Martin Eden/Мартин Иден

CHAPTER V/Глава 5

English	Русский
He awoke next morning from rosy scenes of dream to a steamy atmosphere that smelled of soapsuds and dirty clothes, and that was vibrant with the jar and jangle of tormented life. As he came out of his room he heard the slosh of water, a sharp exclamation, and a resounding smack as his sister visited her irritation upon one of her numerous progeny. The squall of the child went through him like a knife. He was aware that the whole thing, the very air he breathed, was repulsive and mean. How different, he thought, from the atmosphere of beauty and repose of the house wherein Ruth dwelt. There it was all spiritual. Here it was all material, and meanly material.	Наутро он проснулся и после радужных снов очутился в парной духоте, все пропахло мыльной пеной и грязным бельем, сотрясалось от дребезжания и скрежета тяжких будней. Выйдя из своей каморки, Мартин услыхал хлюпанье воды, резкий окрик, громкую затрещину - это задерганная сестра отвела душу на кем-то из своих многочисленных отпрысков. Вопль малыша пронзил Мартина как ножом. Он ощутил, что все, даже самый воздух, которым он дышит, мерзко, низменно. Как далеко это от красоты и покоя, которыми полон дом Руфи. Там мир духовный, здесь - материальный, и притом низменно материальный.
"Come here, Alfred," he called to the crying child, at the same time thrusting his hand into his trousers pocket, where he carried his money loose in the same large way that he lived life in general. He put a quarter in the youngster's hand and held him in his arms a moment, soothing his sobs.	- Элфрид, поди сюда, - позвал он плачущего малыша и полез в карман брюк за деньгами, он держал их небрежно и тратил с той же легкостью, с какой жил. Сунул мальчонке монету в двадцать пять центов, прижал его на минутку к себе, хотелось унять его слезы.
"Now run along and get some candy, and don't forget to give some to your brothers and sisters. Be sure and get the kind that lasts longest."	- А теперь беги, купи леденцов, да смотри поделись с братьями и сестрами. Купи таких, чтоб сосать подольше.
His sister lifted a flushed face from the wash-tub and looked at him.	Гертруда подняла разгоряченное лицо от корыта и глянула на него.
"A nickel'd ha' ben enough," she said. "It's just like you, no idea of the value of money. The child'll eat himself sick."	- Хватило бы к пятицентовика. Всегда ты так, не знаешь цену деньгам. Теперь малый объестся, живот заболит.
"That's all right, sis," he answered jovially. "My money'll take care of itself. If you weren't so busy, I'd kiss you good morning."	- Ничего, сестренка, - весело возразил Мартин. - Над моими деньгами трястись нечего. Доброе тебе утро, и поцеловал бы, да ты вот занятая.
He wanted to be affectionate to this sister, who was good, and who, in her way, he knew, loved him. But, somehow, she grew less herself as the years went by, and more and more baffling. It was the hard work, the many children, and the nagging of her husband, he decided, that had changed her. It came to him, in a flash of fancy, that her nature seemed taking on the attributes of stale vegetables, smelly soapsuds, and of the greasy dimes, nickels, and quarters she took in over the counter of the store.	Быть бы с сестрой поласковее, хорошая она, и по-своему его любит. Но с годами она все больше становится на себя не похожа, бывает, ее не поймешь. Тяжкая работа, куча ребятишек, сварливый муж - наверно, из-за всего этого она так переменилась. И вдруг - Мартину вообразилось, будто все ее существо вбирает в себя что-то от гниющих овощей, вонючей мыльной воды и замусоленной мелочи, которую она принимает за прилавком.
"Go along an' get your breakfast," she said roughly, though secretly pleased. Of all her wandering brood of brothers he had always been her favorite. "I declare I _will_ kiss you," she said, with a sudden stir at her heart.	- Поди позавтракай, - буркнула она, хотя в душе была довольна. Из всего бродячего выводка братьев Мартин всегда был ее любимцем. - И прибавила, вдруг ощутив как что-то дрогнуло в ее сердце: - Дайка-ка я тебя поцелую.
With thumb and forefinger she swept the dripping suds first from one arm and then from the other. He put his arms round her massive waist and kissed her wet steamy lips. The tears welled into her eyes--not so much from strength of feeling as from the weakness of chronic overwork. She shoved him away from her, but not before he caught a glimpse of her moist eyes.	Большим и указательным пальцем она сняла стекающую пену с одной руки, потом с другой. Мартин обхватил ее расплывшуюся талию и поцеловал влажные от жары и пара губы. Ее глаза наполнились слезами - не столько от сильного чувства, сколько от слабости, которую вызывала вечная непосильная работа. Сестра оттолкнула его, но он уже успел заметить ее слезы.
"You'll find breakfast in the oven," she said hurriedly. "Jim ought to be up now. I had to get up early for the washing. Now get along with you and get out of the house early. It won't be nice to-day, what of Tom quittin' an' nobody but Bernard to drive the wagon."	- Завтрак в духовке, - поспешно сказала она. - Джим, должно, уж встал. Я спозаранку на ногах, стирка, у меня. А теперь пошевеливайся и поскорей выметайся. Дома нынче хорошего не жди, Том-то взял pacчет, придется Бернарду самому побывать за возчика..
Martin went into the kitchen with a sinking heart, the image of her red face and slatternly form eating its way like acid into his brain. She might love him if she only had some time, he concluded. But she was worked to death. Bernard Higginbotham was a brute to work her so hard. But he could not help but feel, on the other hand, that there had not been anything beautiful in that kiss. It was true, it was an unusual kiss. For years she had kissed him only when he returned from voyages or departed on voyages. But this kiss had tasted soapsuds, and the lips, he had noticed, were flabby. There had been no quick, vigorous lip-pressure such as should accompany any kiss. Hers was the kiss of a tired woman who had been tired so long that she had forgotten how to kiss. He remembered her as a girl, before her marriage, when she would dance with the best, all night, after a hard day's work at the laundry, and think nothing of leaving the dance to go to another day's hard work. And then he thought of Ruth and the cool sweetness that must reside in her lips as it resided in all about her. Her kiss would be like her hand-shake or the way she looked at one, firm and frank. In imagination he dared to think of her lips on his, and so vividly did he imagine that he went dizzy at the thought and seemed to rift through clouds of rose-petals, filling his brain with their perfume.	Мартин пошел на кухню, а сердце щемило, распаренное лицо сестры, ее неряшливый вид растравляли душу. Будь у нее на это немного времени, она бы его любила. Но она до полусмерти замучена. Скотина Бернард Хиггинботем, совсем ее загонял. И однако Мартин поневоле почувствовал, что в сестрином поцелуе не было никакой прелести. Правда, то был необычный поцелуй. Уже многие годы Гертруда целовала его, лишь когда он уходил в плаванье или возвращался. Но сегодняшний поцелуй отдавал мыльной пеной, а губы у нее дряблые. Они не прижались к его губам быстро, сильно, как положено в поцелуе. Это был поцелуй усталой женщины, чья усталость копилась так долго, что она разучилась целоваться. Мартин помнил ее девушкой - до того, как выйти замуж, она, бывало, после тяжелого рабочего дня в прачечной ночь напролет танцевала с лучшими танцорами, а наутро прямиком с танцев опять отправлялась в прачечную - и хоть бы что. А потом он подумал о Руфи, у нее, наверно, губы прохладные и нежные, ведь вся она - прохлада и нежность. Должно быть, она и целует, как пожимает руку, как смотрит на тебя, - бесхитростно, от души. Он осмелился представить, будто ее губы коснулись его губ, да так живо это представил, что у него закружилась голова и показалось, он парит в облаке розовых лепестков и весь пропитался их ароматом.
In the kitchen he found Jim, the other boarder, eating mush very languidly, with a sick, far-away look in his eyes. Jim was a plumber's apprentice whose weak chin and hedonistic temperament, coupled with a certain nervous stupidity, promised to take him nowhere in the race for bread and butter.	На кухне он застал Джима, второго квартиранта, тот лениво ел овсяную кашу и смотрел скучливо, отсутствующим взглядом. Он был подручным слесаря, и его слабовольный подбородок, сластолюбие и вместе с тем трусоватая тупость были верным знаком, что в жизни ему не преуспеть.
"Why don't you eat?" he demanded, as Martin dipped dolefully into the cold, half-cooked oatmeal mush. "Was you drunk again last night?"	- Чего не ешь? - спросил он, когда Мартин уныло ковырнул уже простывшую недоваренную кашу. - Опять вчера напился?
Martin shook his head. He was oppressed by the utter squalidness of it all. Ruth Morse seemed farther removed than ever.	Мартин покачал головой. Все, что вокруг, угнетало своим убожеством. Казалось, Руфь Морз теперь от него дальше прежнего.
"I was," Jim went on with a boastful, nervous giggle. "I was loaded right to the neck. Oh, she was a daisy. Billy brought me home."	- А я напился, - беспокойно хихикнув, похвастался Джим. - Набрался под завязку. И девчонка подвернулась первый сорт! Домой меня Билли доставил.
Martin nodded that he heard,--it was a habit of nature with him to pay heed to whoever talked to him,--and poured a cup of lukewarm coffee.	Мартин кивком подтвердил, что слушает - так уж он был устроен - выслушивал всякого, кто бы с ним ни заговорил, - и налил себе чашку чуть теплого кофе.
"Goin' to the Lotus Club dance to-night?" Jim demanded. "They're goin' to have beer, an' if that Temescal bunch comes, there'll be a rough-house. I don't care, though. I'm takin' my lady friend just the same. Cripes, but I've got a taste in my mouth!"	- В Лотос-клуб на танцы пойдешь вечером? - спросил Джим. - Пиво будет, а если нагрянет компания из Темескала, заварушки не миновать. Мне-то плевать. Все равно поведу свою подружку. Ух, и погано ж у меня во pтy!
He made a wry face and attempted to wash the taste away with coffee.	Он скривился, попытался смыть мерзкий вкус глотком кофе.
"D'ye know Julia?"	- Ты Джулию знаешь?
Martin shook his head.	Марин покачал головой.
"She's my lady friend," Jim explained, "and she's a peach. I'd introduce you to her, only you'd win her. I don't see what the girls see in you, honest I don't; but the way you win them away from the fellers is sickenin'."	- Подружка моя, - объяснил Джим, - пальчики оближешь. Познакомил бы тебя с ней, да боюсь, отобьешь. И чего девчонки к тебе льнут, ей-ей не пойму, а только все они от нас к тебе кидаются, прямо тошно.
"I never got any away from you," Martin answered uninterestedly. The breakfast had to be got through somehow.	- У тебя ни одной не переманил, - равнодушно ответил Мартин. Надо ж как-то досидеть за завтраком.
"Yes, you did, too," the other asserted warmly. "There was Maggie."	- Ну да, не переманил, - вскинулся Джим. - А Мэгги?
"Never had anything to do with her. Never danced with her except that one night."	- Ничего у меня с ней не было. Даже и не танцевал с ней больше, только в тот вечер.
"Yes, an' that's just what did it," Jim cried out. "You just danced with her an' looked at her, an' it was all off. Of course you didn't mean nothin' by it, but it settled me for keeps. Wouldn't look at me again. Always askin' about you. She'd have made fast dates enough with you if you'd wanted to."	- Во-во, того раза и хватило! - воскликнул Джим, - Станцевал ты с ней да поглядел на нее - крышка. Оно конечно, у тебя на уме ничего такого не было, а она мне сразу от ворот поворот. Больше и не глядит на меня. Знай все про тебя спрашивает. Ты б только захотел, она б тебе живо свиданье назначила.
"But I didn't want to."	- Так ведь я не хотел.
"Wasn't necessary. I was left at the pole." Jim looked at him admiringly. "How d'ye do it, anyway, Mart?"	- А все едино. Где уж мне с тобой тягаться. - Джим посмотрел на него с восхищением. - И чем это ты их зацепляешь, Март?
"By not carin' about 'em," was the answer.	- Не сохну по ним, вот чем, - был ответ.
"You mean makin' b'lieve you don't care about them?" Jim queried eagerly.	- Прикидываешься, мол, тебе до них и дела нет? - жадно допытывался Джим.
Martin considered for a moment, then answered,	Мартин призадумался, ответил не сразу.
"Perhaps that will do, but with me I guess it's different. I never have cared--much. If you can put it on, it's all right, most likely."	- Пожалуй, и так можно, да сдается, оно по-другому. Мне и правда нет до них дела... почти что. А ты прикинься, глядишь, и подействует.
"You should 'a' ben up at Riley's barn last night," Jim announced inconsequently. "A lot of the fellers put on the gloves. There was a peach from West Oakland. They called 'm 'The Rat.' Slick as silk. No one could touch 'm. We was all wishin' you was there. Where was you anyway?"	- Эх, не был ты вчера на танцульке в гараже Райли, - ни с того ни с сего заявил Джим. - Многие ребята сплоховали. Был там один красавчик из Западного Окленда. По кличке Крыса. Такой ловкий. Никто в подметки ему не годился. Мы все жалели, что тебя нет. А где тебя носило?
"Down in Oakland," Martin replied.	- Ездил в Окленд, - ответил Мартин.
"To the show?"	- Представление глядел?
Martin shoved his plate away and got up.	Мартин отодвинул тарелку и встал.
"Comin' to the dance to-night?" the other called after him.	- Вечером на танцах будешь? - крикнул вдогонку Джим.
"No, I think not," he answered.	- Нет, навряд ли, - ответил Мартин.
He went downstairs and out into the street, breathing great breaths of air. He had been suffocating in that atmosphere, while the apprentice's chatter had driven him frantic. There had been times when it was all he could do to refrain from reaching over and mopping Jim's face in the mush- plate. The more he had chattered, the more remote had Ruth seemed to him. How could he, herding with such cattle, ever become worthy of her? He was appalled at the problem confronting him, weighted down by the incubus of his working-class station. Everything reached out to hold him down--his sister, his sister's house and family, Jim the apprentice, everybody he knew, every tie of life. Existence did not taste good in his mouth. Up to then he had accepted existence, as he had lived it with all about him, as a good thing. He had never questioned it, except when he read books; but then, they were only books, fairy stories of a fairer and impossible world. But now he had seen that world, possible and real, with a flower of a woman called Ruth in the midmost centre of it; and thenceforth he must know bitter tastes, and longings sharp as pain, and hopelessness that tantalized because it fed on hope.	Он спустился по лестнице и вышел на улицу, спеша надышаться. В спертом воздухе квартиры он задыхался, а болтовня подручного доводила до бешенства. В иные минуты он еле сдерживался, готов был ткнуть того мордой в тарелку с кашей. Казалось, чем дольше Джим болтает, тем дальше отступает от него Руфь. Как стать достойным ее, когда водишь компанию с такой вот скотиной? Марина ужаснула огромность встающей перед ним задачи, придавило тяжкое бремя - принадлежность к рабочему люду. Все держит его и не дает подняться - сестра, ее дом и семья, подручный слесаря Джим, все, кого он знает, все, с чем связан самой жизнью. Он ощутил оскомину от жизни, а ведь прежде она радовала, хотя вокруг было все то же. Никогда его не одолевали сомнения, разве только над книгами, так ведь книги они книги и есть, - красивые сказки о сказочном неправдоподобном мире. Но теперь он увидел этот мир, подлинный, самый настоящий, и на вершине его - цветок, женщину по имени Руфь; и с тех пор ему суждена горечь и острая, болезненная тоска и мука безнадежности, тем более жгучие, что питает их надежда.
He had debated between the Berkeley Free Library and the Oakland Free Library, and decided upon the latter because Ruth lived in Oakland. Who could tell?--a library was a most likely place for her, and he might see her there. He did not know the way of libraries, and he wandered through endless rows of fiction, till the delicate-featured French-looking girl who seemed in charge, told him that the reference department was upstairs. He did not know enough to ask the man at the desk, and began his adventures in the philosophy alcove. He had heard of book philosophy, but had not imagined there had been so much written about it. The high, bulging shelves of heavy tomes humbled him and at the same time stimulated him. Here was work for the vigor of his brain. He found books on trigonometry in the mathematics section, and ran the pages, and stared at the meaningless formulas and figures. He could read English, but he saw there an alien speech. Norman and Arthur knew that speech. He had heard them talking it. And they were her brothers. He left the alcove in despair. From every side the books seemed to press upon him and crush him.	Он поколебался, в какую читальню пойти, в Берклийскую или Оклендскую, и порешил в Оклендскую, ведь в Окленде живет Руфь. Как знать, вдруг он ее встретит там: библиотека - самое подходящее для нее место. С чего начинать в библиотеке, он не знал и долго бродил между бесчисленными рядами полок с беллетристикой, и наконец девушка, похожая на француженку, с тонкими чертами лица - она, видно, тут распоряжалась, - сказала ему, что списочный отдел наверху. Он не сообразил спросить совета у человека, сидящего там за столом, и отправился путешествовать среди полок с книгами по философии. Про философские книги он слыхал, но ему и не снилось что по этой части столько понаписано. Высокие полки с громоздящимися на них увесистыми томами вызывали растерянность и в то же время подзадоривали. Тут было над чем поломать голову. В математическом отделе он увидел книги по тригонометрии, принялся было листать и в недоумении уставился на непонятные формулы и цифры. Он же умеет читать на родном языке, а это какая-то чужая речь. Норману и Артуру она известна. Он слышал ее от них. А ведь они братья Руфи. Он ушел от этих полок в отчаянии. Казалось, книги наступают со всех сторон, сейчас раздавят. Раньше он и не догадывался, что запас человеческих знаний так велик.
He had never dreamed that the fund of human knowledge bulked so big. He was frightened. How could his brain ever master it all? Later, he remembered that there were other men, many men, who had mastered it; and he breathed a great oath, passionately, under his breath, swearing that his brain could do what theirs had done.	Стало страшно. Да разве его мозгу со всем этим совладать? Потом вспомнилось, что есть же люди, и немало, кто с этим совладал; и он шепотом дал себе великую клятву, страстно поклялся, что, раз с этим справились те люди, справится и он, он не глупее других.
And so he wandered on, alternating between depression and elation as he stared at the shelves packed with wisdom. In one miscellaneous section he came upon a "Norrie's Epitome." He turned the pages reverently. In a way, it spoke a kindred speech. Both he and it were of the sea. Then he found a "Bowditch" and books by Lecky and Marshall. There it was; he would teach himself navigation. He would quit drinking, work up, and become a captain. Ruth seemed very near to him in that moment. As a captain, he could marry her (if she would have him). And if she wouldn't, well--he would live a good life among men, because of Her, and he would quit drinking anyway. Then he remembered the underwriters and the owners, the two masters a captain must serve, either of which could and would break him and whose interests were diametrically opposed. He cast his eyes about the room and closed the lids down on a vision of ten thousand books. No; no more of the sea for him. There was power in all that wealth of books, and if he would do great things, he must do them on the land. Besides, captains were not allowed to take their wives to sea with them.	Так он бродил там и разглядывал набитые мудростью человечества полки, и уныние то и дело сменялось восторгом. В одном из смешанных отделов он наткнулся на "Конспект Норрье". Он благоговейно переворачивал страницы. Этот язык ему все же сродни. Их роднит море. Потом он увидел "Навигационный справочник" Боудича и книги Лекки и Маршалла. Вот он будет изучать навигацию. Бросит пить, выучится и станет капитаном. В эту минуту ему казалось: Руфь совсем рядом. Став капитаном, он женится на ней (если она пойдет за него). А не пойдет, что ж, благодаря Ей он станет жить достойно и все равно бросит пить. Потом вспомнил про страховые компании и про судовладельцев, и те и другие над капитаном хозяева, и те и другие могут его погубить, а выгода у них прямо противоположная. Он окинул взглядом комнату, десять тысяч книг, и прищурился. Нет, ну его, море. В этом книжном богатстве - силища, и если ему суждены великие дела, он должен совершить их на суше... И потом, капитанам ведь не положено брать с собой в плавание жен.
Noon came, and afternoon. He forgot to eat, and sought on for the books on etiquette; for, in addition to career, his mind was vexed by a simple and very concrete problem: _When you meet a young lady and she asks you to call, how soon can you call_? was the way he worded it to himself. But when he found the right shelf, he sought vainly for the answer. He was appalled at the vast edifice of etiquette, and lost himself in the mazes of visiting-card conduct between persons in polite society. He abandoned his search. He had not found what he wanted, though he had found that it would take all of a man's time to be polite, and that he would have to live a preliminary life in which to learn how to be polite.	Наступил полдень, а там день стал клониться к вечеру. Мартин забыл про еду, он рылся в книгах о правилах приличия - ведь не только о том, какое новое дело выбрать, думал он, он ломал голову и над совсем простым и определенным вопросом. Если познакомился с девушкой из хорошего общества и она пригласила тебя заходить, скоро ли можно зайти? Вот как сложился у него в уме этот вопрос. Обширный свод правил хорошего тона ужаснул его, и он запутался в лабиринте объяснений - как принято у воспитанных людей обмениваться визитными карточками. Он бросил поиски. Он не нашел того, что искал, зато понял, какая прорва времени требуется, чтобы, вести себя как положено воспитанному человеку, и еще понял, что этому учатся с колыбели.
"Did you find what you wanted?" the man at the desk asked him as he was leaving.	- Нашли, что вам было нужно? - спросил человек за столом, когда Мартин уходил.
"Yes, sir," he answered. "You have a fine library here."	- Да, сэр, - ответил он. - Хорошая у вас библиотека.
The man nodded.	Тот кивнул.
"We should be glad to see you here often. Are you a sailor?"	- Приходите почаще, будем вам рады. Вы моряк?
"Yes, sir," he answered. "And I'll come again."	- Да, сэр, - ответил он. - Еще приду.
Now, how did he know that? he asked himself as he went down the stairs.	И спускаясь по лестнице, с недоумением спросил себя: "А как это он прознал, что я моряк! "
And for the first block along the street he walked very stiff and straight and awkwardly, until he forgot himself in his thoughts, whereupon his rolling gait gracefully returned to him.	И весь первый квартал шел скованно, прямо, неуклюже, а потом задумался, забылся и зашагал, как всегда, свободно, враскачку.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты