Краткая коллекция англтекстов
Джек Лондон
Martin Eden/Мартин Иден
CHAPTER XXXVI/Глава 36
| English | Русский |
| "Come on,--I'll show you the real dirt," Brissenden said to him, one evening in January. | - Пойдемте, я покажу вам людей из настоящего теста, - однажды январским вечером сказал Бриссенден. |
| They had dined together in San Francisco, and were at the Ferry Building, returning to Oakland, when the whim came to him to show Martin the "real dirt." He turned and fled across the water-front, a meagre shadow in a flapping overcoat, with Martin straining to keep up with him. At a wholesale liquor store he bought two gallon-demijohns of old port, and with one in each hand boarded a Mission Street car, Martin at his heels burdened with several quart-bottles of whiskey. | Они пообедали вместе в Сан-Франциско и ждали обратного парома на Окленд, как вдруг ему вздумалось показать Мартину "людей из настоящего теста". Он повернулся, стремительно зашагал по набережной, тощая тень в распахнутом пальто, Мартин едва поспевал за ним. В оптовой винной лавке он купил две четырехлитровые оплетенные бутылки Старого портвейна и, держа по бутыли в каждой руке, влез в трамвай, идущий к Мишшен-стрит; Мартин, нагруженный несколькими бутылками виски, вскочил следом. |
| If Ruth could see me now, was his thought, while he wondered as to what constituted the real dirt. | "Видела бы меня сейчас Руфь", - мелькнуло у него, пока он гадал, что же это за настоящее тесто: |
| "Maybe nobody will be there," Brissenden said, when they dismounted and plunged off to the right into the heart of the working-class ghetto, south of Market Street. "In which case you'll miss what you've been looking for so long." | - Возможно, там никого и не будет, - сказал Бриссенден, когда они сошли с трамвая, свернули направо и углубились в самое сердце рабочего района, южнее Маркет-стрит. - В таком случае вы упустите то, что так давно ищете. |
| "And what the deuce is that?" Martin asked. | - Что же именно, черт возьми? - спросил Мартин. |
| "Men, intelligent men, and not the gibbering nonentities I found you consorting with in that trader's den. You read the books and you found yourself all alone. Well, I'm going to show you to-night some other men who've read the books, so that you won't be lonely any more." | - Люди, умные люди, а не болтливые ничтожества, с которыми я вас застал в логове того торгаша. Вы читали настоящие книги и почувствовали себя там белой вороной. Что ж, сегодня я вам покажу других людей, которые тоже читали настоящие книги, так что вы больше не будете в одиночестве. |
| "Not that I bother my head about their everlasting discussions," he said at the end of a block. "I'm not interested in book philosophy. But you'll find these fellows intelligences and not bourgeois swine. But watch out, they'll talk an arm off of you on any subject under the sun." | - Не то, чтобы я вникал в их вечные споры, - сказал Бриссенден на следующем углу. - Книжная философия меня не интересует. Но люди они незаурядные, не то что свиньи-буржуа. Только держите ухо востро, не то они заговорят вас до смерти - о чем бы ни шла речь. |
| "Hope Norton's there," he panted a little later, resisting Martin's effort to relieve him of the two demijohns. "Norton's an idealist--a Harvard man. Prodigious memory. Idealism led him to philosophic anarchy, and his family threw him off. Father's a railroad president and many times millionnaire, but the son's starving in 'Frisco, editing an anarchist sheet for twenty-five a month." | - Надеюсь, мы застанем там Нортона, - еле выговорил он немного погодя; он тяжело дышал, не напрасно Мартин пытался взять у него бутыли с портвейном. - Нортон - идеалист, учился в Гарварде. Невероятная память. Идеализм привел его к философии анархизма, и родные выгнали его из дому. Его отец президент железнодорожной компании, мультимиллионер, а сын голодает в Сан-Франциско, редактирует анархистскую газетку за двадцать пять долларов в месяц. |
| Martin was little acquainted in San Francisco, and not at all south of Market; so he had no idea of where he was being led. | Мартин плохо знал Сан-Франциско, и уж вовсе не знал район южнее Маркет-стрит, и понятия не имел, куда его ведут. |
| "Go ahead," he said; "tell me about them beforehand. What do they do for a living? How do they happen to be here?" | - Рассказывайте еще, - попросил он. - Что там за народ? Чем они зарабатывают на жизнь? Как сюда попали? |
| "Hope Hamilton's there." Brissenden paused and rested his hands. "Strawn- Hamilton's his name--hyphenated, you know--comes of old Southern stock. He's a tramp--laziest man I ever knew, though he's clerking, or trying to, in a socialist cooperative store for six dollars a week. But he's a confirmed hobo. Tramped into town. I've seen him sit all day on a bench and never a bite pass his lips, and in the evening, when I invited him to dinner--restaurant two blocks away--have him say, 'Too much trouble, old man. Buy me a package of cigarettes instead.' He was a Spencerian like you till Kreis turned him to materialistic monism. I'll start him on monism if I can. Norton's another monist--only he affirms naught but spirit. He can give Kreis and Hamilton all they want, too." | - Надеюсь, Хамилтон дома, - Бриссенден остановился передохнуть, опустил бутыли наземь. - Вообще-то он Строун-Хамилтон... двойная фамилия, через дефис, - он из старого южного рада. Бродяга... человека ленивее я в жизни не встречал, хотя служит канцеляристом, вернее, пробует служить в кооперативном магазине социалистов за шесть долларов в неделю. Но он по природе перекати-поле. Забрел в Сан-Франциско. Однажды он просидел весь день на уличной скамейке, за весь день во рту ни крошки, а вечером, когда я пригласил его пообедать в ресторане, тут, за два квартала, он говорит: "Еще идти. Купите-ка мне лучше пачку сигарет, приятель". Он, как и вы, исповедовал Спенсера, покуда Крейс не обратил его в мониста-матералиста. Если удастся, я вызову его на разговор о монизме. Нортон тоже монист... Но идеалист, для него существует только дух. Он знает не меньше Крейса и Хамилтона, даже больше. |
| "Who is Kreis?" Martin asked. | - Кто такой Крейс? - опросил Мартин. |
| "His rooms we're going to. One time professor--fired from university--usual story. A mind like a steel trap. Makes his living any old way. | - Мы к нему идем. Бывший профессор... уволен из университета... обычная история. Память-стальной капкан. На жизнь зарабатывает чем придется. |
| I know he's been a street fakir when he was down. Unscrupulous. Rob a corpse of a shroud--anything. Difference between him--and the bourgeoisie is that he robs without illusion. He'll talk Nietzsche, or Schopenhauer, or Kant, or anything, but the only thing in this world, not excepting Mary, that he really cares for, is his monism. Haeckel is his little tin god. The only way to insult him is to take a slap at Haeckel." | Одно время, когда очутился вовсе на мели, был бродячим фокусником. Неразборчив в средствах. Может и украсть - хоть саван с покойника... на все способен. Разница между ним и буржуа, что крадет, не обманывая себя. Готов говорить о Ницше, о Шопенгауэре, о Канте, о чем угодно, но, в сущности, из всего на свете, включая Мэри, ему по-настоящему интересен только его монизм. Его божок - Геккель. Единственный способ его оскорбить - это ругнуть Геккеля. |
| "Here's the hang-out." Brissenden rested his demijohn at the upstairs entrance, preliminary to the climb. It was the usual two-story corner building, with a saloon and grocery underneath. "The gang lives here--got the whole upstairs to themselves. But Kreis is the only one who has two rooms. Come on." | - Ну вот и место сборищ. - Войдя в подъезд, Бриссенден поставил обе бутылки и перевел дух - надо было еще подняться по лестнице. Это был обыкновенный двухэтажный угловой дом, внизу-бакалейная лавка и пивная. - Здесь обитает вся компания, занимает весь верх. Но только у Крейса две комнаты. Идемте. |
| No lights burned in the upper hall, but Brissenden threaded the utter blackness like a familiar ghost. He stopped to speak to Martin. | Свет в верхнем коридоре не горел, но в полной темноте Бриссенден двигался привычно, как домовой. Приостановился, опять заговорил. |
| "There's one fellow--Stevens--a theosophist. Makes a pretty tangle when he gets going. Just now he's dish-washer in a restaurant. Likes a good cigar. I've seen him eat in a ten-cent hash-house and pay fifty cents for the cigar he smoked afterward. I've got a couple in my pocket for him, if he shows up." | - Есть у них еще такой Стивенс. Теософ. Когда разойдется, даже дважды два усложнит и запутает. Сейчас мойщик посуды в ресторане. Любит хорошую сигару. Я раз видел, он перекусил за десять центов в забегаловке, а потом выкурил сигару за пятьдесят. У меня в кармане припасены две штуки, на случай если он покажется. |
| "And there's another fellow--Parry--an Australian, a statistician and a sporting encyclopaedia. Ask him the grain output of Paraguay for 1903, or the English importation of sheetings into China for 1890, or at what weight Jimmy Britt fought Battling Nelson, or who was welter-weight champion of the United States in '68, and you'll get the correct answer with the automatic celerity of a slot-machine. And there's Andy, a stone- mason, has ideas on everything, a good chess-player; and another fellow, Harry, a baker, red hot socialist and strong union man. By the way, you remember Cooks' and Waiters' strike--Hamilton was the chap who organized that union and precipitated the strike--planned it all out in advance, right here in Kreis's rooms. Did it just for the fun of it, but was too lazy to stay by the union. Yet he could have risen high if he wanted to. There's no end to the possibilities in that man--if he weren't so insuperably lazy." | И еще один есть, Парри, австралиец, статистик и ходячая энциклопедия. Спросите его, каков был урожай зерновых в Парагвае в тысяча девятьсот третьем, или сколько простынной ткани Англия поставила в Китай в тысяча восемьсот девяностом, или в каком весе Джимми Бритт победил Бетлинга Нелсона, или кто был чемпионом Соединенных Штатов в полусреднем весе в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом и он выдаст правильный ответ со скоростью игорного автомата. И еще есть Энди, каменщик, полон идей обо всем на свете, хороший шахматист; и Харри, пекарь, ярый социалист и одни из профсоюзных вожаков. Кстати, помните стачку поваров и официантов-это Хамилтон организовал тот профсоюз и провернул стачку - все заранее спланировал вот тут, у Крейса. Проделал это все ради собственного удовольствия, но в профсоюзе не остался, слишком ленив. А если бы захотел, пошел бы далеко. На редкость способный человек, но непревзойденный лентяй. |
| Brissenden advanced through the darkness till a thread of light marked the threshold of a door. A knock and an answer opened it, and Martin found himself shaking hands with Kreis, a handsome brunette man, with dazzling white teeth, a drooping black mustache, and large, flashing black eyes. Mary, a matronly young blonde, was washing dishes in the little back room that served for kitchen and dining room. The front room served as bedchamber and living room. Overhead was the week's washing, hanging in festoons so low that Martin did not see at first the two men talking in a corner. They hailed Brissenden and his demijohns with acclamation, and, on being introduced, Martin learned they were Andy and Parry. He joined them and listened attentively to the description of a prize-fight Parry had seen the night before; while Brissenden, in his glory, plunged into the manufacture of a toddy and the serving of wine and whiskey-and-sodas. At his command, "Bring in the clan," Andy departed to go the round of the rooms for the lodgers. | Бриссенден продвигался в темноте, пока не завиднелась полоска света из-под какой-то двери. Стук, чей-то голос в ответ, дверь отворилась, и вот уже Мартин обменивается рукопожатием с Крейсом, смуглым красавцем с ослепительно белыми зубами, черными вислыми усами и черными сверкающими глазами. Мэри, полная молодая блондинка, мыла тарелки в задней комнатке (она же кухня и столовая). Первая комната служила спальней и гостиной. Гирлянды выстиранного белья висели так низко над головой, что поначалу Мартин не заметил двух мужчин, беседующих в углу. Они шумно и радостно приветствовали Бриссендена и его бутыли, и, когда Мартина познакомили, оказалось, это Энди и Парри. Мартин присоединился к ним и внимательно слушал рассказ Парри о боксерском состязании, на котором он был накануне вечером; тем временем Бриссенден, как заправский бармен, готовил пунш и разливал вино и виски с содовой. Потом он скомандовал: "Давайте всех сюда" - и Энди пошел по всему этажу созывать жильцов. |
| "We're lucky that most of them are here," Brissenden whispered to Martin. "There's Norton and Hamilton; come on and meet them. Stevens isn't around, I hear. I'm going to get them started on monism if I can. Wait till they get a few jolts in them and they'll warm up." | - Нам повезло, почти все дома, - шепнул Мартину Бриссенден. - Вот и Нортон и Хамилтон, подите познакомьтесь. Стивенса, я слышал, нету. Попробую заведу их на монизм. Вот погодите, они опрокинут стаканчик-другой, тогда разойдутся. |
| At first the conversation was desultory. Nevertheless Martin could not fail to appreciate the keen play of their minds. They were men with opinions, though the opinions often clashed, and, though they were witty and clever, they were not superficial. He swiftly saw, no matter upon what they talked, that each man applied the correlation of knowledge and had also a deep-seated and unified conception of society and the Cosmos. Nobody manufactured their opinions for them; they were all rebels of one variety or another, and their lips were strangers to platitudes. Never had Martin, at the Morses', heard so amazing a range of topics discussed. There seemed no limit save time to the things they were alive to. The talk wandered from Mrs. Humphry Ward's new book to Shaw's latest play, through the future of the drama to reminiscences of Mansfield. | Поначалу разговор перескакивал с одного на другое. И все равно Мартин не мог не оценить живую игру их мысли. У каждого был свой взгляд на вещи, хотя взгляды их зачастую оказывались противоположными; и хотя спорили они остроумно и находчиво, но не поверхностно. Мартин скоро понял - это было ясно, о чем бы ни зашла речь, - что у каждого есть связная система знаний и цельное, хорошо обоснованное представление об обществе и о вселенной. Они не пользовались готовыми мнениями, все они, каждый на свой лад, были мятежники, и никто не изрекал избитых истин. Мартин никогда не слышал, чтобы у Морзов обсуждался такой широкий круг разнообразнейших тем. Казалось, они о чем угодно могут с увлечением толковать хоть ночь напролет. Разговор переходил от новой книги миссис Хемфри Уорд к последней пьесе Шоу, через будущее драмы к воспоминаниям о Менсфилде. |
| They appreciated or sneered at the morning editorials, jumped from labor conditions in New Zealand to Henry James and Brander Matthews, passed on to the German designs in the Far East and the economic aspect of the Yellow Peril, wrangled over the German elections and Bebel's last speech, and settled down to local politics, the latest plans and scandals in the union labor party administration, and the wires that were pulled to bring about the Coast Seamen's strike. | Они одобряли или высмеивали передовые статьи утренних газет, говорили об условиях труда в Новой Зеландии, а потом о Генри Джеймсе и Брандере Мэтьюзе, обсуждали притязания Германии на Дальнем Востоке и экономическую сторону "желтой опасности", ожесточенно спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, а там доходила очередь и до местных политических махинаций, до новейших замыслов и распрей руководства Объединенной рабочей партии, до сил, приведенных. |
| Martin was struck by the inside knowledge they possessed. They knew what was never printed in the newspapers--the wires and strings and the hidden hands that made the puppets dance. To Martin's surprise, the girl, Mary, joined in the conversation, displaying an intelligence he had never encountered in the few women he had met. They talked together on Swinburne and Rossetti, after which she led him beyond his depth into the by-paths of French literature. His revenge came when she defended Maeterlinck and he brought into action the carefully-thought-out thesis of "The Shame of the Sun." | Мартина поразила их осведомленность. Им было известно то, о чем никогда не писали газеты - пружины, и рычаги, и невидимые глазу руки, которые приводят в движение марионеток. К удивлению Мартина, молодая хозяйка, Мэри, вступила в разговор и оказалась на редкость умной и знающей, таких женщин Мартин почти не встречал. Побеседовали о Суинберне и Россетти, а лотом она принялась толковать о таком, о чем он и представления не имел, завела его на боковые тропинки французской литературы. Он отыгрался, когда она принялась защищать Метерлинка, а он пустил в ход тщательно продуманные мысли, которые развивал в "Позоре солнца". |
| Several other men had dropped in, and the air was thick with tobacco smoke, when Brissenden waved the red flag. | Появились еще несколько человек, в комнате стало не продохнуть от табачного дыма, и тут Бриссенден дал старт. |
| "Here's fresh meat for your axe, Kreis," he said; "a rose-white youth with the ardor of a lover for Herbert Spencer. Make a Haeckelite of him--if you can." | - Вот вам новая жертва, Крейс, - сказал он. - Неоперившийся птенец, пылкий поклонник Герберта Спенсера. Обратите его в геккельянца, если сумеете. |
| Kreis seemed to wake up and flash like some metallic, magnetic thing, while Norton looked at Martin sympathetically, with a sweet, girlish smile, as much as to say that he would be amply protected. | Крейс будто проснулся, засиял, как металл под лучом света, а Нортон посмотрел на Мартина сочувственно, с мягкой, девичьей улыбкой, словно обещая надежно его защитить. |
| Kreis began directly on Martin, but step by step Norton interfered, until he and Kreis were off and away in a personal battle. Martin listened and fain would have rubbed his eyes. It was impossible that this should be, much less in the labor ghetto south of Market. The books were alive in these men. They talked with fire and enthusiasm, the intellectual stimulant stirring them as he had seen drink and anger stir other men. What he heard was no longer the philosophy of the dry, printed word, written by half-mythical demigods like Kant and Spencer. It was living philosophy, with warm, red blood, incarnated in these two men till its very features worked with excitement. Now and again other men joined in, and all followed the discussion with cigarettes going out in their hands and with alert, intent faces. | Крейс повел наступление на Мартина, но Нортон вмешался раз, другой, третий, и вскоре между ним и Крейсом завязался ожесточенный поединок. Мартин слушал и не верил ушам. Невероятно, непостижимо, да еще в рабочем квартале к югу от Маркет-стрит. В устах этих людей ожили книги, которыми он зачитывался. Они говорили страстно, увлеченно. Мысль горячила, их, как других горячат алкоголь или гнев. Философия перестала быть сухими печатными строчками из книг легендарных полубогов вроде Канта и Спенсера. Философия ожила, воплотилась вот в этих двоих, наполнилась кипучей алой кровью, преобразила их лица. Порой кто-нибудь еще вставлял слово, и все зорко, напряженно следили за спором и не переставая курили. |
| Idealism had never attracted Martin, but the exposition it now received at the hands of Norton was a revelation. The logical plausibility of it, that made an appeal to his intellect, seemed missed by Kreis and Hamilton, who sneered at Norton as a metaphysician, and who, in turn, sneered back at them as metaphysicians. Phenomenon and noumenon were bandied back and forth. They charged him with attempting to explain consciousness by itself. He charged them with word-jugglery, with reasoning from words to theory instead of from facts to theory. At this they were aghast. It was the cardinal tenet of their mode of reasoning to start with facts and to give names to the facts. | Идеализм никогда не привлекал Мартина, но то, как преподносил его сейчас Нортон, было откровением. Логика нортоновских рассуждений показалась ему убедительной, но, видно, не убеждала Крейса и Хамилтона, они насмехались над ним, обличали его в метафизике, а он, в свою очередь, насмешливо обличал в метафизике их обоих. Противники метали друг в друга слова "феномен" и "ноумен". Те двое обвиняли Нортона в стремлении объяснить сознание, исходя из самого сознания. Нортон же обвинял их в жонглировании словами, в том, что они воздвигают теорию, опираясь на слово, тогда как теория должна опираться на факты. Такое обвинение их ошеломило. Ведь важнейший их принцип был - рассуждать, исходя из фактов, и фактам давать наименования. |
| When Norton wandered into the intricacies of Kant, Kreis reminded him that all good little German philosophies when they died went to Oxford. A little later Norton reminded them of Hamilton's Law of Parsimony, the application of which they immediately claimed for every reasoning process of theirs. And Martin hugged his knees and exulted in it all. But Norton was no Spencerian, and he, too, strove for Martin's philosophic soul, talking as much at him as to his two opponents. | Нортон углубился в философские сложности Канта, и Крейс напомнил ему, что все милые немецкие философийки, испустив дух, переправляются в Оксфорд. Немного погодя Нортон напомнил хамилтоновский закон краткости доказательств, и те двое тотчас заявили, что они-то неуклонно следуют этому закону. Мартин сидел, обхватив руками колени, слушал и наслаждался. Однако Нортон вовсе не был последователем Спенсера и тоже покушался на душу новичка, - он не только возражал своим противникам, но и стремился обратить Мартина в свою веру. |
| "You know Berkeley has never been answered," he said, looking directly at Martin. "Herbert Spencer came the nearest, which was not very near. Even the stanchest of Spencer's followers will not go farther. I was reading an essay of Saleeby's the other day, and the best Saleeby could say was that Herbert Spencer _nearly_ succeeded in answering Berkeley." | - Как известно, Беркли так и не был опровергнут, - сказал он, прямо глядя на Мартина. - Больше всех в этом преуспел Герберт Спенсер, но и его успехи невелики. А большего не добиться даже самым верным последователям Спенсера. На днях я читал эссе Сейлиби, и он только и сказал, что Герберт Спенсер, опровергая Беркли, почти преуспел. |
| "You know what Hume said?" Hamilton asked. Norton nodded, but Hamilton gave it for the benefit of the rest. "He said that Berkeley's arguments admit of no answer and produce no conviction." | - А что сказал Юм, вам известно? - спросил Хамилтон. Нортон кивнул, но Хамилтон все равно продолжал для сведения остальных, - Он сказал, что аргументы Беркли неопровержимы, но не убеждают. |
| "In his, Hume's, mind," was the reply. "And Hume's mind was the same as yours, with this difference: he was wise enough to admit there was no answering Berkeley." | - Не убеждают Юма, - последовало возражение. - А у Юма та же точка зрения, что у вас, с одной лишь разницей: у него хватило мудрости признать, что Беркли неопровержим. |
| Norton was sensitive and excitable, though he never lost his head, while Kreis and Hamilton were like a pair of cold-blooded savages, seeking out tender places to prod and poke. As the evening grew late, Norton, smarting under the repeated charges of being a metaphysician, clutching his chair to keep from jumping to his feet, his gray eyes snapping and his girlish face grown harsh and sure, made a grand attack upon their position. | Нортон был чуток и уязвим, хотя ни на минуту не терял самообладания, Крейс же и Хамилтон точно два свирепых дикаря, выискивали, куда бы побольнее кольнуть и ударить. Спор затянулся, и Нортон, выведенный из себя бесконечными обвинениями в метафизике, ухватился за стул, чтобы не вскочить, серые глаза его сверкали, девичье лицо стало жестким и уверенным, и он обрушился на позиция противника. |
| "All right, you Haeckelites, I may reason like a medicine man, but, pray, how do you reason? You have nothing to stand on, you unscientific dogmatists with your positive science which you are always lugging about into places it has no right to be. Long before the school of materialistic monism arose, the ground was removed so that there could be no foundation. Locke was the man, John Locke. Two hundred years ago--more than that, even in his 'Essay concerning the Human Understanding,' he proved the non-existence of innate ideas. The best of it is that that is precisely what you claim. To-night, again and again, you have asserted the non-existence of innate ideas. | - Ладно, слушайте, вы, геккельянцы, пусть я рассуждаю как шаман, но, скажите на милость, вы-то как рассуждаете? Вам не на что опереться, вы носитесь со своим позитивизмом, вечно приплетаете его куда попало, совсем не к месту. Задолго до того, как появилась школа материалистического монизма, у него была уже выбита почва из-под ног и нет у него никакого фундамента. Это Локк сделал, Джон Локк. Двести лет назад... даже больше... в своем "Опыте о человеческом разуме" он доказал, что врожденных идей не существует. Ну, и прекрасно, а вы по сей день твердите, то же самое. Весь вечер уверяете меня, что врожденных идей не существует. |
| "And what does that mean? It means that you can never know ultimate reality. Your brains are empty when you are born. Appearances, or phenomena, are all the content your minds can receive from your five senses. Then noumena, which are not in your minds when you are born, have no way of getting in--" | А что это значит? Это значит, что человек никогда не узнает реальную сущность вещей. При рождении в голове у человека пусто. Пять чувств могут дать мозгу представление лишь о внешнем, то есть о феноменах. Что касается ноуменов, при рождении их не существует, и они никак не могут проникнуть в мозг... |
| "I deny--" Kreis started to interrupt. | - Неверно... - прервал было Крейс. |
| "You wait till I'm done," Norton shouted. "You can know only that much of the play and interplay of force and matter as impinges in one way or another on our senses. You see, I am willing to admit, for the sake of the argument, that matter exists; and what I am about to do is to efface you by your own argument. I can't do it any other way, for you are both congenitally unable to understand a philosophic abstraction." | - Дай досказать! - крикнул Нортон. - О действии и взаимодействии силы и материи мы узнаем лишь постольку, поскольку они так или иначе приходят в соприкосновение с нашими чувствами. Видите, чтобы облегчить себе задачу, я готов допустить, что материя существует; и я намерен разбить вас с помощью ваших же доводов. По-другому этого не сделать, ведь вы оба по самой своей природе неспособны понять философскую абстракцию. |
| "And now, what do you know of matter, according to your own positive science? You know it only by its phenomena, its appearances. You are aware only of its changes, or of such changes in it as cause changes in your consciousness. Positive science deals only with phenomena, yet you are foolish enough to strive to be ontologists and to deal with noumena. Yet, by the very definition of positive science, science is concerned only with appearances. As somebody has said, phenomenal knowledge cannot transcend phenomena." | Так что же, исходя из вашей позитивной науки, вам известно о материи? Она известна вам только по ее феноменам, по ее внешним признакам. Вы воспринимаете лишь ее изменения, вернее, те ее изменения, которые что-то меняют в вашем сознании. Позитивная наука имеет дело только с феноменами, а вы, сумасброды, воображаете, что вам доступны ноумены, и мните себя онтологами. Однако по самому определению позитивной науки она занимается лишь внешней стороной явлений. Как сказал кто-то, знание, получаемое при помощи чувственного восприятия, не может подняться над феноменами. |
| "You cannot answer Berkeley, even if you have annihilated Kant, and yet, perforce, you assume that Berkeley is wrong when you affirm that science proves the non-existence of God, or, as much to the point, the existence of matter.--You know I granted the reality of matter only in order to make myself intelligible to your understanding. Be positive scientists, if you please; but ontology has no place in positive science, so leave it alone. Spencer is right in his agnosticism, but if Spencer--" | Вы не можете опровергнуть Беркли, даже если вы полностью уничтожили Канта, и однако, утверждая, будто наука доказала, что бога не существует, или - а это одно и то же - что существует материя, вы волей-неволей признаете, что Беркли ошибается... Заметьте, я допускаю существование материи только для того, чтобы вы могли понять мою мысль. Будьте, если угодно, позитивистами, но в позитивной науке онтологии нет места, так что оставьте ее а покое. Спенсер прав в своем агностицизме, но если Спенсер... |
| But it was time to catch the last ferry-boat for Oakland, and Brissenden and Martin slipped out, leaving Norton still talking and Kreis and Hamilton waiting to pounce on him like a pair of hounds as soon as he finished. | Однако пора было уходить, чтобы поспеть на последний паром в Окленд, и Мартин с Бриссенденом выскользнули из комнаты, а Нортон все говорил, а Крейс с Хамилтоном ждали, когда он кончит, готовые наброситься на него подобно охотничьим псам. |
| "You have given me a glimpse of fairyland," Martin said on the ferry-boat. "It makes life worth while to meet people like that. My mind is all worked up. I never appreciated idealism before. Yet I can't accept it. I know that I shall always be a realist. I am so made, I guess. But I'd like to have made a reply to Kreis and Hamilton, and I think I'd have had a word or two for Norton. I didn't see that Spencer was damaged any. I'm as excited as a child on its first visit to the circus. I see I must read up some more. I'm going to get hold of Saleeby. I still think Spencer is unassailable, and next time I'm going to take a hand myself." | - Вы дали мне заглянуть в волшебную страну, - сказал Мартин на пароме. - Когда видишь таких людей, стоит жить. У меня сейчас мысли так и кипят. Я впервые по достоинству оценил идеализм. Но принять его не могу. Нет, я всегда буду реалистом. Видно, уж таким уродился. Но хотел бы я кое-что ответить Крейсу и Хамилтону, и, пожалуй, у меня найдется словечко-другое и для Нортона. Не вижу, чтобы они в чем-то опровергли Спенсера. Никак не успокоюсь, чувствую себя мальчишкой, впервые побывавшим в цирке. Надо мне кое-что почитать. Непременно прочту Сейлиби. По-моему, Спенсер все равно неопровержим, и в следующий раз я вмешаюсь в спор. |
| But Brissenden, breathing painfully, had dropped off to sleep, his chin buried in a scarf and resting on his sunken chest, his body wrapped in the long overcoat and shaking to the vibration of the propellers. | Но Бриссенден уже дремал - дышал он тяжело, подбородком уткнулся в кашне, прикрывавшее впалую грудь, и тело его в длинном и чересчур просторном пальто подрагивало в такт оборотам гребных винтов. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
