The man of property/Собственник (часть вторая)

CHAPTER XIV SOAMES SITS ON THE STAIRS/СОМС СИДИТ НА ЛЕСТНИЦЕ

English	Русский
Soames went upstairs that night that he had gone too far. He was prepared to offer excuses for his words.	Сомс поднялся к себе в тот вечер, чувствуя, что хватил через край. Он был готов принести извинения за свои слова.
He turned out the gas still burning in the passage outside their room. Pausing, with his hand on the knob of the door, he tried to shape his apology, for he had no intention of letting her see that he was nervous.	Он потушил газ, все еще горевший в коридоре. Взявшись за ручку двери, остановился на секунду, чтобы обдумать извинения, так как ему не хотелось выдавать ей свое беспокойство.
But the door did not open, nor when he pulled it and turned the handle firmly. She must have locked it for some reason, and forgotten.	Но дверь не отворилась и не подалась даже тогда, когда он дернул ее и налег на ручку. Ирэн, должно быть, заперла почему-нибудь спальню на ключ и забыла потом отпереть.
Entering his dressing-room, where the gas was also light and burning low, he went quickly to the other door. That too was locked. Then he noticed that the camp bed which he occasionally used was prepared, and his sleeping-suit laid out upon it. He put his hand up to his forehead, and brought it away wet. It dawned on him that he was barred out.	Войдя в свою комнату, тоже освещенную прикрученной газовой лампой, он быстро направился к двери в спальню. И эта дверь была заперта на ключ. Тут Сомс заметил, что складная кровать, на которой он изредка спал, была постлана. На подушке лежала его ночная сорочка. Сомс приложил руку ко лбу, рука стала влажной. Значит, его выставили?
He went back to the door, and rattling the handle stealthily, called:	Он вернулся к двери и, осторожно постучав ручкой, сказал:
"Unlock the door, do you hear? Unlock the door!"	- Отопри мне, слышишь? Отопри дверь!
There was a faint rustling, but no answer.	В комнате раздался шорох, но ответа не было.
"Do you hear? Let me in at once--I insist on being let in!"	- Ты слышишь? Впусти меня сию же минуту - я требую!
He could catch the sound of her breathing close to the door, like the breathing of a creature threatened by danger.	Он слышал ее дыхание около самой двери - так дышат те, кому угрожает опасность.
There was something terrifying in this inexorable silence, in the impossibility of getting at her. He went back to the other door, and putting his whole weight against it, tried to burst it open. The door was a new one--he had had them renewed himself, in readiness for their coming in after the honeymoon. In a rage he lifted his foot to kick in the panel; the thought of the servants restrained him, and he felt suddenly that he was beaten.	В этом гробовом молчании, в невозможности добраться до нее было что-то страшное. Сомс вернулся к другой двери и, навалившись на нее всем телом, попытался выломать. Дверь была новая - перед свадебным путешествием он сам распорядился заново переделать оба входа. Не помня себя от ярости. Сомс занес ногу, чтобы ударить в дверь; но его остановила мысль о прислуге, и он вдруг почувствовал себя побежденным.
Flinging himself down in the dressing-room, he took up a book.	Бросившись на складную кровать у себя в комнате, он схватился за книгу.
But instead of the print he seemed to see his wife--with her yellow hair flowing over her bare shoulders, and her great dark eyes--standing like an animal at bay. And the whole meaning of her act of revolt came to him. She meant it to be for good.	Но вместо букв перед глазами у него стояла жена, он видел ее золотистые волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, видел ее большие темные глаза - вот она стоит там, как затравленный зверь. И Сомс понял все значение ее бунта. Она решила, что так будет и дальше.
He could not sit still, and went to the door again.	Он не мог лежать спокойно и снова подошел к двери.
He could still hear her, and he called:	Он знал, что Ирэн все еще стоит там, и крикнул:
"Irene! Irene!"	- Ирэн! Ирэн!
He did not mean to make his voice pathetic.	Против воли голос его прозвучал жалобно.
In ominous answer, the faint sounds ceased. He stood with clenched hands, thinking.	В ответ на ото слабый шорох за дверью прекратился, и наступила зловещая тишина. Сомс стоял, стиснув руки, и думал.
Presently he stole round on tiptoe, and running suddenly at the other door, made a supreme effort to break it open. It creaked, but did not yield. He sat down on the stairs and buried his face in his hands.	Потом вышел на цыпочках и с разбегу навалился на другую дверь. Она затрещала, но не подалась. Сомс опустился на ступеньки и закрыл лицо руками.
For a long time he sat there in the dark, the moon through the skylight above laying a pale smear which lengthened slowly towards him down the stairway. He tried to be philosophical.	Он долго сидел так в темноте; сквозь стеклянный люк в потолке луна бросала на лестницу светлый блик, который медленно вытягивался по направлению к Сомсу. Он попробовал взглянуть на все происходящее по-философски.
Since she had locked her doors she had no further claim as a wife, and he would console himself with other women.	Заперев дверь на ключ, она больше не может претендовать на права жены - значит, он будет искать утешения у других женщин.
It was but a spectral journey he made among such delights--he had no appetite for these exploits. He had never had much, and he had lost the habit. He felt that he could never recover it. His hunger could only be appeased by his wife, inexorable and frightened, behind these shut doors. No other woman could help him.	Но мысли Сомса не задержались на этих соблазнительных картинах - такие развлечения были не в его вкусе. В прошлом их у него насчитывалось немного, а за последнее время он и подавно отвык от всего этого и вряд ли теперь привыкнет. Его голод могла утолить только жена - неумолимая, испуганная, спрятавшаяся от него в запертой комнате. Другие женщины ему не нужны.
This conviction came to him with terrible force out there in the dark.	Сидя в темноте. Сомс почувствовал, насколько сильна в нем эта уверенность.
His philosophy left him; and surly anger took its place. Her conduct was immoral, inexcusable, worthy of any punishment within his power. He desired no one but her, and she refused him!	Его философская выдержка исчезла, уступив место угрюмой злобе. Поведение Ирэн безнравственно, непростительно, оно заслуживает самого жестокого наказания, какое только можно придумать. Ему не нужна никакая другая женщина, а она отталкивает его.
She must really hate him, then! He had never believed it yet. He did not believe it now. It seemed to him incredible. He felt as though he had lost for ever his power of judgment. If she, so soft and yielding as he had always judged her, could take this decided step--what could not happen?	Значит, правда, что он ненавистен ей! До сих пор Сомс не мог этому поверить. Да и сейчас не верил. Это немыслимо. Ему казалось, что он потерял способность рассуждать. Если та, которую он всегда считал мягкой и покорной, могла решиться на такой шаг, то чего же надо ждать дальше?
Then he asked himself again if she were carrying on an intrigue with Bosinney. He did not believe that she was; he could not afford to believe such a reason for her conduct--the thought was not to be faced.	И он снова спрашивал себя, правда ли, что у нее роман с Босини. Он не верил в это; не решался дать такое объяснение ее поступкам - с этой мыслью лучше не сталкиваться.
It would be unbearable to contemplate the necessity of making his marital relations public property. Short of the most convincing proofs he must still refuse to believe, for he did not wish to punish himself. And all the time at heart--he did believe.	Невыносимо думать о том, что он будет вынужден сделать свои супружеские отношения достоянием гласности. Пока нет более веских доказательств, не надо верить в это, ведь он не станет наказывать самого себя. И все же в глубине души Сомс верил.
The moonlight cast a greyish tinge over his figure, hunched against the staircase wall.	Луна бросала сероватый отблеск на его фигуру, прижавшуюся к стене.
Bosinney was in love with her! He hated the fellow, and would not spare him now. He could and would refuse to pay a penny piece over twelve thousand and fifty pounds--the extreme limit fixed in the correspondence; or rather he would pay, he would pay and sue him for damages. He would go to Jobling and Boulter and put the matter in their hands. He would ruin the impecunious beggar! And suddenly--though what connection between the thoughts?--he reflected that Irene had no money either. They were both beggars. This gave him a strange satisfaction.	Босини влюблен в нее. Он ненавидит этого человека и не намерен теперь щадить его. Он имеет право отказаться и откажется платить, не даст ни одного пенни сверх двенадцати тысяч пятидесяти фунтов - крайней суммы, установленной в письме. Нет, лучше заплатить! Заплатить, а потом предъявить ему иск и взыскать убытки. Он пойдет к "Джоблингу и Боултеру" и поручит им вести дело. Он разорит этого оборванца! И вдруг - но разве существовала какая-нибудь связь между этими двумя мыслями? - Сомс подумал, что у Ирэн тоже нет средств. Оба нищие. И эта мысль принесла ему странное удовлетворение.
The silence was broken by a faint creaking through the wall. She was going to bed at last. Ah! Joy and pleasant dreams! If she threw the door open wide he would not go in now!	Тишину нарушил легкий скрип за стеной. Наконец-то она легла! А! Приятных сновидений! Пусть даже распахнет настежь двери, теперь он все равно не войдет.
But his lips, that were twisted in a bitter smile, twitched; he covered his eyes with his hands....	Но его губы, по которым пробежала горькая усмешка, дрогнули; он закрыл глаза руками...
It was late the following afternoon when Soames stood in the dining-room window gazing gloomily into the Square.	Вечер был уже близок, когда на следующий день Сомс остановился у окна столовой и хмуро посмотрел на сквер.
The sunlight still showered on the plane-trees, and in the breeze their gay broad leaves shone and swung in rhyme to a barrel organ at the corner. It was playing a waltz, an old waltz that was out of fashion, with a fateful rhythm in the notes; and it went on and on, though nothing indeed but leaves danced to the tune.	Солнце все еще заливало платаны, и на легком ветерке широкие яркие листья блестели в лучах, танцуя под звуки шарманки, игравшей на углу. Уныло отстукивая такт, шарманка играла вальс, старинный вальс, уже вышедший из моды; играла, играла без конца, хотя только одни листья танцевали под эту музыку.
The woman did not look too gay, for she was tired; and from the tall houses no one threw her down coppers. She moved the organ on, and three doors off began again.	У женщины, вертевшей ручку шарманки, вид был невеселый, устала, должно быть; из окон высоких домов не бросили ни одного медяка. Она подняла шарманку и, пройдя три дома, снова заиграла.
It was the waltz they had played at Roger's when Irene had danced with Bosinney; and the perfume of the gardenias she had worn came back to Soames, drifted by the malicious music, as it had been drifted to him then, when she passed, her hair glistening, her eyes so soft, drawing Bosinney on and on down an endless ballroom.	Это был тот самый вальс, под который на балу у Роджера танцевали Ирэн с Босини; и вместе с коварной музыкой Сомс услышал запах гардений, как тогда на балу, когда мимо него промелькнули отливающие золотом волосы и мягкие глаза Ирэн, увлекавшие Босини все дальше и дальше по бесконечному залу.
The organ woman plied her handle slowly; she had been grinding her tune all day-grinding it in Sloane Street hard by, grinding it perhaps to Bosinney himself.	Женщина медленно вертела ручку; она играла свой вальс весь день - играла на Слоун-стрит, играла, может быть, и для Босини.
Soames turned, took a cigarette from the carven box, and walked back to the window. The tune had mesmerized him, and there came into his view Irene, her sunshade furled, hastening homewards down the Square, in a soft, rose-coloured blouse with drooping sleeves, that he did not know. She stopped before the organ, took out her purse, and gave the woman money.	Сомс отошел, взял папиросу из резного ящичка и снова вернулся к окну. Мелодия гипнотизировала его, и вдруг он увидел Ирэн; держа в руке нераскрытый зонтик, она быстро шла через сквер к дому; этой легкой розовой кофточки с широкими рукавами Сомс еще ни разу не видел на ней. Она остановилась около шарманки, вынула кошелек и протянула женщине монету.
Soames shrank back and stood where he could see into the hall.	Сомс отшатнулся от окна и стал так, чтобы видеть холл.
She came in with her latch-key, put down her sunshade, and stood looking at herself in the glass. Her cheeks were flushed as if the sun had burned them; her lips were parted in a smile. She stretched her arms out as though to embrace herself, with a laugh that for all the world was like a sob.	Она отперла дверь своим ключом, поставила зонтик и остановилась перед зеркалом. Ее щеки горели, словно обожженные солнцем; губы улыбались. Она протянула руки, точно хотела обнять себя в зеркале, но смех ее был похож на рыдание.
Soames stepped forward.	Сомс шагнул вперед.
"Very-pretty!" he said.	- Очень мило! - сказал он.
But as though shot she spun round, and would have passed him up the stairs. He barred the way.	Но Ирэн метнулась, как подстреленная, и хотела пройти мимо него по лестнице. Сомс загородил ей дорогу.
"Why such a hurry?" he said, and his eyes fastened on a curl of hair fallen loose across her ear....	- Что за спешка? - сказал он, и его глаза остановились на завитке волос, упавшем ей на ухо.
He hardly recognised her. She seemed on fire, so deep and rich the colour of her cheeks, her eyes, her lips, and of the unusual blouse she wore.	Сомс едва узнавал ее. Она горела точно в огне, такими яркими казались ее щеки, глаза, губы и эта незнакомая ему кофточка.
She put up her hand and smoothed back the curl. She was breathing fast and deep, as though she had been running, and with every breath perfume seemed to come from her hair, and from her body, like perfume from an opening flower.	Ирэн подняла руку и поправила завиток. Она дышала часто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега, и от ее волос, от ее тела шел аромат, как идет аромат от распустившегося цветка.
"I don't like that blouse," he said slowly, "it's a soft, shapeless thing!"	- Мне не нравится эта кофточка, - медленно проговорил Сомс, - слишком легкая, бесформенная!
He lifted his finger towards her breast, but she dashed his hand aside.	Он протянул палец к ее груди, но она оттолкнула его руку.
"Don't touch me!" she cried.	- Не прикасайтесь ко мне! - крикнула она.
He caught her wrist; she wrenched it away.	Он сжал ее кисть; она вырвалась.
"And where may you have been?" he asked.	- Где же ты была? - спросил он.
"In heaven--out of this house!" With those words she fled upstairs.	- В раю - не у вас в доме! - И с этими словами она взбежала по ступенькам.
Outside--in thanksgiving--at the very door, the organ-grinder was playing the waltz.	А на улице - в знак благодарности - у самых дверей шарманка играла вальс.
And Soames stood motionless. What prevented him from following her?	И Сомс стоял не двигаясь. Что помешало ему пойти за ней?
Was it that, with the eyes of faith, he saw Bosinney looking down from that high window in Sloane Street, straining his eyes for yet another glimpse of Irene's vanished figure, cooling his flushed face, dreaming of the moment when she flung herself on his breast--the scent of her still in the air around, and the sound of her laugh that was like a sob?	Может быть, он видел мысленно, как на Слоун-стрит Босини выглядывает из окна, напрягает зрение, чтобы хоть еще раз поймать глазами удаляющуюся фигуру Ирэн, как он подставляет ветру разгоряченное лицо, вспоминая тот миг, когда она приникла к его груди... а в комнате все еще сохранился ее аромат, все еще звучит ее смех, похожий на рыдание.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты