TO LET/Сдается в наем (часть первая)

VI JON/VI. ДЖОН

English	Русский
Mrs. Val Dartie, after twenty years of South Africa, had fallen deeply in love, fortunately with something of her own, for the object of her passion was the prospect in front of her windows, the cool clear light on the green Downs. It was England again, at last! England more beautiful than she had dreamed. Chance had, in fact, guided the Val Darties to a spot where the South Downs had real charm when the sun shone. Holly had enough of her father's eye to apprehend the rare quality of their outlines and chalky radiance; to go up there by the ravine-like lane and wander along toward Chanctonbury or Amberley, was still a delight which she hardly attempted to share with Val, whose admiration of Nature was confused by a Forsyte's instinct for getting something out of it, such as the condition of the turf for his horses' exercise.	Миссис Вэл Дарти после двадцати лет жизни в Южной Африке страстно влюбилась - к счастью, в нечто ей родное, ибо предметом ее страсти был вид, открывавшийся из ее окон: холодный ясный свет на зеленых косогорах. Снова была перед нею Англия! Англия еще более прекрасная, чем та, что грезилась ей во сне. В самом деле, случай привел Вэла в такой уголок, где Меловые горы в солнечный день поистине очаровательны. Как дочь своего, отца, Холли не могла не оценить необычность их контуров и сияние белых обрывов; подниматься проселком в гору по дну лощины или брести дорогой на Чанктонбери или Эмберли было подлинным наслаждением, которое она не стала бы делить с Взлом: Валу любоваться природой мешал инстинкт Форсайта, учивший всегда что-нибудь от нее получать - например, подходящее поле для проездки лошадей.
Driving the Ford home with a certain humouring, smoothness, she promised herself that the first use she would make of Jon would be to take him up there, and show him "the view" under this May-day sky.	Мягко и умело правя фордом на пути домой, Холли дала себе обещание воспользоваться приездом Джона и в первый же день повести его на гребень холмов - показать ему свой любимый вид в свете майского дня.
She was looking forward to her young half-brother with a motherliness not exhausted by Val. A three-day visit to Robin Hill, soon after their arrival home, had yielded no sight of him--he was still at school; so that her recollection, like Val's, was of a little sunny- haired boy, striped blue and yellow, down by the pond.	Она ждала младшего брата с материнской нежностью, не израсходованной целиком на Вэла. В те три дня, которые она прогостила в Робин-Хилле вскоре по приезде на родину, ей не пришлось видеть мальчика - он был еще в школе, - так что у нее, как и у Вэла, сохранился в памяти только светловолосый ребенок в желто-синей татуировке, игравший у пруда.
Those three days at Robin Hill had been exciting, sad, embarrassing. Memories of her dead brother, memories of Val's courtship; the ageing of her father, not seen for twenty years, something funereal in his ironic gentleness which did not escape one who had much subtle instinct; above all, the presence of her stepmother, whom she could still vaguely remember as the "lady in grey" of days when she was little and grandfather alive and Mademoiselle Beauce so cross because that intruder gave her music lessons--all these confused and tantalised a spirit which had longed to find Robin Hill untroubled. But Holly was adept at keeping things to herself, and all had seemed to go quite well.	Те три дня в Робин-Хилле были отмечены грустью, волнением, неловкостью. Воспоминания о покойном брате; воспоминания о сватовстве Вала; свидание с постаревшим отцом, которого она не видела двадцать лет; что-то похоронное в его иронии и ласковости, не ускользнувшее от чуткой дочери; а главное - присутствие мачехи, которую она смутно помнила как "даму в сером" тех давних дней, когда сама она была еще девочкой, и дедушка был жив, и мадемуазель Бос так сердилась, что вторгшаяся в их жизнь незнакомка стала обучать Холли музыке, - все это смущало и мучило душу, жаждавшую найти в Робин-Хилле прежний покой. Но Холли умела не выдавать своих чувств, и наружно все шло хорошо.
Her father had kissed her when she left him, with lips which she was sure had trembled.	Отец поцеловал ее на прощание, и она отчетливо ощутила, что губы его дрожат.
"Well, my dear," he said, "the War hasn't changed Robin Hill, has it? If only you could have brought Jolly back with you! I say, can you stand this spiritualistic racket? When the oak-tree dies, it dies, I'm afraid."	- Правда, дорогая, - сказал он, - война не изменила Робин-Хилла? Если б только ты могла привезти с собою Джолли! Как тебе нравится этот спиритический бред? Дуб, я боюсь, когда умрет, так умрет навсегда.
>From the warmth of her embrace he probably divined that he had let the cat out of the bag, for he rode off at once on irony.	По теплоте ее объятия он, верно, угадал, что выдал себя, потому что тотчас перешел опять на иронию.
"Spiritualism--queer word, when the more they manifest the more they prove that they've got hold of matter."	- Нелепое слово "спиритизм": чем больше им занимаются, тем вернее доказывают, что овладели всего лишь материей.
"How?" said Holly.	- То есть? - спросила Холли.
"Why! Look at their photographs of auric presences. You must have something material for light and shade to fall on before you can take a photograph. No, it'll end in our calling all matter spirit, or all spirit matter--I don't know which."	- Как же! Взять хотя бы фотографирование привидений. Для фотографии нужно прежде всего, чтобы свет падал на что-то материальное. Нет, все идет к тому, что мы станем называть всякую материю духом или всякий дух материей - одно из двух.
"But don't you believe in survival, Dad?"	- Но ведь ты не веришь в загробную жизнь, папа?
Jolyon had looked at her, and the sad whimsicality of his face impressed her deeply.	Джолион поглядел на дочь, и ее глубоко поразило грустно-своенравное выражение его лица.
"Well, my dear, I should like to get something out of death. I've been looking into it a bit. But for the life of me I can't find anything that telepathy, sub-consciousness, and emanation from the storehouse of this world can't account for just as well. Wish I could! Wishes father thought but they don't breed evidence."	- Дорогая, мне хотелось бы что-то получить от смерти. Я уже заглянул в нее. Но, сколько ни стараюсь, я не могу найти ничего такого, чего нельзя было бы с тем же успехом объяснить телепатией, работой подсознания или эманацией из материальных складов нашего мира. Хотел бы, но не могу. Желания порождают мысли, но доказательств они не дают.
Holly had pressed her lips again to his forehead with the feeling that it confirmed his theory that all matter was becoming spirit--his brow felt, somehow, so insubstantial.	То ощущение, которое явилось у Холли, когда она еще раз прижала губы ко лбу отца, подтвердило его теорию, что всякая материя превращается в дух, - лоб показался каким-то нематериальным.
But the most poignant memory of that little visit had been watching, unobserved, her stepmother reading to herself a letter from Jon. It was--she decided--the prettiest sight she had ever seen. Irene, lost as it were in the letter of her boy, stood at a window where the light fell on her face and her fine grey hair; her lips were moving, smiling, her dark eyes laughing, dancing, and the hand which did not hold the letter was pressed against her breast. Holly withdrew as from a vision of perfect love, convinced that Jon must be nice.	Но ярче всего запомнилось Холли, как однажды она незаметно для мачехи наблюдала за ней, когда та читала письмо от Джона. Это было, решила Холли, прекраснейшее, что она видела в жизни. Ирэн, увлеченная письмом своего мальчика, стояла у окна, где свет ложился косо на ее лицо и на тонкие седые волосы; губы ее чуть шевелились, темные глаза смеялись, ликуя; одна рука держала письмо, другая прижата была к груди. Холли тихо удалилась, как от видения совершенной любви, уверенная, что Джон, несомненно, очень мил.
When she saw him coming out of the station with a kit-bag in either hand, she was confirmed in her predisposition. He was a little like Jolly, that long-lost idol of her childhood, but eager-looking and less formal, with deeper eyes and brighter-coloured hair, for he wore no hat; altogether a very interesting "little" brother!	Увидев, как он выходит из станционного здания, неся в обеих руках по чемодану, она утвердилась в своем предрасположении. Он был немного похож на Джолли - давно утраченного кумира ее детства, но только в нем чувствовалось больше горячности и меньше выдержки, глаза посажены были глубже, а волосы были ярче и светлее - он ходил без шляпы; в общем очень привлекательный "маленький братец".
His tentative politeness charmed one who was accustomed to assurance in the youthful manner; he was disturbed because she was to drive him home, instead of his driving her. Shouldn't he have a shot? They hadn't a car at Robin Hill since the War, of course, and he had only driven once, and landed up a bank, so she oughtn't to mind his trying. His laugh, soft and infectious, was very attractive, though that word, she had heard, was now quite old-fashioned. When they reached the house he pulled out a crumpled letter which she read while he was washing--a quite short letter, which must have cost her father many a pang to write.	Его застенчивая вежливость подкупала женщину, привыкшую к самоуверенным манерам современной молодежи; он был смущен, что она везет его домой, а не он ее. Нельзя ли ему сесть за руль? В Робин-Хилле автомобиля не держали, то есть, конечно, со времени войны. Он правил только раз и тут же врезался в насыпь - Холли должна позволить ему поучиться. В его смехе, мягком и заразительном, была большая прелесть, хоть это слово и признано теперь устарелым. Когда они приехали домой, Джон вытащил смятое письмо. Холли его прочла, пока он умывался, совсем коротенькое письмо, которое, однако, должно было стоить ее отцу многих мучений:
"MY DEAR,	"Дорогая моя,
"You and Val will not forget, I trust, that Jon knows nothing of family history. His mother and I think he is too young at present. The boy is very dear, and the apple of her eye. Verbum sapientibus. your loving father,	Ты и Вэл не забудете, надеюсь, что Джон ничего не знает о нашей семейной истории. Его мать и я, мы полагаем, что он еще слишком для этого молод. Мальчик очень хороший, он зеница ее ока. Verbum sapientibus [13]. Любящий тебя отец
"J. F."	Дж. Ф."
That was all; but it renewed in Holly an uneasy regret that Fleur was coming.	Вот и все; но, прочитав письмо, Холли невольно пожалела, что пригласила Флер.
After tea she fulfilled that promise to herself and took Jon up the hill. They had a long talk, sitting above an old chalk-pit grown over with brambles and goosepenny. Milkwort and liverwort starred the green slope, the larks sang, and thrushes in the brake, and now and then a gull flighting inland would wheel very white against the paling sky, where the vague moon was coming up. Delicious fragrance came to them, as if little invisible creatures were running and treading scent out of the blades of grass.	После чая она исполнила данное себе обещание и повела Джона в горы. Брат и сестра долго беседовали, сидя над старой меловой ямой, поросшей крыжовником и ежевикой. Горицвет и ветреницы звездились по зеленому косогору, заливались жаворонки и дрозды в кустах, порою чайка, залетев с морского берега, кружила, белая, в бледнеющем небе, по которому уже поднимался расплывчатым диском месяц. Сладостный запах был разлит в воздухе, точно незримые маленькие создания бегали вокруг и давили стебли душистых трав.
Jon, who had fallen silent, said rather suddenly:	Джон, приумолкший было, сказал неожиданно:
"I say, this is wonderful! There's no fat on it at all. Gull's flight and sheep-bells"	- Чудно! Ничего не прибавишь. Чайка парит, колокольчик овцы...
"'Gull's flight and sheep-bells'! You're a poet, my dear!"	- "Чайка парит, колокольчик овцы! Ты, дорогой мой, поэт.
Jon sighed.	Джон вздохнул.
"Oh, Golly! No go!"	- Ох! Трудная это дорожка.
"Try! I used to at your age."	- Пробуй. Я тоже пробовала в твоем возрасте.
"Did you? Mother says 'try' too; but I'm so rotten. Have you any of yours for me to see?"	- Правда? И мама тоже говорит: "Пробуй"; но я такой никудышный. Почитаешь мне свои стихи?
"My dear," Holly murmured, "I've been married nineteen years. I only wrote verses when I wanted to be."	- Дорогой мой, - мягко сказала Холли, - я девятнадцать лет замужем, а стихи я писала, когда только еще хотела выйти замуж.
"Oh!" said Jon, and turned over on his face: the one cheek she could see was a charming colour. Was Jon "touched in the wind," then, as Val would have called it? Already? But, if so, all the better, he would take no notice of young Fleur. Besides, on Monday he would begin his farming. And she smiled. Was it Burns who followed the plough, or only Piers Plowman? Nearly every young man and most young women seemed to be poets now, judging from the number of their books she had read out in South Africa, importing them from Hatchus and Bumphards; and quite good--oh! quite; much better than she had been herself! But then poetry had only really come in since her day--with motor-cars. Another long talk after dinner over a wood fire in the low hall, and there seemed little left to know about Jon except anything of real importance. Holly parted from him at his bedroom door, having seen twice over that he had everything, with the conviction that she would love him, and Val would like him. He was eager, but did not gush; he was a splendid listener, sympathetic, reticent about himself. He evidently loved their father, and adored his mother. He liked riding, rowing, and fencing better than games. He saved moths from candles, and couldn't bear spiders, but put them out of doors in screws of paper sooner than kill them. In a word, he was amiable. She went to sleep, thinking that he would suffer horribly if anybody hurt him; but who would hurt him?	Джон опять вздохнул и отвернул лицо: та щека, что была видна Холли, покрылась прелестным румянцем. Неужели Джон "сбился с ноги", как сказал бы Вэл. Уже? Но если так, тем лучше: он не обратит внимания на Флер. Впрочем, с понедельника он приступит к работе на ферме. Холли улыбнулась. Кто это - Берне, кажется, пахал землю? Или только Петр-Пахарь? [14] В наши дни чуть ли не все молодые люди и очень многие молодые женщины пишут стихи, судя по множеству книг, которые она читала там, в Южной Африке, выписывая их через Хетчеса и Бэмпхарда; и, право, очень неплохие стихи - много лучше тех, которые писала когда-то она сама. Она рано начала - поэзия по-настоящему вошла в обиход несколько позже, вместе с автомобилями. Еще один долгий разговор после обеда в низкой комнате у камина, в котором потрескивали дрова, - и для нее ничего почти не оставалось скрытого в Джоне, кроме разве чего-нибудь подлинно важного. Холли распрощалась с ним у дверей его спальни, дважды проверив сначала, все ли у него в порядке, и вынесла убеждение, что полюбит брата и что Вэлу он понравится. Он был горяч, но не порывиста превосходно умел слушать и мало говорил о себе. Он, по-видимому, любил отца и боготворил свою мать. Играм он предпочитал верховую езду, греблю и фехтование, он спасал бабочек от огня и не терпел пауков, хотя не убивал их, а выбрасывал за дверь в клочке бумаги. Словом, он был мил. Она пошла спать, думая о том, как страшно он будет страдать, если кто-нибудь ранит его. Но кто его ранит?
Jon, on the other hand, sat awake at his window with a bit of paper and a pencil, writing his first "real poem" by the light of a candle because there was not enough moon to see by, only enough to make the night seem fluttery and as if engraved on silver. Just the night for Fleur to walk, and turn her eyes, and lead on-over the hills and far away. And Jon, deeply furrowed in his ingenuous brow, made marks on the paper and rubbed them out and wrote them in again, and did all that was necessary for the completion of a work of art; and he had a feeling such as the winds of Spring must have, trying their first songs among the coming blossom. Jon was one of those boys (not many) in whom a home-trained love of beauty had survived school life. He had had to keep it to himself, of course, so that not even the drawing-master knew of it; but it was there, fastidious and clear within him. And his poem seemed to him as lame and stilted as the night was winged. But he kept it, all the same. It was a "beast," but better than nothing as an expression of the inexpressible. And he thought with a sort of discomfiture: 'I shan't be able to show it to Mother.' He slept terribly well, when he did sleep, overwhelmed by novelty.	Джон между тем не спал и сидел у окна с карандашом и листом бумаги. Он писал свое первое "настоящее" стихотворение - при свече, так как лунного света было недостаточно: его хватало только на то, чтобы ночь за окном казалась трепетной и как бы выгравированной на серебре. В такую ночь Флер могла бы идти, оглядываться и вести за собой в горную даль. Роясь в глубине своего изобретательного мозга, Джон заносил слова на бумагу и вычеркивал их, и снова вписывал, и делал все необходимое, чтобы завершить произведение искусства, и переживал такое чувство, какое должен испытывать весенний ветер, пробуя свои первые песня среди наступающего цветения. Джон принадлежал к числу тех редких мальчиков, которым удалось пронести через школьные годы привитую дома любовь к красоте. Ему, конечно, приходилось таить ее про себя, не выдавая даже учителю рисования; но она жила в нем, целомудренная и взыскательная. Стихотворение показалось ему настолько же хромым и ходульным, насколько ночь казалась крылатой. Но все-таки Джон его сохранил. "Дрянь, - решил он, - но когда нужно выразить невыразимое, все же лучше, чем ничего". И не без огорчения он подумал: "Этого я не смогу показать маме". Спал он удивительно крепко, когда заснул наконец, захлестнутый волной новых впечатлений.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты