и встал близ нее, у ее большого рояля, в изгибе которого она стояла, как в бухте.
"I'm not likely to see you again," he said slowly. "Will you shake hands"--his lip quivered, the words came out jerkily--"and let the past die."	- Я навряд ли увижу вас еще раз, - медленно заговорил он. - Пожмем друг другу руки... - губы его дрожали, слова вырывались толчками. - И пусть прошлое умрет.
He held out his hand. Her pale face grew paler, her eyes so dark, rested immovably on his, her hands remained clasped in front of her. He heard a sound and turned. That boy was standing in the opening of the curtains. Very queer he looked, hardly recognisable as the young fellow he had seen in the Gallery off Cork Street--very queer; much older, no youth in the face at all--haggard, rigid, his hair ruffled, his eyes deep in his head. Soames made an effort, and said with a lift of his lip, not quite a smile nor quite a sneer:	Он протянул руку. Бледное лицо Ирэн стало еще бледнее, темные глаза недвижно остановились на его глазах, руки, сложенные на груди, не шевельнулись. Сомс услышал шаги и обернулся. У полураздвинутой портьеры стоял Джон. Странен был его вид. В нем едва можно было узнать того мальчика, которого Сомс видел на выставке в галерее на Корк-стрит; он очень повзрослел, ничего юного в нем не осталось: изнуренное, застывшее лицо, взъерошенные волосы, глубоко ввалившиеся глаза. Сомс сделал над собою усилие и сказал, скривив губы не то в улыбку, не то в гримасу:
"Well, young man! I'm here for my daughter; it rests with you, it seems--this matter. Your mother leaves it in your hands."	- Ну, молодой человек! Я здесь ради моей дочери; дело, как видно, зависит от вас. Ваша мать передает все в ваши руки.
The boy continued staring at his mother's face, and made no answer.	Джон пристально глядел матери в лицо и не давал ответа.
"For my daughter's sake I've brought myself to come," said Soames. "What am I to say to her when I go back?"	- Ради моей дочери я заставил себя прийти сюда, - сказал Сомс. - Что мне сказать ей, когда я к ней вернусь?
Still looking at his mother, the boy said, quietly:	По-прежнему глядя на мать, Джон сказал спокойно:
"Tell Fleur that it's no good, please; I must do as my father wished before he died."	- Скажите, пожалуйста. Флер, что ничего не выйдет; я должен исполнить предсмертную волю моего отца.
"Jon!"	- Джон!
"It's all right, Mother."	- Ничего, мама!
In a kind of stupefaction Soames looked from one to the other; then, taking up hat and umbrella which he had put down on a chair, he walked toward the curtains. The boy stood aside for him to go by. He passed through and heard the grate of the rings as the curtains were drawn behind him. The sound liberated something in his chest.	В недоумении Симе переводил взгляд с одного на другую; потом взял с кресла шляпу и зонтик, направился к, выходу. Мальчик посторонился, давая ему дорогу. Сомс вышел. Было слышно, как скрипели кольца задвигаемой за ним портьеры. Этот звук расковал что-то в его груди.
'So that's that!' he thought, and passed out of the front door.	"Ну так!" - подумал он и захлопнул парадную дверь.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты