The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра

Часть II

CHAPTER I. I AM IN PRISON, AND VISITED, BUT NOT CONSOLED THERE./Глава I Я в тюрьме; меня навещают, но не с целью утешения

English	Русский
Those may imagine, who have seen death untimely strike down persons revered and beloved, and know how unavailing consolation is, what was Harry Esmond's anguish after being an actor in that ghastly midnight scene of blood and homicide. He could not, he felt, have faced his dear mistress, and told her that story. He was thankful that kind Atterbury consented to break the sad news to her; but, besides his grief, which he took into prison with him, he had that in his heart which secretly cheered and consoled him.	Кто видел смерть, безвременно сразившую человека близкого и почитаемого, и знает, как тщетны тут всякие утешения, тот поймет, что за муки испытал Гарри Эсмонд после кровавой полночной драмы, которой ему пришлось быть участником. Он чувствовал, что никогда не решился бы явиться к своей дорогой госпоже и поведать ей о происшедшем. Он был благодарен доброму Эттербери за то, что тот взял на себя эту печальную обязанность; но, кроме горя, которое он унес с собой в тюрьму, было у него на сердце еще кое-что, в чем он тайно черпал утешение и мужество.
A great secret had been told to Esmond by his unhappy stricken kinsman, lying on his death-bed. Were he to disclose it, as in equity and honor he might do, the discovery would but bring greater grief upon those whom he loved best in the world, and who were sad enough already. Should he bring down shame and perplexity upon all those beings to whom he was attached by so many tender ties of affection and gratitude? degrade his father's widow? impeach and sully his father's and kinsman's honor? and for what? for a barren title, to be worn at the expense of an innocent boy, the son of his dearest benefactress. He had debated this matter in his conscience, whilst his poor lord was making his dying confession. On one side were ambition, temptation, justice even; but love, gratitude, and fidelity, pleaded on the other. And when the struggle was over in Harry's mind, a glow of righteous happiness filled it; and it was with grateful tears in his eyes that he returned thanks to God for that decision which he had been enabled to make.	Важную тайну поведал Эсмонду его злополучный родственник на смертном одре. Разгласить ее, на что по чести и справедливости он имел право, значило нанести еще более тяжкий удар тем, кого он больше всех любил на свете и чье горе и без того было велико. Так неужели же ему навлечь позор и бедствие на семью, к которой он привязан столь многими узами нежной любви и признательности? Посрамить вдову своего отца? Запятнать его честь и честь своего покровителя? И ради чего? Ради пустого титула, который он должен отнять у невинного ребенка, сына своей дорогой благодетельницы. Об этом спорил он сам с собою, покуда его бедный господин заканчивал свою предсмертную исповедь. Честолюбие, соблазн и даже справедливость требовали одного; любовь, благодарность, преданность говорили в защиту другого. И когда борьба окончилась, тихая радость снизошла на душу Гарри, и со слезами на глазах он возблагодарил бога за то, что он дал ему силы принять верное решение,
"When I was denied by my own blood," thought he, "these dearest friends received and cherished me. When I was a nameless orphan myself, and needed a protector, I found one in yonder kind soul, who has gone to his account repenting of the innocent wrong he has done."	"Когда кровная родня отказалась от меня, - думал он, - эти друзья приютили меня и обласкали. Когда я был безродным сиротой и нуждался в защите, я нашел ее у той доброй души, которая предстала ныне перед высшим судом, покаявшись в невинно содеянном зле".
And with this consoling thought he went away to give himself up at the prison, after kissing the cold lips of his benefactor.	И, утешенный этою мыслью, он отправился в тюрьму, поцеловав последний раз холодные губы своего благодетеля.
It was on the third day after he had come to the Gatehouse prison, (where he lay in no small pain from his wound, which inflamed and ached severely,) and with those thoughts and resolutions that have been just spoke of, to depress, and yet to console him, that H. Esmond's keeper came and told him that a visitor was asking for him, and though he could not see her face, which was enveloped in a black hood, her whole figure, too, being veiled and covered with the deepest mourning, Esmond knew at once that his visitor was his dear mistress.	На третий день его пребывания в Гэйтхаусской тюрьме (где он лежал, страдая от своей раны, которая воспалилась и причиняла сильную боль, и предаваясь описанным выше мыслям и рассуждениям, тягостным, но в то же время и отрадным) вошел тюремщик и сообщил, что его желает видеть посетительница, и хотя Эсмонд не мог видеть лица под черным капюшоном, фигура же была закутана и скрыта от глаз складками скорбной траурной одежды, он тотчас же понял, что перед ним его дорогая госпожа.
He got up from his bed, where he was lying, being very weak; and advancing towards her as the retiring keeper shut the door upon him and his guest in that sad place, he put forward his left hand (for the right was wounded and bandaged), and he would have taken that kind one of his mistress, which had done so many offices of friendship for him for so many years.	Он поднялся с постели, к которой приковала его крайняя слабость, и, как только тюремщик захлопнул за собою дверь, оставив его вдвоем с гостьей в этих невеселых стенах, шагнул вперед и протянул левую руку (правая, раненная, висела на перевязи), желая коснуться той нежной руки, которая так долго и так щедро осыпала его благодеяниями.
But the Lady Castlewood went back from him, putting back her hood, and leaning against the great stanchioned door which the gaoler had just closed upon them. Her face was ghastly white, as Esmond saw it, looking from the hood; and her eyes, ordinarily so sweet and tender, were fixed on him with such a tragic glance of woe and anger, as caused the young man, unaccustomed to unkindness from that person, to avert his own glances from her face.	Но леди Каслвуд отступила назад и, откинув капюшон, прислонилась к тяжелой, с крепкими запорами двери, которая только что затворилась за тюремщиком. Мертвенная бледность покрывала ее лицо, глянувшее на Эсмонда из складок капюшона; и в устремленном на него взоре, обычно приветливом и кротком, было столько гнева и боли, что молодой человек, не привыкший видеть свою покровительницу неласковою, невольно отвел глаза.
"And this, Mr. Esmond," she said, "is where I see you; and 'tis to this you have brought me!"	- Итак, мистер Эсмонд, - сказала она, - вот до чего вы дошли и вот к чему вы привели меня!
"You have come to console me in my calamity, madam," said he (though, in truth, he scarce knew how to address her, his emotions at beholding her so overpowered him).	- Вы явились, чтобы утешить меня в моем несчастье, сударыня, - сказал он (хотя, признаться, волнение, нахлынувшее на него при виде ее, было так сильно, что он с трудом находил слова).
She advanced a little, but stood silent and trembling, looking out at him from her black draperies, with her small white hands clasped together, and quivering lips and hollow eyes.	Она сделала шаг к нему, но тотчас же остановилась, вся дрожа под своим черным покрывалом; ее маленькие белые руки были стиснуты, губы подергивались, глаза казались пустыми.
"Not to reproach me," he continued after a pause. "My grief is sufficient as it is."	- Не для того, чтобы меня упрекать, - продолжал он после некоторого молчания. - Мое горе и так велико.
"Take back your hand--do not touch me with it!" she cried. "Look! there's blood on it!"	- Прочь руку, не прикасайтесь ко мне! - вскричала она. - Смотрите! Она в крови!
"I wish they had taken it all," said Esmond; "if you are unkind to me."	- Лучше бы мне и вовсе истечь кровью, - сказал Эсмонд, - раз вы так жестоки ко мне.
"Where is my husband?" she broke out. "Give me back my husband, Henry. Why did you stand by at midnight and see him murdered? Why did the traitor escape who did it? You, the champion of your house, who offered to die for us! You that he loved and trusted, and to whom I confided him--you that vowed devotion and gratitude, and I believed you--yes, I believed you--why are you here, and my noble Francis gone? Why did you come among us? You have only brought us grief and sorrow; and repentance, bitter, bitter repentance, as a return for our love and kindness.	- Где мой муж? - воскликнула она. - Верните мне моего мужа, Генри. Зачем в тот страшный час вы стояли рядом и смотрели, как его убивают? Зачем дали уйти злодею, который это сделал? Вы, верный наш паладин, клявшийся умереть за нас! Вы, которого он всегда любил и отличал, которому я поручила его, вы, вечно твердивший о своей преданности и благодарности нам, - и ведь я верила, да, я верила вам, - почему вы здесь, а моего благородного Фрэнсиса нет больше? Зачем вы вошли в нашу семью? Вы принесли нам только горе и страдания; в благодарность за ласку, за добро вы заставили нас раскаиваться, горько, горько раскаиваться.
Did I ever do you a wrong, Henry? You were but an orphan child when I first saw you--when HE first saw you, who was so good, and noble, and trusting. He would have had you sent away, but, like a foolish woman, I besought him to let you stay. And you pretended to love us, and we believed you--and you made our house wretched, and my husband's heart went from me: and I lost him through you--I lost him--the husband of my youth, I say. I worshipped him: you know I worshipped him--and he was changed to me. He was no more my Francis of old--my dear, dear soldier. He loved me before he saw you; and I loved him. Oh, God is my witness how I loved him! Why did he not send you from among us? 'Twas only his kindness, that could refuse me nothing then. And, young as you were--yes, and weak and alone--there was evil, I knew there was evil in keeping you. I read it in your face and eyes. I saw that they boded harm to us--and it came, I knew it would.	Что я вам сделала худого, Генри? Вы были жалким маленьким сироткой, когда я впервые увидела вас - когда он впервые увидел вас, он, такой добрый, и благородный, и доверчивый. Он не хотел оставлять вас в доме, но я, безрассудная женщина, упросила его не отсылать вас. И вы притворялись, что любите нас, и мы верили, но с вами вошло в наш дом несчастье, и сердце моего супруга отвратилось от меня, и я его потеряла из-за вас, я его потеряла - возлюбленного моей юности. Я боготворила его, вы знаете, как я боготворила его; и вот он переменился ко мне. Он стал другим, непохожим на прежнего моего Фрэнсиса - моего милого, милого воина. Он любил меня, покуда не явились вы; и я любила его; о, про то лишь один бог знает, как я любила его! Зачем он не услал вас из нашего дома? Лишь оттого, что по доброте своей он тогда ни в чем не мог мне отказать. Но хоть вы и были еще ребенком - одиноким, беспомощным ребенком, - я сразу точно сердцем почуяла, что не в добрый час мы оставили вас у себя. Я прочла это в вашем лице, в ваших глазах. Я видела, что они сулят нам горе - и горе пришло, и я знала, что оно придет.
Why did you not die when you had the small-pox--and I came myself and watched you, and you didn't know me in your delirium--and you called out for me, though I was there at your side? All that has happened since, was a just judgment on my wicked heart--my wicked jealous heart. Oh, I am punished--awfully punished! My husband lies in his blood--murdered for defending me, my kind, kind, generous lord--and you were by, and you let him die, Henry!"	Зачем вы не умерли тогда от оспы, - а я еще сама ходила за вами, и вы в бреду не узнавали меня и все время звали, хоть я была тут же, у вашего изголовья. Все, что случилось потом, было справедливым возмездием за мою злобу - за мою злобу и ревность. О, как я наказана, как жестоко я наказана! Мой супруг лежит в могиле - он погиб, защищая меня, мой добрый, добрый, великодушный господин, и вы, Генри, вы были при этом и дали ему умереть!
These words, uttered in the wildness of her grief, by one who was ordinarily quiet, and spoke seldom except with a gentle smile and a soothing tone, rung in Esmond's ear; and 'tis said that he repeated many of them in the fever into which he now fell from his wound, and perhaps from the emotion which such passionate, undeserved upbraidings caused him. It seemed as if his very sacrifices and love for this lady and her family were to turn to evil and reproach: as if his presence amongst them was indeed a cause of grief, and the continuance of his life but woe and bitterness to theirs. As the Lady Castlewood spoke bitterly, rapidly, without a tear, he never offered a word of appeal or remonstrance: but sat at the foot of his prison-bed, stricken only with the more pain at thinking it was that soft and beloved hand which should stab him so cruelly, and powerless against her fatal sorrow. Her words as she spoke struck the chords of all his memory, and the whole of his boyhood and youth passed within him; whilst this lady, so fond and gentle but yesterday--this good angel whom he had loved and worshipped--stood before him, pursuing him with keen words and aspect malign.	Слова эти, брошенные в исступлении горя тою, которая обычно была так мягка и редко говорила иначе, как с нежной улыбкой на устах и кротостью в голосе, больно отозвались в ушах Эсмонда; и говорят, что многие из них он повторял в горячке, которая сделалась у него от действия раны, а может быть, и от волнения, причиненного столь страстными и несправедливыми упреками. Казалось, будто вся его любовь и все жертвы, принесенные этой леди и ее семейству, грозят обратиться во зло и вызвать лишь укор; будто его пребывание среди них и впрямь послужило на горе, а дальнейшая его жизнь несет им новые бедствия и печали. Слушая гневную, торопливую, не смягченную ни единой слезой речь леди Каслвуд, он не пытался вставить хоть слово в защиту или в опровержение и лишь сидел на тюремной койке, вдвойне страдая от мысли, что именно этой нежной и любимой руке суждено было нанести ему столь жестокий удар, и чувствуя свое бессилие перед столь безысходной скорбью. Слова ее всколыхнули все струны его памяти, мысленно он вновь переживал дни своего детства и юности, в то время как эта леди, вчера лишь столь ласковая и кроткая - этот добрый ангел, предмет его любви и поклонения, - стояла перед ним, бичуя его гневными речами и взглядами, исполненными вражды.
"I wish I were in my lord's place," he groaned out. "It was not my fault that I was not there, madam. But Fate is stronger than all of us, and willed what has come to pass. It had been better for me to have died when I had the illness."	- Как бы я хотел быть на месте милорда! - простонал он. - Не моя вина, сударыня, если вышло иначе. Так было угодно судьбе, которая сильнее всех нас. Лучше бы мне тогда умереть от оспы.
"Yes, Henry," said she--and as she spoke she looked at him with a glance that was at once so fond and so sad, that the young man, tossing up his arms, wildly fell back, hiding his head in the coverlet of the bed. As he turned he struck against the wall with his wounded hand, displacing the ligature; and he felt the blood rushing again from the wound. He remembered feeling a secret pleasure at the accident--and thinking, "Suppose I were to end now, who would grieve for me?"	- Да, Генри, - сказала она и тут вдруг поглядела на него с такой лаской и в то же время с такой тоской, что молодой человек всплеснул руками и в отчаянии повалился на постель, зарыв голову в складки одеяла. При этом он зашиб раненую руку о стену, так что повязка сдвинулась, и он почувствовал, как из раны снова брызнула кровь. Помнится, в ту минуту он даже испытал некоторое тайное удовлетворение, думая: "Умри я сейчас, кто обо мне пожалеет?"
This hemorrhage, or the grief and despair in which the luckless young man was at the time of the accident, must have brought on a deliquium presently; for he had scarce any recollection afterwards, save of some one, his mistress probably, seizing his hand--and then of the buzzing noise in his ears as he awoke, with two or three persons of the prison around his bed, whereon he lay in a pool of blood from his arm.	От потери крови, а может быть, от глубокого душевного потрясения, злосчастный молодой человек, должно быть, лишился чувств; ибо далее он лишь смутно помнит, как кто-то, вероятно, леди Каслвуд, схватила его за рукав - и звенящий шум в ушах потом, когда он очнулся на залитой кровью постели, вокруг которой суетилось несколько тюремных служителей.
It was now bandaged up again by the prison surgeon, who happened to be in the place; and the governor's wife and servant, kind people both, were with the patient. Esmond saw his mistress still in the room when he awoke from his trance; but she went away without a word; though the governor's wife told him that she sat in her room for some time afterward, and did not leave the prison until she heard that Esmond was likely to do well.	По счастью, неподалеку случился тюремный врач, который тут же снова перевязал его руку; а жена и служанка смотрителя, обе предобрые женщины, вызвались остаться при больном. Очнувшись от беспамятства, Эсмонд увидел, что госпожа его все еще находится в комнате; но она тотчас же вышла, не говоря ни слова, хотя жена смотрителя рассказывала потом Эсмонду, что посетительница его еще долго сидела у нее в комнате и лишь тогда покинула тюрьму, когда услышала, что ему не грозит никакая опасность.
Days afterwards, when Esmond was brought out of a fever which he had, and which attacked him that night pretty sharply, the honest keeper's wife brought her patient a handkerchief fresh washed and ironed, and at the corner of which he recognized his mistress's well-known cipher and viscountess's crown. "The lady had bound it round his arm when he fainted, and before she called for help," the keeper's wife said. "Poor lady! she took on sadly about her husband. He has been buried to-day, and a many of the coaches of the nobility went with him--my Lord Marlborough's and my Lord Sunderland's, and many of the officers of the Guards, in which he served in the old King's time; and my lady has been with her two children to the King at Kensington, and asked for justice against my Lord Mohun, who is in hiding, and my Lord the Earl of Warwick and Holland, who is ready to give himself up and take his trial."	Несколько дней спустя, когда Эсмонд оправился после жестокого приступа горячки, открывшейся у него в ту же ночь, честная жена тюремщика принесла своему больному выстиранный и свежевыглаженный платок, на уголке которого он тотчас же признал хорошо знакомые инициалы и виконтскую корону своей госпожи. "Когда он упал без памяти, леди, прежде чем позвать на помощь, перевязала ему руку этим платком, - рассказывала жена тюремщика. - Бедная леди, очень уж она убивается о своем муже. Как раз сегодня его хоронили, и немало знатных господ ехало в каретах за гробом - был там и лорд Мальборо, и лорд Сэндерленд, и много офицеров гвардии, где покойный служил еще при старом короле; а вчера миледи с обоими детьми была у короля в Кенсингтоне и просила суда над лордом Мохэном, который скрывается неведомо где, а также над графом Уориком и Холлендом, который готов признать свою вину и явиться для ответа".
Such were the news, coupled with assertions about her own honesty and that of Molly her maid, who would never have stolen a certain trumpery gold sleeve-button of Mr. Esmond's that was missing after his fainting fit, that the keeper's wife brought to her lodger. His thoughts followed to that untimely grave, the brave heart, the kind friend, the gallant gentleman, honest of word and generous of thought, (if feeble of purpose, but are his betters much stronger than he?) who had given him bread and shelter when he had none; home and love when he needed them; and who, if he had kept one vital secret from him, had done that of which he repented ere dying--a wrong indeed, but one followed by remorse, and occasioned by almost irresistible temptation.	Все эти новости жена тюремщика сообщила своему постояльцу, пересыпая их уверениями в том, что ни она, ни Молли, ее служанка, никогда бы не вздумали украсть запонку накладного золота, исчезнувшую у мистера Эсмонда после его обморока. Он же в мыслях своих провожал к преждевременной могиле доброго друга, храброго воина, благородного дворянина, прямого в речах и великодушного в помыслах (пусть он был подвержен слабостям, но много ли сильней его лучшие из нас?), который дал ему хлеб и кров, когда у него не было ни того, ни другого, и который хотя и причинил ему зло, скрыв от него важную тайну, однако покаялся в том перед смертью, ибо совершил этот грех, поддавшись почти неодолимому искушению, и совесть его никогда не знала покоя.
Esmond took his handkerchief when his nurse left him, and very likely kissed it, and looked at the bauble embroidered in the corner. "It has cost thee grief enough," he thought, "dear lady, so loving and so tender. Shall I take it from thee and thy children? No, never! Keep it, and wear it, my little Frank, my pretty boy. If I cannot make a name for myself, I can die without one. Some day, when my dear mistress sees my heart, I shall be righted; or if not here or now, why, elsewhere; where Honor doth not follow us, but where Love reigns perpetual."	Когда сиделка его вышла из комнаты, Эсмонд взял принесенный ею платок, прижал его к губам и долго потом смотрел на метку, вышитую в углу. "Много горя стоила тебе эта корона, добрая леди, - думал он, - тебе, такой нежной и любящей. Неужели же я отниму ее у тебя и у твоих детей? Нет, никогда! Носи ее спокойно, маленький Фрэнк, мой милый мальчик. Я же, если не сумею сам завоевать себе имя, пусть так и умру безымянным. Когда-нибудь моя дорогая госпожа узнает то, что скрыто в моем сердце, и я буду обелен перед нею; быть может, это случится не здесь и не теперь, но в другом мире; там, куда честолюбие не следует за нами, но где любовь царит вечно".
'Tis needless to relate here, as the reports of the lawyers already have chronicled them, the particulars or issue of that trial which ensued upon my Lord Castlewood's melancholy homicide. Of the two lords engaged in that sad matter, the second, my Lord the Earl of Warwick and Holland, who had been engaged with Colonel Westbury, and wounded by him, was found not guilty by his peers, before whom he was tried (under the presidence of the Lord Steward, Lord Somers); and the principal, the Lord Mohun, being found guilty of the manslaughter, (which, indeed, was forced upon him, and of which he repented most sincerely,) pleaded his clergy, and so was discharged without any penalty.	Нет надобности пересказывать здесь изложенные уже в судебных отчетах подробности и результаты судебного разбирательства, последовавшего за горестной кончиной лорда Каслвуда. Из двух лордов, причастных к этому печальному делу, второй, граф Уорик и Холленд, дравшийся с полковником Уэстбери и раненный им, был оправдан судом пэров (под председательством лорда-стюарда, лорда Сомерса); главный же преступник, лорд Мохэн, будучи признан виновным в человекоубийстве (по правде сказать, вынужденном и в котором он искренне раскаивался), апеллировал в духовный суд и был освобожден от всякого наказания.
The widow of the slain nobleman, as it was told us in prison, showed an extraordinary spirit; and, though she had to wait for ten years before her son was old enough to compass it, declared she would have revenge of her husband's murderer. So much and suddenly had grief, anger, and misfortune appeared to change her. But fortune, good or ill, as I take it, does not change men and women. It but develops their characters. As there are a thousand thoughts lying within a man that he does not know till he takes up the pen to write, so the heart is a secret even to him (or her) who has it in his own breast. Who hath not found himself surprised into revenge, or action, or passion, for good or evil, whereof the seeds lay within him, latent and unsuspected, until the occasion called them forth? With the death of her lord, a change seemed to come over the whole conduct and mind of Lady Castlewood; but of this we shall speak in the right season and anon.	Вдова убитого виконта, как передавали в тюрьме, проявила необычайную твердость духа; и хоть ей не меньше десяти лет нужно ждать, пока ее сын придет в должный возраст, объявила во всеуслышание, что намерена отомстить убийце своего мужа. Так неожиданно и сильно изменили ее, по-видимому, горе, отчаяние и гнев. Я, однако же, считаю, что счастье или несчастье не властно изменить человека. Оно лишь способствует развитию характера. Как мы не знаем тысячи заложенных в нас мыслей, покуда не возьмемся за перо, так и тайны сердца сокрыты даже и для того (или для той), в чьей груди оно бьется. Кто из нас не бывал застигнут врасплох вспышкой страсти, мстительным порывам, внезапным побуждением, добрым или злым, которого семена незримо покоились в глубине души, покуда случай не вызвал их наружу? Смерть супруга произвела глубокие перемены в характере и поведении леди Каслвуд, но об этом мы будем говорить в свое время и в другом месте.
The lords being tried then before their peers at Westminster, according to their privilege, being brought from the Tower with state processions and barges, and accompanied by lieutenants and axe-men, the commoners engaged in that melancholy fray took their trial at Newgate, as became them; and, being all found guilty, pleaded likewise their benefit of clergy. The sentence, as we all know in these cases, is, that the culprit lies a year in prison, or during the King's pleasure, and is burned in the hand, or only stamped with a cold iron; or this part of the punishment is altogether remitted at the grace of the Sovereign. So Harry Esmond found himself a criminal and a prisoner at two-and-twenty years old; as for the two colonels, his comrades, they took the matter very lightly. Duelling was a part of their business; and they could not in honor refuse any invitations of that sort.	В то время как лорды, с большой торжественностью на разубранных барках доставленные из Тауэра в Вестминстер в сопровождении стражи и алебардщиков, предстали, согласно своей привилегии, перед судом себе равных, прочие, нетитулованные участники роковой ссоры, прошли, как и подобает, через суд в Ньюгете; и, будучи все признаны виновными, также обратились в духовный суд. В таких случаях, как известно, преступник приговаривается к тюремному заключению сроком на один год (или менее того, согласно королевской воле), а кроме того, на руке у него выжигается или иным способом отпечатывается клеймо, впрочем, последняя часть наказания может быть и вовсе отменена по монаршему соизволению. Итак, в двадцать два года Гарри Эсмонд оказался преступником и арестованным; что до обоих полковников, его сотоварищей, они приняли это весьма легко. Дуэли были в некотором роде их ремеслом; честь солдата воспрещала им отвечать отказом на подобного рода приглашения.
But the case was different with Mr. Esmond. His life was changed by that stroke of the sword which destroyed his kind patron's. As he lay in prison, old Dr. Tusher fell ill and died; and Lady Castlewood appointed Thomas Tusher to the vacant living; about the filling of which she had a thousand times fondly talked to Harry Esmond: how they never should part; how he should educate her boy; how to be a country clergyman, like saintly George Herbert or pious Dr. Ken, was the happiest and greatest lot in life; how (if he were obstinately bent on it, though, for her part, she owned rather to holding Queen Bess's opinion, that a bishop should have no wife, and if not a bishop why a clergyman?) she would find a good wife for Harry Esmond: and so on, with a hundred pretty prospects told by fireside evenings, in fond prattle, as the children played about the hall. All these plans were overthrown now.	Иначе обстояло дело с мистером Эсмондом. Удар шпаги, пресекший жизнь его доброго покровителя, круто повернул и его судьбу. Покуда он находился в тюрьме, старый доктор Тэшер заболел и умер, и леди Каслвуд предложила Томасу Тэшеру освободившееся место приходского викария, то самое место, о котором велось у них с Гарри Эсмондом столько задушевных бесед: про то, как они никогда не расстанутся; как он будет воспитывать ее сына; какой высокий и радостный удел быть сельским священником, подобно праведному Джорджу Герберту или благочестивому доктору Кену; как (если уж он непременно захочет, хотя она, со своей стороны, склонялась к мнению королевы Бесс, что епископам не следует жениться, - а что во вред епископу, то и простому священнику не на пользу), как она найдет Гарри Эсмонду хорошую жену и тому подобное, - сотни чудесных планов, которые они строили вечерами у камелька под смех детей, резвившихся в зале. Теперь все это рухнуло.
Thomas Tusher wrote to Esmond, as he lay in prison, announcing that his patroness had conferred upon him the living his reverend father had held for many years; that she never, after the tragical events which had occurred (whereof Tom spoke with a very edifying horror), could see in the revered Tusher's pulpit, or at her son's table, the man who was answerable for the father's life; that her ladyship bade him to say that she prayed for her kinsman's repentance and his worldly happiness; that he was free to command her aid for any scheme of life which he might propose to himself; but that on this side of the grave she would see him no more. And Tusher, for his own part, added that Harry should have his prayers as a friend of his youth, and commended him whilst he was in prison to read certain works of theology, which his Reverence pronounced to be very wholesome for sinners in his lamentable condition.	Томас Тэшер написал Эсмонду в тюрьму, извещая, что милостью своей покровительницы он удостоился места приходского викария, которое много лет занимал его досточтимый отец; что после недавних роковых событий (о которых Том упоминал с примерным негодованием) леди Каслвуд отказывается видеть на кафедре достопочтенного Тэшера или за столом своего сына человека, виновного в гибели его отца, не просит передать своему родственнику, что молится о его раскаянии и мирском благополучии; что в любом своем начинании он может рассчитывать на ее помощь и поддержку, но что в этом мире она твердо решила больше с ним не видеться. В заключение Тэшер, со своей стороны, добавлял, что Гарри как друг юности никогда не будет забыт в его молитвах, и советовал ему употребить тюремный досуг на прочтение некоторых богословских сочинений, по мнению его преподобия, весьма спасительных для грешников в столь прискорбных обстоятельствах.
And this was the return for a life of devotion--this the end of years of affectionate intercourse and passionate fidelity! Harry would have died for his patron, and was held as little better than his murderer: he had sacrificed, she did not know how much, for his mistress, and she threw him aside; he had endowed her family with all they had, and she talked about giving him alms as to a menial! The grief for his patron's loss; the pains of his own present position, and doubts as to the future: all these were forgotten under the sense of the consummate outrage which he had to endure, and overpowered by the superior pang of that torture.	Такова была награда за жизнь, отданную на служение этой семье, таков конец долгих лет нежной дружбы и беззаветной верности! Гарри готов был умереть за своего покровителя, а на него смотрели чуть ли не как на его убийцу; он принес своей госпоже огромную жертву, о которой она и не подозревала, а она оттолкнула его от себя; ему были ее дети обязаны всем, что имели, а она предлагала ему подачку, точно отслужившему лакею! Скорбь об утраченном покровителе, невзгоды тюремного заключения и тревога о будущем - все показалось ничтожным перед выпавшим на его долю неслыханным оскорблением, и эта новая боль заставила Эсмонда забыть все прежние раны.
He writ back a letter to Mr. Tusher from his prison, congratulating his Reverence upon his appointment to the living of Castlewood: sarcastically bidding him to follow in the footsteps of his admirable father, whose gown had descended upon him; thanking her ladyship for her offer of alms, which he said he should trust not to need; and beseeching her to remember that, if ever her determination should change towards him, he would be ready to give her proofs of a fidelity which had never wavered, and which ought never to have been questioned by that house. "And if we meet no more, or only as strangers in this world," Mr. Esmond concluded, "a sentence against the cruelty and injustice of which I disdain to appeal; hereafter she will know who was faithful to her, and whether she had any cause to suspect the love and devotion of her kinsman and servant."	Тут же, из тюрьмы, он написал мистеру Тэшеру ответ; поздравил его преподобие с получением Каслвудского прихода; не без иронии выразил надежду, что он пойдет по стопам своего почтенного родителя, чей сан призван был унаследовать; далее же благодарил леди Каслвуд за предложенную милостыню, уповая, впрочем, что ему не придется к оной прибегнуть, и просил ее помнить, что, если бы когда-нибудь она захотела изменить принятое решение, он готов доказать ей свою верность, которая оставалась непоколебимой и в которой дому Каслвудов не следовало сомневаться. "И если мы более не встретимся в этом мире или навсегда останемся чужими, - заключил мистер Эсмонд свое письмо, - во исполнение жестокого и несправедливого приговора, который я считаю недостойным оспаривать, то в свое время она узнает, кто был ей истинным другом и имела ли она причину усомниться в любви и преданности своего родственника и верного слуги".
After the sending of this letter, the poor young fellow's mind was more at ease than it had been previously. The blow had been struck, and he had borne it. His cruel goddess had shaken her wings and fled: and left him alone and friendless, but virtute sua. And he had to bear him up, at once the sense of his right and the feeling of his wrongs, his honor and his misfortune. As I have seen men waking and running to arms at a sudden trumpet, before emergency a manly heart leaps up resolute; meets the threatening danger with undaunted countenance; and, whether conquered or conquering, faces it always. Ah! no man knows his strength or his weakness, till occasion proves them. If there be some thoughts and actions of his life from the memory of which a man shrinks with shame, sure there are some which he may be proud to own and remember; forgiven injuries, conquered temptations (now and then) and difficulties vanquished by endurance.	После отправки этого письма смятение, царившее в душе бедного молодого человека, несколько улеглось. Удар был нанесен, и он сумел устоять. Его жестокосердая богиня взмахнула крыльями и улетела, оставив его одного, без друзей, но virtute sua {Со своей доблестью (лат.).}. Сознание правоты и боль обиды, честь и горе служили ему опорою. Подобно тому как спящий солдат вскакивает и бежит к оружию, заслышав нежданный сигнал тревоги, так истинно мужественное сердце готово воспрянуть в минуту крайности, бесстрашно встретить надвигающуюся опасность и в победе ли, в поражении ли сохранить твердость до конца. Ах! Никто из нас не ведает своей силы или слабости, покуда случай не поможет им проявиться в полной мере. И если у каждого человека есть мысли и поступки, воспоминание о которых заставляет его съежиться от стыда, много найдется и такого, что он с гордостью вспомнит и признает: прощенные обиды, преодоленные кой-когда соблазны или трудности, побежденные долготерпением.
It was these thoughts regarding the living, far more than any great poignancy of grief respecting the dead, which affected Harry Esmond whilst in prison after his trial: but it may be imagined that he could take no comrade of misfortune into the confidence of his feelings, and they thought it was remorse and sorrow for his patron's loss which affected the young man, in error of which opinion he chose to leave them. As a companion he was so moody and silent that the two officers, his fellow-sufferers, left him to himself mostly, liked little very likely what they knew of him, consoled themselves with dice, cards, and the bottle, and whiled away their own captivity in their own way. It seemed to Esmond as if he lived years in that prison: and was changed and aged when he came out of it. At certain periods of life we live years of emotion in a few weeks--and look back on those times, as on great gaps between the old life and the new. You do not know how much you suffer in those critical maladies of the heart, until the disease is over and you look back on it afterwards. During the time, the suffering is at least sufferable.	Итак, не скорбь об умершем, как бы велика она ни была, но мысли о живых - вот что более всего угнетало Гарри Эсмонда в продолжение тюремного заключения, последовавшего за судом; нетрудно, однако, понять, что своих истинных чувств он не мог открыть никому из товарищей по несчастью, и те полагали, что причиной его угнетенного духа служит раскаяние и скорбь об утраченном покровителе, из какового заблуждения молодой человек не почел нужным их выводить. Собеседник он был скучный и несловоохотливый, поэтому оба офицера, не чувствуя к нему, должно быть, особого влечения, большей частью предоставляли его самому себе, а сами утешались костями, картами и бутылкою, на свой лад коротая дни неволи. Эсмонду казалось, будто он много лет провел в этой тюрьме, и вышел он из нее возмужавшим и изменившимся. В иную пору нашей жизни за несколько недель мы сердцем успеваем прожить годы, и когда оглянешься на прожитое, тут как бы зияет разрыв между старой жизнью и новой. Трудно измерить глубину страдания, покуда не миновал кризис сердечного недуга и не пришло время оглянуться назад. Во время болезни лишь терпишь, не размышляя.
The day passes in more or less of pain, and the night wears away somehow. 'Tis only in after days that we see what the danger has been--as a man out a- hunting or riding for his life looks at a leap, and wonders how he should have survived the taking of it. O dark months of grief and rage! of wrong and cruel endurance! He is old now who recalls you. Long ago he has forgiven and blest the soft hand that wounded him: but the mark is there, and the wound is cicatrized only--no time, tears, caresses, or repentance, can obliterate the scar. We are indocile to put up with grief, however. Reficimus rates quassas: we tempt the ocean again and again, and try upon new ventures. Esmond thought of his early time as a novitiate, and of this past trial as an initiation before entering into life--as our young Indians undergo tortures silently before they pass to the rank of warriors in the tribe.	День проходит в приступах боли, ночь кое-как тянется до утра, и лишь много времени спустя мы видим, как велика была опасность, - так охотник, гоняющийся за дичью, или беглец, спасающий свою жизнь, глядит на лежащую позади пропасть, недоумевая, как мог он перескочить ее и остаться в живых. О, мрачные месяцы ярости и горя, обиды и мучительного долготерпения! Тот стар уже, кто ныне вспоминает вас. Давным-давно он простил и благословил нежную руку, ранившую его; но след еще виден и рана только затянулась - ни время, ни слезы, ни ласки, ни раскаяние, ничто не сотрет рубца. Однако мы слишком своевольны, чтобы безропотно переносить горе. Reficimus rates quassas; {Мы чиним корабль, бурей расшатанный (лат.).} мы снова и снова бросаем вызов океану и пускаемся в рискованные приключения. Юные годы Эсмонда представлялись ему теперь годами искуса, а недавние испытания - обрядом посвящения перед выходом в жизнь, подобно тому как в нашей стране молодые индейцы подвергаются пытке, которую они должны молча снести, чтобы стать в ряды воинов своего племени.
The officers, meanwhile, who were not let into the secret of the grief which was gnawing at the side of their silent young friend, and being accustomed to such transactions, in which one comrade or another was daily paying the forfeit of the sword, did not, of course, bemoan themselves very inconsolably about the fate of their late companion in arms. This one told stories of former adventures of love, or war, or pleasure, in which poor Frank Esmond had been engaged; t'other recollected how a constable had been bilked, or a tavern-bully beaten: whilst my lord's poor widow was sitting at his tomb worshipping him as an actual saint and spotless hero--so the visitors said who had news of Lady Castlewood; and Westbury and Macartney had pretty nearly had all the town to come and see them.	Меж тем офицеры, не посвященные в тайну горя, глодавшего их юного друга, и привычные к тому, что из их товарищей то и дело кто-нибудь платит дань шпаге, разумеется, не слишком безутешно оплакивали участь своего покойного собрата по оружию. Один рассказывал о давних любовных приключениях, военных подвигах и всяческих проказах бедного Фрэнка Эсмонда; другой вспоминал, как там-то он надул констебля или отколотил трактирного забияку; а между тем неутешная вдова милорда сидела у могилы мужа, чтя память его, как истинного святого и безупречного героя, - так передавали посетители, имевшие сведения о леди Каслвуд; а у Макартии и Уэстбери перебывал в гостях почти весь город.
The duel, its fatal termination, the trial of the two peers and the three commoners concerned, had caused the greatest excitement in the town. The prints and News Letters were full of them. The three gentlemen in Newgate were almost as much crowded as the bishops in the Tower, or a highwayman before execution. We were allowed to live in the Governor's house, as hath been said, both before trial and after condemnation, waiting the King's pleasure; nor was the real cause of the fatal quarrel known, so closely had my lord and the two other persons who knew it kept the secret, but every one imagined that the origin of the meeting was a gambling dispute. Except fresh air, the prisoners had, upon payment, most things they could desire. Interest was made that they should not mix with the vulgar convicts, whose ribald choruses and loud laughter and curses could be heard from their own part of the prison, where they and the miserable debtors were confined pell- mell.	Дуэль, роковой ее исход, суд над двумя пэрами и тремя менее знатными соучастниками вызвали много шуму в городе. В газетах и листках новостей только о том и говорилось. Три джентльмена в Ньюгетской тюрьме привлекали не меньше любопытных, нежели епископы в Тауэре или какой-нибудь разбойник накануне казни. Как уже упоминалось, нам разрешено было жить в доме смотрителя, где мы оставались и после приговора в ожидании королевской милости. Истинная причина роковой ссоры осталась скрыта для посторонних благодаря тому, что милорд и два других лица, знавших ее, сумели строго соблюсти тайну, и все были уверены, что у лордов вышел спор из-за карт. Находясь в тюрьме, узники могли за деньги получать почти все, что желали, кроме разве свежего воздуха. Были также приняты меры, чтобы им не пришлось общаться с простыми арестантами, чей грубый смех и непристойные песни доносились из другой половины тюрьмы, где они содержались вперемежку с неисправными должниками.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты