Краткая коллекция англтекстов
Честерфильд. Письма к сыну
Letter 66/Письмо 66
| English | Русский |
| LONDON, May 11, O. S. 1752. | Лондон, 11 мая ст. ст. 1752 г. |
| DEAR FRIEND: I break my word by writing this letter; but I break it on the allowable side, by doing more than I promised. I have pleasure in writing to you; and you may possibly have some profit in reading what I write; either of the motives were sufficient for me, both for you I cannot withstand. By your last I calculate that you will leave Paris upon this day se'nnight; upon that supposition, this letter may still find you there. | Милый друг, Письмом этим я нарушаю данное мною слово, но грех этот мне можно простить, потому что я делаю больше, чем обещал. Писать тебе для меня удовольствие, тебе же, может быть, будет небесполезно прочесть все, что я напишу; любой из этих причин для меня достаточно, ни той, ни другой я не в силах противостоять. Из твоего последнего письма я заключаю, что ты уезжаешь из Парижа через неделю, а раз так, то письмо мое может еще застать тебя там. |
| Colonel Perry arrived here two or three days ago, and sent me a book from you; Cassandra abridged. I am sure it cannot be too much abridged. The spirit of that most voluminous work, fairly extracted, may be contained in the smallest duodecimo; and it is most astonishing, that there ever could have been people idle enough to write or read such endless heaps of the same stuff. It was, however, the occupation of thousands in the last century, and is still the private, though disavowed, amusement of young girls, and sentimental ladies. A lovesick girl finds, in the captain with whom she is in love, all the courage and all the graces of the tender and accomplished Oroondates: and many a grown-up, sentimental lady, talks delicate Clelia to the hero, whom she would engage to eternal love, or laments with her that love is not eternal. | Полковник Перри приехал сюда несколько дней назад и послал мне от твоего имени сокращенное издание "Кассандры". Я уверен, что книгу эту можно было бы сократить и еще больше. Все самое интересное в этом на редкость пухлом романе, если сделать умелый выбор, можно уместить в самом тоненьком in duodecimo(294), и я не перестаю поражаться, что на свете есть еще такие праздные люди, которые могут писать или читать эти бесконечные перепевы одного и того же. В прошлом столетии это, однако, было привычным занятием для тысяч людей, и до сих пор еще этим втайне занимаются юные девушки и чувствительные дамы, которые, впрочем, не любят в этом признаваться. Томящаяся от любви девица находит в капитане, в которого она влюблена, храбрость и все совершенства нежного и доблестного Орондата, и не одна чувствительная леди говорит на языке томной Клелии с героем, от которого она вместе с тою же Клелией ожидает вечной любви или жалуется на то, что любовь не длится вечно. |
| "Ah! qu'il est doux d'aimer, si Pon aimoit toujours! Mais helas! il'n'est point d'eternelles amours." | Ah! qu'il est doux d'aimer, si l'on aimait toujoursi Mais, helas! il n'est point d'eternelles amours(295). |
| It is, however, very well to have read one of those extravagant works (of all which La Calprenede's are the best), because it is well to be able to talk, with some degree of knowledge, upon all those subjects that other people talk sometimes upon: and I would by no means have anything, that is known to others, be totally unknown to you. It is a great advantage for any man, to be able to talk or to hear, neither ignorantly nor absurdly, upon any subject; for I have known people, who have not said one word, hear ignorantly and absurdly; it has appeared in their inattentive and unmeaning faces. | И все же тебе очень не худо было бы прочесть какую-нибудь из этих нелепейших книг (из которых сочинения Ла Кальпренеда еще самые лучшие), потому что тогда ты сможешь принять участие в разговоре и будешь осведомлен о вещах, о которых порой говорят другие, а мне не хотелось бы, чтобы ты был совершеннейшим невеждой в том, что хорошо известно остальным. Великое преимущество для человека - уметь говорить со знанием дела и слушать, вникая в суть того, о чем идет речь; мне доводилось не раз встречать людей, которые сами не были в состоянии сказать ни слова, а других слушали с тупыми и бессмысленными лицами. |
| This, I think, is as little likely to happen to you as to anybody of your age: and if you will but add a versatility and easy conformity of manners, I know no company in which you are likely to be de trop. | Думается, что ни с тобой, ни с кем из твоих сверстников этого не произойдет. Если же ты вдобавок сумеешь быть гибким и держаться легко и непринужденно, то вряд ли найдется такое общество, где ты оказался бы de trop(296). |
| This versatility is more particularly necessary for you at this time, now that you are going to so many different places: for, though the manners and customs of the several courts of Germany are in general the same, yet everyone has its particular characteristic; some peculiarity or other, which distinguishes it from the next. This you should carefully attend to, and immediately adopt. Nothing flatters people more, nor makes strangers so welcome, as such an occasional conformity. I do not mean by this, that you should mimic the air and stiffness of every awkward German court; no, by no means; but I mean that you should only cheerfully comply, and fall in with certain local habits, such as ceremonies, diet, turn of conversation, etc. People who are lately come from Paris, and who have been a good while there, are generally suspected, and especially in Germany, of having a degree of contempt for every other place. Take great care that nothing of this kind appear, at least outwardly, in your behavior; but commend whatever deserves any degree of commendation, without comparing it with what you may have left, much better of the same kind, at Paris. As for instance, the German kitchen is, without doubt, execrable, and the French delicious; however, never commend the French kitchen at a German table; but eat of what you can find tolerable there, and commend it, without comparing it to anything better. I have known many British Yahoos, who though while they were at Paris conformed to no one French custom, as soon as they got anywhere else, talked of nothing but what they did, saw, and eat at Paris. The freedom of the French is not to be used indiscriminately at all the courts in Germany, though their easiness may, and ought; but that, too, at some places more than others. The courts of Manheim and Bonn, I take to be a little more unbarbarized than some others; that of Mayence, an ecclesiastical one, as well as that of Treves (neither of which is much frequented by foreigners), retains, I conceive, a great deal of the Goth and Vandal still. There, more reserve and ceremony are necessary; and not a word of the French. At Berlin, you cannot be too French. Hanover, Brunswick, Cassel, etc., are of the mixed kind, 'un peu decrottes, mais pas assez'. | Гибкость эта особенно нужна тебе именно теперь, когда ты так много разъезжаешь по самым различным городам; ведь несмотря на то, что нравы и обычаи при дворах германских государств более или менее одинаковы, у каждого из них есть, вместе с тем, свои особенности, та или иная характерная черта, которая отличает его от соседнего. Надо, чтобы ты присмотрелся ко всем этим особенностям и чтобы ты сразу же их запомнил. Ничто так не льстит людям и не располагает их к радушию в отношении иностранцев, как такое вот немедленное принятие теми их обычаев и привычек. Я не хочу этим сказать, что тебе надо подражать натянутости и принужденности манер какого-нибудь нескладного немецкого двора. Нет, ни в коем случае, я просто даю тебе совет - с легкой душой мириться с некоторыми местными обычаями, например в том, что касается церемоний, трапез, характера разговоров и т. п. Людей, только что приехавших из Парижа и пробывших там долгое время, обычно подозревают в том, что они относятся с некоторым презрением ко всем остальным городам, и это в особенности относится к Германии. Ни под каким видом не выказывай подобных чувств, во всяком случае внешне и своим поведением, хвали все, что заслуживает похвал, только отнюдь не сравнивая с вещами подобного же рода, которые ты, возможно, видел в Париже. Так, например, немецкая кухня, вне всякого сомнения, очень плоха, а французская восхитительна, но тем не менее никогда не позволяй себе, сидя за немецким столом, хвалить французскую кухню, лучше просто ешь то, что более или менее сносно, не сравнивая ни с чем лучшим. Я знавал немало английских йэху, которые, живя в Париже, не находили нужным считаться ни с какими французскими обычаями, но стоило им поехать в какой-нибудь другой город, как они без умолку рассказывали о том, что они делали, видели и ели в Париже. Свободную манеру поведения, отличающую французов, не следует перенимать огульно, если ты живешь при каком-нибудь из немецких дворов, в то время как непринужденности их подражать и можно, и должно, но и то в различной степени, в зависимости от того, где ты находишься. При дворах Маннгейма и Бонна, может быть, осталось несколько меньше варварства, чем при некоторых других; в Майнце, где власть принадлежит епископу, равно как и в Трире (в обоих этих городах иностранцы - редкие гости), по-моему, и сейчас еще жив дух готов и вандалов. При обоих этих дворах надо быть более сдержанным и церемонным. И ни слова о французах! В Берлине можешь сколько угодно изображать из себя француза. Ганновер, Брауншвейг, Кассель и другие занимают промежуточное положение, un pea decrottes, mais pas assez(297). |
| Another thing, which I most earnestly recommend to you, not only in Germany, but in every part of the world where you may ever be, is not only real, but seeming attention, to whoever you speak to, or to whoever speaks to you. There is nothing so brutally shocking, nor so little forgiven, as a seeming inattention to the person who is speaking to you: and I have known many a man knocked down, for (in my opinion) a much lighter provocation, than that shocking inattention which I mean. I have seen many people, who, while you are speaking to them, instead of looking at, and attending to you, fix their eyes upon the ceiling or some other part of the room, look out of the window, play with a dog, twirl their snuff-box, or pick their nose. Nothing discovers a little, futile, frivolous mind more than this, and nothing is so offensively ill-bred; it is an explicit declaration on your part, that every the most trifling object, deserves your attention more than all that can be said by the person who is speaking to you. Judge of the sentiments of hatred and resentment, which such treatment must excite in every breast where any degree of self-love dwells; and I am sure I never yet met with that breast where there was not a great deal: I repeat it again and again (for it is highly necessary for you to remember it), that sort of vanity and self-love is inseparable from human nature, whatever may be its rank or condition; even your footmen will sooner forget and forgive a beating, than any manifest mark of slight and contempt. Be therefore, I beg of you, not only really, but seemingly and manifestly attentive to whoever speaks to you; nay, more, take their 'ton', and tune yourself to their unison. Be serious with the serious, gay with the gay, and trifle with the triflers. In assuming these various shapes, endeavor to make each of them seem to sit easy upon you, and even to appear to be your own natural one. This is the true and useful versatility, of which a thorough knowledge of the world at once teaches the utility and the means of acquiring. | Вот еще один мой настоятельный совет тебе: не только в Германии, но и вообще в любой стране, в которую тебе когда-либо случится поехать, ты должен быть не только внимателен ко всякому, кто с тобой говорит, но и сделать так, чтобы собеседник твой почувствовал это внимание. Самая грубая обида - это явное невнимание к человеку, который что-то тебе говорит, и простить эту обиду всего труднее. А мне ведь довелось знать людей, которые роняли себя в глазах других из-за какой-нибудь неловкой выходки, на мой взгляд отнюдь не столь обидной, как то возмутительное невнимание, о котором я говорю. Я в жизни видел немало люден, которые, когда вы говорите с ними, вместо того чтобы глядеть на вас и внимательно вас слушать, вперяют взоры в потолок или куда-нибудь в угол, глядят в окно, играют с собакой, крутят в руках табакерку или ковыряют в носу. Это самый верный признак человека мелкого, несерьезного и пустого, да к тому же и невоспитанного; этим ты откровенно признаешься, что каждый самый ничтожный предмет более достоин твоего внимания, чем все то, что может быть сказано твоим собеседником. Суди сам, каким негодованием и даже ненавистью преисполнится при таком поведении сердце того, в ком есть хоть малая толика самолюбия. А я с уверенностью могу сказать, что не встречал еще человека, которому бы его недоставало. Еще и еще раз повторяю тебе (ибо тебе совершенно необходимо это запомнить) - такого рода тщеславие и самолюбие неотделимы от природы человека, каково бы ни было его положение или звание; даже твой собственный лакей, и тот скорее забудет и простит тебе тумаки, нежели явное пренебрежение и презрение. Поэтому, прошу тебя, не только будь внимателен, но и умей выказать всякому человеку, который с тобой говорит, внимание явное и заметное, больше того, умей подхватить его тон и настроить себя на его лад. Будь серьезен с человеком серьезным, весел с веселым и легкомыслен с ветрогоном. Принимая эти различные обличья, постарайся в каждом из них выглядеть непринужденно, вести себя так, как будто оно для тебя естественно. Это и есть та настоящая и полезная гибкость, которая приобретается доскональным знанием света, раскрывающим человеку глаза и на пользу ее, и на то, как эту гибкость приобрести. |
| I am very sure, at least I hope, that you will never make use of a silly expression, which is the favorite expression, and the absurd excuse of all fools and blockheads; I CANNOT DO SUCH A THING; a thing by no means either morally or physically impossible. I CANNOT attend long together to the same thing, says one fool; that is, he is such a fool that he will not. I remember a very awkward fellow, who did not know what to do with his sword, and who always took it off before dinner, saying that he could not possibly dine with his sword on; upon which I could not help telling him, that I really believed he could without any probable danger either to himself or others. It is a shame and an absurdity, for any man to say that he cannot do all those things, which are commonly done by all the rest of mankind. | Я уверен, и уж во всяком случае надеюсь, что ты никогда не употребишь глупых слов, которые очень любят дураки и тупицы, нелепым образом стараясь ими себя оправдать: "Я не могу это сделать", когда речь идет о вещах, которые ни в силу физических, ни в силу моральных причин не являются невозможными. "Я не могу долго уделять внимание чему-то одному", - говорит один дурак: это значит только, что он такой дурак, что не может. Мне вспоминается увалень, который не знал, куда девать свою шпагу, и всякий раз имел обыкновение снимать ее перед обедом, говоря, что никак не может обедать, когда он при шпаге. Раз как-то я не удержался и сказал ему, что это вполне можно сделать, не подвергая опасности ни себя, ни других. Стыдно и нелепо говорить, что ты не в состоянии делать то, что все люди вокруг тебя делают каждодневно. |
| Another thing that I must earnestly warn you against is laziness; by which more people have lost the fruit of their travels than, perhaps, by any other thing. Pray be always in motion. Early in the morning go and see things; and the rest of the day go and see people. If you stay but a week at a place, and that an insignificant one, see, however, all that is to be seen there; know as many people, and get into as many houses, as ever you can. | Есть и еще один порок, против которого я должен тебя предостеречь - это лень: ничто, пожалуй, не мешало так людям провести с пользой свои путешествия. Прошу тебя, всегда будь в движении. Утром подымайся рано и осматривай город, а во второй половине дня старайся увидеть побольше людей. Если тебе предстоит пробыть только неделю в каком-нибудь самом маленьком городке, все равно осматривай все, что там надо видеть, познакомься с возможно большим числом людей и посети все дома, которые сможешь. |
| I recommend to you likewise, though probably you have thought of it yourself, to carry in your pocket a map of Germany, in which the postroads are marked; and also some short book of travels through Germany. The former will help to imprint in your memory situations and distances; and the latter will point out many things for you to see, that might otherwise possibly escape you, and which, though they may be in themselves of little consequence, you would regret not having seen, after having been at the places where they were. | Советую тебе также, хотя, может быть, ты уже подумал об этом сам, носить всегда в кармане карту Германии, на которой нанесены все почтовые дороги, а также какой-нибудь краткий путеводитель. Глядя на карту, ты будешь запоминать расположения отдельных мест и расстояния между ними, а из путеводителя узнаешь о множестве достопримечательностей, которые надлежит посмотреть и которые иначе могут ускользнуть от твоего внимания; хоть сами по себе они, может быть, и не так уж много значат, ты потом будешь жалеть, что побывал в этих городах, а их не увидел. |
| Thus warned and provided for your journey, God speed you; 'Felix faustumque sit! Adieu. | Теперь ты подготовлен к путешествию и предупрежден обо всем, и да хранит тебя бог. Felix faustumque sit!(298) Прощай. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
