TO LET/Сдается в наем (часть первая)

X TRIO/X. ТРИО

English	Русский
Among those four Forsytes of the third, and, as one might say, fourth generation, at Wansdon under the Downs, a week-end prolonged unto the ninth day had stretched the crossing threads of tenacity almost to snapping-point. Never had Fleur been so "fine," Holly so watchful, Val so stable-secretive, Jon so silent and disturbed. What he learned of farming in that week might have been balanced on the point of a penknife and puffed off. He, whose nature was essentially averse from intrigue, and whose adoration of Fleur disposed him to think that any need for concealing it was "skittles," chafed and fretted, yet obeyed, taking what relief he could in the few moments when they were alone. On Thursday, while they were standing in the bay window of the drawing-room, dressed for dinner, she said to him:	В Уонсдоне, у подножия Меловых гор, конец недели, превратившись в девять дней, до предела натянул переплетенные нити между четырьмя Форсайтами из третьего, или, по другому счету, из четвертого поколения. Никогда еще Флер не была так fine, Холли так наблюдательна, Вэл так поглощен своими конюшнями, Джон так молчалив и так взволнован. Сведения по сельскому хозяйству, которые он приобрел за истекшую неделю, можно было бы взять на кончик кожа и легким дуновением пустить по ветру. По природе своей глубоко ненавидя всякую интригу и в своем преклонении перед Флер считая "ребяческим вздором" необходимость скрываться, он досадовал и бунтовал, но все же подчинялся, по мере возможности вознаграждая себя в те редкие минуты, когда оставался с нею вдвоем. В четверг, когда они, переодевшись к обеду, стояли рядом в гостиной в амбразуре окна. Флер сказала:
"Jon, I'm going home on Sunday by the 3.40 from Paddington; if you were to go home on Saturday you could come up on Sunday and take me down, and just get back here by the last train, after. You were going home anyway, weren't you?"	- Джон, я еду домой в воскресенье, поездом три сорок, с Пэддяюгтонского вокзала; если в субботу тебе нужно навестить своих, ты мог бы в воскресенье приехать, проводить меня, а потом вернуться сюда последним поездом. Ведь тебе все равно нужно побывать дома?
Jon nodded.	Джон кивнул головой.
"Anything to be with you," he said; "only why need I pretend--"	- Что угодно, лишь бы побыть с тобою, - сказал он, - но почему я должен делать вид, точно...
Fleur slipped her little finger into his palm:	Флер провела мизинцем по его ладони.
"You have no instinct, Jon; you must leave things to me. It's serious about our people. We've simply got to be secret at present, if we want to be together."	- У тебя нет чутья, Джон. Ты должен предоставить все мне. С нашими родными дело обстоит очень серьезно. Нам нужно соблюдать тайну, если мы хотим быть вместе.
The door was opened, and she added loudly:	Дверь отворилась, и Флер добавила громко:
"You are a duffer, Jon."	- Джон, ты просто болван.
Something turned over within Jon; he could not bear this subterfuge about a feeling so natural, so overwhelming, and so sweet.	В груди Джона точно что-то перевернулось: невыносимо было притворяться, скрывать чувство такое естественное, такое всеподавляющее и сладкое.
On Friday night about eleven he had packed his bag, and was leaning out of his window, half miserable, and half lost in a dream of Paddington station, when he heard a tiny sound, as of a finger-nail tapping on his door. He rushed to it and listened. Again the sound. It was a nail. He opened. Oh! What a lovely thing came in!	В пятницу, около одиннадцати часов вечера, Джон уложил свои вещи и свесился в окно, полугрустно, полу радостно замечтавшись о Пэддингтоне, когда услышал легкий стук в дверь как будто ногтем. Он вскочил и прислушался, Снова тот же звук. Да, несомненно ноготь! Джон открыл. В комнату вошло прелестное видение.
"I wanted to show you my fancy dress," it said, and struck an attitude at the foot of his bed.	- Я хотела показать тебе мой маскарадный наряд, - сказало видение и стало в позу около кровати.
Jon drew a long breath and leaned against the door. The apparition wore white muslin on its head, a fichu round its bare neck over a wine-coloured dress, fulled out below its slender waist.	Джон, затаив дыхание, прислонился к двери. На голове у видения была белая кисея; белая косынка лежала вокруг обнаженной шеи на винно-красном платье с пышными сборами у гибкой талии.
It held one arm akimbo, and the other raised, right-angled, holding a fan which touched its head.	Девушка подбоченилась одной рукой, другая рука была поднята под прямым углом и держала веер, касавшийся затылка.
"This ought to be a basket of grapes," it whispered, "but I haven't got it here. It's my Goya dress. And this is the attitude in the picture. Do you like it?"	- Вместо веера должна быть корзина винограда, - прошептало видение, но здесь у меня ее нет. Это мой костюм по Гойе. Поза взята с картины. Нравится тебе?
"It's a dream."	- Это - сон!
The apparition pirouetted.	Видение сделало пируэт.
"Touch it, and see."	- Потрогай, посмотри.
Jon knelt down and took the skirt reverently.	Джон стал на колени и почтительно притронулся к подолу.
"Grape colour," came the whisper, "all grapes--La Vendimia--the vintage."	- Виноградный цвет, - раздался шепот, - "La Vendimia" - сбор винограда.
Jon's fingers scarcely touched each side of the waist; he looked up, with adoring eyes.	Пальцы Джона с двух сторон легко коснулись ее талий; он поднял глаза, полные влюбленного восторга.
"Oh! Jon," it whispered; bent, kissed his forehead, pirouetted again, and, gliding out, was gone.	- О Джон! - прошептало видение, нагнулось, поцеловало его в лоб. Опять сделало пируэт и, скользнув за дверь, исчезло.
Jon stayed on his knees, and his head fell forward against the bed. How long he stayed like that he did not know. The little noises--of the tapping nail, the feet, the skirts rustling--as in a dream--went on about him; and before his closed eyes the figure stood and smiled and whispered, a faint perfume of narcissus lingering in the air. And his forehead where it had been kissed had a little cool place between the brows, like the imprint of a flower. Love filled his soul, that love of boy for girl which knows so little, hopes so much, would not brush the down off for the world, and must become in time a fragrant memory--a searing passion--a humdrum mateship--or, once in many times, vintage full and sweet with sunset colour on the grapes.	Джон стоял на коленях, голова его упала на постель. Сколько времени пробыл он в этом положении, он и сам не знал. Стук ногтем в дверь, шаги, шуршание юбок, как во сне, не смолкали; и перед его сомкнутыми глазами стояло видение и улыбалось ему и шептало, и медлил в воздухе слабый запах нарцисса. А на лбу, в том месте, где его поцеловали, держался легкий холодок, словно от прикосновения цветка. Любовь наполняла его душу, любовь юноши к девушке, любовь, которая так мало знает и так много таит надежд, которая ни за что на свете не спустится с высот и должна превратиться со временем в сладкое воспоминание, испепеляющую страсть, скучный брак или, единожды на много случаев, - в сбор винограда, обильного и сладкого, с румянцем заката на гроздьях.
Enough has been said about Jon Forsyte here and in another place to show what long marches lay between him and his great-great- grandfather, the first Jolyon, in Dorset down by the sea. Jon was sensitive as a girl, more sensitive than nine out of ten girls of the day; imaginative as one of his half-sister June's "lame duck" painters; affectionate as a son of his father and his mother naturally would be. And yet, in his inner tissue, there was something of the old founder of his family, a secret tenacity of soul, a dread of showing his feelings, a determination not to know when he was beaten. Sensitive, imaginative, affectionate boys get a bad time at school, but Jon had instinctively kept his nature dark, and been but normally unhappy there. Only with his mother had he, up till then, been absolutely frank and natural; and when he went home to Robin Hill that Saturday his heart was heavy because Fleur had said that he must not be frank and natural with her from whom he had never yet kept anything, must not even tell her that they had met again, unless he found that she knew already. So intolerable did this seem to him that he was very near to telegraphing an excuse and staying up in London. And the first thing his mother said to him was:	И здесь и в другом месте довольно было сказано о Джоне Форсайте, чтобы показать, какое большое расстояние лежало между ним и его прапрадедом, первым Джолионом, владельцем приморской фермы в Дорсете. Джон был чувствителен, как девушка, - чувствительней девяти из десяти современных девушек; силой воображения он не уступал "несчастненьким" своей сводной сестры Джун; и, как сын своего отца и своей матери, он, естественно, был впечатлителен и привязчив. И все же в самых глубинах его существа было нечто от старого основателя их рода - тайное упорство души, боязнь выказать свои чувства, твердая решимость не признавать себя побежденным. Впечатлительным и привязчивым мальчикам с богатым воображением обычно трудно приходится в школе, но Джон инстинктивно скрывал подлинную свою природу и был среди товарищей лишь в меру несчастлив. До сих пор он только с матерью был совершенно откровенен и естествен; когда в субботу он ехал домой в Робин-Хилл, на сердце у него было тяжело, потому что Флер сказала ему, что он не должен быть откровенным и естественным с той, от кого он никогда ничего не скрывал, не должен даже ей рассказывать про их вторичную встречу, если только не убедится, что ей это известно и так. Ему казалось это до того невыносимым, что он готов был дать телеграмму и под каким-нибудь предлогом остаться в Лондоне. И первое, что он услышал от матери, было:
"So you've had our little friend of the confectioner's there, Jon. What is she like on second thoughts?"	- Итак, ты встретил там нашу маленькую приятельницу из кондитерской, Джон. Какова сна при более близком знакомстве?
With relief, and a high colour, Jon answered:	С облегчением и с ярким румянцем на щеках Джон ответил:
"Oh! awfully jolly, Mum."	- О, она очень славная, мама.
Her arm pressed his.	Она локтем прижала его руку.
Jon had never loved her so much as in that minute which seemed to falsify Fleur's fears and to release his soul. He turned to look at her, but something in her smiling face--something which only he perhaps would have caught--stopped the words bubbling up in him. Could fear go with a smile? If so, there was fear in her face. And out of Jon tumbled quite other words, about farming, Holly, and the Downs. Talking fast, he waited for her to come back to Fleur. But she did not. Nor did his father mention her, though of course he, too, must know. What deprivation, and killing of reality was in his silence about Fleur--when he was so full of her; when his mother was so full of Jon, and his father so full of his mother! And so the trio spent the evening of that Saturday.	Джон никогда еще так не любил свою мать, как в эту минуту, опровергавшую, по-видимому, опасения Флер и возвратившую его душе свободу. Он повернул голову и посмотрел на мать, но что-то в ее улыбающемся лице что-то такое, что, может быть, лишь он один мог уловить, - остановило закипавшие в нем слова. Может ли страх сочетаться с улыбкой? Если да, то на ее лице он прочел страх. И совсем иные слова сорвались с губ Джона: о сельских работах, о Холли, о Меловых горах. Он говорил быстро, ожидая, что она сама переведет разговор на Флер. Но этого не случилось. И отец его также не упомянул о девушке, хотя и ему известно было, конечно, об их встрече. Как обкрадывало, как калечило действительность это умалчивание о Флер, когда он был весь полон ею и когда мать его вся полна была своим Джоном, а его отец весь полон его матерью! Так провели они втроем субботний вечер.
After dinner his mother played; she seemed to play all the things he liked best, and he sat with one knee clasped, and his hair standing up where his fingers had run through it. He gazed at his mother while she played, but he saw Fleur--Fleur in the moonlit orchard, Fleur in the sunlit gravel-pit, Fleur in that fancy dress, swaying, whispering, stooping, kissing his forehead. Once, while he listened, he forgot himself and glanced at his father in that other easy chair. What was Dad looking like that for? The expression on his face was so sad and puzzling. It filled him with a sort of remorse, so that he got up and went and sat on the arm of his father's chair. From there he could not see his face; and again he saw Fleur--in his mother's hands, slim and white on the keys, in the profile of her face and her powdery hair; and down the long room in the open window where the May night walked outside.	После обеда мать села за рояль; она, казалось, нарочно играла его самые любимые вещи, и он сидел, обняв руками одно колено и позабыв пригладить взъерошенные волосы. Он глядел на мать, пока она играла, но видел Флер - Флер в озаренном луною яблоневом саду. Флер над залитой солнцем меловой ямой. Флер в ее фантастическом наряде, - вот она покачивается, шепчет, склоняется над ним, целует в лоб. Слушая, он на минуту совсем забыл о себе и взглянул на отца, сидевшего в другом кресле. Почему у отца такие глаза, такое грустное, непонятное выражение? С чувством смутного раскаяния Джон встал и пересел на ручку кресла, в котором сидел отец. Отсюда он не мог видеть его лица; и снова увидел Флер - в белых и тонких руках матери, скользивших по клавишам, в профиле ее лица, в ее серебряных волосах и в глубине комнаты у открытого окна, за которым шагала майская ночь.
When he went up to bed his mother came into his room. She stood at the window, and said:	Когда Джон поднялся к себе, чтобы лечь спать, мать пришла к нему в комнату. Она остановилась у окна и сказала:
"Those cypresses your grandfather planted down there have done wonderfully. I always think they look beautiful under a dropping moon. I wish you had known your grandfather, Jon."	- Удивительно разрослись эти кипарисы, которые посадил твой дедушка. При свете месяца они мне кажутся всегда особенно прекрасными. Мне жаль, что ты не знал своего дедушку, Джон.
"Were you married to father when he was alive?" asked Jon suddenly.	- Когда ты выходила замуж за папу, он - был еще жив? - спросил неожиданно Джон.
"No, dear; he died in '92--very old--eighty-five, I think."	- Нет, дорогой; он умер в тысяча восемьсот девяносто втором году очень старым, восьмидесяти пяти лет, если не ошибаюсь.
"Is Father like him?"	- Папа похож на него?
"A little, but more subtle, and not quite so solid."	- Похож немного, но тоньше и не такой внушительный.
"I know, from grandfather's portrait; who painted that?"	- Да, я это знаю по портрету дедушки. Кто его писал?
"One of June's 'lame ducks.' But it's quite good."	- Один из "несчастненьких" нашей Джун; но портрет неплохой.
Jon slipped his hand through his mother's arm.	Джон осторожно взял мать под руку.
"Tell me about the family quarrel, Mum."	- Мама, расскажи мне о ссоре в нашей семье.
He felt her arm quivering.	Он почувствовал, как задрожала ее рука.
"No, dear; that's for your Father some day, if he thinks fit."	- Нет, дорогой; это пусть когда-нибудь расскажет тебе отец, если найдет возможным.
"Then it was serious," said Jon, with a catch in his breath.	- Значит, ссора была серьезная? - пресекающимся голосом сказал Джон.
"Yes."	- Да.
And there was a silence, during which neither knew whether the arm or the hand within it were quivering most.	В наступившем молчании ни мать, ни сын не знали, что дрожало сильнее - локоть ли, или сжимавшие его пальцы.
"Some people," said Irene softly, "think the moon on her back is evil; to me she's always lovely. Look at those cypress shadows! Jon, Father says we may go to Italy, you and I, for two months. Would you like?"	- Некоторые люди, - сказала мягко Ирэн, - находят, что луна на ущербе имеет злобный вид; а для меня она всегда пленительна. Посмотри на тени кипарисов. Джон, папа говорит, что мы с тобою можем поехать на два месяца в Италию. Хочешь?
Jon took his hand from under her arm; his sensation was so sharp and so confused. Italy with his mother! A fortnight ago it would have been perfection; now it filled him with dismay; he felt that the sudden suggestion had to do with Fleur. He stammered out:	Джон выпустил ее локоть, и рука его повисла: так остры и так смутны были его переживания. Ехать с матерью в Италию! Две недели назад он лучшего и не желал бы; а теперь это наполнило его отчаянием; что-то подсказывало ему, что неожиданное предложение сделано в связи с Флер. Он проговорил запинаясь:
"Oh! yes; only--I don't know. Ought I--now I've just begun? I'd like to think it over."	- О, конечно; но только, право, не знаю... Как же, ведь я только что принялся за дело? Мне хотелось бы подумать.
Her voice answered, cool and gentle:	Ее голос отозвался холодно и ласково:
"Yes, dear; think it over. But better now than when you've begun farming seriously. Italy with you! It would be nice!"	- Да, милый, подумай. Но лучше теперь, чем когда ты возьмешься всерьез за сельское хозяйство. С тобою, в Венеции - как было бы хорошо!
Jon put his arm round her waist, still slim and firm as a girl's.	Джон обхватил ее за талию, еще гибкую и упругую, точно у девушки.
"Do you think you ought to leave Father?" he said feebly, feeling very mean.	- А как же ты оставишь папу одного? - сказал он робко, чувствуя себя виноватым.
"Father suggested it; he thinks you ought to see Italy at least before you settle down to anything."	- Папа сам предложил; он считает, что ты должен посмотреть хотя бы Италию, прежде чем остановишься на чем-нибудь определенном.
The sense of meanness died in Jon; he knew, yes--he knew--that his father and his mother were not speaking frankly, no more than he himself. They wanted to keep him from Fleur. His heart hardened. And, as if she felt that process going on, his mother said:	Чувство вины умерло в Джоне: он знал - да, знал, - что его отец и мать говорили не откровеннее, чем он сам. Его хотят удалить от Флер. Сердце его ожесточилось. И, словно понимая происходившее в нем, мать сказала:
"Good-night, darling. Have a good sleep and think it over. But it would be lovely!"	- Спокойной ночи, дорогой. Выспись хорошенько и подумай. Но, право, было бы чудесно!
She pressed him to her so quickly that he did not see her face. Jon stood feeling exactly as he used to when he was a naughty little boy; sore because he was not loving, and because he was justified in his own eyes.	Она прижала его к груди так порывисто, что он не мог разглядеть ее лица. Он стоял, чувствуя себя так, как, бывало, в детстве, когда напроказит; ему было больно оттого, что он не испытывал сейчас прилива любви к ней, и оттого, что сознавал свою правоту.
But Irene, after she had stood a moment in her own room, passed through the dressing-room between it and her husband's.	А Ирэн, помедлив минуту у себя, прошла в гардеробную, отделявшую ее спальню от спальни мужа.
"Well?"	- Ну как?
"He will think it over, Jolyon."	- Он подумает, Джолион.
Watching her lips that wore a little drawn smile, Jolyon said quietly:	Наблюдая усталую улыбку на ее губах, Джолион сказал спокойно:
"You had better let me tell him, and have done with it. After all, Jon has the instincts of a gentleman. He has only to understand--"	- Ты бы лучше позволила мне рассказать ему все, и мы бы с этим покончили. В конце концов, Джон по своим инстинктам настоящий джентльмен. Он только должен понять...
"Only! He can't understand; that's impossible."	- Только! Он не поймет; это невозможно.
"I believe I could have at his age."	- Я в его возрасте понял бы.
Irene caught his hand.	Ирэн схватила его за руку.
"You were always more of a realist than Jon; and never so innocent."	- Ты всегда был большим реалистом, чем Джон; и ты никогда не был таким невинным.
"That's true," said Jolyon. "It's queer, isn't it? You and I would tell our stories to the world without a particle of shame; but our own boy stumps us."	- Это правда, - сказал Джолион. - Но не странно ли? Ты и я, мы могли бы, не стыдясь, рассказать нашу историю всему свету; а перед собственным нашим мальчиком мы немеем.
"We've never cared whether the world approves or not."	- Нам было безразлично, осуждает нас свет или нет.
"Jon would not disapprove of us!"	- Джон не может нас осудить!
"Oh! Jolyon, yes. He's in love, I feel he's in love. And he'd say: 'My mother once married without love! How could she have!' It'll seem to him a crime! And so it was!"	- Может, Джолион! Он влюблен, я чувствую, что он влюблен. И он скажет самому себе: "Моя мать вышла когда-то замуж без любви! Как она могла?" Ему это покажется преступным, да так оно и было!
Jolyon took her hand, and said with a wry smile:	Джолион погладил ее руку, и улыбка искривила его губы.
"Ah! why on earth are we born young? Now, if only we were born old and grew younger year by year, we should understand how things happen, and drop all our cursed intolerance. But you know if the boy is really in love, he won't forget, even if he goes to Italy. We're a tenacious breed; and he'll know by instinct why he's being sent. Nothing will really cure him but the shock of being told."	- Ах, зачем только мы рождаемся молодыми? Если б мы рождались старыми и с каждым годом молодели бы, мы понимали бы, как что происходит, и отбросили бы нашу проклятую нетерпимость. Но знаешь, если мальчик в самом деле влюблен, никакая Италия не заставит его забыть. Мы, Форсайты, упрямый народ; и он поймет чутьем, зачем его отсылают. Одно лишь может его излечить - то потрясение, которое он испытает, если ему все рассказать.
"Let me try, anyway."	- И все-таки дай мне попробовать.
Jolyon stood a moment without speaking. Between this devil and this deep sea--the pain of a dreaded disclosure and the grief of losing his wife for two months--he secretly hoped for the devil; yet if she wished for the deep sea he must put up with it. After all, it would be training for that departure from which there would be no return. And, taking her in his arms, he kissed her eyes, and said:	Джолион молчал. В этом выборе между дьяволом и морской пучиной, между болью страшного разоблачения и горем двухмесячной разлуки с женой он втайне больше доверял дьяволу, чем морю; но если Ирэн предпочитает море, он должен примириться. В конце концов, это будет для него подготовкой к той разлуке, которой нет конца. Он обнял ее, поцеловал в глаза и сказал:
"As you will, my love."	- Как хочешь, любимая.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты