|
English |
Русский |
CHAPTER 13 |
13 |
|
'After these words, and without a change of attitude, he, so to speak, submitted himself passively to a state of silence. I kept him company; and suddenly, but not abruptly, as if the appointed time had arrived for his moderate and husky voice to come out of his immobility, he pronounced, |
Произнеся эти слова и не меняя позы, он, если можно так выразиться, пассивно перешел в стадию молчания. Я составил ему компанию; и вдруг снова раздался его сдержанный хриплый голос, словно пробил час, когда ему полагалось нарушить молчание. Он сказал: |
|
"Mon Dieu! how the time passes!" |
- Mon Dieu! Как время-то идет! |
|
Nothing could have been more commonplace than this remark; but its utterance coincided for me with a moment of vision. It's extraordinary how we go through life with eyes half shut, with dull ears, with dormant thoughts. Perhaps it's just as well; and it may be that it is this very dullness that makes life to the incalculable majority so supportable and so welcome. Nevertheless, there can be but few of us who had never known one of these rare moments of awakening when we see, hear, understand ever so much--everything--in a flash--before we fall back again into our agreeable somnolence. I raised my eyes when he spoke, and I saw him as though I had never seen him before. I saw his chin sunk on his breast, the clumsy folds of his coat, his clasped hands, his motionless pose, so curiously suggestive of his having been simply left there. Time had passed indeed: it had overtaken him and gone ahead. It had left him hopelessly behind with a few poor gifts: the iron-grey hair, the heavy fatigue of the tanned face, two scars, a pair of tarnished shoulder-straps; one of those steady, reliable men who are the raw material of great reputations, one of those uncounted lives that are buried without drums and trumpets under the foundations of monumental successes. |
Ничто не могло быть банальнее этого замечания, но для меня оно совпало с моментом прозрения. Удивительно, как мы проходим сквозь жизнь с полузакрытыми глазами, притупленным слухом, дремлющими мыслями. Пожалуй, так оно и должно быть; и, пожалуй, именно это отупение делает жизнь для огромного большинства людей такой сносной и такой желанной. Однако лишь очень немногие из нас не ведали тех редких минут пробуждения, когда мы внезапно видим, слышим, понимаем многое - все, - пока снова не погрузимся в приятную дремоту. Я поднял глаза, когда он заговорил, и увидел его так, как не видел раньше. Увидел его подбородок, покоящийся на груди, складки неуклюжего мундира, руки, сложенные на животе, неподвижную позу, так странно и красноречиво говорившую о том, что его здесь попросту оставили и забыли. Время действительно проходило: оно нагнало его и ушло вперед. Оно его оставило безнадежно позади с несколькими жалкими дарами - седыми волосами, усталым загорелым лицом, двумя шрамами и парой потускневших погон. Это был один из тех стойких, надежных людей, которых хоронят без барабанов и труб, а жизнь их - словно фундамент монументальных памятников, знаменующих великие достижения. |
|
"I am now third lieutenant of the Victorieuse" (she was the flagship of the French Pacific squadron at the time), he said, detaching his shoulders from the wall a couple of inches to introduce himself. |
- Сейчас я служу третьим помощником на "Victorieuse" (то было флагманское судно французской тихоокеанской эскадры), - представился он, отодвигаясь на несколько дюймов от стены. |
|
I bowed slightly on my side of the table, and told him I commanded a merchant vessel at present anchored in Rushcutters' Bay. He had "remarked" her,--a pretty little craft. He was very civil about it in his impassive way. I even fancy he went the length of tilting his head in compliment as he repeated, breathing visibly the while, |
Я слегка поклонился через стол и сообщил ему, что командую торговым судном, которое в настоящее время стоит на якоре в заливе Рашкеттер. Он его заметил - хорошенькое судно. Свое мнение он выразил бесстрастно и очень вежливо. Мне даже показалось, что он кивнул головой, повторяя свой комплимент: |
|
"Ah, yes. A little craft painted black--very pretty--very pretty (tres coquet)." |
- А, да! маленькое судно, окрашенное в черный цвет... очень хорошенькое... очень хорошенькое (tres coquet). |
|
After a time he twisted his body slowly to face the glass door on our right. |
Немного погодя он повернулся всем корпусом к стеклянной двери направо от нас. |
|
"A dull town (triste ville)," he observed, staring into the street. |
- Скучный город (triste ville), - заметил он, глядя на улицу. |
|
It was a brilliant day; a southerly buster was raging, and we could see the passers-by, men and women, buffeted by the wind on the sidewalks, the sunlit fronts of the houses across the road blurred by the tall whirls of dust. |
Был ослепительный день, бесновался южный ветер, и мы видели, как прохожие - мужчины и женщины - боролись с ним на тротуарах; залитые солнцем фасады домов по ту сторону улицы закутались в облака пыли. |
|
"I descended on shore," he said, "to stretch my legs a little, but . . |
- Я сошел на берег, - сказал он, - чтобы немножко размять ноги, но... |
|
" He didn't finish, and sank into the depths of his repose. |
Он не закончил фразы и погрузился в оцепенение. |
|
"Pray--tell me," he began, coming up ponderously, "what was there at the bottom of this affair--precisely (au juste)? It is curious. That dead man, for instance--and so on." |
- Пожалуйста, скажите мне, - начал он, словно пробудившись, - какова была подкладка этого дела - по существу (au juste)? Любопытно. Этот мертвец, например... |
|
'"There were living men too," I said; "much more curious." |
- Там были и живые, - заметил я, - это гораздо любопытнее. |
|
'"No doubt, no doubt," he agreed half audibly, then, as if after mature consideration, murmured, "Evidently." |
- Несомненно, несомненно, - чуть слышно согласился он, а затем, как будто поразмыслив, прошептал: - Очевидно. |
|
I made no difficulty in communicating to him what had interested me most in this affair. It seemed as though he had a right to know: hadn't he spent thirty hours on board the Palna--had he not taken the succession, so to speak, had he not done "his possible"? He listened to me, looking more priest-like than ever, and with what--probably on account of his downcast eyes--had the appearance of devout concentration. Once or twice he elevated his eyebrows (but without raising his eyelids), as one would say "The devil!" Once he calmly exclaimed, "Ah, bah!" under his breath, and when I had finished he pursed his lips in a deliberate way and emitted a sort of sorrowful whistle. |
Я охотно сообщил ему то, что лично меня сильнее всего интересовало в этом деле. Казалось, он имел право знать: разве не пробыл он тридцать часов на борту "Патны", не являлся, так сказать, преемником, не сделал "все для него возможное". Он слушал меня, больше чем когда-либо походя на священника; глаза его были опущены, и, быть может, благодаря этому казалось, что он погружен в благочестивые размышления. Раза два он приподнял брови, не поднимая век, когда другой на его месте воскликнул бы: "Ах, черт!" Один раз он спокойно произнес: - Ah, bah! - а когда я замолчал, он решительно выпятил губы и печально свистнул. |
|
'In any one else it might have been an evidence of boredom, a sign of indifference; but he, in his occult way, managed to make his immobility appear profoundly responsive, and as full of valuable thoughts as an egg is of meat. What he said at last was nothing more than a "Very interesting," pronounced politely, and not much above a whisper. Before I got over my disappointment he added, but as if speaking to himself, "That's it. That _is_ it." |
У всякого другого это могло сойти за признак скуки или равнодушия; но он каким-то таинственным образом ухитрялся, несмотря на свою неподвижность, выглядеть глубоко заинтересованным и преисполненным ценных мыслей, как яйцо полно питательных веществ. Он ограничился двумя словами "очень интересно", произнесенными вежливо и почти шепотом. Не успел я справиться со своим разочарованием, как он добавил, словно разговаривая сам с собой: "Вот оно что. Так вот оно что". |
|
His chin seemed to sink lower on his breast, his body to weigh heavier on his seat. I was about to ask him what he meant, when a sort of preparatory tremor passed over his whole person, as a faint ripple may be seen upon stagnant water even before the wind is felt. |
Казалось, подбородок его еще ниже опустился на грудь, а тело огрузло на стуле. Я готов был его спросить, что он этим хотел сказать, когда все его тело слегка заколебалось как бы перед словоизвержением: так легкая рябь пробегает по стоячей воде раньше, чем почувствуешь дуновение ветра. |
|
"And so that poor young man ran away along with the others," he said, with grave tranquillity. |
- Итак, этот бедный молодой человек удрал вместе с остальными, - сказал он с величавым спокойствием. |
|
'I don't know what made me smile: it is the only genuine smile of mine I can remember in connection with Jim's affair. But somehow this simple statement of the matter sounded funny in French. . . . "S'est enfui avec les autres," had said the lieutenant. And suddenly I began to admire the discrimination of the man. He had made out the point at once: he did get hold of the only thing I cared about. I felt as though I were taking professional opinion on the case. His imperturbable and mature calmness was that of an expert in possession of the facts, and to whom one's perplexities are mere child's-play. |
Не знаю, что вызвало у меня улыбку; то был единственный раз, когда я улыбнулся, вспоминая дело Джима. Почему-то эта простая фраза, подчеркивающая совершившийся факт, забавно звучала по-французски... - S'est enfui avec les autres, - сказал лейтенант. И вдруг я начал восхищаться проницательностью этого человека: он сразу уловил суть дела, обратил внимание только на то, что меня затрагивало. Я как будто выслушивал мнение профессионала об этом деле. С невозмутимым спокойствием эксперта он овладел фактами, всякие сбивающие с толку вопросы казались ему детской игрой. |
|
"Ah! The young, the young," he said indulgently. "And after all, one does not die of it." |
- Ах, молодость, молодость! - снисходительно сказал он. - В конце концов от этого не умирают. |
|
"Die of what?" I asked swiftly. |
- От чего не умирают? - быстро спросил я. |
|
"Of being afraid." He elucidated his meaning and sipped his drink. |
- От страха, - пояснил он и принялся за свой напиток. |
|
'I perceived that the three last fingers of his wounded hand were stiff and could not move independently of each other, so that he took up his tumbler with an ungainly clutch. |
Я заметил, что три пальца на его руке не сгибались и могли двигаться только вместе; поэтому, поднимая бокал, он неуклюже захватывал его рукой. |
|
"One is always afraid. One may talk, but . . ." He put down the glass awkwardly. . . . "The fear, the fear--look you--it is always there." . . . |
- Человек всегда боится. Что бы там ни говорили, но... - Он неловко поставил бокал. - Страх, страх, знаете ли, всегда таится здесь... |
|
He touched his breast near a brass button, on the very spot where Jim had given a thump to his own when protesting that there was nothing the matter with his heart. I suppose I made some sign of dissent, because he insisted, |
Он коснулся пальцем груди около бронзовой пуговицы; в это самое место ударил себя Джим, когда уверял, что сердце у него здоровое. Должно быть, он заметил, что я с ним не согласен, и настойчиво повторил: |
|
"Yes! yes! One talks, one talks; this is all very fine; but at the end of the reckoning one is no cleverer than the next man--and no more brave. Brave! This is always to be seen. I have rolled my hump (roule ma bosse)," he said, using the slang expression with imperturbable seriousness, "in all parts of the world; I have known brave men--famous ones! Allez!" . . . |
- Да! Да! Можно говорить, что угодно; все это прекрасно, но в конце концов приходится признать, что ты не умнее своего соседа - и храбрости у тебя не больше. Храбрость! Всюду ее видишь. Я таскался (roule ma bosse), - сказал он, с невозмутимой серьезностью употребляя вульгаризм, - по всему свету. Я видал храбрых людей... и знаменитых... Allez!.. |
|
He drank carelessly. . . . |
Он небрежно отпил из бокала... |
|
"Brave--you conceive--in the Service--one has got to be--the trade demands it (le metier veut ca). Is it not so?" he appealed to me reasonably. "Eh bien! Each of them--I say each of them, if he were an honest man--bien entendu--would confess that there is a point--there is a point--for the best of us--there is somewhere a point when you let go everything (vous lachez tout). And you have got to live with that truth--do you see? Given a certain combination of circumstances, fear is sure to come. Abominable funk (un trac epouvantable). And even for those who do not believe this truth there is fear all the same--the fear of themselves. Absolutely so. Trust me. Yes. Yes. . . . At my age one knows what one is talking about--que diable!" . . . |
- Понимаете, на службе приходится быть храбрым. Ремесло этого требует (Ie metier veux ca). Не так ли? - рассудительно заметил он. - Eh bien! Любой человек - я говорю, любой, если только он честен, bien entendu, - признается, что у самого лучшего из нас бывают такие минутки, когда отступаешь (vous lachez tout). И с этим знанием вам приходится жить, - понимаете? При известном стечении обстоятельств страх неизбежно явится. Отвратительный страх! (un trac epouvantable.) И даже тот, кто в эту истину не верит, все же испытывает страх - страх перед самим собой. Это так. Поверьте мне. Да, да... В мои годы знаешь, о чем говоришь... que diable!.. |
|
He had delivered himself of all this as immovably as though he had been the mouthpiece of abstract wisdom, but at this point he heightened the effect of detachment by beginning to twirl his thumbs slowly. |
Все это он выложил так невозмутимо, словно абстрактная мудрость вещала его устами; теперь это впечатление еще усилилось благодаря тому, что, переплетя руки, он стал медленно вертеть большими пальцами. |
|
"It's evident--parbleu!" he continued; "for, make up your mind as much as you like, even a simple headache or a fit of indigestion (un derangement d'estomac) is enough to . . . Take me, for instance--I have made my proofs. Eh bien! I, who am speaking to you, once . . ." |
- Это очевидно. Parbleu! - продолжал он. - Ибо, как бы решительно вы ни были настроены, простой головной боли или расстройства желудка (un derangement d'estomac) достаточно, чтобы... Возьмем хотя бы меня... Я прошел через испытания. Eh bien! Я - тот самый, кого вы перед собой видите, - я однажды... |
|
'He drained his glass and returned to his twirling. |
Он осушил свой бокал и снова стал вертеть большими пальцами. |
|
"No, no; one does not die of it," he pronounced finally, and when I found he did not mean to proceed with the personal anecdote, I was extremely disappointed; the more so as it was not the sort of story, you know, one could very well press him for. I sat silent, and he too, as if nothing could please him better. Even his thumbs were still now. Suddenly his lips began to move. |
- Нет, нет, от этого не умирают, - произнес он наконец, и, поняв, что он не намерен рассказывать о событии из своей личной жизни, я был сильно разочарован. Тем сильнее было мое разочарование, что неудобно было его расспрашивать. Я сидел молча, и он тоже, словно это доставляло ему величайшее удовольствие. Даже пальцы его неподвижно застыли. Вдруг губы начали шевелиться. |
|
"That is so," he resumed placidly. "Man is born a coward (L'homme est ne poltron). It is a difficulty--parbleu! It would be too easy other vise. But habit--habit--necessity--do you see?--the eye of others--voila. One puts up with it. And then the example of others who are no better than yourself, and yet make good countenance. . . ." |
- Так оно и есть, - благодушно заговорил он, - человек рожден трусом (L'homme est ne pohron). В этом загвоздка, parbleu! Иначе жилось бы слишком легко. Но привычка... привычка, необходимость, видите ли, сознание, что на тебя смотрят... voila. Это помогает справиться с трусостью. А затем пример других, которые не лучше тебя, и, однако, держатся бодро... |
|
'His voice ceased. |
Он умолк. |
|
'"That young man--you will observe--had none of these inducements--at least at the moment," I remarked. |
- Вы согласитесь, что у молодого человека не было ни одной из этих побудительных причин... в тот момент, во всяком случае, - заметил я. |
|
'He raised his eyebrows forgivingly: |
Он снисходительно поднял брови. |
|
"I don't say; I don't say. The young man in question might have had the best dispositions--the best dispositions," he repeated, wheezing a little. |
- Я не возражаю, не возражаю. Быть может, у этого молодого человека были прекрасные наклонности, прекрасные наклонности, - повторил он, тихонько посапывая. |
|
'"I am glad to see you taking a lenient view," I said. "His own feeling in the matter was--ah!--hopeful, and . . ." |
- Я рад, что вы подходите так снисходительно, - сказал я. - Он сам лелеял большие надежды и... |
|
'The shuffle of his feet under the table interrupted me. He drew up his heavy eyelids. Drew up, I say--no other expression can describe the steady deliberation of the act--and at last was disclosed completely to me. I was confronted by two narrow grey circlets, like two tiny steel rings around the profound blackness of the pupils. The sharp glance, coming from that massive body, gave a notion of extreme efficiency, like a razor-edge on a battle-axe. |
Шарканье ног под столом прервало меня. Он поднял тяжелые веки - поднял медленно и как-то задумчиво, - иначе не скажешь, - и тогда-то я понял, что он собой представляет. Я увидел два узких серых кружка, словно два крохотных стальных колечка вокруг черных зрачков. Этот острый взгляд грузного человека производил такое же впечатление, как боевая секира с лезвием бритвы. |
|
"Pardon," he said punctiliously. |
- Простите, - церемонно сказал он. |
|
His right hand went up, and he swayed forward. |
Он поднял правую руку и слегка наклонился вперед. |
|
"Allow me . . . I contended that one may get on knowing very well that one's courage does not come of itself (ne vient pas tout seul). There's nothing much in that to get upset about. One truth the more ought not to make life impossible. . . . But the honour--the honour, monsieur! . . . The honour . . . that is real--that is! And what life may be worth when" . . . he got on his feet with a ponderous impetuosity, as a startled ox might scramble up from the grass . . . "when the honour is gone--ah ca! par exemple--I can offer no opinion. I can offer no opinion--because--monsieur--I know nothing of it." |
- Разрешите мне... Я допускаю, что человек может преуспевать, хорошо зная, что храбрость его не явится сама собой (ne vient pas tout seui). Из-за этого волноваться не приходится. Еще одна истина, которая жизни не портит... Но честь, честь, monsieur!.. Честь... вот что реально! А чего стоит жизнь, если... - Он грузно и порывисто поднялся на ноги, словно испуганный бык, вылезающий из травы... - если честь потеряна?.. Ah, ca! par exemple - я не могу высказать свое мнение. Я не могу высказать свое мнение, monsieur, потому что об этом я ничего не знаю. |
|
'I had risen too, and, trying to throw infinite politeness into our attitudes, we faced each other mutely, like two china dogs on a mantelpiece. Hang the fellow! he had pricked the bubble. The blight of futility that lies in wait for men's speeches had fallen upon our conversation, and made it a thing of empty sounds. |
Я тоже встал; и, стараясь принять самые учтивые позы, мы молча стояли друг против друга, словно две фарфоровые собачки на каминной доске. Черт бы побрал этого парня! Он попал в самую точку. Проклятие бессмысленности, какое подстерегает все человеческие беседы, спустилось и на нашу беседу и превратило ее в пустословие. |
|
"Very well," I said, with a disconcerted smile; "but couldn't it reduce itself to not being found out?" |
- Отлично, - сказал я, смущенно улыбаясь, - но не сводится ли все дело к тому, чтобы не быть пойманным? |
|
He made as if to retort readily, but when he spoke he had changed his mind. |
Казалось, возражение было у него наготове, но он передумал и сказал: |
|
"This, monsieur, is too fine for me--much above me--I don't think about it." |
- Monsieur, для меня это слишком тонко... превосходит мое понимание... Я об этом не думаю. |
|
He bowed heavily over his cap, which he held before him by the peak, between the thumb and the forefinger of his wounded hand. I bowed too. We bowed together: we scraped our feet at each other with much ceremony, while a dirty specimen of a waiter looked on critically, as though he had paid for the performance. |
Он тяжело склонился над своей фуражкой, которую держал за козырек большим и указательным пальцами раненой руки. Я тоже поклонился. Мы поклонились одновременно; мы церемонно расшаркались друг перед другом, а лакей смотрел на нас критически, словно уплатил за представление. |
|
"Serviteur," said the Frenchman. |
- Serviteur! [ваш покорный слуга! (фр.)] - сказал француз. |
|
Another scrape. |
Снова мы расшаркались. |
|
"Monsieur" . . . |
- Monsieur... |
|
"Monsieur." . . . |
- Monsieur... |
|
The glass door swung behind his burly back. I saw the southerly buster get hold of him and drive him down wind with his hand to his head, his shoulders braced, and the tails of his coat blown hard against his legs. |
Стеклянная дверь захлопнулась за его широкой спиной. Я видел, как подхватил его южный ветер и погнал вперед; он схватился рукой за голову и сгорбился, а полы мундира шлепали его по ляжкам. |
|
'I sat down again alone and discouraged--discouraged about Jim's case. If you wonder that after more than three years it had preserved its actuality, you must know that I had seen him only very lately. I had come straight from Samarang, where I had loaded a cargo for Sydney: an utterly uninteresting bit of business,--what Charley here would call one of my rational transactions,--and in Samarang I had seen something of Jim. He was then working for De Jongh, on my recommendation. Water-clerk. "My representative afloat," as De Jongh called him. You can't imagine a mode of life more barren of consolation, less capable of being invested with a spark of glamour--unless it be the business of an insurance canvasser. Little Bob Stanton-- |
Оставшись один, я снова сел, обескураженный... обескураженный делом Джима. Если вас удивляет, что спустя три года с лишним я продолжал этим интересоваться, то да будет вам известно, что Джима я видел совсем недавно. Я только что вернулся из Самаранга, где взял груз в Сидней: в высшей степени скучное дело, которое вы, Чарли, назовете одной из моих разумных сделок, - а в Самаранге я видел Джима. В то время он, по моей рекомендации, работал у Де Джонга. Служил морским клерком. "Мой представитель на море", - как называл его Де Джонг. Образ жизни, лишенный всякого очарования; пожалуй, с ним может сравниться только работа страхового агента. Маленький Боб Стэнтон - |
|
Charley here knew him well--had gone through that experience. The same who got drowned afterwards trying to save a lady's-maid in the Sephora disaster. A case of collision on a hazy morning off the Spanish coast--you may remember. All the passengers had been packed tidily into the boats and shoved clear of the ship, when Bob sheered alongside again and scrambled back on deck to fetch that girl. How she had been left behind I can't make out; anyhow, she had gone completely crazy--wouldn't leave the ship--held to the rail like grim death. The wrestling-match could be seen plainly from the boats; but poor Bob was the shortest chief mate in the merchant service, and the woman stood five feet ten in her shoes and was as strong as a horse, I've been told. So it went on, pull devil, pull baker, the wretched girl screaming all the time, and Bob letting out a yell now and then to warn his boat to keep well clear of the ship. One of the hands told me, hiding a smile at the recollection, |
Чарли его знает - прошел через это испытание. Тот самый Стэнтон, который впоследствии утонул, пытаясь спасти горничную при аварии "Сефоры". Быть может, вы помните - в туманное утро произошло столкновение судов у испанского берега. Всех пассажиров своевременно усадили в шлюпки, и они уже отчалили от судна, когда Боб снова подплыл и вскарабкался на борт, чтобы забрать эту девушку. Непонятно, почему ее оставили; во всяком случае, она помешалась - не хотела покинуть судно, в отчаянии цеплялась за поручни. Со шлюпок ясно видели завязавшуюся борьбу; но бедняга Боб был самым маленьким старшим помощником во всем торговом флоте, а мне говорили, что девушка была ростом пять футов десять дюймов и сильна, как лошадь. Так шла борьба: он тянет ее, она - его; девушка все время визжала, а Боб орал, приказывая матросам своей шлюпки держаться подальше от судна. Один из матросов рассказывал мне, скрывая улыбку, вызванную этим воспоминанием: |
|
"It was for all the world, sir, like a naughty youngster fighting with his mother." |
- Похоже было на то, сэр, как капризный малыш сражается со своей мамашей. |
|
The same old chap said that |
Тот же парень сообщил следующее: |
|
"At the last we could see that Mr. Stanton had given up hauling at the gal, and just stood by looking at her, watchful like. We thought afterwards he must've been reckoning that, maybe, the rush of water would tear her away from the rail by-and-by and give him a show to save her. We daren't come alongside for our life; and after a bit the old ship went down all on a sudden with a lurch to starboard--plop. The suck in was something awful. We never saw anything alive or dead come up." |
- Наконец мы увидели, что мистер Стэнтон оставил девушку в покое, стоит подле и смотрит на нее. Как мы решили после, он, видно, думал, что волна вскоре оторвет ее от поручней и даст ему возможность ее спасти. Мы не смели приблизиться к борту, а немного погодя старое судно сразу пошло ко дну: накренилось на правый борт и - хлоп! Ужасно быстро его затянуло. Так никто и не всплыл на поверхность - ни живой, ни мертвый. |
|
Poor Bob's spell of shore-life had been one of the complications of a love affair, I believe. He fondly hoped he had done with the sea for ever, and made sure he had got hold of all the bliss on earth, but it came to canvassing in the end. Some cousin of his in Liverpool put up to it. |
Недолгая береговая жизнь бедного Боба, кажется, была вызвана каким-то осложнением в любовных делах. Он надеялся, что навсегда покончил с морем и овладел всеми благами земли, но потом все свелось к сбору страховых взносов. Какой-то родственник в Ливерпуле устроил его на это место. |
|
He used to tell us his experiences in that line. He made us laugh till we cried, and, not altogether displeased at the effect, undersized and bearded to the waist like a gnome, he would tiptoe amongst us and say, |
Частенько он рассказывал нам о своих испытаниях. Мы хохотали до слез, а он, довольный эффектом, расхаживал на цыпочках, маленький и бородатый, как гном, и говорил: |
|
"It's all very well for you beggars to laugh, but my immortal soul was shrivelled down to the size of a parched pea after a week of that work." |
- Хорошо вам, ребята, смеяться, но через неделю от такой работы моя бессмертная душа съежилась, как сухая горошина. |
|
I don't know how Jim's soul accommodated itself to the new conditions of his life--I was kept too busy in getting him something to do that would keep body and soul together--but I am pretty certain his adventurous fancy was suffering all the pangs of starvation. It had certainly nothing to feed upon in this new calling. It was distressing to see him at it, though he tackled it with a stubborn serenity for which I must give him full credit. I kept my eye on his shabby plodding with a sort of notion that it was a punishment for the heroics of his fancy--an expiation for his craving after more glamour than he could carry. He had loved too well to imagine himself a glorious racehorse, and now he was condemned to toil without honour like a costermonger's donkey. He did it very well. He shut himself in, put his head down, said never a word. Very well; very well indeed--except for certain fantastic and violent outbreaks, on the deplorable occasions when the irrepressible Patna case cropped up. Unfortunately that scandal of the Eastern seas would not die out. And this is the reason why I could never feel I had done with Jim for good. |
Не знаю, как приспособилась к новым условиям жизни душа Джима - слишком я был занят тем, чтобы раздобыть ему работу, которая давала возможность существовать, - но я уверен в одном: его жажда приключений не была удовлетворена, и он испытывал жестокие муки. Это новое занятие не давало его фантазии никакой пищи. Грустно было на него смотреть, но следует отдать ему должное, - свое дело он исполнял упорно и невозмутимо. Это жалкое усердие казалось мне карой за фантастический его героизм - искуплением его стремления к славе, которая была ему не по силам. Слишком нравилось ему воображать себя великолепной скаковой лошадью, а теперь он обречен был трудиться без славы, как осел уличного торговца. Он справлялся с этим прекрасно: замкнулся в себя, опустил голову, ни разу не пожаловался. Все было бы хорошо, если бы не бурные вспышки, происходившие всякий раз, когда всплывало на поверхность злосчастное дело "Патны". К сожалению, этот скандал восточных морей не забывался. Вот почему я все время чувствовал, что еще не покончил с Джимом. |
|
'I sat thinking of him after the French lieutenant had left, not, however, in connection with De Jongh's cool and gloomy backshop, where we had hurriedly shaken hands not very long ago, but as I had seen him years before in the last flickers of the candle, alone with me in the long gallery of the Malabar House, with the chill and the darkness of the night at his back. The respectable sword of his country's law was suspended over his head. To-morrow--or was it to-day? (midnight had slipped by long before we parted)--the marble-faced police magistrate, after distributing fines and terms of imprisonment in the assault-and-battery case, would take up the awful weapon and smite his bowed neck. Our communion in the night was uncommonly like a last vigil with a condemned man. He was guilty too. He was guilty--as I had told myself repeatedly, guilty and done for; nevertheless, I wished to spare him the mere detail of a formal execution. I don't pretend to explain the reasons of my desire--I don't think I could; but if you haven't got a sort of notion by this time, then I must have been very obscure in my narrative, or you too sleepy to seize upon the sense of my words. I don't defend my morality. |
Когда ушел французский лейтенант, я погрузился в размышления о Джиме; однако эти воспоминания не были вызваны последней нашей встречей в прохладной и мрачной конторе Де Джонга, где не так давно мы наспех обменялись рукопожатием, нет, я видел его таким, как несколько лет назад, когда мы были с ним вдвоем в длинной галерее отеля "Малабар"; тускло мерцала догоравшая свеча, а за его спиной стояла прохладная, темная ночь. Меч правосудия его родины навис над его головой. Завтра - или сегодня, ибо полночь давно миновала, - председатель с мраморным лицом покончит с делом о нападении и избиении, определит размер штрафов и сроки тюремного заключения, а затем поднимет страшное оружие и ударит по его склоненной шее. Наша беседа в ночи напоминала последнее бдение с осужденным человеком. И он был виновен. Я повторял себе, что он виновен, - виновный и погибший человек. Тем не менее мне хотелось избавить его от пустой детали формального наказания. Не стану объяснять причины, - не думаю, что я бы смог это сделать. Но если к этому времени вы не сумели понять причину, значит, рассказ мой был очень туманен, или вы слишком сонливы, чтобы вникнуть в смысл моих слов. |
|
There was no morality in the impulse which induced me to lay before him Brierly's plan of evasion--I may call it--in all its primitive simplicity. There were the rupees--absolutely ready in my pocket and very much at his service. Oh! a loan; a loan of course--and if an introduction to a man (in Rangoon) who could put some work in his way . . . Why! with the greatest pleasure. I had pen, ink, and paper in my room on the first floor And even while I was speaking I was impatient to begin the letter--day, month, year, 2.30 A.M. . . . for the sake of our old friendship I ask you to put some work in the way of Mr. James So-and-so, in whom, &c., &c. . . . I was even ready to write in that strain about him. If he had not enlisted my sympathies he had done better for himself--he had gone to the very fount and origin of that sentiment he had reached the secret sensibility of my egoism. I am concealing nothing from you, because were I to do so my action would appear more unintelligible than any man's action has the right to be, and--in the second place--to-morrow you will forget my sincerity along with the other lessons of the past. In this transaction, to speak grossly and precisely, I was the irreproachable man; but the subtle intentions of my immorality were defeated by the moral simplicity of the criminal. No doubt he was selfish too, but his selfishness had a higher origin, a more lofty aim. |
Я не защищаю своих моральных устоев. Ничего морального не было в том импульсе, какой побудил меня открыть ему во всей примитивной простоте план бегства, задуманный Брайерли. И рупии имелись наготове - в моем кармане, и были к его услугам. О, заем, конечно, заем! И если понадобится рекомендательное письмо к одному человеку (в Рангуне), который может предоставить ему работу по специальности... о, я с величайшим удовольствием! В моей комнате, во втором этаже есть перо, чернила, бумага... И пока я это говорил, мне не терпелось начать письмо: день, месяц, год, 2 ч. 30 м. пополуночи... пользуясь правами старой дружбы, прошу вас предоставить какую-нибудь работу мистеру Джеймсу такому-то, в котором я... и так далее. Я даже готов был писать о нем в таком тоне. Если он и не завоевал моих симпатий, то он сделал больше, - он проник к самым истокам этого чувства, затронул тайные пружины моего эгоизма. Я ничего от вас не скрываю, ибо, вздумай я скрытничать, мой поступок показался бы возмутительно непонятным. А затем завтра же вы позабудете о моей откровенности, так же как забыли о других уроках прошлого. В этих переговорах, выражаясь грубо и точно, я был безупречно честным человеком; но мои тонкие безнравственные намерения разбились о моральное простодушие преступника. Несомненно, он тоже был эгоистичен, но его эгоизм был более высокой марки и преследовал более возвышенную цель. |
|
I discovered that, say what I would, he was eager to go through the ceremony of execution, and I didn't say much, for I felt that in argument his youth would tell against me heavily: he believed where I had already ceased to doubt. There was something fine in the wildness of his unexpressed, hardly formulated hope. |
Я понял: что бы я ни говорил, он хочет вынести всю процедуру возмездия, и я не стал тратить много слов, так как почувствовал, что в этом споре его молодость грозно восстанет против меня: он верил, когда я перестал даже сомневаться. Было что-то прекрасное в безумии его неясной, едва брезжившей надежды. |
|
"Clear out! Couldn't think of it," he said, with a shake of the head. |
- Бежать! Это немыслимо, - сказал он, покачав головой. |
|
"I make you an offer for which I neither demand nor expect any sort of gratitude," I said; "you shall repay the money when convenient, and . . ." |
- Я делаю вам предложение и не прошу и не жду никакой благодарности, - проговорил я. - Вы уплатите деньги, когда вам будет удобно, и... |
|
"Awfully good of you," he muttered without looking up. |
- Вы ужасно добры, - пробормотал он, не поднимая глаз. |
|
I watched him narrowly: the future must have appeared horribly uncertain to him; but he did not falter, as though indeed there had been nothing wrong with his heart. I felt angry--not for the first time that night. |
Я внимательно к нему приглядывался: будущее должно было ему казаться страшным и туманным; но он не колебался, как будто и в самом деле с сердцем у него все обстояло благополучно. Я рассердился - не в первый раз за эту ночь. |
|
"The whole wretched business," I said, "is bitter enough, I should think, for a man of your kind . . ." |
- Мне кажется, - сказал я, - вся эта злосчастная история в достаточной мере неприятна для такого человека, как вы... |
|
"It is, it is," he whispered twice, with his eyes fixed on the floor. |
- Да, да... - прошептал он, уставившись в пол. |
|
It was heartrending. He towered above the light, and I could see the down on his cheek, the colour mantling warm under the smooth skin of his face. Believe me or not, I say it was outrageously heartrending. It provoked me to brutality. |
В этом было что-то душераздирающее. Он был освещен снизу, и я видел пушок на его щеке, горячую кровь, окрашивающую гладкую кожу лица. Хотите - верьте, хотите - не верьте, но это было душераздирающе. Я почувствовал озлобление. |
|
"Yes," I said; "and allow me to confess that I am totally unable to imagine what advantage you can expect from this licking of the dregs." |
- Да, - сказал я, - и разрешите мне признаться, что я отказываюсь понимать, какую выгоду надеетесь вы получить от этого барахтанья в навозе. |
|
"Advantage!" he murmured out of his stillness. |
- Выгоду! - прошептал он. |
|
"I am dashed if I do," I said, enraged. |
- Черт бы меня побрал, если я понимаю! - воскликнул я, взбешенный. |
|
"I've been trying to tell you all there is in it," he went on slowly, as if meditating something unanswerable. "But after all, it is _my_ trouble." |
- Я пытался вам объяснить, в чем тут дело, - медленно заговорил он, словно размышляя о чем-то, на что нет ответа. - Но в конце концов это моя забота. |
|
I opened my mouth to retort, and discovered suddenly that I'd lost all confidence in myself; and it was as if he too had given me up, for he mumbled like a man thinking half aloud. |
Я открыл рот, чтобы возразить, и вдруг обнаружил, что лишился всей своей самоуверенности; как будто и он тоже от меня отказался, он забормотал, как бы размышляя вслух: |
|
"Went away . . . went into hospitals. . . . Not one of them would face it. . . . They! . . |
- Удрали... удрали в госпиталь... ни один из них не пошел на это... Они!.. |
|
" He moved his hand slightly to imply disdain. |
Он сделал презрительный жест. |
|
"But I've got to get over this thing, and I mustn't shirk any of it or . . . I won't shirk any of it." |
- Но мне приходится это выдержать, и я не должен отступать, или... Я не отступлю. |
|
He was silent. He gazed as though he had been haunted. His unconscious face reflected the passing expressions of scorn, of despair, of resolution--reflected them in turn, as a magic mirror would reflect the gliding passage of unearthly shapes. He lived surrounded by deceitful ghosts, by austere shades. |
Он замолчал. Вид у него был такой, словно его преследуют призраки. На лице его отражались эмоции - презрение, отчаяние, решимость - отражались поочередно, как отражаются в магическом зеркале скользящие неземные образы. Он жил, окруженный обманчивыми призраками, суровыми тенями. |
|
"Oh! nonsense, my dear fellow," I began. |
- О, вздор, дорогой мой! - начал я. |
|
He had a movement of impatience. |
Он сделал нетерпеливое движение. |
|
"You don't seem to understand," he said incisively; then looking at me without a wink, "I may have jumped, but I don't run away." |
- Вы как будто не понимаете, - сказал он резко, потом посмотрел на меня в упор: - Я мог прыгнуть, но я не убегу. |
|
"I meant no offence," I said; and added stupidly, "Better men than you have found it expedient to run, at times." |
- Я не хотел вас обидеть, - сказал я и глупо добавил: - Случалось, что люди получше вас считали нужным бежать. |
|
He coloured all over, while in my confusion I half-choked myself with my own tongue. |
Он густо покраснел, а я в смущении чуть не подавился собственным своим языком. |
|
"Perhaps so," he said at last, "I am not good enough; I can't afford it. I am bound to fight this thing down--I am fighting it now." |
- Быть может, так, - сказал он наконец. - Я недостаточно хорош; я не могу это себе позволить. Я обречен бороться до конца, сейчас я веду борьбу. |
|
I got out of my chair and felt stiff all over. The silence was embarrassing, and to put an end to it I imagined nothing better but to remark, |
Я встал со стула и почувствовал, что все тело у меня онемело. Молчание приводило в замешательство, и, желая положить ему конец, я ничего лучшего не придумал, как заметить небрежным тоном: |
|
"I had no idea it was so late," in an airy tone. . . . |
- Я и не подозревал, что так поздно... |
|
"I dare say you have had enough of this," he said brusquely: "and to tell you the truth"--he began to look round for his hat--"so have I." |
- Ну что ж, хватит с вас, - сказал он отрывисто; сказать по правде, он озирался, разыскивая шляпу, - и с меня хватит. |
|
'Well! he had refused this unique offer. He had struck aside my helping hand; he was ready to go now, and beyond the balustrade the night seemed to wait for him very still, as though he had been marked down for its prey. I heard his voice. |
Да, он отказался от этого предложения, единственного в своем роде. Он отстранил руку помощи; теперь он готов был уйти, а за балюстрадой ночь - неподвижная, как будто подстерегающая его, словно он был намеченной добычей. Я услышал его голос: |
|
"Ah! here it is." |
- А, вот она! |
|
He had found his hat. For a few seconds we hung in the wind. |
Он нашел свою шляпу. Несколько секунд мы молчали. |
|
"What will you do after--after . . ." I asked very low. |
- Что вы будете делать после... после?.. - спросил я очень тихо. |
|
"Go to the dogs as likely as not," he answered in a gruff mutter. |
- Вероятно, отправлюсь ко всем чертям, - угрюмо пробормотал он. |
|
I had recovered my wits in a measure, and judged best to take it lightly. |
Рассудок ко мне вернулся, и я счел нужным не принимать его ответа всерьез. |
|
"Pray remember," I said, "that I should like very much to see you again before you go." |
- Пожалуйста, помните, - сказал я, - что мне бы очень хотелось еще раз увидеть вас до вашего отъезда. |
|
"I don't know what's to prevent you. The damned thing won't make me invisible," he said with intense bitterness,--"no such luck." |
- Не знаю, что может вам помешать. Эта проклятая история не сделает меня невидимым, - сказал он с горечью, - на это рассчитывать не приходится. |
|
And then at the moment of taking leave he treated me to a ghastly muddle of dubious stammers and movements, to an awful display of hesitations. God forgive him--me! He had taken it into his fanciful head that I was likely to make some difficulty as to shaking hands. It was too awful for words. I believe I shouted suddenly at him as you would bellow to a man you saw about to walk over a cliff; I remember our voices being raised, the appearance of a miserable grin on his face, a crushing clutch on my hand, a nervous laugh. The candle spluttered out, and the thing was over at last, with a groan that floated up to me in the dark. |
А потом, в момент расставания он начал бормотать, заикаться, нерешительно жестикулировать, явно колебаться. Да будет это прощено ему... Мне! Он вбил себе в голову, что я, пожалуй, не захочу пожать ему руку. Это было так ужасно, что я не находил слов. Кажется, я вдруг закричал на него, как кричат человеку, который на ваших глазах собирается шагнуть со скалы в пропасть. Помню наши повышенные голоса, жалкую улыбку на его лице, до боли крепкое рукопожатие, нервный смех. Свеча с шипением погасла; наконец закончилось наше свидание; снизу, из темноты донесся стон. |
|
He got himself away somehow. The night swallowed his form. He was a horrible bungler. Horrible. I heard the quick crunch-crunch of the gravel under his boots. He was running. Absolutely running, with nowhere to go to. And he was not yet four-and-twenty.' |
Джим ушел. Ночь поглотила его фигуру. Он был ужасный путаник. Ужасный! Я слышал, как песок скрипел под его ногами. Он бежал. Действительно бежал, хотя ему некуда было идти. И ему не было еще двадцати четырех лет. |
