TO LET/Сдается в наем (часть вторая)

III MEETINGS/III. ВСТРЕЧИ

English	Русский
Youth only recognises Age by fits and starts. Jon, for one, had never really seen his father's age till he came back from Spain. The face of the fourth Jolyon, worn by waiting, gave him quite a shock-- it looked so wan and old. His father's mask had been forced awry by the emotion of the meeting, so that the boy suddenly realised how much he must have felt their absence. He summoned to his aid the thought: 'Well, I didn't want to go!' It was out of date for Youth to defer to Age. But Jon was by no means typically modern. His father had always been "so jolly" to him, and to feel that one meant to begin again at once the conduct which his father had suffered six weeks' loneliness to cure was not agreeable.	Молодость замечает старость только при резких переменах. Джон, например, не видел по-настоящему старости своего отца, пока не вернулся из Испании. Лицо Джолиона четвертого, измученного ожиданием, потрясло его: таким оно казалось увядшим и старым. От волнения встречи маска сдвинулась, и мальчик внезапно понял, как должен был его отец страдать от их отсутствия. На помощь себе он призвал мысль: "Что ж! Ведь я не хотел ехать". Не такое было время, чтобы молодость оказывала снисхождение старости. Но Джон вовсе не был типичен для своего времени. Отец был с ним всегда "бесконечно мил". Джону претила мысль, что нужно сразу принимать ту линию поведения, в борьбе с которой его отцу пришлось выстрадать шесть недель одиночества.
At the question, "Well, old man, how did the great Goya strike you?" his conscience pricked him badly. The great Goya only existed because he had created a face which resembled Fleur's.	При вопросе отца: "Ну, друг мой, как тебе понравился великий Гойя?" совесть горько его упрекнула. Великий Гойя существовал лишь постольку, поскольку он создал девушку, похожую на Флер.
On the night of their return, he went to bed full of compunction; but awoke full of anticipation. It was only the fifth of July, and no meeting was fixed with Fleur until the ninth. He was to have three days at home before going back to farm. Somehow he must contrive to see her!	В тот вечер Джон лег спать, снедаемый угрызениями совести, но наутро проснулся, полный радостных предвкушений. Было только пятое июля, а встреча с Флер назначена на девятое. До возвращения в Уонсдон предстояло провести дома три дня. Нужно изловчиться и увидеть ее!
In the lives of men an inexorable rhythm, caused by the need for trousers, not even the fondest parents can deny. On the second day, therefore, Jon went to Town, and having satisfied his conscience by ordering what was indispensable in Conduit Street, turned his face toward Piccadilly. Stratton Street, where her Club was, adjoined Devonshire House. It would be the merest chance that she should be at her Club. But he dawdled down Bond Street with a beating heart, noticing the superiority of all other young men to himself. They wore their clothes with such an air; they had assurance; they were old. He was suddenly overwhelmed by the conviction that Fleur must have forgotten him. Absorbed in his own feeling for her all these weeks, he had mislaid that possibility. The corners of his mouth drooped, his hands felt clammy. Fleur with the pick of youth at the beck of her smile-Fleur incomparable! It was an evil moment. Jon, however, had a great idea that one must be able to face anything. And he braced himself with that dour refection in front of a bric-a- brac shop. At this high-water mark of what was once the London season, there was nothing to mark it out from any other except a grey top hat or two, and the sun. Jon moved on, and turning the corner into Piccadilly, ran into Val Dartie moving toward the Iseeum Club, to which he had just been elected.	Даже самые любящие родители не могут отрицать, что в жизнь мужчины с неуклонной периодичностью вторгается нужда в новых брюках. А посему на второй день по приезде Джон отправился в город и, для очистки совести заказав на Кондит-стрит то, что требовалось, направил свои стопы к Пикадилли. Стрэттон-стрит, где находится ее клуб, примыкает к Девоншир-Хаусу. Было бы чистой случайностью застать Флер в клубе. Но Джон с замиранием сердца шел по Бонд-стрит, отмечая превосходство над собою всех встречных молодых людей. На них так ловко сидят костюмы, в них столько самоуверенности, и они старше. Внезапно его сразила мысль, что Флер его, конечно, забыла. Поглощенный все эти недели своим собственным чувством к ней, он упускал из виду эту возможность. Углы его рта оттянулись книзу, руки покрылись липким потом. Флер, несущая цветок юности в тонкой своей улыбке, несравненная Флер! То была жестокая минута. Но Джону не чужда была великая идея, что человеку подобает смотреть прямо в лицо любой судьбе. Подбадривая себя этим суровым помыслом, он остановился перед антикварной лавкой. В этот день, в разгар того, что когда-то именовалось лондонским сезоном, ничто не отличало эту лавку от всякой другой, кроме двух-трех покупателей в серых цилиндрах да солнечного блика на меди. Джон пошел дальше и, свернув на Пикадилли, чуть не сшиб с ног Вэла Дарти, направлявшегося в "Айсиум-Клуб", куда он недавно был принят.
"Hallo! young man! Where are you off to?"	- Здравствуйте, молодой человек. Вы куда?
Jon gushed.	Джон вспыхнул.
"I've just been to my tailor's."	- Я был у портного.
Val looked him up and down.	Вэл смерил его взглядом с головы до пят.
"That's good! I'm going in here to order some cigarettes; then come and have some lunch."	- Отлично. Мне тут нужно заказать папиросы; а потом зайдем позавтракаем вместе.
Jon thanked him. He might get news of her from Val!	Джон принял приглашение. Он мог получить от Вэла сведения о ней.
The condition of England, that nightmare of its Press and Public men, was seen in different perspective within the tobacconist's which they now entered.	В табачной лавке, куда они теперь вошли, можно было увидеть в новом свете современное положение Англии столь угнетающее ее прессу и общественных деятелей.
"Yes, sir; precisely the cigarette I used to supply your father with. Bless me! Mr. Montague Dartie was a customer here from--let me see-- the year Melton won the Derby. One of my very best customers he was."	- Да, сэр; те самые папиросы, которые я поставлял, бывало, вашему отцу. Как же! Ведь мистер Монтегью Дарти был нашим постоянным покупателем - позвольте, да, с того года, когда Мелтон взял первый приз на дерби, Один из лучших моих клиентов.
A faint smile illumined the tobacconist's face.	Слабая улыбка осветила лицо табачника.
"Many's the tip he's given me, to be sure! I suppose he took a couple of hundred of these every week, year in, year out, and never changed his cigarette. Very affable gentleman, brought me a lot of custom. I was sorry he met with that accident. One misses an old customer like him."	- Сколько раз он мне советовал, на какую лошадь ставить. Что и говорить! Он, помнится, брал этих папирос две сотни в неделю, из года в год, и никогда не менял - всегда один сорт. Очень был любезный джентльмен, приводил ко мне множество новых покупателей. Я так, жалел, когда и ним случилось несчастье. Когда лишаешься давнишнего клиента, всегда чувствуешь утрату.
Val smiled. His father's decease had closed an account which had been running longer, probably, than any other; and in a ring of smoke puffed out from that time-honoured cigarette he seemed to see again his father's face, dark, good-looking, moustachioed, a little puffy, in the only halo it had earned. His father had his fame here, anyway--a man who smoked two hundred cigarettes a week, who could give tips, and run accounts for ever! To his tobacconist a hero! Even that was some distinction to inherit!	Вэл улыбнулся. Смерть Монтегью Дарти закрыла в этом магазине самый, вероятно, длинный счет; и в кольцах дыма от крепкой, освященной временем папиросы он увидел лицо своего отца, смуглое, благообразное, с выхоленными усами, несколько одутловатое - в единственном ореоле, какой достался ему. Здесь его отца, во всяком случае, окружала слава: человек, куривший две сотни папирос в неделю, знавший толк в лошадях, умевший без конца брать в кредит! Для своего табачника - герой. Все-таки почет - и даже по наследству передается.
"I pay cash," he said; "how much?"	- Я уплачу наличными, - сказал он. - Сколько с меня?
"To his son, sir, and cash--ten and six. I shall never forget Mr. Montague Dartie. I've known him stand talkin' to me half an hour. We don't get many like him now, with everybody in such a hurry. The War was bad for manners, sir--it was bad for manners. You were in it, I see."	- Для его сына и при наличной оплате - десять, шиллингов шесть пенсов. Я никогда не забуду мистера Монтегью Дарти. Он, бывало, простаивал тут по полчаса, беседуя со мной. Таких, как он, теперь не часто встретишь - все куда-то спешат. Война плохо отразилась на манерах плохо. Вы тоже, я вижу, сидели в окопах.
"No," said Val, tapping his knee, "I got this in the war before. Saved my life, I expect. Do you want any cigarettes, Jon?"	- Нет, - сказал Вэл, хлопнув себя по колену - Это ранение я получил в предыдущую войну. Оно, думаю, спасло мне жизнь. Тебе не нужно папирос, Джон?
Rather ashamed, Jon murmured, "I don't smoke, you know," and saw the tobacconist's lips twisted, as if uncertain whether to say "Good God!" or "Now's your chance, sir!"	Джон пристыжено пробормотал: "Я ведь не курю" - и увидел, как табачник скривил губы, словно не решаясь, сказать ли: "Боже праведный!" или: "Вот теперь и - начать бы, сэр".
"That's right," said Val; "keep off it while you can. You'll want it when you take a knock. This is really the same tobacco, then?"	- Это хорошо, - отозвался Вэл. - Держись, пока можешь. Потянет курить, когда тебя крепко стукнет по лбу", Так это вправду тот самый табак?
"Identical, sir; a little dearer, that's all. Wonderful staying power--the British Empire, I always say."	- В точности, сэр; немного вздорожал, и только. Я всегда говорю: удивительно стойкая держава - Британская империя.
"Send me down a hundred a week to this address, and invoice it monthly. Come on, Jon."	- Посылайте мне по этому адресу сто штук в неделю, а счет раз в месяц. Пошли, Джон.
Jon entered the Iseeum with curiosity. Except to lunch now and then at the Hotch-Potch with his father, he had never been in a London Club. The Iseeum, comfortable and unpretentious, did not move, could not, so long as George Forsyte sat on its Committee, where his culinary acumen was almost the controlling force. The Club had made a stand against the newly rich, and it had taken all George Forsyte's prestige, and praise of him as a "good sportsman," to bring in Prosper Profond.	Джон не без любопытства вступил в "Айсиум". Он никогда не бывал ни в одном лондонском клубе, кроме "Всякой всячины", где изредка завтракал с отцом. "Айсиум", дышащий скромным комфортом, не менялся, не мог измениться, покуда в правлении сидел Джордж Форсайт, которому его гастрономическая изощренность давала чуть ли не диктаторскую власть. "Айсиум" сурово относился к богачам послевоенной формации, и потребовалось все влияние Джорджа Форсайта, чтобы провести в члены клуба Проспера Профона, которого Джордж расхваливал как "превосходного спортсмена".
The two were lunching together when the half-brothers-in-law entered the dining-room, and attracted by George's forefinger, sat down at their table, Val with his shrewd eyes and charming smile, Jon with solemn lips and an attractive shyness in his glance. There was an air of privilege around that corner table, as though past masters were eating there. Jon was fascinated by the hypnotic atmosphere. The waiter, lean in the chaps, pervaded with such free-masonical deference. He seemed to hang on George Forsyte's lips, to watch the gloat in his eye with a kind of sympathy, to follow the movements of the heavy club-marked silver fondly. His liveried arm and confidential voice alarmed Jon, they came so secretly over his shoulder.	Джордж Форсайт и его протеже завтракали вдвоем, когда Вэл и Джон вошли в столовую клуба и, заметив пригласительный жест Джорджа, подсели к их столику - Вэл с лукаво прищуренными глазами и обаятельной улыбкой, Джон с торжественно сжатыми губами и подкупающей застенчивостью во взгляде. У этого углового столика был привилегированный вид, как будто за ним разрешалось сидеть только верховным мастерам масонской ложи. Атмосфера зала оказывала на Джона гипнотическое действие. Худолицый официант выступал с благоговейной почтительностью масона. Он, казалось, смотрел в рот Джорджу Форсайту, сочувственно наблюдал жадный огонек в его глазах и любовно следил за передвижением тяжелого серебра, меченного клубными вензелями. Рукав ливреи и конфиденциальный голос смущали Джона - так таинственно возникали они из-за его плеча.
Except for George's "Your grandfather tipped me once; he was a deuced good judge of a cigar!" neither he nor the other past master took any notice of him, and he was grateful for this. The talk was all about the breeding, points, and prices of horses, and he listened to it vaguely at first, wondering how it was possible to retain so much knowledge in a head. He could not take his eyes off the dark past master--what he said was so deliberate and discouraging--such heavy, queer, smiled-out words. Jon was thinking of butterflies, when he heard him say:	Если не считать замечания Джорджа: "Ваш дедушка как-то дал мне полезный совет - он знал, что такое хорошая сигара", - ни он, ни другой верховный мастер не обращали внимания на Джона, и мальчик был им за это благодарен. Разговор вертелся исключительно вокруг скрещивания пород, вокруг статей и цен на лошадей, и Джон слушал сперва словно в тумане, удивляясь, как может поместиться у голове столько премудрости. Он не мог отвести глаз от темнолицего мастера: слова его были так развязны и так удручающи - странные, тяжелые слова, точно выдавленные усмешкой. Джон думал о бабочках, когда вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная темноволосым:
"I want to see Mr. Soames Forsyde take an interest in 'orses."	- Вот бы мистеру Сомсу Форсайту заинтересоваться лошадьми.
"Old Soames! He's too dry a file!"	- Старому Сомсу? Где ему - высохшая жила!
With all his might Jon tried not to grow red, while the dark past master went on.	Джон прилагал все усилия, чтобы не покраснеть, между тем как темнолицый мастер продолжал:
"His daughter's an attractive small girl. Mr. Soames Forsyde is a bit old-fashioned. I want to see him have a pleasure some day." George Forsyte grinned.	- Его дочка очень привлекательная маленькая женщина. Мистер Сомс Форсайт несколько отсталый человек. Хотел бы я когда-нибудь посмотреть, как он веселится.
"Don't you worry; he's not so miserable as he looks. He'll never show he's enjoying anything--they might try and take it from him. Old Soames! Once bit, twice shy!"	- Не беспокойтесь, он совсем не такой несчастный, как можно подумать. Он никогда не покажет, что наслаждается чем-нибудь: чтоб другие не отняли. Старый Сомс! Кто раз побит, тот дважды трус.
"Well, Jon," said Val, hastily, "if you've finished, we'll go and have coffee."	- Ты кончил, Джон? - сказал поспешно Вал. - Пойдем выпьем кофе.
"Who were those?" Jon asked, on the stairs. "I didn't quite---"	- Кто эти господа? - спросил Джон на лестнице. - Я плохо расслышал.
"Old George Forsyte is a first cousin of your father's and of my Uncle Soames. He's always been here. The other chap, Profond, is a queer fish. I think he's hanging round Soames' wife, if you ask me!"	- Старший - Джордж Форсайт, двоюродный брат твоего отца и моего дяди Сомса. Он сидит здесь испокон веков. А второй, Профон, ну, тот - не поймешь что. Он, по-моему, увивается за женой Сомса, раз уж ты хочешь знать!
Jon looked at him, startled.	Джон поглядел на него в испуге.
"But that's awful," he said: "I mean-- for Fleur."	- Это ужасно, - сказал он. - То есть ужасно для Флер.
"Don't suppose Fleur cares very much; she's very up-to-date."	- Не думаю, чтобы Флер придавала значение подобным вещам; она очень современна.
"Her mother!"	- Но ведь это ее мать!
"You're very green, Jon."	- Ты еще зелен, Джон.
Jon grew red.	Джон сделался ярко-красным.
"Mothers," he stammered angrily, "are different."	- Мать, - буркнул он сердито, - это совсем другое дело.
"You're right," said Val suddenly; "but things aren't what they were when I was your age. There's a 'To-morrow we die' feeling. That's what old George meant about my Uncle Soames. He doesn't mean to die to-morrow."	- Ты прав, - вдруг согласился Вэл. - Но жизнь изменилась с тех пор, как я был в твоем возрасте. Каждый теперь говорит: "Лови мгновение, завтра мы умрем". Вот о чем думал старый Джордж, когда говорил о дяде Сомсе. Он-то не собирается завтра умирать.
Jon said, quickly:	Джон быстро спросил:
"What's the matter between him and my father?"	- Что произошло между ним и моим отцом?
"Stable secret, Jon. Take my advice, and bottle up. You'll do no good by knowing. Have a liqueur?"	- Семейная тайна, Джон. Послушай моего совета: не допытывайся. Тебе незачем знать. Налить тебе ликеру?
Jon shook his head.	Джон мотнул головой.
"I hate the way people keep things from one," he muttered, "and then sneer at one for being green."	- Меня возмущает, когда от человека все скрывают, - пробормотал он, а потом насмехаются над ним, что он, мол, зелен.
"Well, you can ask Holly. If she won't tell you, you'll believe it's for your own good, I suppose."	- Хорошо, спроси у Холли. Если и она откажется тебе рассказать, ты поверишь, что это делается ради твоей же пользы.
Jon got up.	Джон встал.
"I must go now; thanks awfully for the lunch."	- Мне пора идти, спасибо за угощение.
Val smiled up at him half-sorry, and yet amused. The boy looked so upset.	Вэл улыбнулся полупечально, полувесело. Мальчик, казалось, был подавлен.
"All right! See you on Friday."	- Хорошо, ждем тебя в пятницу.
"I don't know," murmured Jon.	- Не знаю, право, - замялся Джон.
And he did not. This conspiracy of silence made him desperate. It was humiliating to be treated like a child! He retraced his moody steps to Stratton Street. But he would go to her Club now, and find out the worst! To his enquiry the reply was that Miss Forsyte was not in the Club. She might be in perhaps later. She was often in on Monday--they could not say. Jon said he would call again, and, crossing into the Green Park, flung himself down under a tree. The sun was bright, and a breeze fluttered the leaves of the young lime- tree beneath which he lay; but his heart ached. Such darkness seemed gathered round his happiness. He heard Big Ben chime "Three" above the traffic. The sound moved something in him, and, taking out a piece of paper, he began to scribble on it with a pencil. He had jotted a stanza, and was searching the grass for another verse, when something hard touched his shoulder-a green parasol. There above him stood Fleur!	Он и впрямь не знал. Этот заговор приводил его в отчаяние. Было унизительно, что с ним обращаются, как с ребенком. Он вновь направил рассеянный шаг к Стрэттонстрит. Теперь он пойдет в ее клуб и узнает худшее. На его вопрос ему ответили, что мисс Форсайт не приходила, но, возможно, зайдет попозже. Она часто бывает здесь по понедельникам, не наверное ничего сказать нельзя. Джон сказал, что зайдет еще раз и, войдя в Грин-парк, бросился на траву под деревом. Ярко светило солнце, и легкий ветер шевелил листья молодой липы, под которой лежал Джон; но сердце его болело. Вокруг его счастья собирались тучи. Большой Бэн отзвонил три, покрывая грохот колес. Эти звуки что-то в нем всколыхнули, и, достав клочок бумаги, он начал царапать по нему карандашом. Набросав четверостишие, он шарил рукой по траве в поисках новой рифмы, когда что-то твердое коснулось его плеча - зеленый зонтик. Над ним стояла Флер.
"They told me you'd been, and were coming back. So I thought you might be out here; and you are--it's rather wonderful!"	- Мне сказали, что ты заходил и вернешься. Вот я и подумала, что ты, верно, пошел сюда; так и оказалось - правда, удивительно?
"Oh, Fleur! I thought you'd have forgotten me."	- О Флер! Я думал, ты меня забыла.
"When I told you that I shouldn't!"	- Но ведь я сказала тебе, что не забуду.
Jon seized her arm.	Джон схватил ее за руку.
"It's too much luck! Let's get away from this side."	- Это слишком большое счастье! Пройдем в другой конец.
He almost dragged her on through that too thoughtfully regulated Park, to find some cover where they could sit and hold each other's hands.	Он почти поволок ее по этому слишком тщательно разделанному парку, ища укромного места, где можно сидеть рядом и держаться за руки.
"Hasn't anybody cut in?" he said, gazing round at her lashes, in suspense above her cheeks.	- Никто не вклинился? - спросил он, заглядывая под ее нависшие ресницы.
"There is a young idiot, but he doesn't count."	- Один идиот появился на горизонте, но он не в счет.
Jon felt a twitch of compassion for the-young idiot.	Джона кольнула жалость к идиоту.
"You know I've had sunstroke; I didn't tell you."	- Знаешь, у меня был солнечный удар. Я тебе об этом не писал.
"Really! Was it interesting?"	- Правда? Это интересно?
"No. Mother was an angel. Has anything happened to you?"	- Нет. Мама была ангельски добра. А у тебя ничего нового?
"Nothing. Except that I think I've found out what's wrong between our families, Jon."	- Ничего. Только, кажется, я раскопала, что неладно между нашими семьями, Джон.
His heart began beating very fast.	Сердце его сильно забилось.
"I believe my father wanted to marry your mother, and your father got her instead."	- Мне кажется, мой отец хотел жениться на твоей матери, а досталась она твоему отцу.
"Oh!"	- О!
"I came on a photo of her; it was in a frame behind a photo of me. Of course, if he was very fond of her, that would have made him pretty mad, wouldn't it?"	- Я наткнулась на ее фотографию; карточка была вставлена в рамку за моею. Конечно, если он очень ее любил, ему было от чего взбеситься, не так ли?
Jon thought for a minute.	Джон задумался.
"Not if she loved my father best."	- Нет, не от чего, если мама полюбила моего отца.
"But suppose they were engaged?"	- Но предположим, они были помолвлены?
"If we were engaged, and you found you loved somebody better, I might go cracked, but I shouldn't grudge it you."	- Если б мы были помолвлены и ты убедилась бы, что любишь кого-нибудь другого больше, чем меня, я сошел бы, может быть, с ума, но не винил бы тебя.
"I should. You mustn't ever do that with me, Jon.	- А я винила бы. Ты меня не должен предавать, Джон.
"My God! Not much!"	- Боже мой! Разве я мог бы!
"I don't believe that he's ever really cared for my mother."	- Мне кажется, отец никогда по-настоящему не дорожил моей матерью.
Jon was silent. Val's words--the two past masters in the Club!	Джон смолчал. Слова Вала, два верховных мастера в клубе!
"You see, we don't know," went on Fleur; "it may have been a great shock. She may have behaved badly to him. People do."	- Ведь мы не знаем, - продолжала Флер, - может быть, это было для него большим ударом. Может, она дурно с ним обошлась. Мало ли что бывает с людьми.
"My mother wouldn't."	- Моя мама не могла бы!
Fleur shrugged her shoulders.	Флер пожала плечами.
"I don't think we know much about our fathers and mothers. We just see them in the light of the way they treat us; but they've treated other people, you know, before we were born-plenty, I expect. You see, they're both old. Look at your father, with three separate families!"	- Много мы знаем о наших отцах и матерях! Мы судим о них по тому, как они обходятся с нами. Но ведь они сталкивались и с другими людьми до нашего рождения. Со множеством людей. Возьми своего отца: у него три семьи!
"Isn't there any place," cried Jon, "in all this beastly London where we can be alone?"	- Неужели во всем проклятом Лондоне, - воскликнул Джон, - не найдется местечка, где мы могли бы быть одни?
"Only a taxi."	- Только в такси.
"Let's get one, then."	- Возьмем такси.
When they were installed, Fleur asked suddenly:	Когда они устроились рядом, Флер вдруг спросила:
"Are you going back to Robin Hill? I should like to see where you live, Jon. I'm staying with my aunt for the night, but I could get back in time for dinner. I wouldn't come to the house, of course."	- Тебе нужно домой, в Робин-Хилл? Мне хочется посмотреть, где ты живешь, Джон. Меня ждет тетя, я у нее ночую сегодня, но ведь я успею вернуться к обеду. К вам в дом я, конечно, не зайду.
Jon gazed at her enraptured.	Джон окинул ее восхищенным взглядом.
"Splendid! I can show it you from the copse, we shan't meet anybody. There's a train at four."	- Великолепно! Я покажу тебе наш дом со стороны рощи - там мы никого не встретим. Есть поезд ровно в четыре.
The god of property and his Forsytes great and small, leisured, official, commercial, or professional, like the working classes, still worked their seven hours a day, so that those two of the fourth generation travelled down to Robin Hill in an empty first-class carriage, dusty and sun-warmed, of that too early train. They travelled in blissful silence, holding each other's hands.	Бог собственности и верные ему Форсайты, великие и малые, рантье, чиновники, коммерсанты, врачи и адвокаты, как и все трудящиеся, еще не отработали своего семичасового рабочего дня, так что юноша и девушка из четвертого их поколения, поспев на этот ранний поезд, ехали к РобинХиллу в пустом вагоне первого класса, пыльном и душном, ехали в блаженном молчании, держась за руки.
At the station they saw no one except porters, and a villager or two unknown to Jon, and walked out up the lane, which smelled of dust and honeysuckle.	На станции они не увидели никого, кроме носильщиков да двух-трех незнакомых Джону фермеров, и пошли в гору по проселочной дороге, где пахло пылью и жимолостью.
For Jon--sure of her now, and without separation before him--it was a miraculous dawdle, more wonderful than those on the Downs, or along the river Thames. It was love-in-a-mist--one of those illumined pages of Life, where every word and smile, and every light touch they gave each other were as little gold and red and blue butterflies and flowers and birds scrolled in among the text--a happy communing, without afterthought, which lasted thirty-seven minutes. They reached the coppice at the milking hour. Jon would not take her as far as the farmyard; only to where she could see the field leading up to the gardens, and the house beyond. They turned in among the larches, and suddenly, at the winding of the path, came on Irene, sitting on an old log seat.	Для Джона, уверенного теперь в любимой и не боящегося новой разлуки, это было чудесное странствие, еще более пленительное, чем их прогулки по холмам или вдоль Темзы. Это была любовь в лазоревом мареве - одна из тех ярких страниц жизни, на которых каждое слово и улыбка, каждое легкое касание руки были точно маленькие красные, синие и золотые бабочки, и цветы, и птицы, порхающие между строк, - счастливое бездумное общение, длившееся тридцать семь минут. К роще они подошли в тот час, когда доят коров. Джон не собирался дойти с Флер до скотного двора, он хотел только привести ее на такое место, откуда видно поле, сад и за ними дом. Они побрели между лиственниц и вдруг у поворота дорожки увидели Ирэн, сидевшую на стволе упавшего дерева.
There are various kinds of shocks: to the vertebrae; to the nerves; to moral sensibility; and, more potent and permanent, to personal dignity. This last was the shock Jon received, coming thus on his mother. He became suddenly conscious that he was doing an indelicate thing. To have brought Fleur down openly--yes! But to sneak her in like this! Consumed with shame, he put on a front as brazen as his nature would permit.	Бывают разного рода удары: удар по позвоночнику, по нервам, по совести, но самый сильный и болезненный - удар по чувству собственного достоинства. Такой удар пришлось принять Джону теперь, когда он столкнулся с матерью. Он вдруг понял, что совершил некрасивый поступок. Привести Флер открыто - да. Но украдкой... Сгорая от стыда, он призвал на помощь всю наглость, на какую только был способен.
Fleur was smiling, a little defiantly; his mother's startled face was changing quickly to the impersonal and gracious. It was she who uttered the first words:	Флер улыбалась немного вызывающе. На лице Ирэн испуг быстро сменился равнодушно-приветливым выражением. Она заговорила первая:
"I'm very glad to see you. It was nice of Jon to think of bringing you down to us."	- Очень рада вас видеть. Как мило, что Джон надумал привезти вас к нам.
"We weren't coming to the house," Jon blurted out. "I just wanted Fleur to see where I lived."	- Мы не собирались заходить в дом, - выпалил Джон. - Я только хотел показать Флер, где мы живем.
His mother said quietly:	Мать его спокойно сказала:
"Won't you come up and have tea?"	- Зайдемте выпьем чаю.
Feeling that he had but aggravated his breach of breeding, he heard Fleur answer:	Сознавая, что только усугубил свою бестактность, Джон услышал ответ Флер:
"Thanks very much; I have to get back to dinner. I met Jon by accident, and we thought it would be rather jolly just to see his home."	- Благодарю вас, я с удовольствием зашла бы, но мне надо вернуться к обеду. Я случайно встретила Джона, и мне захотелось посмотреть на его дом.
How self-possessed she was!	Как она владеет собой!
"Of course; but you must have tea. We'll send you down to the station. My husband will enjoy seeing you."	- Отлично, но все-таки вы должны выпить у нас чаю. Мы вас отправим потом на вокзал. Мой муж будет рад вас видеть.
The expression of his mother's eyes, resting on him for a moment, cast Jon down level with the ground--a true worm. Then she led on, and Fleur followed her. He felt like a child, trailing after those two, who were talking so easily about Spain and Wansdon, and the house up there beyond the trees and the grassy slope. He watched the fencing of their eyes, taking each other in--the two beings he loved most in the world.	Взгляд матери, остановившись на миг на лице Джона, поверг его во прах, раздавил, как червя. Потом она пошла вперед, и Флер последовала за ней. Джон чувствовал себя ребенком, плетясь следом за обеими женщинами, так свободно разговаривавшими об Испании и Уонсдоне и о доме на зеленом холме за деревьями. Он следил, как скрещивались их взгляды, как они изучали друг друга - эти два существа, которых он любил больше всех на свете.
He could see his father sitting under the oaktree; and suffered in advance all the loss of caste he must go through in the eyes of that tranquil figure, with his knees crossed, thin, old, and elegant; already he could feel the faint irony which would come into his voice and smile.	Он издали увидел отца, сидевшего под старым дубом, и заранее страдал от унизительного приговора, который придется ему прочитать во взгляде старика, в его спокойной позе, в его худощавой фигуре, старческой, но изящной; Джону уже чудилась легкая ирония в его голосе и улыбке.
"This is Fleur Forsyte, Jolyon; Jon brought her down to see the house. Let's have tea at once--she has to catch a train. Jon, tell them, dear, and telephone to the Dragon for a car."	- Это Флер Форсайт, Джолион; Джон привез ее посмотреть наш дом. Устроим чай сейчас же - наша гостья торопится на поезд. Джон, распорядись, дорогой, и вызови по телефону такси.
To leave her alone with them was strange, and yet, as no doubt his mother had foreseen, the least of evils at the moment; so he ran up into the house. Now he would not see Fleur alone again--not for a minute, and they had arranged no further meeting! When he returned under cover of the maids and teapots, there was not a trace of awkwardness beneath the tree; it was all within himself, but not the less for that. They were talking of the Gallery off Cork Street.	Было странно оставить ее с ними одну, и все-таки - как, несомненно, предусмотрела его мать - сейчас это оказалось наименьшим из зол; Джон побежал в дом. Теперь он больше ни на минуту не увидит Флер с глазу на глаз, а они не сговорились о следующей встрече. Когда он вернулся под прикрытием горничных и чайного прибора, в саду под старым дубом не чувствовалось и следа неловкости. Неловкость оставалась в нем самом, но от этого было не легче. Разговор шел о выставке на Корк-стрит.
"We back numbers," his father was saying, "are awfully anxious to find out why we can't appreciate the new stuff; you and Jon must tell us."	- Мы, старики, - сказал его отец, - тщимся понять, почему мы не можем оценить нового искусства; вы с Джоном должны нас просветить.
"It's supposed to be satiric, isn't it?" said Fleur.	- Его надо рассматривать как сатиру - вам не кажется? - сказала Флер.
He saw his father's smile.	Джолион улыбнулся.
"Satiric? Oh! I think it's more than that. What do you say, Jon?"	- Сатира? Нет, мне думается, в нем есть нечто большее, чем сатира. Что ты скажешь, Джон?
"I don't know at all," stammered Jon.	- Не знаю, - замялся Джон.
His father's face had a sudden grimness.	Лицо его отца внезапно омрачилось.
"The young are tired of us, our gods and our ideals.	- Мы надоели молодым - наши боги, наши идеалы.
Off with their heads, they say--smash their idols! And let's get back to-nothing! And, by Jove, they've done it! Jon's a poet. He'll be going in, too, and stamping on what's left of us. Property, beauty, sentiment- -all smoke. We mustn't own anything nowadays, not even our feelings. They stand in the way of--Nothing."	Руби им головы, кричат они, низвергай кумиры! Вернемся к Ничему! И видит небо, они так и сделали - уперлись в тупик. Джон поэт. Он тоже пойдет этой дорогой и будет топтать под ногами то, что останется от нас. Собственность, красота, чувство - все только дым! В наши дни не должно быть никакой собственности, даже собственных чувств. Они стоят поперек пути... в Ничто!
Jon listened, bewildered, almost outraged by his father's words, behind which he felt a meaning that he could not reach. He didn't want to stamp on anything!	Джон слушал, ошеломленный, почти оскорбленный словами отца, за которыми чуял непостижимый для него скрытый смысл. Он же ничего не хочет топтать!
"Nothing's the god of to-day," continued Jolyon; "we're back where the Russians were sixty years ago, when they started Nihilism."	- Ничто стало богом нынешнего дня, - продолжал Джолион, - мы пришли туда, где стояли русские шестьдесят лет назад, когда зачинали нигилизм.
"No, Dad," cried Jon suddenly, "we only want to live, and we don't know how, because of the Past--that's all!"	- Нет, папа, - вдруг воскликнул Джон, - мы только хотим жить и не знаем как, потому что нам мешает прошлое, - вот и все.
"By George!" said Jolyon, "that's profound, Jon. Is it your own? The Past! Old ownerships, old passions, and their aftermath. Let's have cigarettes."	- Честное слово, - сказал Джолион, - глубоко сказано, Джон. Это ты сам придумал? Прошлое! Старые формы собственности, старые страсти и их последствия. Закурим?
Conscious that his mother had lifted her hand to her lips, quickly, as if to hush something, Jon handed the cigarettes. He lighted his father's and Fleur's, then one for himself. Had he taken the knock that Val had spoken of? The smoke was blue when he had not puffed, grey when he had; he liked the sensation in his nose, and the sense of equality it gave him. He was glad no one said: "So you've begun!" He felt less young.	Уловив, как мать его подняла руку к губам - быстро, словно призывая к молчанию, Джон подал ящичек с папиросами. Он поднес спичку отцу и Флер, потом закурил сам. Стукнуло его по лбу, как говорил Вал? Когда он не затягивался, дым был голубой, когда затягивался - серый; Джону понравилось ощущение в носу и сообщаемое папиросой чувство равенства. Хорошо, что никто не сказал: "Как? Ты тоже начал курить?" Он стал как будто старше.
Fleur looked at her watch, and rose. His mother went with her into the house. Jon stayed with his father, puffing at the cigarette.	Флер посмотрела на часы и поднялась. Мать Джона пошла с нею в дом. Джон, оставшись один с отцом, молча попыхивал папиросой.
"See her into the car, old man," said Jolyon; "and when she's gone, ask your mother to come back to me."	- Усади гостью в автомобиль, друг мой, - сказал Джолион, - и когда она уедет, попроси маму вернуться сюда ко мне.
Jon went. He waited in the hall. He saw her into the car. There was no chance for any word; hardly for a pressure of the hand. He waited all that evening for something to be said to him. Nothing was said. Nothing might have happened. He went up to bed, and in the mirror on his dressing-table met himself. He did not speak, nor did the image; but both looked as if they thought the more.	Джон пошел. Он подождал в холле; усадил Флер в машину. Им так и не представилось случая перекинуться словом; едва удалось пожать на прощание руку. Весь вечер он ждал, что ему что-нибудь скажут. Но ничего не было сказано. Как будто ничего не произошло. Он пошел спать и в зеркале над туалетным столиком встретил самого себя. Он не заговорил, не заговорил и двойник; но оба смотрели так, точно что-то затаили в мыслях.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты