The man of property/Собственник (часть вторая)

CHAPTER II JUNE'S TREAT/ПРАЗДНИК ДЖУН

English	Русский
Dinner began in silence; the women facing one another, and the men.	Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив Сомса.
In silence the soup, was finished--excellent, if a little thick; and fish was brought. In silence it was handed.	В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. В молчании разложили ее по тарелкам.
Bosinney ventured:	Босини отважился:
"It's the first spring day."	- Сегодня первый весенний день.
Irene echoed softly:	Ирэн тихо отозвалась:
Yes--the first spring day.	- Да, первый весенний день.
"Spring!" said June: "there isn't a breath of air!"	- Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем!
No one replied.	Никто не возразил ей.
The fish was taken away, a fine fresh sole from Dover. And Bilson brought champagne, a bottle swathed around the neck with white....	Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.
Soames said:	Сомс сказал:
"You'll find it dry."	- Шампанское сухое.
Cutlets were handed, each pink-frilled about the legs. They were refused by June, and silence fell.	Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой. Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.
Soames said:	Сомс сказал:
"You'd better take a cutlet, June; there's nothing coming."	- Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.
But June again refused, so they were borne away.	Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.
And then Irene asked:	Ирэн спросила:
"Phil, have you heard my blackbird?"	- Фил, вы слышали моего дрозда?
Bosinney answered:	Босини ответил:
"Rather--he's got a hunting-song. As I came round I heard him in the Square."	- Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я еще в сквере его слышал, когда шел сюда.
"He's such a darling!"	- Он такая прелесть!
"Salad, sir?"	- Прикажете салату, сэр?
Spring chicken was removed.	Унесли и жареных цыплят.
But Soames was speaking:	Заговорил Сомс:
"The asparagus is very poor. Bosinney, glass of sherry with your sweet? June, you're drinking nothing!"	- Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты совсем ничего не пьешь!
June said:	Джун сказала:
"You know I never do. Wine's such horrid stuff!"	- Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино - гадость!
An apple charlotte came upon a silver dish, And smilingly Irene said:	Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн сказала:
"The azaleas are so wonderful this year!"	- Азалии в этом году необыкновенные!
To this Bosinney murmured:	Босини пробормотал в ответ:
"Wonderful! The scent's extraordinary!"	- Необыкновенные! Совершенно изумительный запах!
June said:	Джун сказала:
"How can you like the scent? Sugar, please, Bilson.'	- Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Билсон, дайте мне сахару, пожалуйста.
Sugar was handed her, and Soames remarked:	Ей подали сахар, и Сомс заметил:
"'This charlottes good!"	- Шарлотка удалась!
The charlotte was removed. Long silence followed. Irene, beckoning, said:	Шарлотку унесли. Наступило долгое молчание. Ирэн подозвала Билсон и сказала:
"Take out the azalea, Bilson. Miss June can't bear the scent."	- Уберите азалии. Мисс Джун не нравится их запах.
"No; let it stay," said June.	- Нет, пусть стоят, - сказала Джун.
Olives from France, with Russian caviare, were placed on little plates. And Soames remarked:	По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру. И Сомс спросил:
"Why can't we have the Spanish?	- Почему у нас не бывает испанских маслин?
But no one answered.	Но никто не ответил ему.
The olives were removed.	Маслины убрали.
Lifting her tumbler June demanded:	Подняв бокал, Джун попросила:
"Give me some water, please."	- Налейте мне воды, пожалуйста.
Water was given her. A silver tray was brought, with German plums. There was a lengthy pause. In perfect harmony all were eating them.	Ей налили. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. Долгая пауза. Все мирно занялись едой.
Bosinney counted up the stones:	Босини пересчитал косточки:
"This year--next year--some time."	- Нынче - завтра - сбудется...
Irene finished softly:	Ирэн докончила мягко:
"Never! There was such a glorious sunset. The sky's all ruby still--so beautiful!"	- Нет... Какой сегодня красивый закат! Небо красное как рубин.
He answered:	Он ответил:
"Underneath the dark."	- А сверху тьма.
Their eyes had met, and June cried scornfully:	Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном:
"A London sunset!"	- Лондонский закат!
Egyptian cigarettes were handed in a silver box. Soames, taking one, remarked:	Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Взяв одну. Сомс спросил:
"What time's your play begin?"	- Когда начало спектакля?
No one replied, and Turkish coffee followed in enamelled cups.	Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках.
Irene, smiling quietly, said: "If only...."	Ирэн сказала, спокойно улыбаясь:
"Only what?" said June.	- Если бы...
"If only it could always be the spring!"	- Если бы что? - спросила Джун.
Brandy was handed; it was pale and old.	- Если бы всегда была весна!
Soames said:	Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Сомс сказал:
"Bosinney, better take some brandy."	- Босини, наливайте себе.
Bosinney took a glass; they all arose.	Босини выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола.
"You want a cab?" asked Soames.	- Позвать кэб? - спросил Сомс.
June answered:	Джун ответила:
"No! My cloaks Please, Bilson."	- Нет. Принесите мне пальто, Билсон.
Her cloak was brought.	Пальто принесли.
Irene, from the window, murmured:	Ирэн подошла к окну и тихо сказала:
"Such a lovely night! The stars are coming out!"	- Какой чудесный вечер! Вон уж и звезды.
Soames added:	Сомс прибавил:
"Well, I hope you'll both enjoy yourselves."	- Ну, желаю вам хорошо провести время.
From the door June answered:	Джун ответила с порога:
"Thanks. Come, Phil."	- Благодарю. Пойдемте, Фил.
Bosinney cried:	Босини отозвался:
"I'm coming."	- Иду.
Soames smiled a sneering smile, and said:	Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал:
"I wish you luck!"	- Всего хорошего!
And at the door Irene watched them go.	Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом.
Bosinney called:	Босини крикнул:
"Good night!"	- Спокойной ночи!
"Good night!" she answered softly....	- Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн.
June made her lover take her on the top of a 'bus, saying she wanted air, and there sat silent, with her face to the breeze.	Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется подышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру.
The driver turned once or twice, with the intention of venturing a remark, but thought better of it. They were a lively couple! The spring had got into his blood, too; he felt the need for letting steam escape, and clucked his tongue, flourishing his whip, wheeling his horses, and even they, poor things, had smelled the spring, and for a brief half-hour spurned the pavement with happy hoofs.	Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в разговор, но передумал. Не очень-то веселая парочка! Весна хозяйничала и у него в крови. Ему не терпелось поболтать, он причмокивал губами, размахивал кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки, учуяли весну и целых полчаса весело цокали копытами по мостовой.
The whole town was alive; the boughs, curled upward with their decking of young leaves, awaited some gift the breeze could bring. New-lighted lamps were gaining mastery, and the faces of the crowd showed pale under that glare, while on high the great white clouds slid swiftly, softly, over the purple sky.	Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшиеся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. Недавно зажженные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и человеческие лица Казались бледными под их светом, а наверху большие белые облака быстро и легко летели по пурпурному небу.
Men in, evening dress had thrown back overcoats, stepping jauntily up the steps of Clubs; working folk loitered; and women- -those women who at that time of night are solitary--solitary and moving eastward in a stream--swung slowly along, with expectation in their gait, dreaming of good wine and a good supper, or--for an unwonted minute, of kisses given for love.	Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины - те женщины, которые гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, - медленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем вине, хорошем ужине да изредка, урывками, о поцелуях, не оплаченных деньгами.
Those countless figures, going their ways under the lamps and the moving-sky, had one and all received some restless blessing from the stir of spring. And one and all, like those clubmen with their opened coats, had shed something of caste, and creed, and custom, and by the cock of their hats, the pace of their walk, their laughter, or their silence, revealed their common kinship under the passionate heavens.	Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных фонарей, под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будоражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. Все до одного, как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, верований, привычек и лихо заломленной шляпой, походкой, смехом и даже молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим страстью небом.
Bosinney and June entered the theatre in silence, and mounted to their seats in the upper boxes. The piece had just begun, and the half-darkened house, with its rows of creatures peering all one way, resembled a great garden of flowers turning their faces to the sun.	Босини и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои места в ложе верхнего яруса. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными рядами людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад, полный цветов, которые повернули головки к солнцу.
June had never before been in the upper boxes. From the age of fifteen she had habitually accompanied her grandfather to the stalls, and not common stalls, but the best seats in the house, towards the centre of the third row, booked by old Jolyon, at Grogan and Boyne's, on his way home from the City, long before the day; carried in his overcoat pocket, together with his cigarcase and his old kid gloves, and handed to June to keep till the appointed night. And in those stalls--an erect old figure with a serene white head, a little figure, strenuous and eager, with a red-gold head--they would sit through every kind of play, and on the way home old Jolyon would say of the principal actor:	Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и не просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кресел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и Бойнза по дороге домой из Сити; билеты клались во внутренний карман пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток, а потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня спектакля. И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу - высокий, прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная девушка, подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пути Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль:
"Oh, he's a poor stick! You should have seen little Bobson!"	- Э-э, какое убожество! Ты бы посмотрела Бобсона!
She had looked forward to this evening with keen delight; it was stolen, chaperone-less, undreamed of at Stanhope Gate, where she was supposed to be at Soames'. She had expected reward for her subterfuge, planned for her lover's sake; she had expected it to break up the thick, chilly cloud, and make the relations between them which of late had been so puzzling, so tormenting--sunny and simple again as they had been before the winter. She had come with the intention of saying something definite; and she looked at the stage with a furrow between her brows, seeing nothing, her hands squeezed together in her lap. A swarm of jealous suspicions stung and stung her.	Джун предвкушала много радости от этого вечера: они пошли в театр, никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Гейт и не подозревали об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. Джун надеялась получить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит плотное холодное облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за последнее время - станут снова простыми и радостными, как это было до зимы. Она пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь смотрела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув руки. Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце.
If Bosinney was conscious of her trouble he made no sign.	Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду он не показывал.
The curtain dropped. The first act had come to an end.	Опустился занавес. Первый акт кончился.
"It's awfully hot here!" said the girl; "I should like to go out."	- Здесь страшно жарко! - сказала девушка. - Мне хочется на воздух.
She was very white, and she knew--for with her nerves thus sharpened she saw everything--that he was both uneasy and compunctious.	Она была очень бледна, и она прекрасно знала - нервы ее были напряжены, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, - что Босини и неловко и мучительно с ней.
At the back of the theatre an open balcony hung over the street; she took possession of this, and stood leaning there without a word, waiting for him to begin.	В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун завладела им и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит.
At last she could bear it no longer.	Наконец она не выдержала:
"I want to say something to you, Phil," she said.	- Я хотела поговорить с вами, Фил.
"Yes?"	- Да?
The defensive tone of his voice brought the colour flying to her cheek, the words flying to her lips:	Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть, слова сами слетели с губ:
"You don't give me a chance to be nice to you; you haven't for ages now!"	- Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько времени я...
Bosinney stared down at the street. He made no answer....	Босини пристально смотрел на улицу. Он молчал.
June cried passionately:	Джун горячо продолжала:
"You know I want to do everything for you--that I want to be everything to you...."	- Вы же знаете, ради вас я готова на все - я хочу быть всем для вас...
A hum rose from the--street, and, piercing it with a sharp 'ping,' the bell sounded for the raising of the curtain, June did not stir. A desperate struggle was going on within her. Should she put everything to the proof? Should she challenge directly that influence, that attraction which was driving him away from her? It was her nature to challenge, and she said:	С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный звонок возвестил о конце антракта. Джун не шевельнулась. В ее душе происходила отчаянная борьба. Поставить все на карту? Бросить вызов тому влиянию, той притягательной силе, которые отнимают у нее Босини? Не в ее характере было отступать, и она сказала:
"Phil, take me to see the house on Sunday!"	- Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье!
With a smile quivering and breaking on her lips, and trying, how hard, not to show that she was watching, she searched his face, saw it waver and hesitate, saw a troubled line come between his brows, the blood rush into his face. He answered:	Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с ее губ, прилагая все старания - какие старания! - к тому, чтобы он не заметил пытливости ее взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как оно дрогнуло в нерешительности, увидела беспокойную складку, залегшую между бровями, румянец, заливший его щеки. Он ответил:
"Not Sunday, dear; some other day!"	- Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз.
"Why not Sunday? I shouldn't be in the way on Sunday."	- Почему не в это? Я не помешаю вам.
He made an evident effort, and said:	Он сделал над собой видимое усилие и сказал:
I have an engagement."	- Я буду занят.
"You are going to take...."	- Вы поедете с...
His eyes grew angry; he shrugged his shoulders, and answered:	Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил:
"An engagement that will prevent my taking you to see the house!"	- Я буду занят и не смогу показать вам дом!
June bit her lip till the blood came, and walked back to her seat without another word, but she could not help the tears of rage rolling down her face. The house had been mercifully darkened for a crisis, and no one could see her trouble.	Джун до крови закусила губу; она пошла обратно в зал, не сказав больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо. К счастью, огни были уже потушены, и никто не видел ее горя.
Yet in this world of Forsytes let no man think himself immune from observation.	Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать себя застрахованным от посторонних взглядов.
In the third row behind, Euphemia, Nicholas's youngest daughter, with her married-sister, Mrs. Tweetyman, were watching.	Из третьего ряда за ними следили Юфимия - младшая дочь Николаса - и ее замужняя сестра, миссис Туитимен.
They reported at Timothy's, how they had seen June and her fiance at the theatre.	Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и ее жениха.
"In the stalls?"	- В партере?
"No, not in the...."	- Нет, не в...
"Oh! in the dress circle, of course. That seemed to be quite fashionable nowadays with young people!"	- А! В амфитеатре. У молодежи теперь считается очень модным ходить в амфитеатр!
Well--not exactly. In the.... Anyway, that engagement wouldn't last long. They had never seen anyone look so thunder and lightningy as that little June!	- Да нет, не в этом дело... Они были в... Вообще вся эта история не надолго. Маленькая Джун просто метала гром и молнии!
With tears of enjoyment in their eyes, they related how she had kicked a man's hat as she returned to her seat in the middle of an act, and how the man had looked. Euphemia had a noted, silent laugh, terminating most disappoint- ingly in squeaks; and when Mrs. Small, holding up her hands, said: "My dear! Kicked a ha-at?" she let out such anumber of these that she had to be recovered with smelling-salts. As she went away she said to Mrs. Tweetyman:	Со слезами восторга они рассказали, как Джун, возвращаясь на свое место посредине действия, отшвырнула ногой чей-то цилиндр и каким взглядом ответил ей хозяин цилиндра. Юфимия имела привычку закатываться беззвучным смехом, в конце неожиданно переходившим в визг, и когда миссис Смолл всплеснула руками, сказав: "Господи боже! Отшвырнула цилиндр?" Юфимия начала так взвизгивать, что пришлось приводить ее в чувство нюхательными солями. Выйдя от тетушек, она сказала миссис Туитимен:
"Kicked a--ha-at! Oh! I shall die."	- Отшвырнула цили-индр! О-о! Я больше не могу!
For 'that little June' this evening, that was to have been 'her treat,' was the most miserable she had ever spent. God knows she tried to stifle her pride, her suspicion, her jealousy!	Для "маленькой Джун" этот вечер, задуманный, как праздник, был самым тяжелым за всю ее жизнь. Видит бог, она делала все, чтобы задушить свою гордость, свои подозрения, свою ревность!
She parted from Bosinney at old Jolyon's door without breaking down; the feeling that her lover must be conquered was strong enough to sustain her till his retiring footsteps brought home the true extent of her wretchedness.	Прощаясь с женихом у дверей дома, Джун все еще крепилась; сознание, что Босини нужно отвоевать во что бы то ни стало, поддерживало ее, и, только прислушиваясь к его удаляющимся шагам, она поняла, как велико ее несчастье.
The noiseless 'Sankey' let her in. She would have slipped up to her own room, but old Jolyon, who had heard her entrance, was in the dining-room doorway.	Безмолвный "миссионер" открыл ей дверь. Она хотела проскользнуть незамеченной к себе в комнату, но старый Джолион, услышав ее шаги, вышел из столовой.
"Come in and have your milk," he said. "It's been kept hot for you. You're very late. Where have you been?"	- Зайди выпить молока, - сказал он. - Тебе оставили горячее. Как ты поздно! Где ты была?
June stood at the fireplace, with a foot on the fender and an arm on the mantelpiece, as her grandfather had done when he came in that night of the opera. She was too near a breakdown, to care what she told him.	Джун стала у камина в той самой позе, в какой стоял ее дед, вернувшись в тот июньский вечер из оперы: поставив одну ногу на решетку, опершись рукой - о каминную доску. Каждую минуту готовая разрыдаться, она не заботилась о своих словах.
"We dined at Soames's."	- Мы обедали у Сомса.
"H'm! the man of property! His wife there and Bosinney?"	- Гм! У этого собственника! Кто там был? Его жена, Босини?
"Yes."	- Да.
Old Jolyon's glance was fixed on her with the penetrating gaze from which it was difficult to hide; but she was not looking at him, and when she turned her face, he dropped his scrutiny at once. He had seen enough, and too much. He bent down to lift the cup of milk for her from the hearth, and, turning away, grumbled:	От глаз старого Джолиона, прикованных к внучке, было так трудно скрыть что-нибудь; но в эту минуту Джун не смотрела на деда, а когда она повернулась к нему, старый Джолион сейчас же опустил глаза. Того, что он видел, было достаточно, вполне достаточно. Старый Джолион нагнулся к камину достать молоко и, отвернувшись, проворчал:
"You oughtn't to stay out so late; it makes you fit for nothing."	- Не надо так поздно засиживаться в гостях: ты совсем расклеилась.
He was invisible now behind his paper, which he turned with a vicious crackle; but when June came up to kiss him, he said: "Good-night, my darling," in a tone so tremulous and unexpected, that it was all the girl could do to get out of the room without breaking into the fit of sobbing which lasted her well on into the night.	Он закрылся газетой, сердито зашуршав страницами; но когда Джун подошла поцеловать его, старый Джолион сказал "Спокойной ночи, родная!" таким взволнованным, таким необычным для него голосом, что девушке не оставалось ничего другого, как поскорее выйти из комнаты, чтобы не разразиться при нем рыданиями, которые стихли в ее спальне только поздно ночью.
When the door was closed, old Jolyon dropped his paper, and stared long and anxiously in front of him.	Когда дверь за Джун затворилась, старый Джолион бросил газету и уставился прямо перед собой долгим, тревожным взглядом.
'The beggar!' he thought. 'I always knew she'd have trouble with him!'	"Негодяй! - думал он. - Я так и знал, что она хлебнет с ним горя!"
Uneasy doubts and suspicions, the more poignant that he felt himself powerless to check or control the march of events, came crowding upon him.	Тревожные мысли и подозрения, тем более мучительные, что он чувствовал себя бессильным остановить или повернуть по-своему ход событий, надвинулись на старого Джолиона со всех сторон.
Was the fellow going to jilt her? He longed to go and say to him: "Look here, you sir! Are you going to jilt my grand- daughter?" But how could he? Knowing little or nothing, he was yet certain, with his unerring astuteness, that there was something going on. He suspected Bosinney of being too much at Montpellier Square.	Уж не собирается ли этот субъект играть ею? Ему хотелось пойти и крикнуть: "Эй вы, сэр! Уж не собираетесь ли вы играть моей внучкой?" Но разве это возможно? Зная мало, вернее, ничего не зная, он все же с безошибочной проницательностью чувствовал что-то неладное. Он подозревал, что Босини слишком зачастил на Монпелье-сквер.
'This fellow,' he thought, 'may not be a scamp; his face is not a bad one, but he's a queer fish. I don't know what to make of him. I shall never know what to make of him! They tell me he works like a nigger, but I see no good coming of it. He's unpractical, he has no method. When he comes here, he sits as glum as a monkey. If I ask him what wine he'll have, he says: "Thanks, any wine." If I offer him a cigar, he smokes it as if it were a twopenny German thing. I never see him looking at June as he ought to look at her; and yet, he's not after her money. If she were to make a sign, he'd be off his bargain to-morrow. But she won't--not she! She'll stick to him! She's as obstinate as fate--Sh'ell never let go!'	"Может быть, он и не мерзавец, - думал старый Джолион. - У него хорошее лицо, но что-то странное в нем есть. Я не понимаю этого человека! И никогда не пойму! Говорят, он работает как вол, но ничего путного из этого пока что не получается. Он совершенно непрактичный, беспорядочный. Приходит сюда и сидит, как - сыч. Спросишь, каким вином его угостить, отвечает: "Благодарю вас! Все равно!" Предложишь сигару - он курит ее с таким видом, словно это дешевая немецкая гадость. Я никогда не замечал, чтобы он смотрел на Джун так, как ему полагалось бы смотреть; а между тем, он не гонится за ее деньгами. Достаточно одного ее знака, и он сейчас же вернет ей слово. Но она никогда не пойдет на это никогда! Будет цепляться за него! Упорная как рок! Она от него не отступится!"
Sighing deeply, he turned the paper; in its columns, perchance he might find consolation.	Глубоко вздохнув, старый Джолион взялся за газету; может быть, хоть здесь он найдет утешение.
And upstairs in her room June sat at her open window, where the spring wind came, after its revel across the Park, to cool her hot cheeks and burn her heart.	А Джун сидела у себя в комнате, и весенний ветерок, набушевавшись вволю в парке, врывался в открытое окно, охлаждая ее пылающие щеки и сжигая ей сердце.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты