TO LET/Сдается в наем (часть вторая)

II FATHERS AND DAUGHTERS/II. ОТЦЫ И ДОЧЕРИ

English	Русский
Deprived of his wife and son by the Spanish adventure, Jolyon found the solitude at Robin Hill intolerable. A philosopher when he has all that he wants is different from a philosopher when he has not. Accustomed, however, to the idea, if not to the reality of resignation, he would perhaps have faced it out but for his daughter June. He was a "lame duck" now, and on her conscience. Having achieved--momentarily--the rescue of an etcher in low circumstances, which she happened to have in hand, she appeared at Robin Hill a fortnight after Irene and Jon had gone. June was living now in a tiny house with a big studio at Chiswick. A Forsyte of the best period, so far as the lack of responsibility was concerned, she had overcome the difficulty of a reduced income in a manner satisfactory to herself and her father. The rent of the Gallery off Cork Street which he had bought for her and her increased income tax happening to balance, it had been quite simpl--she no longer paid him the rent. The Gallery might be expected now at any time, after eighteen years of barren usufruct, to pay its way, so that she was sure her father would not feel it. Through this device she still had twelve hundred a year, and by reducing what she ate, and, in place of two Belgians in a poor way, employing one Austrian in a poorer, practically the same surplus for the relief of genius. After three days at Robin Hill she carried her father back with her to Town. In those three days she had stumbled on the secret he had kept for two years, and had instantly decided to cure him. She knew, in fact, the very man. He had done wonders with. Paul Post--that painter a little in advance of Futurism; and she was impatient with her father because his eyebrows would go up, and because he had heard of neither. Of course, if he hadn't "faith" he would never get well! It was absurd not to have faith in the man who had healed Paul Post so that he had only just relapsed, from having overworked, or overlived, himself again. The great thing about this healer was that he relied on Nature. He had made a special study of the symptoms of Nature--when his patient failed in any natural symptom he supplied the poison which caused it--and there you were! She was extremely hopeful. Her father had clearly not been living a natural life at Robin Hill, and she intended to provide the symptoms. He was--she felt--out of touch with the times, which was not natural; his heart wanted stimulating. In the little Chiswick house she and the Austrian--a grateful soul, so devoted to June for rescuing her that she was in danger of decease from overwork--stimulated Jolyon in all sorts of ways, preparing him for his cure. But they could not keep his eyebrows down; as, for example, when the Austrian woke him at eight o'clock just as he was going to sleep, or June took The Times away from him, because it was unnatural to read "that stuff" when he ought to be taking an interest in "life." He never failed, indeed, to be astonished at her resource, especially in the evenings. For his benefit, as she declared, though he suspected that she also got something out of it, she assembled the Age so far as it was satellite to genius; and with some solemnity it would move up and down the studio before him in the Fox-trot, and that more mental form of dancing--the One-step--which so pulled against the music, that Jolyon's eyebrows would be almost lost in his hair from wonder at the strain it must impose on the dancer's will-power. Aware that, hung on the line in the Water Colour Society, he was a back number to those with any pretension to be called artists, he would sit in the darkest corner he could find, and wonder about rhythm, on which so long ago he had been raised. And when June brought some girl or young man up to him, he would rise humbly to their level so far as that was possible, and think: 'Dear me! This is very dull for them!' Having his father's perennial sympathy with Youth, he used to get very tired from entering into their points of view. But it was all stimulating, and he never failed in admiration of his daughter's indomitable spirit. Even genius itself attended these gatherings now and then, with its nose on one side; and June always introduced it to her father. This, she felt, was exceptionally good for him, for genius was a natural symptom he had never had--fond as she was of him.	В разлуке с женой и сыном, отторгнутыми от него испанской авантюрой, Джолион убедился, как нестерпимо в Робин-Хилле одиночество. Философ, когда у него есть все, чего он хочет, не похож на философа, которому многого не хватает. Все же, приучив себя к смирению - или хотя бы к идее смирения, - Джолион заставил бы себя примириться с одиночеством, не вмешайся в это дело Джун. Он подал теперь в разряд "несчастненьких" и значит был на ее попечении. Она поспешно завершила спасение одного злополучного гравера, оказавшегося в то время у нее на руках, и через две недели после отъезда Ирэн и Джона появилась в Робин-Хилле. Маленькая леди жила теперь в Чизике, в крошечном домике с большим ателье. Представительница Форсайтов лучшего периода, когда ни перед кем не приходилось отчитываться, она сумела все же приспособиться к сокращению своих доходов таким образом, что это удовлетворяло и ее, и ее отца. Так как арендная плата за корк-стритскую галерею, которую он ей купил, составляла ту же сумму, что и причитавшийся с нее повышенный подоходный налог, дело разрешилось очень просто: Джуи перестала выплачивать отцу аренду. Восемнадцать лет галерея доставляла владельцу голые убытки, а сейчас, как-никак, можно было надеяться, что она начнет окупаться, так что для отца, по мнению Джун, не было никакой разницы. Благодаря этой уловке она сохранила свои тысячу двести фунтов годового дохода, а сократив расходы на стол и заменив двух обедневших бельгиек, составлявших штат ее прислуги, одной еще более обедневшей австрийкой, она располагала фактически прежним избытком для поддержки гениев. Прогостив три дня в Робин-Хилле, она увезла отца с собою в город. За эти три дня она прощупала тайну, которую Джолион скрывал два года, и тотчас решила его лечить. В самом деле, она знала для этой цели самого подходящего человека. Он сделал чудо с Полом Постом - замечательным художником, опередившим футуризм; и она рассердилась на отца, когда он высоко поднял брови, так как не слышал ни о враче, ни о художнике. Конечно, без "веры" он никогда не поправится! Нелепо не верить в человека, который вылечил Пола Поста так, что он только теперь опять заболел от чрезмерного усердия к работе или, может быть, к наслаждениям. Великое новшество этого целителя заключается в том, что он вступает в союз с природой. Он специально изучает нормальные симптомы здоровой природы, а когда у пациента не наблюдается какого-либо из естественных симптомов, он ему дает соответствующий яд, вызывающий симптом, - и больной поправляется! Джун возлагала на своего врача неограниченные надежды. Отец ее живет в. Робин-Хилле явно неестественной жизнью - необходимо пробудить симптомы. Он, как чувствовала Джун, утратил связь с современностью, а это неестественно; сердце его нуждается в стимулирующих средствах. В маленьком доме в Чизике Джун, со своей австрийкой (благодарная душа, столь преданная хозяйке за свое спасение, что теперь ей грозила, опасность расхвораться от непосильной работы) всячески "стимулировали" Джолиона в порядке подготовительного лечения. Однако брови его никак не могли опуститься. То вдруг австрийка разбудит его в восемь часов, когда ему только что удалось заснуть; или Джун отберет у него "Тайме", потому что неестественно читать "такую ерунду" - он должен интересоваться "подлинной жизнью". Он пребывал в непрестанном удивлении перед ее изобретательностью, особенно по вечерам. Ради его блага, как заявила она, хоть он подозревал, что и сама она кое-что для себя извлекает из такого метода лечения, Джун собирала у себя весь двадцатый век, поскольку он светил отраженным светом гения; и век торжественно проходил перед ним по ателье в фокстроте или в другом, еще более "заумном" танце - в уанстепе, ритм которого так не соответствовал музыке, что брови Джолиона почти терялись в волосах от, изумления перед тем испытанием, коему подвергалась сила води танцующих. Зная, что в Ассоциации акварелистов он, по общей оценке, занимал место позади каждого, кто претендовал на звание художника, Джолион усаживался в самый что ни на есть темный уголок и вспоминал ритмы, на которых когда-то был воспитан. А если Джун подводила к нему какую-нибудь девицу или молодого человека, он смиренно поднимался до их уровня - насколько - это было для него возможно - и думал: "Боже мой! Им это должно казаться таким скучным". Питая, как некогда его отец, постоянное сочувствие к молодежи, он все же устал становиться на ее точку зрения. Но все это его "стимулировало", и он не переставал изумляться неукротимой энергии своей дочери. Время от времени на ее ассамблеях появлялась, презрительно сморщив нос, сама гениальность; и Джун всегда представляла ее отцу. Это, по ее убеждению, было для него особенно полезно, ибо гениальность является естественным симптомом, который у ее отца всегда отсутствовал, - так она считала при всей своей любви к немую
Certain as a man can be that she was his own daughter, he often wondered whence she got herself--her red-gold hair, now greyed into a special colour; her direct, spirited face, so different from his own rather folded and subtilised countenance, her little lithe figure, when he and most of the Forsytes were tall. And he would dwell on the origin of species, and debate whether she might be Danish or Celtic. Celtic, he thought, from her pugnacity, and her taste in fillets and djibbahs. It was not too much to say that he preferred her to the Age with which she was surrounded, youthful though, for the greater part, it was. She took, however, too much interest in his teeth, for he still had some of those natural symptoms. Her dentist at once found "Staphylococcus aureus present in pure culture" (which might cause boils, of course), and wanted to take out all the teeth he had and supply him with two complete sets of unnatural symptoms. Jolyon's native tenacity was roused, and in the studio that evening he developed his objections. He had never had any boils, and his own teeth would last his time. Of course--June admitted--they would last his time if he didn't have them out! But if he had more teeth he would have a better heart and his time would be longer. His recalcitrance--she said--was a symptom of his whole attitude; he was taking it lying down. He ought to be fighting. When was he going to see the man who had cured Paul Post? Jolyon was very sorry, but the fact was he was not going to see him. June chafed. Pondridge--she said--the healer, was such a fine man, and he had such difficulty in making two ends meet, and getting his theories recognised. It was just such indifference and prejudice as her father manifested which was keeping him back. It would be so splendid for both of them!	Уверенный, насколько это возможно для мужчины, что Джун его родная дочь, Джолион часто дивился, откуда она у него такая: красного золота волосы, теперь заржавевшие своеобразной сединой; открытое, живое лицо, так не похожее на его собственную физиономию, тонкую и сложную; маленькая, легкая фигурка, когда самой, как и большинство Форсайтов, был высокого роста. Часто задумывался он, какого происхождения этот вид: датского, может быть, или кельтского? Скорее кельтского, полагал он, судя по ее воинственности и пристрастию к лентам на лбу и свободным платьям. Без преувеличения можно сказать, что он ее предпочитал "людям двадцатого века", которыми она была окружена, хотя они по большей части были молоды. Но Джун стала проявлять усиленное внимание к его зубам, ибо этим естественным симптомом он еще в какойто мере обладал. Ее дантист не замедлил открыть "присутствие чистой культуры staphylococcus aureus" (которая, несомненно, может вызвать нарывы) и хотел удалить еще оставшиеся у него зубы и снабдить его взамен двумя полными комплектами неестественных симптомов. Врожденное упрямство Джолиона встало на дыбы, и в этот вечер в ателье Джун он попытался обосновать свои возражения. У него никогда не бывало никаких нарывов, и ему хватит как-нибудь до конца жизни собственных зубов. Бесспорно, согласилась Джун, ему хватит их до конца жизни, если он их не удалит. Но если он вставит новые зубы, то сердце его будет крепче и жизнь длиннее. Это упорство, заявила Джун, симптоматично для всего его поведения: он не желает бороться. Когда он соберется к врачу, вылечившему Пола Поста? Джолион выразил свое глубокое сожаление, но он отнюдь не собирался к врачу. Джун возмутилась. Пондридж, сказала она, великий целитель и прекрасный человек, и ему так трудно сводить концы с концами и добиваться признания своих теорий. И мешает ему как раз то безразличие к своему здоровью и предрассудки, какие проявляет ее отец. Было бы так хорошо для них обоих!..
"I perceive," said Jolyon, "that you are trying to kill two birds with one stone."	- Я вижу, - сказал Джолион, - ты хочешь убить двух зайцев сразу.
"To cure, you mean!" cried June.	- Скажи лучше - вылечить! - вскричала Джун.
"My dear, it's the same thing."	- Это, дорогая моя, одно и то же.
June protested. It was unfair to say that without a trial.	Джун настаивала на своем. Нечестно говорить такие вещи, не испробовав лечения.
Jolyon thought he might not have the chance, of saying it after.	Джолион боялся, что если он испробует, то уже вовсе не сможет говорить.
"Dad!" cried June, "you're hopeless."	- Папа! - воскликнула Джун. - Ты безнадежен.
"That," said Jolyon, "is a fact, but I wish to remain hopeless as long as possible. I shall let sleeping dogs lie, my child. They are quiet at present."	- Не спорю, - сказал Джолион. - Но я хотел бы оставаться безнадежным как можно дольше. Я не намерен трогать спящих собак, дитя мое. Не лают ну и хорошо.
"That's not giving science a chance," cried June. "You've no idea how devoted Pondridge is. He puts his science before everything."	- Это значит закрывать перед наукой все пути! - кричала Джун. - Ты не представляешь, до чего Пондридж предан своему делу. Для него наука выше всего.
"Just," replied Jolyon, puffing the mild cigarette to which he was reduced, "as Mr. Paul Post puts his art, eh? Art for Art's sake-- Science for the sake of Science. I know those enthusiastic egomaniac gentry. They vivisect you without blinking. I'm enough of a Forsyte to give them the go-by, June."	- Как для мистера Пола Поста его искусство, не так ли? - возразил Джолион и затянулся папироской из слабого табака, которым он теперь себя ограничил. - Искусство для искусства, наука для науки. Мне хорошо знакомы эти господа энтузиасты, маньяки эгоцентризма. Они зарежут вас, не моргнувши глазом. Я, как-никак, Форсайт и предпочитаю держаться от них подальше, Джун.
"Dad," said June, "if you only knew how old-fashioned that sounds! Nobody can afford to be half-hearted nowadays."	- Папа, - сказала Джун, - если б только ты понимал, как устарели твои доводы. В наши дни никто не может позволить себе быть половинчатым.
"I'm afraid," murmured Jolyon, with his smile, "that's the only natural symptom with which Mr. Pondridge need not supply me. We are born to be extreme or to be moderate, my dear; though, if you'll forgive my saying so, half the people nowadays who believe they're extreme are really very moderate. I'm getting on as well as I can expect, and I must leave it at that."	- Боюсь, - промолвил с улыбкой Джолион, - это единственный естественный симптом, которым мистеру Пондриджу нет нужды меня снабжать. Нам с рождения дано быть сторонниками крайностей или держаться середины; хоть должен сказать, уж ты не сердись, что половина тех, кто проповедует крайности, на самом деле очень умеренны. Насколько можно требовать, настолько я здоров, - надо на атом успокоиться.
June was silent, having experienced in her time the inexorable character of her father's amiable obstinacy so far as his own freedom of action was concerned.	Джун молчала, узнав в свое время на опыте, как непреклонен бывает ее отец в своей мягкой настойчивости, когда дело коснется свободы его действий.
How he came to let her know why Irene had taken Jon to Spain puzzled Jolyon, for he had little confidence in her discretion. After she had brooded on the news, it brought a rather sharp discussion, during which he perceived to the full the fundamental opposition between her active temperament and his wife's passivity. He even gathered that a little soreness still remained from that generation-old struggle between them over the body of Philip Bosinney, in which the passive had so signally triumphed over the active principle.	Джолион сам не понимал, как он мог проговориться дочери, почему Ирэн увезла Джона в Испанию. Он не слишком полагался на скромность Джун. Джун задумалась над этим известием, и ее раздумье завершилось резким спором между нею и отцом, спором, который открыл Джопиону коренную противоположность между действенным темпераментом его дочери и пассивностью его жены. Он убедился даже, что не прошла еще горечь от той их давнишней борьбы за Филипа Боснии, в которой пассивное начало так знаменательно восторжествовало над активным.
According to June, it was foolish and even cowardly to hide the past from Jon.	Джун считала глупым, считала трусостью скрывать от Джона прошлое.
Sheer opportunism, she called it.	- Чистейший оппортунизм, - заявила она.
"Which," Jolyon put in mildly, "is the working principle of real life, my dear."	- Который, - мягко вставил Джолион, - является творческим принципом действительной жизни, дорогая.
"Oh!" cried June, "you don't really defend her for not telling Jon, Dad. If it were left to you, you would."	- Ох, - воскликнула Джун, - ты не можешь искренно защищать Ирэн в том, что она скрывает от Джона правду, папа! Если бы все предоставить тебе, ты рассказал бы.
"I might, but simply because I know he must find out, which will be worse than if we told him."	- Может быть, но я сделал бы это просто потому, что так или иначе Джон все равно узнает, и это будет хуже, чем если мы ему расскажем сами.
"Then why don't you tell him? It's just sleeping dogs again."	- Тогда почему же ты все-таки не рассказываешь? Опять "спящие собаки"?
"My dear," said Jolyon, "I wouldn't for the world go against Irene's instinct. He's her boy."	- Дорогая, - сказал Джолион, - ни за что на свете я не пошел бы против инстинкта Ирэн. Джон ее сын.
"Yours too," cried June.	- И твой тоже, - возразила Джун.
"What is a man's instinct compared with a mother's?"	- Как можно сравнивать отцовский инстинкт с материнским?
"Well, I think it's very weak of you."	- Как хочешь, а, по-моему, с твоей стороны это малодушие.
"I dare say," said Jolyon, "I dare say."	- Возможно, - согласился Джолион, - возможно.
And that was all she got from him; but the matter rankled in her brain. She could not bear sleeping dogs. And there stirred in her a tortuous impulse to push the matter toward decision. Jon ought to be told, so that either his feeling might be nipped in the bud, or, flowering in spite of the past, come to fruition. And she determined to see Fleur, and judge for herself. When June determined on anything, delicacy became a somewhat minor consideration. After all, she was Soames' cousin, and they were both interested in pictures. She would go and tell him that he ought to buy a Paul Post, or perhaps a piece of sculpture by Boris Strumolowski, and of course she would say nothing to her father. She went on the following Sunday, looking so determined that she had some difficulty in getting a cab at Reading station. The river country was lovely in those days of her own month, and June ached at its loveliness. She who had passed through this life without knowing what union was had a love of natural beauty which was almost madness. And when she came to that choice spot where Soames had pitched his tent, she dismissed her cab, because, business over, she wanted to revel in the bright water and the woods. She appeared at his front door, therefore, as a mere pedestrian, and sent in her card. It was in June's character to know that when her nerves were fluttering she was doing something worth while. If one's nerves did not flutter, she was taking the line of least resistance, and knew that nobleness was not obliging her. She was conducted to a drawing-room, which, though not in her style, showed every mark of fastidious elegance. Thinking, 'Too much taste- -too many knick-knacks,' she saw in an old lacquer-framed mirror the figure of a girl coming in from the verandah. Clothed in white, and holding some white roses in her hand, she had, reflected in that silvery-grey pool of glass, a vision-like appearance, as if a pretty ghost had come out of the green garden.	Вот и все, чего она добилась от отца; но дело это не выходило у нее из головы. Джун на выносила мысли о "спящих собаках". Ее подмывало дать делу толчок, чтобы так или иначе разрешить его. Джону надо все рассказать, чтобы чувство его или зачахло, не распустившись, или же, расцветши назло прошлому, принесло плоды. И она решила повидаться с Флер и составить себе собственное мнение. Если Джун на что-нибудь решалась, вопросы щепетильности отступали на второй план. В конце концов, она Сомсу двоюродная племянница, и оба они интересуются живописью. Она придет к нему и заявит, что ему следует купить какой-нибудь холст Пола Поста или, может быть, скульптуру Бориса Струмоловского. Отцу она, конечно, ничего не скажет. В ближайшее воскресенье она пустилась в путь, и вид у нее был столь решительный, что на вокзале в Рэдинге ей с трудом удалось достать такси. Берега реки были очаровательны в эти дни июня - ее месяца, - и Джун отнюдь не была бесчувственна к их очарованию. За всю жизнь не познав любовного союза, она чуть не до сумасшествия любила природу. Подъехав к изысканному уголку, где поселился Сомс, она отпустила такси, так как намеревалась, покончив с делом, насладиться прохладой реки и рощи. Таким образом, перед его дверьми она предстала скромным пешеходом и послала Сомсу свою карточку. Джун знала, что если нервы ее трепещут, значит она делает чтото стоящее труда. А когда нервы не трепещут, тогда она знала, что пошла по линии наименьшего сопротивления и что благородство ни к чему ее не обязывает. Ее ввели в гостиную, на убранстве которой, хоть и чуждом ей по стилю, лежала печать требовательного вкуса. Подумав: "Слишком затейливо - много выкрутасов", она увидела в черной раме старинного зеркала фигуру девушки, входившей с веранды. Вся в белом, с белыми розами в руках, отраженная в серебряно-сером озере стекла, она казалась видением - точно прелестный призрак явился из зеленого сада.
"How do you do?" said June, turning round. "I'm a cousin of your father's."	- Здравствуйте, - сказала Джун и обернулась. - Я родственница вашего отца.
"Oh, yes; I saw you in that confectioner's."	- Ах да, я вас видела тогда в кондитерской.
"With my young stepbrother. Is your father in?"	- С моим младшим братом. Ваш отец дома?
"He will be directly. He's only gone for a little walk."	- Сейчас придет. Он вышел прогуляться.
June slightly narrowed her blue eyes, and lifted her decided chin.	Джун слегка прищурила синие свои глаза и вздернула решительный подбородок.
"Your name's Fleur, isn't it? I've heard of you from Holly. What do you think of Jon?"	- Вас зовут Флер, да? Я слышала о вас от Холли. Что вы думаете о Джоне?
The girl lifted the roses in her hand, looked at them, and answered calmly:	Девушка подняла розы к лицу, посмотрела на них и ответила спокойно:
"He's quite a nice boy."	- Очень милый мальчик.
"Not a bit like Holly or me, is he?"	- Нисколько не похож ни на меня, ни на Холли, не правда ли?
"Not a bit."	- Нисколько.
'She's cool,' thought June.	"Выдержанная", - подумала Джун.
And suddenly the girl said:	И вдруг девушка сказала:
"I wish you'd tell me why our families don't get on?"	- Не можете ли вы рассказать мне, почему наши семьи не ладят между собой?
Confronted with the question she had advised her father to answer, June was silent; whether because this girl was trying to get something out of her, or simply because what one would do theoretically is not always what one will do when it comes to the point.	Поставленная перед вопросом, на который сама же советовала своему отцу ответить, Джун смолчала - потому ли, что эта девушка сама чего-то добивалась от нее, или просто потому, что не всегда человек поступает на деле так, как поступил бы в теории.
"You know," said the girl, "the surest way to make people find out the worst is to keep them ignorant. My father's told me it was a quarrel about property. But I don't believe it; we've both got heaps. They wouldn't have been so bourgeois as all that."	- Вы знаете, - продолжала девушка, - вернейший способ заставить человека выведать худшее - это держать его в неведении. Мой отец сказал, что ссора произошла из-за собственности. Но я не верю: и у нас и у них всего вдоволь. Они не вели бы себя, как мещане.
June flushed. The word applied to her grandfather and father offended her.	Джун вспыхнула. Это слово в применении к ее отцу и деду оскорбило ее.
"My grandfather," she said, "was very generous, and my father is, too; neither of them was in the least bourgeois."	- Мой дедушка, - сказала она, - был очень великодушен, и отец тоже; оба они нисколько не мещане.
"Well, what was it then?" repeated the girl:	- Так что ж это было? - повторила Флер.
Conscious that this young Forsyte meant having what she wanted, June at once determined to prevent her, and to get something for herself instead.	Видя, что эта юная представительница семьи Форсайтов упорно добивается своего, Джун сразу решила помешать ей и добиться чего-нибудь для себя.
"Why do you want to know?"	- Почему вы хотите знать?
The girl smelled at her roses.	Девушка понюхала розы.
"I only want to know because they won't tell me."	- Я потому хочу знать, что от меня это скрывают.
"Well, it was about property, but there's more than one kind."	- Хорошо. Ссора действительно произошла из-за собственности, но собственность бывает разная.
"That makes it worse. Now I really must know."	- Час от часу не легче. Теперь я действительно должна узнать.
June's small and resolute face quivered.	По решительному личику Джун пробежала судорога.
She was wearing a round cap, and her hair had fluffed out under it. She looked quite young at that moment, rejuvenated by encounter.	Волосы, выбившиеся из-под круглой шапочки, растрепались. Сейчас она казалась совсем юной, словно помолодела от встречи.
"You know," she said, "I saw you drop your handkerchief. Is there anything between you and Jon? Because, if so, you'd better drop that too."	- Зн-аете, - сказала она, - я видела, как вы бросили платок. Между вами и Джоном что-нибудь есть? Если да, откажитесь от этого.
The girl grew paler, but she smiled.	Девушка побледнела, но все-таки улыбнулась.
"If there were, that isn't the way to make me."	- Если есть способ меня принудить, то во всяком случае не такой.
At the gallantry of that reply, June held out her hand.	В ответ на это смелое заявление Джун протянула руку.
"I like you; but I don't like your father; I never have. We may as well be frank."	- Вы мне нравитесь; но я не люблю вашего отца; я никогда его не любила. Ведь мы можем говорить откровенно?
"Did you come down to tell him that?"	- Вы приехали, чтоб сказать ему это?
June laughed.	Джун засмеялась.
"No; I came down to see you."	- Нет, я приехала, чтоб видеть вас.
"How delightful of you."	- Как мило с вашей стороны!
This girl could fence.	Девушка хорошо парировала удары.
"I'm two and a half times your age," said June, "but I quite sympathize. It's horrid not to have one's own way."	- Я в два с половиной раза старше вас, - сказала Джун, - но я вам вполне сочувствую. Возмутительно, когда человеку ставят палки в колеса.
The girl smiled again.	Флер опять улыбнулась.
"I really think you might tell me."	- Право, мне думается, вы должны все мне рассказать.
How the child stuck to her point	Как упорно этот ребенок гнет свою линию!
"It's not my secret. But I'll see what I can do, because I think both you and Jon ought to be told. And now I'll say good-bye."	- Это не моя тайна. Но я испробую все, что от меня зависит, потому что, по-моему, и вы и Джон должны это внать. А теперь я с вами прощусь.
"Won't you wait and see Father?"	- Вы не подождете папу?
June shook her head.	Джун покачала головой.
"How can I get over to the other side?"	- Как мне попасть на тот берег?
"I'll row you across."	- Я вас перевезу на лодке.
"Look!" said June impulsively, "next time you're in London, come and see me. This is where I live. I generally have young people in the evening. But I shouldn't tell your father that you're coming."	- Вот что, - порывисто сказала Джун, - когда будете в Лондоне, загляните ко мне. Возьмите мой адрес. По вечерам у меня обычно собирается молодежь. Но отцу лучше не говорите.
The girl nodded.	Девушка кивнула в знак согласия.
Watching her scull the skiff across, June thought: 'She's awfully pretty and well made. I never thought Soames would have a daughter as pretty as this. She and Jon would make a lovely couple.	Наблюдая, как она управляется с веслами, Джун думала: "Она прехорошенькая и отлично сложена. Никогда бы я не подумала, что у Сомса будет такая красивая дочь. Они с Джоном составили бы очаровательную пару".
The instinct to couple, starved within herself, was always at work in June. She stood watching Fleur row back; the girl took her hand off a scull to wave farewell, and June walked languidly on between the meadows and the river, with an ache in her heart. Youth to youth, like the dragon-flies chasing each other, and love like the sun warming them through and through. Her youth! So long ago--when Phil and she--And since? Nothing--no one had been quite what she had wanted. And so she had missed it all. But what a coil was round those two young things, if they really were in love, as Holly would have it--as her father, and Irene, and Soames himself seemed to dread. What a coil, and what a barrier! And the itch for the future, the contempt, as it were, for what was overpast, which forms the active principle, moved in the heart of one who ever believed that what one wanted was more important than what other people did not want. From the bank, awhile, in the warm summer stillness, she watched the water-lily plants and willow leaves, the fishes rising; sniffed the scent of grass and meadow-sweet, wondering how she could force everybody to be happy. Jon and Fleur! Two little lame ducks-- charming callow yellow little ducks! A great pity! Surely something could be done! One must not take such situations lying down. She walked on, and reached a station, hot and cross.	Инстинкт подбора пар, не нашедший в свое время удовлетворения, никогда не засыпал в Джун. Она стояла, наблюдая, как Флер гребет обратно; девушка выпустила весло, чтобы махнуть рукой на прощание, и с болью в сердце Джун побрела лугами над рекой. Молодое тянется к молодому, как гонятся стрекозы друг за дружкой, и любовь, как солнце, прогревает их насквозь. Ее молодость! Давным-давно, когда Фил и она... А с тех пор ничего! Ни в ком не нашла она того, чего искала. И так упустила жизнь. Но какая петля затягивается вокруг этих двух юных существ, если они и вправду любят друг друга, как думает Холли, как опасаются ее отец и Ирэн и даже, по-видимому, Сомс. Какая петля и какие препятствия! И тяга к будущему, живое презрение к минувшему - то, из чего образуется активное начало, - заговорили в сердце женщины, всегда считавшей, что то, чего хочешь сам, важнее того, чего не хотят другие. С высокого берега в теплой тишине лета она глядела на кувшинки, следила за листьями ветлы, за всплесками рыб; вдыхая запах травы и таволги, думала, как принудить каждого быть счастливым. Джон и Флер! Бедные неоперившиеся утятки - желтенькие, несчастненькие! Как их жалко! Несомненно, можно что-то сделать. С таким положением нельзя мириться. Джун пошла дальше и пришла к вокзалу разгоряченная и сердитая.
That evening, faithful to the impulse toward direct action, which made many people avoid her, she said to her father:	В тот же вечер, следуя своей склонности к прямому действию, из-за которой многие ее избегали, она сказала отцу:
"Dad, I've been down to see young Fleur. I think she's very attractive. It's no good hiding our heads under our wings, is it?"	- Папа, я ездила посмотреть на Флер. Я ее нахожу очень привлекательной. Нехорошо нам прятать голову под крыло.
The startled Jolyon set down his barley-water, and began crumbling his bread.	Джолион, пораженный, отставил свой ячменный кофе и сгреб в кулак бородку.
"It's what you appear to be doing," he said. "Do you realise whose daughter she is?"	- Но ты именно это и делаешь, - сказал он. - Представляешь ты себе, чья она дочь?
"Can't the dead past bury its dead?"	- Мертвое прошлое пусть хоронит своих мертвецов [21].
Jolyon rose.	Джолион встал.
"Certain things can never be buried."	- Есть вещи, которые нельзя похоронить.
"I disagree," said June. "It's that which stands in the way of all happiness and progress. You don't understand the Age, Dad. It's got no use for outgrown things. Why do you think it matters so terribly that Jon should know about his mother? Who pays any attention to that sort of thing now? The marriage laws are just as they were when Soames and Irene couldn't get a divorce, and you had to come in. We've moved, and they haven't. So nobody cares. Marriage without a decent chance of relief is only a sort of slave-owning; people oughtn't to own each other. Everybody sees that now. If Irene broke such laws, what does it matter?"	- Я не согласна, - сказала Джун. - Это то, что стоит на пути ко всякому счастью и прогрессу. Ты не понимаешь нашего века, папа. Он отбрасывает все изжитое. Почему тебя так страшит, что Джон узнает все о своей матери? Кто теперь придает значение таким вещам? Брачные законы и посейчас те же, какими были в то время, когда Ирэн и Сомс не могли получить развода и пришлось вмешаться тебе. Мы ушли вперед, а законы остались на старом месте. Поэтому никто с ними не считается. Брак без приличной возможности его расторжения - это одна из форм рабовладельчества; человек не должен быть собственностью человека. Теперь каждый это понимает. Если Ирэн нарушила подобный закон, что в этом дурного?
"It's not for me to disagree there," said Jolyon; "but that's all quite beside the mark. This is a matter of human feeling."	- Не мне возражать, - сказал Джолион, - но дело совсем не в том. Дело в человеческом чувстве.
"Of course it is," cried June, "the human feeling of those two young things."	- Конечно! - вскричала Джун. - В человеческом чувстве этих двух молодых созданий.
"My dear," said Jolyon with gentle exasperation; "you're talking nonsense."	- Моя дорогая, - ответил Джолион мягко, но чувствуя, что теряет терпение, - ты говоришь вздор.
"I'm not. If they prove to be really fond of each other, why should they be made unhappy because of the past?"	- Отнюдь не вздор. Если окажется, что они действительно друг друга любят, зачем же делать их несчастными во имя прошлого?
"You haven't lived that past. I have--through the feelings of my wife; through my own nerves and my imagination, as only one who is devoted can."	- Ты не переживала этого, прошлого. А я пережил - через чувства моей жены; пережил собственными своими нервами и своим воображением, как только может это пережить истинно любящий человек.
June, too, rose, and began to wander restlessly.	Джун тоже встала и беспокойно зашагала по комнате.
"If," she said suddenly, "she were the daughter of Philip Bosinney, I could understand you better. Irene loved him, she never loved Soames."	- Если б еще, - сказала она вдруг, - Флер была дочерью Фила Босини, я скорей могла бы" тебя понять. Его Ирэн любила, а Сомса она не любила никогда.
Jolyon uttered a deep sound-the sort of noise an Italian peasant woman utters to her mule. His heart had begun beating furiously, but he paid no attention to it, quite carried away by his feelings.	Джолион издал странный грудной звук - вроде того, каким итальянская крестьянка понукает своего мула. Сердце его бешено заколотилось, но он не обратил на это внимания, увлеченный своими чувствами.
"That shows how little you understand. Neither I nor Jon, if I know him, would mind a love-past. It's the brutality of a union without love. This girl is the daughter of the man who once owned Jon's mother as a negro-slave was owned. You can't lay that ghost; don't try to, June! It's asking us to see Jon joined to the flesh and blood of the man who possessed Jon's mother against her will. It's no good mincing words; I want it clear once for all. And now I mustn't talk any more, or I shall have to sit up with this all night."	- Твои слова показывают, как мало ты поняла. Ни я, ни Джон, насколько я его знаю, не осудили бы любовного прошлого. Но брачный союз без любви омерзителен. Эта девушка - дочь человека, который некогда обладал матерью Джона, как рабыней-негритянкой. Этого призрака тебе не прогнать; и не пробуй, Джун! Ведь ты требуешь от нас, чтоб мы смотрели спокойно, как Джон соединится с плотью от плоти человека, который владел матерью Джона против ее воли. Незачем смягчать выражения; надо выяснить раз навсегда. А теперь прекратим разговор, или мне придется просидеть так всю ночь.
And, putting his hand over his heart, Jolyon turned his back on his daughter and stood looking at the river Thames.	И Джолион прижал руку к груди, повернулся к дочери спиной и, отойдя к окну, стал глядеть на Темзу.
June, who by nature never saw a hornet's nest until she had put her head into it, was seriously alarmed. She came and slipped her arm through his. Not convinced that he was right, and she herself wrong, because that was not natural to her, she was yet profoundly impressed by the obvious fact that the subject was very bad for him. She rubbed her cheek against his shoulder, and said nothing.	Джун, по природе своей неспособная увидеть шершня, пока он ее не ужалит, не на шутку встревожилась. Она подошла и взяла Джолиона под руку. Отнюдь не убежденная, что он прав, а сама она ошибается - такое признание противоречило бы ее природе, - она была глубоко потрясена очевидным обстоятельством, что эта тема очень ему вредна. Она потерлась щекой о его плечо и ничего не сказала.
After taking her elderly cousin across, Fleur did not land at once, but pulled in among the reeds, into the sunshine. The peaceful beauty of the afternoon seduced for a little one not much given to the vague and poetic. In the field beyond the bank where her skiff lay up, a machine drawn by a grey horse was turning an early field of hay. She watched the grass cascading over and behind the light wheels with fascination--it looked so cool and fresh. The click and swish blended with the rustle of the willows and the poplars, and the cooing of a wood-pigeon, in a true river song. Alongside, in the deep green water, weeds, like yellow snakes, were writhing and nosing with the current; pied cattle on the farther side stood in the shade lazily swishing their tails. It was an afternoon to dream. And she took out Jon's letters--not flowery effusions, but haunted in their recital of things seen and done by a longing very agreeable to her, and all ending "Your devoted J." Fleur was not sentimental, her desires were ever concrete and concentrated, but what poetry there was in the daughter of Soames and Annette had certainly in those weeks of waiting gathered round her memories of Jon. They all belonged to grass and blossom, flowers and running water. She enjoyed him in the scents absorbed by her crinkling nose. The stars could persuade her that she was standing beside him in the centre of the map of Spain; and of an early morning the dewy cobwebs, the hazy sparkle and promise of the day down in the garden, were Jon personified to her.	Переправив гостью, Флер не причалила сразу к пристани, а зашла в камыши, в полосу яркого света. Тихая прелесть дня на мгновение, зачаровала девушку, не слишком склонную к мечтаниям и поэзии. В поле над берегом запряженная сивой лошадью косилка снимала ранний покос. Флер следила, не шевелясь, как через легкие колеса падает каскадом трава - прохладная и свежая. Свист и щелк сливались с шелестом ракит и тополей и с воркованьем лесного голубя в звонкую речную песню. В глубокой зеленой воде, точно желтые змеи, извиваясь и ныряя, стлались по течению водоросли; пегие коровы на том берегу стояли в тени, лениво помахивая хвостами. День располагал к мечтам. Флер вытащила письма Джона - не цветистые излияния, нет, но в отчетах о виденном и сделанном они проникнуты были очень приятной для нее тоской и все заканчивались словами: "Любящий тебя Джин". Флер не была сентиментальна, ее желания были всегда конкретны и определенны, но безусловно все, что было поэтического в дочери Сомса и Аннет, за эти недели ожидания сосредоточилось вокруг ее воспоминаний о Джоне. Они жили в траве и в листьях, в цветах и в струящейся воде. Когда, наморщив нос, она вдыхала запахи. Флер радовалась в них его близости. Звезды ее убеждали, что она стоит с ним рядом в центре карты Испании; а ранним утром капли росы на паутине, искристое марево и дышащее в саду обещание дня были для нее олицетворением Джона.
Two white swans came majestically by, while she was reading his letters, followed by their brood of six young swans in a line, with just so much water between each tail and head, a flotilla of grey destroyers. Fleur thrust her letters back, got out her sculls, and pulled up to the landing-stage. Crossing the lawn, she wondered whether she should tell her father of June's visit. If he learned of it from the butler, he might think it odd if she did not. It gave her, too, another chance to startle out of him the reason of the feud. She went, therefore, up the road to meet him.	Пока она читала письма, два белых лебедя проплыли величественно мимо, а за ними цепочкой их потомство: шесть молодых лебедей друг за дружкой, выдерживая равную дистанцию между каждым хвостом и головой - флотилия серых миноносцев. Флер спрятала письма, взялась за весла и выгребла лодку к причалу. Поднимаясь по дорожке сада, она обдумывала вопрос: следует ли рассказать отцу, что приходила Джун? Если он узнает о ее посещении через лакея, ему покажется подозрительным, почему дочь о нем умолчала. Вдобавок, рассказ откроет новую возможность выведать у отца причину ссоры. Поэтому, выйдя на шоссе, Флер направилась ему навстречу.
Soames had gone to look at a patch of ground on which the Local Authorities were proposing to erect a Sanatorium for people with weak lungs. Faithful to his native individualism, he took no part in local affairs, content to pay the rates which were always going up. He could not, however, remain indifferent to this new and dangerous scheme. The site was not half a mile from his own house. He was quite of opinion that the country should stamp out tuberculosis; but this was not the place. It should be done farther away. He took, indeed, an attitude common to all true Forsytes, that disability of any sort in other people was not his affair, and the State should do its business without prejudicing in any way the natural advantages which he had acquired or inherited. Francie, the most free-spirited Forsyte of his generation (except perhaps that fellow Jolyon) had once asked him in her malicious way: "Did you ever see the name Forsyte in a subscription list, Soames? "That was as it might be, but a Sanatorium would depreciate the neighbourhood, and he should certainly sign the petition which was being got up against it. Returning with this decision fresh within him, he saw Fleur coming.	Сомс ходил осматривать участок, на котором местные власти предполагали построить санаторий для легочных больных. Верный своему индивидуализму. Сомс не принимал участия в местных делах, довольствуясь уплатой все повышавшихся налогов. Однако он не мог остаться равнодушным к этому новому и опасному плану. Участок был расположен менее чем в полумиле от его дома. Сомс был вполне согласен с мнением, что страна должна искоренять туберкулез; но здесь для этого не место. Это надо делать подальше. Он занял позицию, разделяемую каждым истинным Форсайтом: во-первых, чужие болезни его не касаются, а во-вторых, государство должно делать свое дело, никоим образом не затрагивая естественных привилегий, которые он приобрел или унаследовал. Фрэнси, самая свободомыслящая из Форсайтов его поколения (за исключением разве Джолиона), однажды с лукавым видом спросила: "Ты когда-нибудь видел имя Форсайт на каком-нибудь подписном листе. Сомс?" Как бы там ни было, а санаторий испортит окрестности, и он, Сомс, непременно подпишет петицию о переносе его на другое место. Повернув к дому с назревшим новым решением, он увидел Флер.
She was showing him more affection of late, and the quiet time down here with her in this summer weather had been making him feel quite young; Annette was always running up to Town for one thing or another, so that he had Fleur to himself almost as much as he could wish. To be sure, young Mont had formed a habit of appearing on his motor-cycle almost every other day. Thank goodness, the young fellow had shaved off his half-toothbrushes, and no longer looked like a mountebank! With a girl friend of Fleur's who was staying in the house, and a neighbouring youth or so, they made two couples after dinner, in the hall, to the music of the electric pianola, which performed Fox-trots unassisted, with a surprised shine on its expressive surface. Annette, even, now and then passed gracefully up and down in the arms of one or other of the young men. And Soames, coming to the drawing-room door, would lift his nose a little sideways, and watch them, waiting to catch a smile from Fleur; then move back to his chair by the drawing-room hearth, to peruse The Times or some other collector's price list. To his ever-anxious eyes Fleur showed no signs of remembering that caprice of hers.	Последнее время она проявляла к отцу больше нежности, и, мирно проводя с нею эти теплые летние дни. Сомс чувствовал себя помолодевшим; Аннет постоянно ездила в город то за тем, то за другим, так что Флер предоставлена была ему одному почти в той мере, как он того желал. Впрочем, надо сказать, Майкл Монт повадился приезжать на мотоцикле чуть ли не ежедневно. Молодой человек, слава богу, сбрил свои дурацкие усы и не был теперь похож на скомороха! В доме гостила подруга Флер, заходил по-соседски кое-кто из молодежи, так что после обеда в холле было всегда по меньшей мере две пары, танцевавшие под музыку электрической пианолы, которая без посторонней помощи, удивленно сверкая полировкой, исполняла фокстроты. Случалось, что и Аннет грациозно пройдет по паркету в объятиях какого-нибудь молодого человека. И Сомс, остановившись в дверях между гостиной и холлом, поведет носом, посмотрит на них выжидательно, ловя улыбку Флер; потом отойдет к своему креслу у камина в глубине гостиной и развернет "Тайме" или каталог-прейскурант какого-нибудь коллекционера. Его всегда настороженный глаз не улавливал никаких признаков того, что Флер помнит о своем капризе.
When she reached him on the dusty road, he slipped his hand within her arm.	Когда она подошла к отцу на пыльной дороге, он взял ее под руку.
"Who, do you think, has been to see you, Dad? She couldn't wait! Guess!"	- К тебе приходила гостья, папа! Но она не могла ждать. Угадай, кто?
"I never guess," said Soames uneasily. "Who?"	- Я не умею отгадывать, - недовольно сказал Сомс. - Кто?
"Your cousin, June Forsyte."	- Твоя племянница, Джун Форсайт.
Quite unconsciously Soames gripped her arm.	Сомс бессознательно схватил девушку за руку.
"What did she want?"	- Что ей понадобилось от меня?
"I don't know. But it was rather breaking through the feud, wasn't it?"	- Не знаю. Но ведь это - нарушение кровной вражды, не так ли?
"Feud? What feud?"	- Кровной вражды? Какой?
"The one that exists in your imagination, dear."	- А той, что существует в твоем воображении, дорогой мой.
Soames dropped her arm. Was she mocking, or trying to draw him on?	Сомс отпустил ее руку. Дразнит его девчонка или пробует поймать?
"I suppose she wanted me to buy a picture," he said at last.	- Она, верно, хочет, чтоб я купил какую-нибудь картину, - сказал он наконец.
"I don't think so. Perhaps it was just family affection."	- Не думаю. Может быть, ее привела просто родственная привязанность.
"She's only a first cousin once removed," muttered Soames.	- Двоюродная племянница - не такое уж близкое родство, - пробурчал Сомс.
"And the daughter of your enemy."	- К тому же она дочь твоего врага.
"What d'you mean by that?"	- Что ты хочешь сказать?
"I beg your pardon, dear; I thought he was."	- Извини, дорогой. Я думала, он твой враг.
"Enemy!" repeated Soames. "It's ancient history. I don't know where you get your notions."	- Враг! - повторил Сомс. - Это давнишняя история. Не знаю, откуда ты получила такие сведения.
"From June Forsyte."	- От Джун Форсайт.
It had come to her as an inspiration that if he thought she knew, or were on the edge of knowledge, he would tell her.	Эта мысль осенила девушку внезапно: если он подумает, что ей уже все известно или что она вот-вот догадается, он сам расскажет.
Soames was startled, but she had underrated his caution and tenacity.	Сомс был ошеломлен, но Флер недооценила его осторожность и выдержку.
"If you know," he said coldly, "why do you plague me?"	- Если тебе все известно, - сказал он холодно, - зачем же ты мне докучаешь?
Fleur saw that she had overreached herself.	Флер увидела, что зашла слишком далеко.
"I don't want to plague you, darling. As you say, why want to know more? Why want to know anything of that 'small' mystery--Je m'en fiche, as Profond says?"	- Я вовсе не хочу докучать тебе, милый. Ты прав, к чему мне знать больше? К чему мне выведывать эту "маленькую тайну"? Je m'en fiche [22], как говорит Профон.
"That chap!" said Soames profoundly.	- Этот бельгиец! - глубокомысленно произнес Сомс.
That chap, indeed, played a considerable, if invisible, part this summer--for he had not turned up again. Ever since the Sunday when Fleur had drawn attention to him prowling on the lawn, Soames had thought of him a good deal, and always in connection with Annette, for no reason, except that she was looking handsomer than for some time past. His possessive instinct, subtle, less formal, more elastic since the War, kept all misgiving underground. As one looks on some American river, quiet and pleasant, knowing that an alligator perhaps is lying in the mud with his snout just raised and indistinguishable from a snag of wood--so Soames looked on the river of his own existence, subconscious of Monsieur Profond, refusing to see more than the suspicion of his snout. He had at this epoch in his life practically all he wanted, and was as nearly happy as his nature would permit. His senses were at rest; his affections found all the vent they needed in his daughter; his collection was well known, his money well invested; his health excellent, save for a touch of liver now and again; he had not yet begun to worry seriously about what would happen after death, inclining to think that nothing would happen. He resembled one of his own gilt-edged securities, and to knock the gilt off by seeing anything he could avoid seeing would be, he felt instinctively, perverse and retrogressive. Those two crumpled rose-leaves, Fleur's caprice and Monsieur Profond's snout, would level away if he lay on them industriously.	Бельгиец в самом деле играл этим летом значительную, хоть и невидимую роль, ибо в Мейплдерхеме он больше не показывался. С того воскресенья, когда Флер обратила внимание на то, как он "рыскал" в саду. Сомс много думал о нем и всегда в связи с Аннет, хоть и не имел к тому никаких оснований, кроме разве того, что она за последнее время заметно похорошела. Его собственнический инстинкт, ставший более тонким и гибким со времени войны и менее подчиненный формальностям, научил его не давать воли подозрениям. Как смотрят на американскую реку, тихую и приятную, зная, что в тине притаился, может быть, аллигатор и высунул голову, не отличимую от коряги, - так Сомс смотрел на реку своей жизни, чуя мсье Профона, но отказываясь допускать до своего сознания что-нибудь более определенное, чем простое подозрение о его высунутой голове. В эту пору своей жизни он имел фактически все, чего желал, и был настолько близок к счастью, насколько, позволяла его природа. Чувства его в покое; потребность привязанности нашла удовлетворение в дочери; его коллекция широко известна, деньги надежно помещены; здоровье его превосходно, если не считать редких неприятностей с печенью; он еще не начинал тревожиться всерьез о том, что будет после его смерти, склоняясь к мысли, что не будет ничего. Он походил на одну из своих надежных акций с позолоченными полями" а соскребать позолоту, разглядывая то, чего ему видеть нет необходимости, - это было бы, как он инстинктивно чувствовал, чем-то противоестественным и упадочным. Те два помятых розовых лепестка - каприз его дочери и высунутая из тины голова Профона - разгладятся, если получше их отутюжить.
That evening Chance, which visits the lives of even the best-invested Forsytes, put a clue into Fleur's hands. Her father came down to dinner without a handkerchief, and had occasion to blow his nose.	В этот вечер случай, врывающийся в жизнь даже самых обеспеченных Форсайтов, дал ключ в руки Флер. Ее отец сошел к обеду без носового платка, и вдруг ему понадобилось высморкаться.
"I'll get you one, dear," she had said, and ran upstairs.	- Я принесу тебе платок, милый, - сказала она и побежала наверх.
In the sachet where she sought for it--an old sachet of very faded silk-- there were two compartments: one held handkerchiefs; the other was buttoned, and contained something flat and hard. By some childish impulse Fleur unbuttoned it. There was a frame and in it a photograph of herself as a little girl. She gazed at it, fascinated, as one is by one's own presentment. It slipped under her fidgeting thumb, and she saw that another photograph was behind. She pressed her own down further, and perceived a face, which she seemed to know, of a young woman, very good-looking, in a very old style of evening dress. Slipping her own photograph up over it again, she took out a handkerchief and went down. Only on the stairs did she identify that face. Surely--surely Jon's mother! The conviction came as a shock. And she stood still in a flurry of thought. Why, of course! Jon's father had married the woman her father had wanted to marry, had cheated him out of her, perhaps. Then, afraid of showing by her manner that she had lighted on his secret, she refused to think further, and, shaking out the silk handkerchief, entered the dining- room.	В саше, где она стала искать платок, старом саше из очень выцветшего шелка было два отделения: в одном лежали платки, другое было застегнуто и содержало что-то плоское и твердое. Повинуясь ребяческому любопытству, Флер отстегнула его. Там оказалась рамка с ее собственной детской фотографией. Она смотрела на карточку, завороженная своим изображением. Карточка скользнула, под ее задрожавшим пальцем, и Флер увидела за ней другую фотографию. Тогда она дальше выдвинула свою, и ей открылось показавшееся знакомым лицо молодой женщины, очень красивой, в очень старомодном вечернем туалете. Вдвинув на, место срою фотографию. Флер достала носовой платок и спустилась в столовую. Только на лестнице она вспомнила это лицо. Конечно, конечно, мать Джона! Внезапная уверенность была точно удар. Флер остановилась в вихре мыслей. Все понятно! Отец Джона женился на женщине, которой домогался ее отец, - может быть, обманом отнял ее у него. Потом, убоявшись, как бы лицо ее не выдало, что она открыла тайну отца, Флер решила не думать дальше и, размахивая шелковым платком, вошла в столовую.
"I chose the softest, Father."	- Я выбрала самый мягкий, папа.
"H'm!" said Soames; "I only use those after a cold. Never mind!"	- Гм! - пробормотал Сомс. - Эти я употребляю только при насморке. Ну ничего!
That evening passed for Fleur in putting two and two together; recalling the look on her father's face in the confectioner's shop--a look strange and coldly intimate, a queer look. He must have loved that woman very much to have kept her photograph all this time, in spite of having lost her. Unsparing and matter-of-fact, her mind darted to his relations with her own mother. Had he ever really loved her? She thought not. Jon was the son of the woman he had really loved. Surely, then, he ought not to mind his daughter loving him; it only wanted getting used to. And a sigh of sheer relief was caught in the folds of her nightgown slipping over her head.	Весь вечер Флер пригоняла одно к одному; она припомнила, какое выражение появилось на лице ее отца в кондитерской: отчужденное и холодно-интимное, странное выражение. Он, верно, очень любил эту женщину, если до сих пор, лишившись ее, хранит ее фотографию, Беспощадная и трезвая мысль девушки взяла под обстрел отношение отца к ее матери. А ее он любил когда-нибудь по-настоящему? Флер думала, что нет. И Джон - сын женщины, которую он истинно любил! Тогда, конечно, его не должно возмущать, что дочь его любит Джона; ему только нужно освоиться с этой мыслью. Вздох глубокого облегчения задержался в складках ночной рубашки, которую Флер не спеша надевала через голову.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты