Краткая коллекция англтекстов
Честерфильд. Письма к сыну
Letter 28/Письмо 28
| English | Русский |
| BATH, October 19, O. S. 1748. | Бат, 19 октября ст. ст. 1748 г. |
| DEAR BOY: Having in my last pointed out what sort of company you should keep, I will now give you some rules for your conduct in it; rules which my own experience and observation enable me to lay down, and communicate to you, with some degree of confidence. I have often given you hints of this kind before, but then it has been by snatches; I will now be more regular and methodical. I shall say nothing with regard to your bodily carriage and address, but leave them to the care of your dancing-master, and to your own attention to the best models; remember, however, that they are of consequence. | Милый мой мальчик, В последнем письме я писал, какого общества тебе следует держаться, а сейчас хочу дать кое-какие правила, как в нем себя вести. Опыт мой и собственные наблюдения позволяют мне установить их и достаточно уверенно тебе высказать. Я не раз уже говорил об этих правилах, но пока только урывками, сейчас я сделаю это более последовательно и основательно. Не буду ничего говорить о твоей осанке, силе и ловкости - предоставляю это все твоему учителю танцев и вниманию, которое ты должен уделить лучшим образцам, а пока помни только, что все это важно. |
| Talk often, but never long: in that case, if you do not please, at least you are sure not to tire your hearers. Pay your own reckoning, but do not treat the whole company; this being one of the very few cases in which people do not care to be treated, everyone being fully convinced that he has wherewithal to pay. | Говори часто, но никогда не говори долго - пусть даже сказанное тобою не понравится, ты, по крайней мере, не утомишь своих слушателей. Плати по своему счету, но никогда не угощай всю компанию; это один из немногих случаев, когда люди не хотят, чтобы их угощали, так как каждый уверен, что ему есть, чем за себя заплатить. |
| Tell stories very seldom, and absolutely never but where they are very apt and very short. Omit every circumstance that is not material, and beware of digressions. To have frequent recourse to narrative betrays great want of imagination. | Прибегай пореже к рассказам и рассказывай разные истории только тогда, когда они очень к месту и очень коротки. Пропускай все несущественное и остерегайся отступлений. Страсть то и дело что-нибудь рассказывать - убедительное доказательство отсутствия всякого воображения. |
| Never hold anybody by the button or the hand, in order to be heard out; for, if people are not willing to hear you, you had much better hold your tongue than them. | Никогда не бери никого за пуговицу или за руку, для того чтобы тебя выслушали, ибо если человек не склонен тебя слушать, лучше не придерживать его, а вместо этого придержать свой язык. |
| Most long talkers single out some one unfortunate man in company (commonly him whom they observe to be the most silent, or their next neighbor) to whisper, or at least in a half voice, to convey a continuity of words to. This is excessively ill-bred, and in some degree a fraud; conversation-stock being a joint and common property. But, on the other hand, if one of these unmerciful talkers lays hold of you, hear him with patience (and at least seeming attention), if he is worth obliging; for nothing will oblige him more than a patient hearing, as nothing would hurt him more than either to leave him in the midst of his discourse, or to discover your impatience under your affliction. | Любители долго говорить, находясь в компании, чаще всего выбирают какого-нибудь незадачливого человека (обычно это бывает, по их наблюдениям, самый молчаливый или ближайший сосед), чтобы рассказать ему что-то шепотом или хотя бы вполголоса. Это крайне невежливо и даже может расцениваться как подвох, ибо разговор есть нечто общее и является достоянием всех присутствующих. Но, вместе с тем, раз уж кто-нибудь из таких вот говорунов завладеет тобой, выслушай его терпеливо (или во всяком случае сделай вид, что внимательно его слушаешь), если он стоит того, чтобы ты сделал ему это одолжение, ибо человек больше всего чувствует себя обязанным тому, кто готов его терпеливо слушать, и считает себя жестоко обиженным, когда ты вдруг покидаешь его на середине разговора или когда, по твоему удрученному виду, он догадается, что ты ждешь не дождешься, когда он кончит. |
| Take, rather than give, the tone of the company you are in. If you have parts, you will show them, more or less, upon every subject; and if you have not, you had better talk sillily upon a subject of other people's than of your own choosing. | Лучше подладиться под тон собравшегося общества, нежели стараться задать ему свой. Если у тебя есть какие-то способности, ты в той или иной степени проявишь их, о чем бы ни зашла речь, если же у тебя их нет, то уж лучше присоединиться к глупому разговору, который ведут другие, чем заводить его самому. |
| Avoid as much as you can, in mixed companies, argumentative, polemical conversations; which, though they should not, yet certainly do, indispose for a time the contending parties toward each other; and, if the controversy grows warm and noisy, endeavor to put an end to it by some genteel levity or joke. I quieted such a conversation-hubbub once, by representing to them that, though I was persuaded none there present would repeat, out of company, what passed in it, yet I could not answer for the discretion of the passengers in the street, who must necessarily hear all that was said. | Находясь в смешанном обществе, старайся всеми силами избежать спора, когда каждая сторона силится что-то доказать другой. Подобные споры, хоть они, вообще-то говоря, должны были бы протекать мирно, в действительности восстанавливают стороны друг против друга, и если полемика разгорается и подымается шум, попытайся положить ей конец, рассказав какую-нибудь веселую историю, или превратить все в шутку. Однажды мне удалось утихомирить не в меру расшумевшихся спорщиков, сказав, что, хоть я и уверен, что никто из присутствующих покинув этот дом, нигде не повторит произнесенных в нем слов, я, однако, никак не могу ручаться за скромность прохожих, которые, вне всякого сомнения, слышат все, что здесь говорится. |
| Above all things, and upon all occasions, avoid speaking of yourself, if it be possible. Such is the natural pride and vanity of our hearts, that it perpetually breaks out, even in people of the best parts, in all the various modes and figures of the egotism. | Больше всего и при всех обстоятельствах старайся, если только это окажется возможным, не говорить о себе. Наши природные гордость и тщеславие таковы, что они постоянно вырываются наружу даже у самых выдающихся людей, во всем разнообразии различных видов и форм себялюбия. |
| Some, abruptly, speak advantageously of themselves, without either pretense or provocation. They are impudent. Others proceed more artfully, as they imagine; and forge accusations against themselves, complain of calumnies which they never heard, in order to justify themselves, by exhibiting a catalogue of their many virtues. They acknowledge it may, indeed, seem odd that they should talk in that manner of themselves; it is what they do not like, and what they never would have done; no; no tortures should ever have forced it from them, if they had, not been thus unjustly and monstrously accused. But, in these cases; justice is surely due to one's self, as well as to others; and when our character is attacked, we may say in our own justification, what otherwise we never would have said. | Одни ни с того, ни с сего начинают вдруг говорить что-нибудь хорошее о самих себе, не имея при этом никакой задней мысли. Такие люди попросту бесстыжи. Другие действуют, на их взгляд, более искусно: они придумывают обвинения, якобы направленные против них, жалуются на клевету, которой они никогда не слыхали, для того, чтобы оправдать себя перечислением своих многочисленных достоинств. Они открыто признают, что подобное самовосхваление может показаться людям странным, заверяют вас, что им самим это неприятно и они никогда бы в жизни не стали этого делать. Нет, никакими пытками нельзя было бы вырвать из них подобных признаний, если бы люди не обвинили их - так чудовищно, так несправедливо! Но, в подобных случаях мы, разумеется, должны быть справедливы к самим себе, равно как и к другим, и, когда нас задевают за живое, мы в свое оправдание можем сказать то, чего при других обстоятельствах никогда бы не сказали. |
| This thin veil of Modesty drawn before Vanity, is much too transparent to conceal it, even from very moderate discernment. | Это тонкое покрывало скромности, которым укутывает тебя тщеславие, слишком прозрачно, чтобы скрыть его даже от не особенно проницательных людей. |
| Others go more modestly and more slyly still (as they think) to work; but in my mind still more ridiculously. They confess themselves (not without some degree of shame and confusion) into all the Cardinal Virtues, by first degrading them into weaknesses and then owning their misfortune in being made up of those weaknesses. They cannot see people suffer without sympathizing with, and endeavoring to help them. They cannot see people want, without relieving them, though truly their own circumstances cannot very well afford it. They cannot help speaking truth, though they know all the imprudence of it. In short, they know that, with all these weaknesses, they are not fit to live in the world, much less to thrive in it. But they are now too old to change, and must rub on as well as they can. This sounds too ridiculous and 'outre', almost, for the stage; and yet, take my word for it, you will frequently meet with it upon the common stage of the world. And here I will observe, by the bye, that you will often meet with characters in nature so extravagant, that a discreet dramatist would not venture to set them upon the stage in their true and high coloring. | Другие берутся за дело более скромно и, как они думают, более искусно, но, на мой взгляд, они еще более смешны. Они признаются сами (не без некоторого смущения и стыда) в том, что у них есть все главные добродетели, но при этом сначала низводят свои добродетели до степени слабостей, а потом утверждают, что слабости эти - причина того, что они несчастливы в жизни. Они, оказывается, не могут видеть человеческого страдания без того, чтобы не посочувствовать этим людям и не постараться помочь им. Они не могут видеть человека в нужде без того, чтобы его не выручить, хотя сами живут в таких стесненных обстоятельствах, что им трудно бывает себе это позволить. Они не могут не говорить правды, хоть и знают, что это безрассудно. Словом, они понимают, что с такими слабостями им вовсе нельзя жить на свете, не говоря о том, чтобы жить хорошо. Но они уже слишком стары, чтобы измениться, и должны теперь так или иначе нести свой крест. Все это звучит крайне нелепо и outre(64), даже будучи сказано со сцены, и, однако, поверь мне, ты часто будешь сталкиваться с этим на сцене нашей повседневной жизни. Кстати, должен заметить, что ты будешь встречаться в жизни с такими удивительными чудаками, что осмотрительный поэт не решился бы вывести их на подмостках такими, каковы они есть в действительности, и ему пришлось бы искать более бледные краски. |
| This principle of vanity and pride is so strong in human nature that it descends even to the lowest objects; and one often sees people angling for praise, where, admitting all they say to be true (which, by the way, it seldom is), no just praise is to be caught. One man affirms that he has rode post an hundred miles in six hours; probably it is a lie: but supposing it to be true, what then? Why he is a very good post-boy, that is all. Another asserts, and probably not without oaths, that he has drunk six or eight bottles of wine at a sitting; out of charity, I will believe him a liar; for, if I do not, I must think him a beast. | Подобные проявления тщеславия и гордости столь властны над человеком, что распространяются даже на самые низкие предметы, и нередко можно видеть, как люди напрашиваются на похвалу там, где, если даже допустить, что все сказанное ими верно (что, между прочим, бывает очень редко), они все равно никакой похвалы не заслужили. Некто утверждает, например, что он ухитрился на почтовых проделать за шесть часов сотню миль: может быть, он прихвастнул, но если даже это и правда, то что же отсюда следует? Только то, что он хороший почтарь, и больше ничего. Другой уверяет, и, может быть, даже божится, что выпил шесть или восемь бутылок вина за один присест: из одного только милосердия я буду считать его лжецом, не то мне придется думать, что он - скотина. |
| Such, and a thousand more, are the follies and extravagances, which vanity draws people into, and which always defeat their own purpose; and as Waller says, upon another subject,-- | Не только эти - существуют еще и множество других нелепостей и сумасбродств, на которые побуждает людей тщеславие и которые всегда отстаивают себя сами и, как по другому поводу говорит Уоллер: |
| "Make the wretch the most despised, Where most he wishes to be prized." | Достоин тот презренья и хулы, Кто непомерной жаждет похвалы. |
| The only sure way of avoiding these evils, is never to speak of yourself at all. But when, historically, you are obliged to mention yourself, take care not to drop one single word that can directly or indirectly be construed as fishing for applause. Be your character what it will, it will be known; and nobody will take it upon your own word. Never imagine that anything you can say yourself will varnish your defects, or add lustre to your perfections! but, on the contrary, it may, and nine times in ten, will, make the former more glaring and the latter obscure. If you are silent upon your own subject, neither envy, indignation, nor ridicule, will obstruct or allay the applause which you may really deserve; but if you publish your own panegyric upon any occasion, or in any shape whatsoever, and however artfully dressed or disguised, they will all conspire against you, and you will be disappointed of the very end you aim at. | Единственный надежный способ избежать такого рода зла - это вообще никогда не говорить о себе. Но когда по ходу разговора потребуется все же упомянуть о себе, постарайся не проронить ни одного слова, которое можно было бы прямо или косвенно истолковать как напрашивание на похвалу. Какие бы у тебя ни были качества, люди их узнают, и все равно никто не поверит тебе на слово. Никогда не думай, что при помощи слов ты можешь сгладить свои недостатки или придать блеск своим достоинствам: как раз напротив, в девяти случаях из десяти после этого, первые станут еще более кричащими, а вторые - потускнеют. Если ты будешь молчать о себе, ни зависть, ни негодование, ни насмешка не будут в силах противодействовать похвале, которую ты, может быть, действительно заслужил, или ее уменьшить. Если же ты обнародуешь панегирик самому себе, то по какому бы случаю это ни произошло, в какой бы форме ни было выражено и какой бы искусной личиной ты его ни прикрывал, они сговорятся против тебя и тогда тебе уж не удастся достичь своей цели. |
| Take care never to seem dark and mysterious; which is not only a very unamiable character, but a very suspicious one too; if you seem mysterious with others, they will be really so with you, and you will know nothing. The height of abilities is to have 'volto sciolto' and 'pensieri stretti'; that is, a frank, open, and ingenuous exterior, with a prudent interior; to be upon your own guard, and yet, by a seeming natural openness, to put people off theirs. Depend upon it nine in ten of every company you are in will avail themselves of every indiscreet and unguarded expression of yours, if they can turn it to their own advantage. A prudent reserve is therefore as necessary as a seeming openness is prudent. Always look people in the face when you speak to them: the not doing it is thought to imply conscious guilt; besides that you lose the advantage of serving by their countenances what impression your discourse makes upon them. In order to know people's real sentiments, I trust much more to my eyes than to my ears: for they can say whatever they have a mind I should hear; but they can seldom help looking, what they have no intention that I should know. | Ни в коем случае не напускай на себя загадочность и таинственность: это делает человека не только неприятным, но и очень подозрительным; если ты будешь слишком скрытен с другими людьми, те, в свою очередь, начнут скрытничать, и в результате ты ничего от них не узнаешь. Идеал человека - это иметь volto sciolto(65) и pensieri stretti(66), т. е. открытое, прямое и осмысленное лицо и душу благоразумную и сдержанную: быть самому настороже и, вместе с тем, своим кажущимся естественным простодушием располагать других к откровенности. Ручаюсь тебе, в каком бы обществе ты ни находился, девять человек из десяти не преминут воспользоваться каждым твоим нескромным и неосторожно оброненным словом, если только смогут извлечь из этого какую-либо пользу. Поэтому благоразумная сдержанность столь же необходима, сколь притворное простодушие благоразумно. Говоря с людьми, всегда смотри им в глаза; если ты этого избегаешь, люди начинают думать, что ты считаешь себя в чем-то виноватым; к тому же ты теряешь тогда возможность узнавать по выражению их лиц, какое впечатление на них производят твои слова. Когда я стараюсь распознать истинные чувства людей, я полагаюсь на мои глаза больше, чем на уши, ибо люди говорят, имея в виду, что я их услышу, и соответственно выбирают слова, но им очень трудно помешать мне увидеть то, чего они вовсе, может быть, не хотят мне показывать. |
| Neither retail nor receive scandal willingly; defamation of others may for the present gratify the malignity of the pride of our hearts; cool reflection will draw very disadvantageous conclusions from such a disposition; and in the case of scandal, as in that of robbery, the receiver is always thought, as bad as the thief. | Не пересказывай и по своей охоте не слушай сплетен; несмотря на то, что чужое злословие может на первых порах польстить нашей собственной недоброжелательности и спеси, стоит только хладнокровно над всем этим поразмыслить, как ты придешь к очень нелестным для себя выводам. А со сплетнями в этом отношении дело обстоит так же, как с воровством: укрывателя краденого считают таким же негодяем, как и вора. |
| Mimicry, which is the common and favorite amusement of little low minds, is in the utmost contempt with great ones. It is the lowest and most illiberal of all buffoonery. Pray, neither practice it yourself, nor applaud it in others. Besides that the person mimicked is insulted; and, as I have often observed to you before, an insult is never forgiven. | Передразнивание, распространенное и излюбленное развлечение людей мелких и низких, в душах возвышенных вызывает самое холодное презрение. Это один из самых низких и самых недостойных видов шутовства. Пожалуйста, никогда не передразнивай никого сам и не поощряй этого в других. Помимо всего прочего, это бывает обидным для того, кого передразнивают, а, как я не раз уже писал тебе, обиду люди никогда не прощают. |
| I need not (I believe) advise you to adapt your conversation to the people you are conversing with: for I suppose you would not, without this caution, have talked upon the same subject, and in the same manner, to a minister of state, a bishop, a philosopher, a captain, and a woman. A man of the world must, like the chameleon, be able to take every different hue; which is by no means a criminal or abject, but a necessary complaisance; for it relates only to manners and not to morals. | Вряд ли надо давать тебе совет говорить с разными людьми по-разному; думается, что и без этого предупреждения ты не стал бы говорить о том же самом предмете в одних и тех же выражениях с министром, епископом, философом, военным и женщиной. Человеку светскому надо уметь подобно хамелеону менять каждый раз цвета, и в этом нет ничего зазорного или мерзкого, ибо все это имеет отношение только к манерам, а отнюдь не к морали. |
| One word only as to swearing, and that, I hope and believe, is more than is necessary. You may sometimes hear some people in good company interlard their discourse with oaths, by way of embellishment, as they think, but you must observe, too, that those who do so are never those who contribute, in any degree, to give that company the denomination of good company. They are always subalterns, or people of low education; for that practice, besides that it has no one temptation to plead, is as silly and as illiberal as it is wicked. | Два слова только о божбе; надеюсь и верю, что этого будет больше чем достаточно. Тебе, может быть, случалось иногда слышать, как иные, будучи в хорошем обществе, перемежают свою речь божбой, полагая, что они этим ее украшают, но, вместе с тем, ты, должно быть, заметил, что присутствие подобных людей меньше всего позволяет обществу называться хорошим. Это либо простолюдины, либо люди, вовсе не получившие воспитания, ибо привычка эта, помимо того, что в ней нет ровно ничего притягательного, не только вульгарна и глупа, но и порочна. |
| Loud laughter is the mirth of the mob, who are only pleased with silly things; for true wit or good sense never excited a laugh since the creation of the world. A man of parts and fashion is therefore only seen to smile; but never heard to laugh. | Громкий смех - это утеха толпы, которая всегда развлекается какими-нибудь глупостями, ибо ни подлинное остроумие, ни здравый смысл с самого сотворения мира никого еще никогда не смешили. Поэтому человек достойный и бывающий в свете привык улыбаться, но он никогда не смеется. |
| But to conclude this long letter; all the above-mentioned rules, however carefully you may observe them, will lose half their effect, if unaccompanied by the Graces. Whatever you say, if you say it with a supercilious, cynical face, or an embarrassed countenance, or a silly, disconcerted grin, will be ill received. If, into the bargain, YOU MUTTER IT, OR UTTER IT INDISTINCTLY AND UNGRACEFULLY, it will be still worse received. If your air and address are vulgar, awkward, and gauche, you may be esteemed indeed, if you have great intrinsic merit; but you will never, please; and without pleasing you will rise but heavily. Venus, among the ancients, was synonymous with the Graces, who were always supposed to accompany her; and Horace tells us that even Youth and Mercury, the god of Arts and Eloquence, would not do without her: | В заключение этого длинного письма скажу тебе, что, сколь бы тщательно ты ни соблюдал правила, о которых я тебе пишу, все они потеряют добрую половину своего действия, если им не будут сопутствовать грации. Что бы ты ни говорил, если на лице твоем в это время запечатлелись презрение и цинизм или замешательство, или на нем застыла глупая улыбка смущения, слова твои никому не понравятся. Если же ты в довершение всего еще будешь не говорить, а бормотать или мямлить, произведенное ими впечатление будет еще хуже. Если внешность твоя и манера обращения вульгарны, неуклюжи, gauches(67) тебя, правда, могут уважать за выдающиеся душевные качества, но ты никогда не будешь нравиться людям, а если ты не будешь нравиться, тебе будет очень трудно продвигаться вперед. У древних Венера не мыслилась без граций, которые, как они считали, всюду следовали за нею, а Гораций говорит, что даже Ювента и Меркурий, бог искусств и красноречия, не могли без них обойтись. |
| 'Parum comis sine to Juventas Mercuriusque.' | - Parum comis sine te Juventas Mercuriusque(68). |
| They are not inexorable Ladies, and may be had if properly, and diligently pursued. Adieu. | Эти дамы не так уж неумолимы, и если ты начнешь ухаживать за ними с должным старанием, ты можешь добиться их благосклонности. Прощай. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
