Краткая коллекция англтекстов
Джек Лондон
Martin Eden/Мартин Иден
CHAPTER XXXVIII/Глава 38
| English | Русский |
| "Come on, let's go down to the local." | - Пошли! Идемте к здешним социалистам! |
| So spoke Brissenden, faint from a hemorrhage of half an hour before--the second hemorrhage in three days. The perennial whiskey glass was in his hands, and he drained it with shaking fingers. | Так говорил Бриссенден, еще слабый после кровохарканья, которое произошло полчаса назад, второй раз за три дня. И, верный себе, осушил зажатый в дрожащих пальцах стакан виски. |
| "What do I want with socialism?" Martin demanded. | - Да на что мне социализм? - вскинулся Мартин. |
| "Outsiders are allowed five-minute speeches," the sick man urged. "Get up and spout. Tell them why you don't want socialism. Tell them what you think about them and their ghetto ethics. Slam Nietzsche into them and get walloped for your pains. Make a scrap of it. It will do them good. Discussion is what they want, and what you want, too. You see, I'd like to see you a socialist before I'm gone. It will give you a sanction for your existence. It is the one thing that will save you in the time of disappointment that is coming to you." | - Постороннему тоже можно произнести речь, дается пять минут, - уговаривал больной. - Заведитесь и выскажитесь. Скажите им, почему вы противник социализма. Скажите, что вы думаете о них и об их сектантской этике. Обрушьте на них Ницше, и получите за это взбучку. Затейте драку. Им это полезно. Им нужен серьезный спор, и вам тоже. Понимаете, я хотел бы, чтобы вы стали социалистом прежде, чем я помру. Это придаст смысл вашей жизни. Только это и спасет вас в пору разочарования, а его вам не миновать. |
| "I never can puzzle out why you, of all men, are a socialist," Martin pondered. "You detest the crowd so. Surely there is nothing in the canaille to recommend it to your aesthetic soul." He pointed an accusing finger at the whiskey glass which the other was refilling. "Socialism doesn't seem to save you." | - Для меня загадка, почему вы, именно вы, социалист, - размышлял Мартин. - Вы так ненавидите толпу. Ну что в этой черни может привлечь вашу душу завзятого эстета. Похоже, социализм вас не спасает. - И он укоризненно показал на стакан, Бриссенден снова наливал себе виски. |
| "I'm very sick," was the answer. "With you it is different. You have health and much to live for, and you must be handcuffed to life somehow. As for me, you wonder why I am a socialist. I'll tell you. It is because Socialism is inevitable; because the present rotten and irrational system cannot endure; because the day is past for your man on horseback. The slaves won't stand for it. They are too many, and willy- nilly they'll drag down the would-be equestrian before ever he gets astride. You can't get away from them, and you'll have to swallow the whole slave-morality. It's not a nice mess, I'll allow. But it's been a- brewing and swallow it you must. You are antediluvian anyway, with your Nietzsche ideas. The past is past, and the man who says history repeats itself is a liar. Of course I don't like the crowd, but what's a poor chap to do? We can't have the man on horseback, and anything is preferable to the timid swine that now rule. But come on, anyway. I'm loaded to the guards now, and if I sit here any longer, I'll get drunk. And you know the doctor says--damn the doctor! I'll fool him yet." | - Я серьезно болен, - услышал он в ответ. - Вы-дело другое. У вас есть здоровье и многое, ради чего стоит жить, и надо покрепче привязать вас к жизни. Вот вы удивляетесь, почему я социалист. Сейчас объясню. Потому что социализм неизбежен; потому что современный строй прогнил, вопиюще противоречит здравому смыслу и обречен; потому что времена вашей сильной личности прошли. Рабы ее не потерпят. Их слишком много, и волей-неволей они повергнут наземь так называемую сильную личность еще прежде, чем она окажется на коне. Никуда от них не денешься, и придется вам глотать их рабскую мораль. Признаюсь, радости мало. Но все уже началось, и придется ее заглотать. Да и все равно вы с вашим ницшеанством старомодны. Прошлое есть прошлое, и тот, кто утверждает, будто история повторяется, лжет. Конечно, я не люблю толпу, но что мне остается, бедняге? Сильной личности не дождешься, и я предпочту все что угодно, лишь бы всем не заправляли нынешние трусливые свиньи. Ну ладно, идемте. Я уже порядком нагрузился и, если посижу здесь еще немного, напьюсь вдрызг. А вам известно, что сказал доктор... К черту доктора! Он у меня еще останется в дураках. |
| It was Sunday night, and they found the small hall packed by the Oakland socialists, chiefly members of the working class. The speaker, a clever Jew, won Martin's admiration at the same time that he aroused his antagonism. The man's stooped and narrow shoulders and weazened chest proclaimed him the true child of the crowded ghetto, and strong on Martin was the age-long struggle of the feeble, wretched slaves against the lordly handful of men who had ruled over them and would rule over them to the end of time. To Martin this withered wisp of a creature was a symbol. He was the figure that stood forth representative of the whole miserable mass of weaklings and inefficients who perished according to biological law on the ragged confines of life. They were the unfit. In spite of their cunning philosophy and of their antlike proclivities for cooperation, Nature rejected them for the exceptional man. Out of the plentiful spawn of life she flung from her prolific hand she selected only the best. It was by the same method that men, aping her, bred race- horses and cucumbers. Doubtless, a creator of a Cosmos could have devised a better method; but creatures of this particular Cosmos must put up with this particular method. Of course, they could squirm as they perished, as the socialists squirmed, as the speaker on the platform and the perspiring crowd were squirming even now as they counselled together for some new device with which to minimize the penalties of living and outwit the Cosmos. | Был воскресный вечер, и в маленький зал до отказа набились оклендские социалисты, почти сплошь рабочие. Оратор, умный еврей, вызвал у Мартина восхищение и неприязнь. Он был сутулый, узкоплечий, с впалой грудью. Сразу видно: истинное дитя трущоб, и Мартину ясно представилась вековая борьба слабых, жалких рабов против горстки властителей, которые правили и будут править ими до конца времен. Этот тщедушный человек показался Мартину символом. Вот олицетворение всех слабых и незадачливых, тех, кто, согласно закону биологии, гибли на задворках жизни. Они не приспособлены к жизни. Несмотря на их лукавую философию, несмотря на муравьиную склонность объединять свои усилия. Природа отвергает их, предпочитая личность исключительную. Из множества живых существ, которых она щедрой рукой бросает в мир, она отбирает только лучших. Ведь именно этим методом, подражая ей, люди выводят скаковых лошадей и первосортные огурцы. Без сомнения, иной творец мог бы для иной вселенной изобрести метод получше; но обитатели нашей вселенной должны приспосабливаться к ее миропорядку. Разумеется, погибая, они еще пробуют извернуться, как изворачиваются социалисты, как вот сейчас изворачиваются оратор на трибуне и обливающаяся потом толпа, когда они тут все вместе пытаются изобрести новый способ как-то смягчить тяготы жизни и перехитрить свою вселенную. |
| So Martin thought, and so he spoke when Brissenden urged him to give them hell. He obeyed the mandate, walking up to the platform, as was the custom, and addressing the chairman. He began in a low voice, haltingly, forming into order the ideas which had surged in his brain while the Jew was speaking. In such meetings five minutes was the time allotted to each speaker; but when Martin's five minutes were up, he was in full stride, his attack upon their doctrines but half completed. He had caught their interest, and the audience urged the chairman by acclamation to extend Martin's time. They appreciated him as a foeman worthy of their intellect, and they listened intently, following every word. He spoke with fire and conviction, mincing no words in his attack upon the slaves and their morality and tactics and frankly alluding to his hearers as the slaves in question. He quoted Spencer and Malthus, and enunciated the biological law of development. | Так думал Мартин, и так он и сказал, когда Бриссенден подбил его выступить и задать всем жару. Он повиновался и, как было здесь принято, взошел на трибуну и обратился к председателю. Он начал негромко, запинаясь, на ходу формулируя мысли, которые закипели в нем, пока говорил тот еврей. На таких собраниях каждому оратору отводили пять кинут; но вот время истекло, а Мартин только еще разошелся и ударил по взглядам социалистов разве что из половины своих орудий. Он заинтересовал слушателей, и они криками потребовали, чтобы председатель продлил Мартину время. Они увидели в нем достойного противника и ловили каждое его слово. Горячо, убежденно, без обиняков, нападал он на рабов, на их мораль и тактику и ничуть не скрывал от слушателей, что они и есть те самые рабы. Он цитировал Спенсера и Мальтуса и утверждал, что все в мире развивается по законам биологии. |
| "And so," he concluded, in a swift resume, "no state composed of the slave-types can endure. The old law of development still holds. In the struggle for existence, as I have shown, the strong and the progeny of the strong tend to survive, while the weak and the progeny of the weak are crushed and tend to perish. The result is that the strong and the progeny of the strong survive, and, so long as the struggle obtains, the strength of each generation increases. That is development. But you slaves--it is too bad to be slaves, I grant--but you slaves dream of a society where the law of development will be annulled, where no weaklings and inefficients will perish, where every inefficient will have as much as he wants to eat as many times a day as he desires, and where all will marry and have progeny--the weak as well as the strong. What will be the result? No longer will the strength and life-value of each generation increase. On the contrary, it will diminish. There is the Nemesis of your slave philosophy. Your society of slaves--of, by, and for, slaves--must inevitably weaken and go to pieces as the life which composes it weakens and goes to pieces. | - Итак, - наконец подвел он итог. - Государство, состоящее из рабов, выжить не может. Извечный закон эволюционного развития действителен и для общества. Как я уже показал, в борьбе за существование для сильного и его потомства естественней выжить, а слабого и его потомство сокрушают, и для них естественней погибнуть. В результате сильный и его потомство выживают, и пока существует борьба, сила каждого поколения возрастает. Это и есть развитие. Но вы, рабы, - согласен, быть рабами участь незавидная, - но вы, рабы, мечтаете об обществе, где закон развития будет отменен, где не будут гибнуть слабые и неприспособленные, где каждый неприспособленный получит вволю еды, где все переженятся и у всех будет потомство - у слабых так же, как у сильных. А что получится? Сила и жизнестойкость не будут возрастать от поколения к поколению. Наоборот, будут снижаться. Вот вам возмездие за вашу рабскую философию. Ваше общество рабов, построенное рабами и для рабов, неизбежно станет слабеть и рассыплется в прах - по мере того как будут слабеть и вырождаться члены этого общества. |
| "Remember, I am enunciating biology and not sentimental ethics. No state of slaves can stand--" | Не забывайте, я утверждаю принципы биологии, а не сентиментальной этики. Государство рабов не может выжить... |
| "How about the United States?" a man yelled from the audience. | - А как же Соединенные Штаты?.. - крикнул кто-то с места. |
| "And how about it?" Martin retorted. "The thirteen colonies threw off their rulers and formed the Republic so-called. The slaves were their own masters. There were no more masters of the sword. But you couldn't get along without masters of some sort, and there arose a new set of masters--not the great, virile, noble men, but the shrewd and spidery traders and money-lenders. And they enslaved you over again--but not frankly, as the true, noble men would do with weight of their own right arms, but secretly, by spidery machinations and by wheedling and cajolery and lies. They have purchased your slave judges, they have debauched your slave legislatures, and they have forced to worse horrors than chattel slavery your slave boys and girls. Two million of your children are toiling to-day in this trader-oligarchy of the United States. Ten millions of you slaves are not properly sheltered nor properly fed." | - И в самом деле, как же Соединенные Штаты? - отозвался Мартин. - Тринадцать колоний сбросили своих правителей и образовали так называемую республику. Рабы стали сами себе хозяева. Никто не правил ими сильной рукой. Но жить безо всяких правителей невозможно, и появились правители новой породы - крупных, мужественных, благородных людей сменили хитрые пауки-торгаши и ростовщики. И они опять вас поработили, но не открыто, по праву сильного с оружием в руках, как сделали бы истинно благородные люди, а исподтишка, при помощи паучьих ухищрений, лести, пресмыкательства и лжи. Они купили ваших рабские судей, развратили ваших рабских законников и обрекли ваших сыновей и дочерей на ужасы, пострашней рабского труда на плантациях. Два миллиона ваших детей непосильно трудятся сегодня в Соединенных Штатах, в этой олигархии торговцев. У вас, десяти миллионов рабов, нет сносной крыши над головой, и живете вы впроголодь. |
| "But to return. I have shown that no society of slaves can endure, because, in its very nature, such society must annul the law of development. No sooner can a slave society be organized than deterioration sets in. It is easy for you to talk of annulling the law of development, but where is the new law of development that will maintain your strength? Formulate it. Is it already formulated? Then state it." | Так вот. Я показал вам, что общество рабов не может выжить, потому что по самой природе своей это общество опровергает закон развития. Стоит создать общество рабов, и оно начинает вырождаться. Легко вам на словах опровергать всеобщий закон развития, ну, а где он, новый закон развития, который послужит вам опорой? Сформулируйте его. Он уже сформулирован? Тогда объявите его во всеуслышание. |
| Martin took his seat amidst an uproar of voices. A score of men were on their feet clamoring for recognition from the chair. And one by one, encouraged by vociferous applause, speaking with fire and enthusiasm and excited gestures, they replied to the attack. It was a wild night--but it was wild intellectually, a battle of ideas. Some strayed from the point, but most of the speakers replied directly to Martin. They shook him with lines of thought that were new to him; and gave him insights, not into new biological laws, but into new applications of the old laws. They were too earnest to be always polite, and more than once the chairman rapped and pounded for order. | Под взрыв криков Мартин прошел к своему месту. Человек двадцать вскочили на ноги и требовали, чтобы председатель предоставил им слово. Один за другим, поддерживаемые, одобрительными возгласами, они горячо, увлеченно, в азарте размахивая руками, отбивали нападение. Буйный был вечер, но то было интеллектуальное буйство-битва идей. Кое-кто отклонялся в сторону, но большинство ораторов прямо отвечали Мартину. Они ошеломляли его новым для него ходом мысли, и ему открывались, не новые законы биологии, а новое толкование старых законов. Спор слишком задевал их за живое, чтобы постоянно соблюдать вежливость, и председатель не раз яростно стучал, колотил по столу, призывая к порядку. |
| It chanced that a cub reporter sat in the audience, detailed there on a day dull of news and impressed by the urgent need of journalism for sensation. He was not a bright cub reporter. He was merely facile and glib. He was too dense to follow the discussion. In fact, he had a comfortable feeling that he was vastly superior to these wordy maniacs of the working class. Also, he had a great respect for those who sat in the high places and dictated the policies of nations and newspapers. Further, he had an ideal, namely, of achieving that excellence of the perfect reporter who is able to make something--even a great deal--out of nothing. | Случилось так, что в зале сидел молокосос-репортер, которого отрядили туда в день, небогатый событиями, и он исступленно жаждал сенсации. Журналист он был самый заурядный. Этакое легкомысленное и бойкое перо. Уследить за спором он по невежеству не мог. И сидел с приятным чувством своего неизмеримого превосходства над этими одержимыми болтунами из рабочего класса. Вдобавок он питал величайшее уважение ко всем, кто занимает высокие посты и определяет политику государств и газет. А еще у него была мечта - достичь того свойственного идеальному репортеру совершенства, при котором из ничего можно сделать нечто, и даже весьма шумное нечто. |
| He did not know what all the talk was about. It was not necessary. Words like _revolution_ gave him his cue. Like a paleontologist, able to reconstruct an entire skeleton from one fossil bone, he was able to reconstruct a whole speech from the one word _revolution_. He did it that night, and he did it well; and since Martin had made the biggest stir, he put it all into his mouth and made him the arch-anarch of the show, transforming his reactionary individualism into the most lurid, red- shirt socialist utterance. The cub reporter was an artist, and it was a large brush with which he laid on the local color--wild-eyed long-haired men, neurasthenia and degenerate types of men, voices shaken with passion, clenched fists raised on high, and all projected against a background of oaths, yells, and the throaty rumbling of angry men. | О чем тут спорили, он так и не понял. Да и на что ему было понимать. В таких словах, как "революция", он обрел ключ. Как палеонтолог способен воссоздать весь скелет по одной выкопанной кости, так и он готов был воссоздать всю речь по одному слову "революция". Он сделал это той же ночью, и сделал недурно; а поскольку больше, всего шуму поднялось от выступления Мартина, молокосос-репортер всю сочиненную им речь приписал ему, сделал его главным заправилой всего действа, преобразив его реакционный индивидуализм в самую что ни на есть зажигательную речь социалиста, "красного". Сей молокосос был еще и художественной натурой - широкими мазками он наложил местный колорит - ораторствуют длинноволосые, с горящими глазами истерики и выродки, голоса дрожат от страсти, вскидываются сжатые кулаки, и все это на фоне ругани, воплей, хриплого рычания разъяренных людей. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
