The man of property/Собственник (часть третья)

CHAPTER IX IRENE'S RETURN/ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРЭН

English	Русский
After leaving James and old Jolyon in the mortuary of the hospital, Soames hurried mlessly along the streets.	Оставив Джемса и старого Джолиона в мертвецкой, Сомс пошел бесцельно бродить по улицам.
The tragic event of Bosinney's death altered the complexion of everything. There was no longer the same feeling that to lose a minute would be fatal, nor would he now risk communicating the fact of his wife's flight to anyone till the inquest was over.	Трагическая гибель Босини совершенно изменила положение вещей. У Сомса уже не было того чувства, что малейшее промедление может оказаться роковым, и вряд ли теперь до конца следствия он рискнул бы рассказать кому-нибудь о бегстве жены.
That morning he had risen early, before the postman came, had taken the first-post letters from the box himself, and, though there had been none from Irene, he had made an opportunity of telling Bilson that her mistress was at the sea; he would probably, he said, be going down himself from Saturday to Monday. This had given him time to breathe, time to leave no stone unturned to find her.	В то утро Сомс встал рано, еще до прихода почтальона, сам вынул из ящика первую почту и, хотя от Ирэн письма не было, сказал Билсон, что миссис Форсайт уехала на море; он сам, может быть, тоже поедет туда в субботу и останется до понедельника. Это давало ему передышку, давало время, чтобы перевернуть все в поисках Ирэн.
But now, cut off from taking steps by Bosinney's death--that strange death, to think of which was like putting a hot iron to his heart, like lifting a great weight from it--he did not know how to pass his day; and he wandered here and there through the streets, looking at every face he met, devoured by a hundred anxieties.	Но теперь, когда его дальнейшие шаги остановила смерть Босини - загадочная смерть, думать о которой все равно, что прижигать сердце раскаленным железом, все равно, что снимать с него громадную тяжесть, - теперь Сомс не знал, куда девать себя; и он бродил по улицам, всматриваясь в каждого встречного, терзаясь нескончаемой мукой.
And as he wandered, he thought of him who had finished his wandering, his prowling, and would never haunt his house again.	И, блуждая по городу, он думал о том, кто уже кончил свои блуждания, кончил свое странствование и уже никогда больше не будет бродить около его дома.
Already in the afternoon he passed posters announcing the identity of the dead man, and bought the papers to see what they said. He would stop their mouths if he could, and he went into the City, and was closeted with Boulter for a long time.	Еще днем он увидел сообщения, что труп опознан, и купил газету - посмотреть, что пишут. Заткнуть бы им рты. Сомс пошел в Сити и долго совещался наедине с Боултером.
On his way home, passing the steps of Jobson's about half past four, he met George Forsyte, who held out an evening paper to Soames, saying:	Возвращаясь в пятом часу домой, он встретил около Джобсона Джорджа Форсайта, который протянул ему вечернюю газету со словами:
"Here! Have you seen this about the poor Buccaneer?"	- Читал про беднягу "пирата"?
Soames answered stonily:	Сомс бесстрастно ответил:
"Yes."	- Да.
George stared at him. He had never liked Soames; he now held him responsible for Bosinney's death. Soames had done for him--done for him by that act of property that had sent the Buccaneer to run amok that fatal afternoon.	Джордж уставился на него. Он никогда не любил Сомса, а сейчас считал его виновником гибели Босини. Сомс погубил его, погубил той выходкой собственника, которая вселила безумие в "пирата".
'The poor fellow,' he was thinking, 'was so cracked with jealousy, so cracked for his vengeance, that he heard nothing of the omnibus in that infernal fog.'	"Бедняга так бесновался от ревности, - думал Джордж, - так бесновался от желания отомстить, что не заметил омнибуса в этой тьме кромешной".
Soames had done for him! And this judgment was in George's eyes.	Сомс погубил его. И этот приговор можно было прочесть в глазах Джорджа.
"They talk of suicide here," he said at last. "That cat won't jump."	- Пишут о самоубийстве, - сказал он наконец. - Но этот номер не пройдет.
Soames shook his head.	Сомс покачал головой.
"An accident," he muttered.	- Несчастный случай, - пробормотал он.
Clenching his fist on the paper, George crammed it into his pocket. He could not resist a parting shot.	Смяв в кулаке газету, Джордж сунул ее в карман. Он не мог удержаться от последнего щелчка.
"H'mm! All flourishing at home? Any little Soameses yet?"	- Гм! Ну, как дома - рай земной? Маленьких Сомсиков еще не предвидится?
With a face as white as the steps of Jobson's, and a lip raised as if snarling, Soames brushed past him and was gone....	С лицом белым, как ступеньки лестницы у Джобсона, ощерив зубы, словно собираясь зарычать, Сомс рванулся вперед и исчез.
On reaching home, and entering the little lighted hall with his latchkey, the first thing that caught his eye was his wife's gold-mounted umbrella lying on the rug chest. Flinging off his fur coat, he hurried to the drawing-room.	Первое, что он увидел дома, отперев дверь своим ключом, был отделанный золотом зонтик жены, лежавший на сундучке. Сбросив меховое пальто, Сомс кинулся в гостиную.
The curtains were drawn for the night, a bright fire of cedar-logs burned in the grate, and by its light he saw Irene sitting in her usual corner on the sofa. He shut the door softly, and went towards her. She did not move, and did not seem to see him.	Шторы были уже спущены, в камине пылали кедровые поленья, и он увидел Ирэн на ее обычном месте в уголке дивана. Он тихо притворил дверь и подошел к ней. Она не шелохнулась и как будто не заметила его.
"So you've come back?" he said. "Why are you sitting here in the dark?"	- Ты вернулась? - сказал Сомс. - Почему же ты сидишь в темноте?
Then he caught sight of her face, so white and motionless that it seemed as though the blood must have stopped flowing in her veins; and her eyes, that looked enormous, like the great, wide, startled brown eyes of an owl.	Тут он разглядел ее лицо - такое бледное и застывшее, словно кровь остановилась у нее в жилах; глаза, большие, испуганные, как глаза совы, казались огромными.
Huddled in her grey fur against the sofa cushions, she had a strange resemblance to a captive owl, bunched fir its soft feathers against the wires of a cage. The supple erectness of her figure was gone, as though she had been broken by cruel exercise; as though there were no longer any reason for being beautiful, and supple, and erect.	В серой меховой шубке, забившись в угол дивана, она напоминала чем-то сову, комком серых перьев прижавшуюся к прутьям клетки. Ее тело, словно надломленное, потеряло свою гибкость и стройность, как будто исчезло то, ради чего стоило быть прекрасной, гибкой и стройной.
"So you've come back," he repeated.	- Так ты вернулась? - повторил Сомс.
She never looked up, and never spoke, the firelight playing over her motionless figure.	Ирэн не взглянула на него, не сказала ни слова; блики огня играли на ее неподвижной фигуре.
Suddenly she tried to rise, but he prevented her; it was then that he understood.	Вдруг она встрепенулась, но Сомс не дал ей встать; и только в эту минуту он понял все.
She had come back like an animal wounded to death, not knowing where to turn, not knowing what she was doing. The sight of her figure, huddled in the fur, was enough.	Она вернулась, как возвращается к себе в логовище смертельно раненное животное, не понимая, что делает, не зная, куда деваться. Одного взгляда на ее закутанную в серый мех фигуру было достаточно Сомсу.
He knew then for certain that Bosinney had been her lover; knew that she had seen the report of his death--perhaps, like himself, had bought a paper at the draughty corner of a street, and read it.	В эту минуту он понял, что Босини был ее любовником; понял, что она уже знает о его смерти, - может быть, так же как и он, купила газету и прочла ее где-нибудь на углу, где гулял ветер.
She had come back then of her own accord, to the cage she had pined to be free of--and taking in all the tremendous significance of this, he longed to cry: "Take your hated body, that I love, out of my house! Take away that pitiful white face, so cruel and soft--before I crush it. Get out of my sight; never let me see you again!"	Она вернулась по своей собственной воле в ту клетку, из которой ей так хотелось вырваться; и, осознав страшный смысл этого поступка. Сомс еле удержался, чтобы не крикнуть: "Уйди из моего дома! Спрячь от меня это ненавистное тело, которое я так люблю! Спрячь от меня это жалкое, бледное лицо, жестокое, нежное лицо, не то я ударю тебя. Уйди отсюда; никогда больше не показывайся мне на глаза!"
And, at those unspoken words, he seemed to see her rise and move away, like a woman in a terrible dream, from which she was fighting to awake--rise and go out into the dark and cold, without a thought of him, without so much as the knowledge of his presence.	И ему почудилось, что в ответ на эти невыговоренные слова она поднимается и идет, как будто пытаясь пробудиться от страшного сна, - поднимается и идет во мрак и холод, даже не вспомнив о нем, даже не заметив его.
Then he cried, contradicting what he had not yet spoken,	Тогда он крикнул наперекор тем, невыговоренным, словам:
"No; stay there!"	- Нет! Нет! Не уходи!
And turning away from her, he sat down in his accustomed chair on the other side of the hearth.	И, отвернувшись, сел на свое обычное место по другую сторону камина.
They sat in silence.	Так они сидели молча.
And Soames thought: 'Why is all this? Why should I suffer so? What have I done? It is not my fault!'	И Сомс думал: "Зачем все это? Почему я должен так страдать? Что я сделал! Разве это моя вина?"
Again he looked at her, huddled like a bird that is shot and dying, whose poor breast you see panting as the air is taken from it, whose poor eyes look at you who have shot it, with a slow, soft, unseeing look, taking farewell of all that is good--of the sun, and the air, and its mate.	Он снова взглянул на нее, сжавшуюся в комок, словно подстреленная, умирающая птица, которая ловит последние глотки воздуха, медленно поднимает мягкие невидящие глаза на того, кто убил ее, прощаясь со всем, что так прекрасно в этом мире: с солнцем, с воздухом, с другом.
So they sat, by the firelight, in the silence, one on each side of the hearth.	Так они сидели у огня по обе стороны камина и молчали.
And the fume of the burning cedar logs, that he loved so well, seemed to grip Soames by the throat till he could bear it no longer. And going out into the hall he flung the door wide, to gulp down the cold air that came in; then without hat or overcoat went out into the Square.	Запах кедровых поленьев, который Сомс так любил, спазмой сжал ему горло. И, выйдя в холл, он настежь распахнул двери, жадно вдохнул струю холодного воздуха; потом, не надевая ни шляпы, ни пальто, вышел в сквер.
Along the garden rails a half-starved cat came rubbing her way towards him, and Soames thought: 'Suffering! when will it cease, my suffering?'	Голодная кошка терлась об ограду, медленно подбираясь к нему, и Сомс подумал: "Страдание! Когда оно кончится, это страдание?"
At a front door across the way was a man of his acquaintance named Rutter, scraping his boots, with an air of 'I am master here.' And Soames walked on.	У дома напротив его знакомый, по фамилии Раттер, вытирал ноги около дверей с таким видом, словно говорил: "Я здесь хозяин!" И Сомс прошел дальше.
>From far in the clear air the bells of the church where he and Irene had been married were pealing in 'practice' for the advent of Christ, the chimes ringing out above the sound of traffic. He felt a craving for strong drink, to lull him to indifference, or rouse him to fury. If only he could burst out of himself, out of this web that for the first time in his life he felt around him. If only he could surrender to the thought: 'Divorce her--turn her out! She has forgotten you. Forget her!'	Издалека по свежему воздуху над шумом и сутолокой улиц несся перезвон колоколов, "практиковавшихся" в ожидании пришествия Христа, - звонили в той церкви, где Сомс венчался с Ирэн. Ему захотелось оглушить себя вином, напиться так, чтобы стать равнодушным ко всему или загореться яростью. Если б только он мог разорвать эти оковы, эту паутину, которую впервые в жизни ощутил на себе! Если б только он мог внять внутреннему голосу: "Разведись с ней, выгони ее из дому! Она забыла тебя! Забудь ее и ты!"
If only he could surrender to the thought: 'Let her go--she has suffered enough!'	Если б только он мог внять внутреннему голосу: "Отпусти ее, она много страдала!"
If only he could surrender to the desire: 'Make a slave of her-- she is in your power!'	Если б только он мог внять желанию: "Сделай ее своей рабой, она в твоей власти!"
If only even he could surrender to the sudden vision: 'What does it all matter?' Forget himself for a minute, forget that it mattered what he did, forget that whatever he did he must sacrifice something.	Если б только он мог внять внезапному проблеску мысли: "Не все ли равно!" Забыть, хотя бы на минуту, о себе, забыть, что ему не все равно, что жертва неизбежна.
If only he could act on an impulse!	Если б только он мог сделать что-то не рассуждая!
He could forget nothing; surrender to no thought, vision, or desire; it was all too serious; too close around him, an unbreakable cage.	Но он не мог забыть; не мог внять ни внутреннему голосу, ни внезапному проблеску мысли, ни желанию; это слишком серьезно, слишком близко касается его - он в клетке.
On the far side of the Square newspaper boys were calling their evening wares, and the ghoulish cries mingled and jangled with the sound of those church bells.	В конце сквера мальчишки-газетчики зазывали покупателей на свой вечерний товар, и их призрачные нестройные голоса перекликались со звоном колоколов.
Soames covered his ears. The thought flashed across him that but for a chance, he himself, and not Bosinney, might be lying dead, and she, instead of crouching there like a shot bird with those dying eyes....	Сомс зажал уши. В голове молнией мелькнула мысль, что - воля случая и не Босини, а он мог бы умереть, а она, вместо того чтобы забиться в угол, как подстреленная птица, и смотреть оттуда угасающими глазами...
Something soft touched his legs, the cat was rubbing herself against them. And a sob that shook him from head to foot burst from Soames' chest. Then all was still again in the dark, where the houses seemed to stare at him, each with a master and mistress of its own, and a secret story of happiness or sorrow.	Он почувствовал около себя что-то мягкое: кошка терлась о его ноги. И рыдание, потрясшее все его тело, вырвалось из груди Сомса. Потом все стихло, и только дома глядели на него из темноты - и в каждом доме хозяин и хозяйка и скрытая повесть счастья или страдания.
And suddenly he saw that his own door was open, and black against the light from the hall a man standing with his back turned. Something slid too in his breast, and he stole up close behind.	И вдруг он увидел, что дверь его дома открыта и на пороге, чернея на фоне освещенного холла, стоит какой-то человек, повернувшись спиной к нему. Сердце его дрогнуло, и он тихо подошел к подъезду.
He could see his own fur coat flung across the carved oak chair; the Persian rugs; the silver bowls, the rows of porcelain plates arranged along the walls, and this unknown man who was standing there.	Он увидел свое меховое пальто, брошенное на резное дубовое кресло, персидский ковер, серебряные вазы, фарфоровые тарелки по стенам и фигуру незнакомого человека, стоящего на пороге.
And sharply he asked:	И он спросил резко:
"What is it you want, sir?"	- Что вам угодно, сэр?
The visitor turned. It was young Jolyon.	Незнакомец обернулся. Это был молодой Джолион.
"The door was open," he said. "Might I see your wife for a minute, I have a message for her?"	- Дверь была открыта, - сказал он. - Могу я повидать вашу жену? У меня к ней поручение.
Soames gave him a strange, sidelong stare.	Сомс посмотрел на него искоса.
"My wife can see no one," he muttered doggedly.	- Моя жена никого не принимает, - угрюмо пробормотал он.
Young Jolyon answered gently: "I shouldn't keep her a minute."	Молодой Джолион мягко ответил:
Soames brushed by him and barred the way.	- Я не стану ее задерживать.
"She can see no one," he said again.	Сомс протиснулся мимо него, загородив вход.
Young Jolyon's glance shot past him into the hall, and Soames turned.	- Она никого не принимает, - снова сказал он.
There in the drawing-room doorway stood Irene, her eyes were wild and eager, her lips were parted, her hands out- stretched. In the sight of both men that light vanished from her face; her hands dropped to her sides; she stood like stone.	Молодой Джолион вдруг посмотрел мимо него в холл, и Сомс обернулся. Там, в дверях гостиной, стояла Ирэн; в ее глазах был лихорадочный огонь, полураскрытые губы дрожали, она протягивала вперед руки. При виде их обоих свет померк на ее лице; руки бессильно упали; она остановилась, словно окаменев.
Soames spun round, and met his visitor's eyes, and at the look he saw in them, a sound like a snarl escaped him. He drew his lips back in the ghost of a smile.	Сомс круто обернулся, поймав взгляд своего гостя, и звук, похожий на рычание, вырвался у него из горла. Подобие улыбки раздвинуло его губы.
"This is my house," he said; "I manage my own affairs. I've told you once--I tell you again; we are not at home."	- Это мой дом, - сказал он. - Я не позволю вмешиваться в мои дела. Я уже сказал вам, и я повторяю еще раз: мы не принимаем.
And in young Jolyon's face he slammed the door.	И захлопнул перед молодым Джолионом дверь.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая

Граммтаблицы | Тексты